Вот я выпиваю,
потом засыпаю,
Потом просыпаюсь попить натощак, -
И вот замечаю:
не хочется чаю,
А в крайнем случае — желаю коньяк.
Всегда по субботам
мне в баню охота,
Но нет — я иду соображать на троих…
В том краю, где жёлтая крапива
И сухой плетень,
Приютились к вербам сиротливо
Избы деревень.
Там в полях, за синей гущей лога,
В зелени озёр,
Пролегла песчаная дорога
До сибирских гор.
Ты тронул ветку, ветка зашумела.
Зеленый сон, как молодость, наивен.
Утешить человека может мелочь:
Шум листьев или летом светлый ливень,
Когда, омыт, оплакан и закапан,
Мир ясен — весь в одной повисшей капле,
Когда доносится горячий запах
Цветов, что прежде никогда не пахли.
…Я знаю все — годов проломы, бреши,
Крутых дорог бесчисленные петли.
Отцы поднимают младенцев,
Сажают в моторный вагон,
Везут на передних сиденьях
Куда-нибудь в цирк иль кино.
И дети солидно и важно
В трамвайное смотрят окно.А в цирке широкие двери,
Арена, огни, галуны,
И прыгают люди, как звери,
А звери, как люди, умны.Там слон понимает по-русски,
Дворняга поет по-людски.
Над родиной грозные тучи,
В огне небосвод голубой.
Приказ командарма получен —
Сегодня, товарищи, в бой!
Оружие ваше проверьте.
Проверьте свинец и сердца:
Готовы ли биться до смерти
И руки и сердце бойца?..
Было всё со мной не попросту,
Всё не так, как у людей.
Я не жаловала попусту
Шалой юности затей.В ночь морозную, крещенскую,
Не гадала у свечи.
Со знахаркой деревенскою
Не шепталась на печи.Не роняла слезы девичьи
На холодную постель,
Поджидая королевича
Из-за тридевять земель.Ни весёлой, ни монашенкой
Грежу: пред мною Балтийские воды,
Цвета лазури, все в искрах — брильянтах,
Сердце в мелодиях, страстных варьянтах,
Счастья, прощенья, любви и свободы.
Разум мой ясен, светлы мои мысли;
Все ощущенья невинны и скромны.
Счастлив бедняга гонимый, бездомный…
В дали вечерней — земля. Остров? мыс ли?
Видишь? Что это? там, кажется, люди?
Значит, там есть идеалу преграда?
Я ни с этим и ни с теми,
Одинаково в стороне,
Потому что такое время,
Когда не с кем быть вместе мне…
Люди жалки: они враждою
Им положенный полувек
Отравляют, и Бог с тобою,
Надоедливый человек!
Неужели завоеванья,
Изобретенья все твои,
Так поиграл в слова Державин,
Негодованием объят.
А мне сдается (виноват!),
Что тем Калигула и славен,
Что вздумал лошадь, говорят,
Послать присутствовать в сенат.
Я помню: в юности пленяла
Его ирония меня;
И мысль моя живописала
В стенах священных трибунала,
Незнакомый тихий голос за стеной
Все поет о доле женской, роковой.
А машинка, не смолкая ни на миг,
Торопливо повторяет: тик да тик.
«Спи, мой милый! Спи, мой белый голубок!
У чужих людей живешь ты одинок.
У чужих людей ты вырастешь большим.
И, как я, служить до гроба будешь им.
Солнечный круг,
Небо вокруг —
Это рисунок мальчишки.
Нарисовал он на листке
И подписал в уголке:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Мы все у рыбачьяго дома
Уселися шумной толпой.
К вечернему ясному небу
Туман поднимался морской.
Высокий маяк засветился,
Должно быть, огни там зажгли.
Как призрак туманный, пред нами
Корабль показался вдали.
Пусть привилегией культуры
Пребудут впредь все кутежи…
Пусть дураки и с ними дуры
Утонут в море пьяной лжи.
Пусть в диком пьянстве и разврате
Найдут себе купельный жбан
Цивилизованные рати
Леса клеймящих горожан.
Пусть сохлый, чахлый мозг иссушат
Вконец в усладах городских,
Шалун какой-то тень свою хотел поймать:
Он к ней, она вперед; он шагу прибавлять,
Она туда ж; он, наконец, бежать:
Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,
Все не даваясь, будто клад.
Вот мой чудак пустился вдруг назад;
Оглянется: а тень за ним уж гнаться стала.
Красавицы! слыхал я много раз:
Вы думаете что? Нет, право, не про вас;
Грач вырвался из рук, из города домой.
Кокушка говорит: «Скажи, дружочек мой,
Какая в городе молва о песнях наших?»
Он ей ответствует: «Из жителей там ваших
Прославлен соловей, о нем везде слова,
О нем великая там носится молва».
Кокушка говорит: «О жавронке известно?»
Грач ей: «И жавронка там пение прелестно».
Кокушка говорит: «Во славе ль там скворец?»
Грач ей: «И он у них известный там певец».
Крест-накрест белые полоски
На окнах съёжившихся хат.
Родные тонкие березки
Тревожно смотрят на закат.
И пес на теплом пепелище,
До глаз испачканный в золе.
Он целый день кого-то ищет
И не находит на селе.
Опять опадают кусты и деревья,
Бронхитное небо слезится опять,
И дачники, бросив сырые кочевья,
Бегут, ошалевшие, вспять.Опять перестроив и душу и тело
(цветочки и в летнее солнце — увы!)
Творим городское, ненужное дело
До новой весенней травы.Начало сезона. Ни света, ни красок,
Как призраки, носятся тени людей…
Опять одинаковость сереньких масок
От гения до лошадей.По улицам шляется смерть.
Я, двух корабликов хозяин с юных дней,
Стал снаряжать их в путь: один кораблик мой
Ушел в прошедшее, на поиски людей,
Прославленных молвой, Другой — заветные мечты мои помчал
В загадочную даль — в туман грядущих дней,
Туда, где братства и свободы идеал,
Но — нет еще людей.И вот, назад пришли кораблики мои:
Один из них принес мне бледный рой теней.
Борьбу их, казни, стон, мучения любви
Да тяжкий груз идей.Другой кораблик мой рой призраков принес,
В холоде ветра
зимы напев.
Туч небеса полны.
И листья сохнут,
не пожелтев,
Вянут, -
а зелены.
Листьям свое не пришлось дожить.
Смял их
морозный день.
Дорогами густо оплетены
Просторы страны, что лежат, широки.
Ездят и ездят по дорогам страны,
Как солдаты, зеленые грузовики.Но когда приехали в нашу столицу
Веселые люди с пяти материков,
Решили, что для празднования не годится
Одинаковый, скучный цвет грузовиков.И выехали торжественно на Садовое
Голубые, сиреневые, желтые, красные,
Те же самые, а как будто новые,
Одинаковые, а как будто разные.И стало у всех на душе теплей,
Каховка, Каховка — родная винтовка —
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Снег кружится,
Снег ложится —
Снег! Снег! Снег!
Рады снегу зверь и птица
И, конечно, человек!
Рады серые синички:
На морозе мёрзнут птички,
Выпал снег — упал мороз!
Кошка снегом моет нос.
В морозном тумане белеет Исакий.
На глыбе оснеженной высится Петр.
И люди проходят в дневном полумраке,
Как будто пред ним выступая на смотр.
Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене,
Над темной равниной взмутившихся волн;
И тщетно грозил тебе бедный Евгений,
Охвачен безумием, яростью полн.
Стоял ты, когда между криков и гула
Покинутой рати ложились тела,
Поэзия есть зверь, пугающий людей.
К. ФофановПока поэт был жив, его вы поносили,
Покинули его, бежали, как чумы…
Пред мудрым опьяненьем — от бессилья
Дрожали трезвые умы!
Постигнете ли вы, «прозаики-злодеи»,
Почтенные отцы, достойные мужи,
Что пьяным гением зажженные идеи —
Прекрасней вашей трезвой лжи?!
Постигнете ли вы, приличные мерзавцы,
Много жизненных вопросов
Тем решив, что всё пустяк,
Жил когда-то грек-философ —
Удивительный чудак.
Он ходил как жалкий нищий,
Полунаг и босиком,
И питался грубой пищей,
Сыт был брошенным куском;
В бочке жил; лучами солнца
Освещаем и согрет,
* * *
Мы все у рыбачьего дома
Уселися шумной толпой.
К вечернему ясному небу
Туман поднимался морской.
Высокий маяк засветился,
Должно быть, огни там зажгли.
Как призрак туманный, пред нами
Корабль показался вдали.
Напрасно,
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренне горько я плачу,
Напрасно.
Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою как безумный, еще не постиг выраженья:
Когда утихнут дни волненья
И ясным дням придет чреда,
Рассеется звездой спасенья
Кровавых облаков гряда?
Когда, когда?
Когда воскреснут добры нравы,
Уснет и зависть и вражда?
Престанут люди для забавы
Желать взаимного вреда?
Искусной некакой резчик,
Как труд казался ни велик,
Затеял вырезать статую,
Такую
Котораяб могла ходить, лежать, сидеть,
И слушать и глядеть;
И словом: чувства все как человек иметь.
Резчик статую начинает,
Все мастерство свое резчик истощевает:
Статуя движется, статуя говорит,
Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись.
Стреляют. А им всё равно.
Целуются, и два облачка у губ дрожащих
Сливаются в одно.
Смерть ходит разгневанная,
Вот она! за углом! близко! рядом!
А бедный человек обнимает любимую девушку
И говорит ей такие странные слова:
«Милая! ненаглядная!»
Стреляют. Прижимаются друг к другу еще теснее.
Температура крови — тридцать семь
По Цельсию у ночи колдовской,
А днем пылающих деревьев сень
Не оградит от влажности морской.Все вверх ползет безжалостная ртуть:
Вот сорок, сорок два и сорок пять…
Соленый этот кипяток вдохнуть —
Как будто самого себя распять.Шары жары катит в меня Бомбей,
И пот стекает струйками со щек.
Сейчас взмолюсь я: только не убей,
Мне дочку надо вырастить еще.Но не услышит зной моей мольбы,
Сны играют на просторе,
Под магической луной.
Ф. Тютчев
Спите, дети! спите, люди!
В тихой темноте,
У земной, родимой груди,
Преданы мечте!
Ваши грезы ночь уносит
В высь своей тропой.
Кроткий месяц отблеск бросит
Я людей повстречал на степи неоглядной,
В беспредельном скитаньи своем,
У костра, в час Луны предрассветно-прохладной,
Нисходившей небесньм путем.
Трепетанья костра горячо расцвечали
Бледнолицых печальных людей,
И рыдания флейт, в их напевной печали,
Разносились по шири степей.
Я спросил их, о чем эти звонкие стоны,
И ответил один мне из них:
Глупым недугом разлуки
Добрым людям сводит руки.
Наплодили Люды… Лиды…
Людоеды — инвалидов!
Очень больно, очень грустно,
Что любовь, как говорят,
Только лишняя нагрузка
Для трудящихся ребят.
Было время, когда все гордилися
Низким помыслом, лестью в устах
И когда униженно ложилися
Перед сильным открыто во прах.Тогда чувство возвышенной гордости
Было чуждо понятью людей…
То-то времечко было для подлости,
По шляхетской натуре твоей.Вспоминает об нем с сожалением
И теперь твой змеиный язык;
И людей с добросовестным мнением
Ты встречать до сих пор не привык! Ты издавна сроднился с ласкательством,