Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Дорога всё выше да выше,
Всё гуще зелёные сени,
Внизу — чуть виднеются крыши,
В долине — лиловые тени,
Дорога всё выше да выше…
Мы с нею давно уж в пути,
И знаю — нам надо идти.Мы слабы и очень устали,
Но вверх всё идём мы послушно.
Под клёнами мы отдыхали,
Но было под клёнами душно…
Померк за спиною вагонный пейзаж.
В сиянье лучей золотящих
заправлен автобус,
запрятан багаж
в пыльный багажный ящик.Пошире теперь раскрывай глаза.
Здесь все для тебя:
от земли до небес.
Справа — почти одни чудеса,
слева — никак не меньше чудес.Ручьи, виноградники, петли дороги,
увитые снегом крутые отроги,
Коварной жизнью недовольный, Обманут низкой клеветой,
Летел изгнанник самовольный
В страну Италии златой.
«Забуду ль вас, сказал он, други?
Тебя, о севера вино?
Забуду ль, в мирные досуги
Как веселило нас оно?
*
Снега и вихрь зимы холодной,
Горячий взор московских дев,
Прибежал как-то Заяц к Журавлю.
— Журавушка, дорогой! Ты хорошо зубы лечишь, вставь мне, пожалуйста,
зубы!
— Да они у тебя хорошие!
— Хороши, да малы! Вставь мне львиные клыки!
— Зачем тебе клыки?
— Я с Лисой рассчитаться хочу! Надоело мне от нее бегать, пусть она от
меня побегает!
Улыбнулся Журавль и вставил Зайцу искусственные зубы — два львиных
клыка. Совсем как настоящие! Страшно смотреть!
Крест-накрест белые полоски
На окнах съёжившихся хат.
Родные тонкие березки
Тревожно смотрят на закат.
И пес на теплом пепелище,
До глаз испачканный в золе.
Он целый день кого-то ищет
И не находит на селе.
В глухую ночь,
В холодный мрак
Посланцем белых банд
Переходил границу враг —
Шпион и диверсант.
Он полз ужом на животе,
Он раздвигал кусты,
Он шел на ощупь в темноте
И обошел посты.
Трижды женщина его бросала,
Трижды возвращалась. На четвертый
Он сказал ей грубо: «Нету сала,
Кошка съела. Убирайся к черту!»Женщина ушла. Совсем. Исчезла.
Поглотила женщину дорога.
Одинокий — он уселся в кресло.
Но остался призрак у порога: Будто слеплена из пятен крови,
Милым, незабвенным силуэтом
Женщина стоит у изголовья…
Человек помчался за советом! Вот он предо мной. Слуга покорный —
Шел пилигрим убогий, и зашел
В такия скалы, что нигде из них
Он выхода не видел. Так прошло
Все лето. Подошла зима, такая
Суровая, что птицы, замерзая,
Из воздуха в златых спадали перьях.
Озябший пилигрим ждал верной смерти,
Как вдруг он горностая увидал,
Который пробежал в скале огромной
Чрез узкую расщелину. Взглянувши,
Полюшко-поле,
Полюшко, широко поле,
Едут по полю герои,
Эх, да Красней Армии герои!
Девушки плачут,
Девушкам сегодня грустно —
Милый надолго уехал,
Эх, да милый в армию уехал!
Шел пилигрим убогий, и зашел
В такие скалы, что нигде из них
Он выхода не видел. Так прошло
Все лето. Подошла зима, такая
Суровая, что птицы, замерзая,
Из воздуха в златых спадали перьях.
Озябший пилигрим ждал верной смерти,
Как вдруг он горностая увидал,
Который пробежал в скале огромной
Чрез узкую расщелину. Взглянувши,
Отселе мне видно потоков рожденье.
Пушкин
О, господи, какое счастье
Быть художником!
Самовластным, гордым, свободным, —
Царем над созвучиями и образами.
Они меня оскорбляют,
Какое мне дело?
Я на тех бесконечных высотах,
Ночь осенняя темна, ужь так темна,
Закатилась круторогая Луна.
Не видать ея, Владычицы ночей,
Ночь темна, хоть много звездных есть лучей.
Вон, раскинулись узором круговым,
Звезды, звезды, многозвездный белый дым.
Упадают. В ночь осеннюю с Небес
Село замолчало; безлюдны дороги;
Недвижно бор темный стоит;
На светлые воды, на берег отлогий
Задумчиво месяц глядит.
Как яркие звезды, в тумане сверкают
Вдоль луга огни косарей,
И бледные тени их смутно мелькают
Вокруг разведенных огней.
И вторит отчетливо чуткое эхо
Уснувших давно берегов
Ночь осенняя темна, уж так темна,
Закатилась круторогая Луна.
Не видать ее, Владычицы ночей,
Ночь темна, хоть много звездных есть лучей.
Вон, раскинулись узором круговым,
Звезды, звезды, многозвездный белый дым.
Упадают. В ночь осеннюю с Небес
Твои смуглые руки
На белом руле.
Аварийное время
Сейчас на земле.
Аварийное время —
Предчувствие сумерек.
В ветровое стекло
Вставлен синий пейзаж.
Выбираемся мы
Из сигналящих сутолок.
На кругу, в старинном парке —
Каблуков веселый бой.
И гудит, как улей жаркий,
Ранний полдень над землей.Ранний полдень, летний праздник,
В синем небе — самолет.
Девки, ленты подбирая,
Переходят речку вброд… Я скитаюсь сиротливо.
Я один. Куда итти?..
Без охоты кружку пива
Выпиваю по пути.Все знакомые навстречу.
Неправда, что время уходит.
Это уходим мы.
По неподвижному времени.
По его протяжным долинам.
Мимо забытых санок посреди сибирской зимы.
Мимо иртышских плесов с ветром неповторимым.
Там, за нашими спинами, —
мгла с четырех сторон.
И одинокое дерево, согнутое нелепо.
Под невесомыми бомбами —
По дороге, пустынной обочиной,
Где лежат золотые пески,
Что ты бродишь такой озабоченный,
Умирая весь день от тоски? Вон и старость, как ведьма глазастая,
Притаилась за ветхой ветлой.
Целый день по кустарникам шастая,
Наблюдает она за тобой.Ты бы вспомнил, как в ночи походные
Жизнь твоя, загораясь в борьбе,
Руки девичьи, крылья холодные,
Положила на плечи тебе.Милый взор, истомленно-внимательный,
Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей. И стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах.
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя, как бич, по мясу обнаженных
Мужских и женских тел.
Весна пришла
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Зачем зовешь к покинутым местам,
Где человек постом и тленьем дышит?
Не знаю я: быть может, правда там,
Но правды той душа моя не слышит.
Кто не плевал на наш святой алтарь?
Пора признать, мы виноваты оба:
Я выдал сам, неопытный ключарь,
Ключи его пророческого гроба.
Любезный именинник,
О Пущин дорогой!
Прибрел к тебе пустынник
С открытою душой;
С пришельцем обнимися —
Но доброго певца
Встречать не суетися
С парадного крыльца.
Он гость без этикета,
Не требует привета
Застыли морские просторы,
И сумрак над Балтикой лег,
Погасли маяки и створы,
Для флота не стало дорог.
Суровы слова командира, —
Коль нужно, то, значит, пройдем,
Докажем, товарищи, миру,
Что можно проплыть подо льдом.
Припев:
О тех, что в боях победили
То не ветер, по полю гуляя,
По дороге пыль метет, —
Это наша удалая,
Удалая конница идет!
Нас не трогай — мы не тронем,
А затронешь — спуску не дадим!
И в воде мы не утонем,
И в огне мы не сгорим!
Я родился — нескладным и длинным —
в одну из душных ночей.
Грибные июньские ливни
звенели, как связки ключей.
Приоткрыли огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене…
«Ребенок
удивительно смирный…» —
Шли дни и годы неизменно
В огне желаний и скорбен,
И занавес взлетел — и сцена
Пылала заревом огней.
И в парике, в костюме старом,
Заученный поднявши взор,
Всё с тем же пафосом и жаром
Нам декламировал актер.
Казалось, от созданья мира
Всё так же выл и хлопотал
По черным улицам белые матери
судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
«Ах, закройте, закройте глаза газет!»
Письмо.
Мама, громче!
Дым.
Дым.
Над просторной рекой пробегала дорога
Мимо зарев и рваной трепещущей мглы.
И над нею маячили хмуро и строго
Переломанных сосен кривые стволы.
Там валялись разбитые смятые танки,
Пушки немо, как бревна, лежали вразброс.
И над талой землей громоздились останки
Обгорелых лафетов, цепей и колес.
И над сталью, над башен косыми углами,
Над деревьями, сбитыми в тесный привал,
Кто услышал раковины пенье,
Бросит берег и уйдёт в туман;
Даст ему покой и вдохновенье
Окружённый ветром океан…
Кто увидел дым голубоватый,
Подымающийся над водой,
Тот пойдёт дорогою проклятой,
Звонкою дорогою морской…
Грянул гром. Чашка неба расколота.
Разорвалися тучи тесные.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небесные.
Отворили ангелы окно высокое,
Видят — умирает тучка безглавая,
А с запада, как лента широкая,
Подымается заря кровавая.
Догадалися слуги божии,
Что недаром земля просыпается,
Если где-то в чужой, неспокойной ночи, ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю —
Не таись, не молчи, до меня докричи, докричи,
Я твой голос услышу, узнаю.
Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи, в спелой ржи?
Потерпи! Я иду, и усталости ноги не чуют.
Мы вернемся туда, где и травы врачуют,
Только — ты не умри, только — кровь удержи.
Над страшною бездной дорога бежит,
Меж жизнью и смертию мчится;
Толпа великанов ее сторожит;
Погибель над нею гнездится.
Страшись пробужденья лавины ужасной:
В молчанье пройди по дороге опасной.
Там мост через бездну отважной дугой
С скалы на скалу перегнулся;
Не смертною был он поставлен рукой —
Станет ветер в полночной тревоге
Темный лес о тебе вопрошать,
Станет в травах у дальней дороги
О тебе затаенно шуршать.
У зеленых развесистых кленов,
Что склоняются, воды рябя,
У осенних туманных затонов
Птицы требовать станут тебя!
Не тебя ли у ели высокой,
Той, что юности стройной под стать,
Когда на экране,
в финальных кадрах,
вы видите человека,
уходящего по дороге вдаль,
к черте горизонта, —
в этом хотя и есть
щемящая некая нотка,
и все-таки это, по сути, еще не финал —
не замкнулся круг —
ибо шаг человека упруг,
По дороге лесной, по широкому лугу
С дальнобойким ружьем осторожно иду.
Шарит ствол по кустам, озирает округу,
И пощаду в себе воплотив и беду.
Путь от жизни до смерти мгновенья короче:
Я ведь ловкий стрелок и без промаха бью.
Для порхающих птиц и парящих и прочих
Чем же я не похож на пророка Илью?
Вот разгневаюсь я — гром и молния грянет.
И настигнет стрела, и прощай синева…