Слышишь, ветер поет блаженный
То, что Лермонтов не допел.
А за стенкою альт колдует —
Это с нами великий Бах.
Помню я полдень блаженный
В тихом преддверьи весны, —
В сердце моём загорелось
Солнце нетленной страны.
Пали докучные грани, —
Я восходил до небес,
Был несказанно прекрасен
День торжества и чудес.
Блаженный миг, когда под нашим поцелуем
У почки с трепетом раскроются листы;
Когда ж во блеске всем созревшей красоты
Достался нам цветок — не меньше мы ликуем.
Я умер от неги
Любви и счастья;
Мне были могилой
Обятья милой;
Меня воскресили
Ея лобзанья;
Я небо увидел
В очах прекрасных.
Там вечны сны блаженные
В прозрачной мгле мечты,
Там вечны сокровенные
Виденья Красоты.
Нетленным светом нежности
Там все озарено,
Там счастие Безбрежности,
Где слито все в одно.
Блаженный, забытый в пустыне,
Ищу небывалых распятий.
Молюсь небывалой богине —
Владыке исчезнувших ратей.
Ищу тишины и безлюдий,
Питаюсь одною отравой.
Истерзанный, с язвой кровавой,
Когда-нибудь выйду к вам, люди! Октябрь 1902
Когда проезжает конница
Мимо дома с красною крышей,
В кухне дрожит иконница,
Сколоченная блаженным Гришей:
И тогда я его мучаю
Насмешкою над дребезжаньем:
Убегает. И над гремучею
Речкою льет рыданья.
И хотя по благочестию
Нет равного ему в городе,
Он злится, хочет мести,
Мгновенно себя очортив:
Бывают дивные мгновенья,
Когда насквозь озарено
Блаженным светом вдохновенья
Всё, так знакомое давно.Всё то, что сила заблужденья
Всегда являла мне чужим,
В блаженном свете вдохновенья
Опять является моим.Смиряются мои стремленья,
Мои безбурны небеса,
В блаженном свете вдохновенья
Какая радость и краса!
Есть в небесах блаженный сад у Бога,
Блаженный сад нездешней красоты.
И каждый день из своего чертога
Выходит Бог благословить цветы.
Минует всё — и злоба и тревога
Земных страстей заклятой суеты,
Но в небесах, в саду блаженном Бога
Они взрастают в вечные цветы.
И чище лилий, ярче розы томной
Цветет один, бессмертен и высок —
Земной любви, поруганной и темной
Благословенный, радостный цветок.
Блаженный лик Маира
Склоняется к Ойле.
Звенит призывно лира, —
И вот начало пира
В вечерней полумгле.
По мраморной дороге,
Прекрасны, словно боги,
Они выходят в сад.
У старших наги ноги
И радостен наряд,
А те, что помоложе,
Совсем обнажены,
Загар на тонкой коже,
И все они похожи
На вестников весны.
Все представляю в блаженном тумане я:
Статуи, арки, сады, цветники.
Темные волны прекрасной реки…
Раз начинаются воспоминания,
Значит… А может быть, все пустяки.
…Вот вылезаю, как зверь, из берлоги я,
В холод Парижа, сутулый, больной…
«Бедные люди» — пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.
Был блаженной моей колыбелью
Тёмный город у грозной реки
И торжественной брачной постелью,
Над которой лежали венки
Молодые твои серафимы,
Город, горькой любовью любимый.
Солеёю молений моих
Был ты, строгий, спокойный, туманный.
Там впервые предстал мне жених,
Указавши мой путь осиянный,
И печальная Муза моя,
Как слепую, водила меня.
Звёзды, приветствуйте брата!
В вашей блаженной стране
Всё совершится когда-то,
Что б ни пригрезилось мне.
Бездна небес не преграда, —
Всё совершится опять.
Что ж из того, что мне надо
Здесь, на земле, почивать!
В вашей блаженной пустыне
Снова пригрезится мне
Всё, что мне грезится ныне
В этой безумной стране.
Обнаженный царь страны блаженной,
Кроткий отрок, грозный властелин,
Красотой сияя нерастленной,
Над дремотной скукою равнин,
Над податливостью влажных глин,
Над томленьем тусклым жизни пленной
Он вознесся в славе неизменной,
Несравненный, дивный, он один.
Блещут яхонты, рубины, лалы
В диадеме на его кудрях,
Два огня горят в его очах,
И уста его, как вишни алы.
У него в руках тяжелый меч,
И в устах пленительная речь.
Ликование вечной, блаженной весны.
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я — весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится —
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
…Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём,
Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идём,
Как попарно когда-то ходили поэты.
Всё, чего нам здесь недоставало,
Всё, о чём тужила грешная земля,
Расцвело на вас и засияло,
О, Лигойские блаженные поля.
Этот мир вражда заполонила,
Этот бедный мир в унынье погружён,
Нам отрадна тихая могила,
И, подобный смерти, долгий, тёмный сон.
Но Лигой струится и трепещет
И благоухают чудные цветы,
И Маир безгрешный тихо блещет
Над блаженным краем вечной красоты.
В сей день, блаженный день, одна из вас прияла
И добродетели и имя девы той,
Котора споборала
Религии святой;
Другой же бытие Природа даровала.Она обеих вас на то произвела,
Чтоб ваши чувства и дела
Взаимно счастье составляли
И полу нежному пример бы подавали.Разлука угнетает вас,
О верные друзья! настанет вскоре час —
Приятный, сладостный, блаженный час свиданья:
И в излиянии сердец
Вы узрите ее конец
И позабудете минувшие страданья!..
Не страстные томления,
Не юный жар в крови, —
Блаженны озарения
И радости любви.
Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!
Она не разгорается
В губительный пожар, —
Вовек не изменяется
Любви небесный дар.
Любить любовью малою
Нельзя, — любовь одна:
Не может быть усталою
И слабою она.
Нельзя любовью жаркою
И многою любить:
Чрезмерною и яркою
Любовь не может быть.
Её ли смерить мерою,
И ей ли цель сказать!
Возможно только верою
Блаженную встречать.
Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!
Блаженных снов ушла звезда,
И вновь не вспыхнет никогда,
Назад мы взгляд кидаем.
Там жизнь твоя и жизнь моя.
И кто убил их? Ты и я.
Мы близ теней страдаем,
Навек лишив их бытия,
Бледнеем и рыдаем.
Бежит волна волне вослед,
И тем волнам возврата нет,
И нет от них ответа.
Но мы скорбим о прежних снах,
Но мы храним могильный прах
В пустыне без привета:
Как две могилы мы — в лучах
Туманного рассвета.
Строки
Блаженных снов ушла звезда,
И вновь не вспыхнет никогда,
Назад мы взгляд кидаем.
Там жизнь твоя, и жизнь моя.
И кто убил их? Ты и я.
Мы близ теней страдаем,
Навек лишив их бытия,
Бледнеем и рыдаем.
Бежит волна волне вослед,
И тем волнам возврата нет,
И нет от них ответа.
Но мы скорбим о прежних снах,
Но мы храним могильный прах
В пустыне без привета:
Как две могилы мы — в лучах
Туманного рассвета.
Помнишь ты, друг мой, как часто, порою блаженной,
Милой головкой склоняся ко мне на плечо,
Ты уверяла в любви никогда неизменной,
Ты мне клялася любить высоко, горячо?
Помнишь, как нежно любуясь тобой, и лаская,
Грустным сомненьем тебя огорчал я всегда;
Помнишь, как мило ты, губки свои надувая,
Гадким, противным, меня называла тогда?
Видишь, я прав был: ты скоро меня разлюбила,
Ты оглянулась на прошлое наше, шутя…
Я не сержуся: ты сердце мое погубила,
Так как ломает игрушку шалунья-дитя!..
Блаженной памяти мой предок Чингисхан,
Грабитель, озорник с аршинными усами,
На ухарском коне, как вихрь перед громами,
В блестящем панцире влетал во вражий стан
И мощно рассекал татарскою рукою
Всё, что противилось могущему герою.
Почтенный пращур мой, такой же грубиян,
Как дедушка его, нахальный Чингисхан,
В чекмене легоньком, среди мечей разящих,
Ордами управлял в полях, войной гремящих.
Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю;
Как пращур мой Батый, готов на бранну прю,
Но мне ль, любезный граф, в французском одеянье
Явиться в авангард, как франту на гулянье,
Завязывать жабо, прическу поправлять
И усачам себя Линдором показать!
Потомка бедного ты пожалей Батыя
И за чекмень прими его стихи дурные!
Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов,
Многошумный, неизменный
Смех бесчисленных валов!
Страшен был их гимн победный
В бурной тьме, когда по ним
Одиссей, скиталец бедный,
Мчался, ужасом томим.
И покрытый черной тиной,
Как обломок корабля,
Царь был выброшен пучиной,
Нелюдимая земля, —
На пески твоей пустыни,
И среди холодных скал
С благодарностью Афине
Он молитвы воссылал…
В Провиденье веры полный,
Ты не видишь, Одиссей,
Как смеются эти волны
Над молитвою твоей.
Многошумный, неизменный,
Смех бесчисленных валов —
Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов.
Ризы нетленныя,
Венцы семигранные,
И друзья неизменные,
И слова необманныя.
И для вольных полей
Много пышных стеблей.
И в лугах табуны
Богатырских коней.
И Луна с вышины
С свитой солнечных дней.
И дрожанье струны
Все нежней и нежней.
И когда, день за днем,
Завершается год,
Серп звенит за серпом,
Жатвы хочет, поет.
Новый стебель ростет,
Новый колос горит.
Умножается счет,
Изумруд, маргарит,
Бриллианты ростут,
Ночи бархат плетут.
Золотую иглу
Кто-то держит, и шьет.
Бисер вызвездил мглу,
Умножается счет.
Светят ризы нетленныя,
И венцы семигранные.
Вольны бывшие пленные,
Струнны радости жданныя.
Ризы нетленные,
Венцы семигранные,
И друзья неизменные,
И слова необманные.
И для вольных полей
Много пышных стеблей.
И в лугах табуны
Богатырских коней.
И Луна с вышины
С свитой солнечных дней.
И дрожанье струны
Все нежней и нежней.
И когда, день за днем,
Завершается год,
Серп звенит за серпом,
Жатвы хочет, поет.
Новый стебель растет,
Новый колос горит.
Умножается счет,
Изумруд, маргарит,
Бриллианты растут,
Ночи бархат плетут.
Золотую иглу
Кто-то держит, и шьет.
Бисер вызвездил мглу,
Умножается счет.
Светят ризы нетленные,
И венцы семигранные.
Вольны бывшие пленные,
Струнны радости жданные.
За чекмень, подаренный им мне во время войны 1810 года в ТурцииБлаженной памяти мой предок Чингисхан,
Грабитель, озорник, с аршинными усами,
На ухарском коне, как вихрь перед громами,
В блестящем панцире влетал во вражий стан
И мощно рассекал татарскою рукою
Все, что противилось могущему герою.
Почтенный пращур мой, такой же грубиян,
Как дедушка его, нахальный Чингисхан,
В чекмене легоньком, среди мечей разящих,
Ордами управлял в полях, войной гремящих.
Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю;
Как пращур мой Батый, готов на бранну прю.
Но мне ль, любезный граф, в французском одеянье
Явиться в авангард, как франту на гулянье,
Завязывать жабо, прическу поправлять
И усачам себя Линдором показать!
Потомка бедного ты пожалей Батыя
И за чекмень прими его стихи дурные!
На граните пурпуровом где-то,
Где ты словно на чуждой звезде,
В лучах спокойного света
Старый храм глядится в воде.
Это вход в страну искупленья.
Кто вошел, тот забыл о земном,
Ему чужды былые сраженья,
Иное стремление в нем.
Рыцарь! входи на ступени,
Но снимай за доспехом доспех,
И в последний раз, как на тени,
Назад оглянись на всех.
Вдоль стены, озаренной от века,
Иди по голосу птиц.
Угадывая мощь человека,
Дьяволы преклонятся ниц.
Как в восторге, со звоном священным
Пред тобой отворится дверь,
Меж блаженных ты станешь блаженным,
Лишь не знай сомнений, но верь.
Ты — как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О, Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.
Вешний трепет, и лепет, и шелест,
Непробудные, дикие сны,
И твоя одичалая прелесть —
Как гитара, как бубен весны!
И проходишь ты в думах и грезах,
Как царица блаженных времен,
С головой, утопающей в розах,
Погруженная в сказочный сон.
Спишь, змеею склубясь прихотливой,
Спишь в дурмане и видишь во сне
Даль морскую и берег счастливый,
И мечту, недоступную мне.
Видишь день беззакатный и жгучий
И любимый, родимый свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
Неподвижно-блаженный, как рай.
В том раю тишина бездыханна,
Только в куще сплетенных ветвей
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.28 марта 1914
Давно ль, давно ль, о Юг блаженный,
Я зрел тебя лицом к лицу —
И ты, как бог разоблаченный,
Доступен был мне, пришлецу?..
Давно ль — хотя без восхищенья,
Но новых чувств недаром полн —
И я заслушивался пенья
Великих Средиземных волн?
Но песнь их, как во время оно,
Полна гармонии была,
Когда из их родного лона
Киприда светлая всплыла…
Они все те же и поныне —
Все так же блещут и звучат —
По их лазоревой равнине
Святые призраки скользят.
Но я, я с вами распростился —
Я вновь на Север увлечен…
Вновь надо мною опустился
Его свинцовый небосклон…
Здесь воздух колет… Снег обильный
На высотах и в глубине —
И холод, чародей всесильный,
Один здесь царствует вполне.
Но там, за этим царством вьюги,
Там, там, на рубеже земли,
На золотом, на светлом Юге,
Еще я вижу вас вдали —
Вы блещете еще прекрасней,
Еще лазурней и свежей —
И говор ваш еще согласней
Доходит до души моей!
Седьмое Небо, блаженный Рай
Не забывай.
Мы все там были, и будем вновь,
Гласит Любовь.
Престолы Неба, сады планид —
Для всех, кто зрит.
Несчетны Солнца, жемчужность Лун —
Для всех, кто юн.
А здесь, покуда свершаем чудо
Любви к любви.
Мы вечно юны, как звонки струны,
Мой зов лови.
Я здесь сияю призывом к Маю,
Мир вброшу в звон.
О, светоч Рая, ты молодая,
Ты, сон времен.
Я Вечность — с днями, пожар — с огнями,
В ночи — набат.
Я терем новый, уток основы,
Я быстрый взгляд.
Я — здесь, с громами, с колоколами,
С игрой зарниц.
Я крик чудесных и благовестных
Весенних птиц.
Седьмое Небо, блаженный Рай
Не забывай.
Когда ты счастлив, от счастья нем,
Он здесь, Эдем.
Когда ты темен, и мрак — твой взгляд,
Он близок, Ад.
Седьмое Небо, блаженный Рай
Не забывай.
Давно ль, давно ль, о, юг блаженный,
Я зрел тебя лицом к лицу,
И, как эдем ты растворенный,
Доступен был мне, пришлецу!
Давно ль,—хотя без восхищенья,
Но новых чувств недаром полн—
Я там заслушивался пенья
Великих средиземных волн!
И песн их, как во время о́но
Полна гармонии была,
Когда из их родного лона
Киприда светлая всплыла…
Оне все те же и поныне,
Все так же блещут и звучат;
По их лазоревой равнине
Родные призраки скользят.
Но я… я с вами распростился,
Я вновь на север увлечен;
Вновь надо мною опустился
Его свинцовый небосклон.
Здесь воздух колет: снег обильный
На высота̀х и в глубине,
И холод, чародей всесильный,
Один господствует вполне.
Но там, за этим царством вьюги,
Там, там, на рубеже земли,
На золотом, на светлом юге,
Еще я вижу вас вдали:
Вы блещете еще прекрасней,
Еще лазурней и свежей,
И говор ваш еще согласней
Доходит до души моей.
Долина, где судьбы рукою
Хранится таинство сердец;
Где странник, жаждущий покою,
Его встречает наконец;
Где взор бывает вечно светел
И сердце дремлет в тишине;
Забот печальный вестник, петел,
Не будит счастливых во сне;
Молчат и громы и бореи,
Не слышен грозный рев зверей,
И мило злобные цирцеи
Не ставят нежности сетей;
Где хитрый бог, любящий слезы,
Не мещет кипарисных стрел;
Где нет змеи под цветом розы,
Где счастья, истины предел!
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
К тебе нередко приближаясь,
Хочу ступить на брег… но вдруг,
С отливом в море удаляясь,
Бываю жертвой новых мук.
Ужель во мрачности тумана
Мне ввек игралищем служить
Шумящим ветрам океана,
Без цели по волнам кружить?
Довольно я терпел, крушился,
Гоняясь сердцем за мечтой;
Любил, надеялся, страшился, —
Ах! время мне вкусить покой!
Навек в груди угасни пламень!
Пусть в ней живет единый хлад!
Пусть сердце превратится в камень!
Его чувствительность мне яд.
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
Ослеплена сияньем нестерпимым,
я прошептала робкие слова,
пред Женихом единственно любимым,
от ужаса и счастья нежива:
«Господь, умерь твоих лучей потоки,
не сжегшие моих очей едва!..
Как лезвие меча, они жестоки,
иль дай невесте ангельскую плоть!..»
Но замерли безумные упреки,
иные очи мне отверз Господь,
свевая с вежд моих туман печальный,
Он дал мне ужас света побороть.
Диск солнечный мерцал свечой венчальной;
все пламенным венцом окружено,
сияло Сердце, как сосуд хрустальный,
прозрачней, чем священное вино;
кровавая на нем зияла рана,
увито было тернием оно,
но, как светило блещет из тумана
над Ним, приосенив святую кровь.
Креста пылала вечная Hosanna.
И стал мне внятен глас: «Не прекословь!..
Прими свои последние стигматы,
да будет миру явлена любовь
невестою с Распятым сораспятой,
стань ученицей Сердца Моего,
и станешь вновь рожденной и Веаt'ой!..
Святой любви свершится торжество:
погаснет Солнце, мы пребудем вместе…
Лия лучи блаженства своего,
Святой Жених грядет к своей невесте!..»
Упала я пред Ним без сил вздохнуть
и, плача, улыбалась доброй вести,
и вдруг лучи мою рассекли грудь,
и сердцу моему так сладко было
к сосуду Сердца Божьего прильнуть,
и нас одно сиянье окружило.
На смерть одной благородной девицы.
Ах, тебя ли зрю я, красота младая?
Ах, тебя ли зрю я
Под покровом гробным; бледну, бездыханну,
Всех красот лишенну?
Не венец венчальный на челе сияет, —
Диадима смерти; —
И не песнью брачной храм гремит священный,
Гимном погребальным.
Где краса и младость? Где любви улыбка?
Где во взорах пламень?
Смертною покрыты бледностью ланиты,
Свет очей затмился.
Льющий ароматы цвет лишь распустился,
Вдруг увял от хлада;
Так и ты красою разцвела лишь дева,
Смерти сном заснула!
Утра не пробудит глас тебя веселый;
Сон усопших крепок.
Спи, краса младая! Спи, не пробуждайся
До разсвета мертвых!
Се! в жилища горни, солнцев, звезд превыше
Дух парить блаженный;
Ангела земнаго, Ангелов небесных
Хор сретает светлый.
Сквозь эѳиры, солнцы, сквозь пространства звездны,
Зрит юдоль он плача,
Зрит сестер, мать, братий, сродников, пииту,
Смерть ея воспевша.
Зрит, и так вещает в слезы погруженным:
"Слез о мне не лейте!
"Я жива! лишь плоти рубищь совлеклася!
"Я стократ блаженна!
"Горней, вечноюной разцвела красою! —
"Паки не увяну! —
"Вечнаго блаженства лишь не возмущайте
«Горькими слезами!»
О! спокойся, горний дух благий!—спокойся
В вечности блаженной!
Промысла святаго чтимь святую волю,
Плакать не дерзаем!
С высоты небесной зря нас, и молися
Благости пред троном!
Зри, молясь, и буди гений наш хранитель
В сей юдоли слезной!
Н. Граматин.
Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек,
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне,
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась — и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что её ради радеть?!
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и ещё документы,
Сплюнула, грязно ругнулась — и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу —
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
Правда смеялась, когда в неё камни бросали:
«Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё…»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами её.
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну, а сама пропилась, проспалась догола.
Полная Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах,
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла —
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет,
Правда в речах его правды — на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует —
Если проделает то же, что явная Ложь!»
Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадёшь.
Могут раздеть — это чистая правда, ребята;
Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь — а конём твоим правит коварная Ложь.