СережеОн после книги весь усталый,
Его пугает темнота…
Но это вздор! Его мечта —
Контрабандисты и кинжалы.На наши ровные места
Глядит в окно глазами серны.
Контрабандисты и таверны
Его любимая мечта.Он странно-дик, ему из школы
Не ждать похвального листа.
Что бедный лист, когда мечта —
Контрабандисты и пистолы! Что все мирское суета
Пусть говорит аббат сердитый, —
Контрабандисты и бандиты
Его единая мечта!
До нашей эры соблюдалось чувство меры,
Потом бандитов называли — "флибустьеры", -
Потом названье звучное "пират"
Забыли, -
Бить их
И словом оскорбить их
Всякий рад.
Бандит же ближних возлюбил — души не чает,
И если что-то им карман отягощает -
Он подойдет к им как интеллигент,
Улыбку
Выжмет -
И облегчает ближних
За момент.
А если ближние начнут сопротивляться,
Излишне нервничать и сильно волноваться, -
Тогда бандит поступит как бандит:
Он стрельнет
Трижды -
И вмиг приводит ближних
В трупный вид.
А им за это — ни чинов, ни послаблений, -
Доходит даже до взаимных оскорблений, -
Едва бандит выходит за порог,
Как сразу:
"Стойте!
Невинного не стройте!
Под замок!"
На теле общества есть много паразитов,
Но почему-то все стесняются бандитов, -
И с возмущеньем хочется сказать:
"Поверьте, -
Боже,
Бандитов надо тоже
Понимать!"
Балалаечку свою
Я со шкапа достаю,
На Каначиковой даче
Тихо песенку пою.Солнце село за рекой
За приемный за покой.
Отпустите, санитары,
Посмотрите, я какой! Горы лезут в небеса,
Дым в долине поднялся.
Только мне на этой сопке
Жить осталось полчаса.Скоро выйдет на бугор
Диверсант — бандит и вор.
У него патронов много —
Он убьет меня в упор.На песчаную межу
Я шнурочек привяжу —
Может, этою лимонкой
Я бандита уложу.Пыль садится на висок,
Шрам повис наискосок,
Молодая жизнь уходит
Черной струйкою в песок.Грохот рыжего огня,
Топот чалого коня…
Приходи скорее, доктор!
Может, вылечишь меня…
Я бандит, я бандит!
Поднося мне яду склянку,
Говорила мексиканка:
«У тебя печальный вид.
Верно, ты ходил в Пампасы:
Загрязненные лампасы —
Стыд!»
Увлеченный,
Упоенный,
Озираясь,
Упиваясь,
С мексиканкой обнимаясь,
Я — веселый —
Целовал
Мексиканские подолы,
Взор метал
Из-под сонных
Вежд, но страстных,
Воспаленных,
Но прекрасных…
Сдвинул на ухо сомбреро
(Приближался кабалеро),
Стал искать
Рукоять
Шпаги, сабли и кинжала —
Не нашел, —
Мексиканка убежала
В озаренный тихий дол.
Я ж, совсем подобен трупу,
К утру прибыл в Гуаделупу
И почил
В сладкой дреме
И в истоме,
В старом доме,
На соломе,
Набираясь новых сил.
И во сне меня фламинго
В Сан-Доминго
Пригласил.
Григорий Е. (псевдоним)
Когда пришли, он выпрыгнул в окно.
И вот судьба в растрепанный блокнот
Кровавых подвигов — внесла еще удачу.
Переодевшись и обрив усы,
Мазнув у глаз две темных полосы,
Он выехал к любовнице на дачу.
Там сосчитал он деньги и патроны, —
Над дачей каркали осенние вороны, —
И вычистил заржавленный Веблей.
Потом зевнул, задумавшись устало,
И женщине напудренной и вялой
Толкнул стакан и приказал: налей.
Когда же ночью застучали в двери, —
Согнувшись и вися на револьвере,
Он ждал шести и для себя — седьмой.
Оскаленный, он хмуро тверд был в этом,
И вот стрелял в окно по силуэтам,
Весь в белом, лунной обведен каймой.
Когда ж граната прыгнула в стекло,
И черным дымом все заволокло,
И он упал от грохота и блеска, —
Прижались лица бледные к стеклу,
И женщина визжала на полу,
И факелом горела занавеска.
Спит покойно сирот притеснитель,
Вор общественный, сытый грабитель…
Пред кивотом лампадка горит…
Спит он сладко… Вы знать не хотите ль:
Отчего же так сладко он спит?
***
Оттого, что склоняясь на ложе,
Нынче вечером думал он: «Боже!
Мне простишь прегрешения ты:
Я греховен, но верую тоже,
Я молюсь и держу все посты.
***
Все считают меня за Иуду,
Стал противен я бедному люду,
Но для церкви, пожалуй, отдам
Капитал, — рыбу даже не буду
Есть по пятницам и по среда́м!..»
***
Вот задачи простая разгадка:
Целый день может спину он гнуть,
Целый день пресмыкается гадко,
Но — покается к ночи, чтоб сладко
Возле нежной супруги заснуть.
Люди так привыкли смело
Все скупать и подкупать:
Совесть, разум, душу, тело,
Что для них простое дело
Через подкуп добывать
Даже божью благодать.
***
Целый Рим в смятенье… Зала
В Ватикане вся полна
Духовенством… Занимала
Вечный Рим та весть не мало,
Что на ложе кардинала,
Им насильно растлена,
Пала девушка одна.
***
— «Кардинала Гильдебрандта!»
Крик толпы не умолкал:
«Смерть ему!..» «Marиa Santa!»
Говорил сам кардинал:
«Согрешил я… си́лен демон,
Но мне папа грех простил,
Как прощать всесилен всем он,
И колена я склонил
Пред тобою… Неужель я
И Мадонной не прощен?..»
И надел на ризу он
Дорогое ожерелье.
Знойно небо. Полдень жгучий
Над землею словно спит.
За скалою притаился
И добычи ждет бандит,
На дорогу смотрит зорко.
Чу, вот песня!.. В знойной мгле,
Меж корзин, склонясь лениво,
Едет путник на осле.
Вот он ближе… Песня громче
Раздается… Стой, ездок!..
Но убийца суеверный,
Прежде чем взвести курок,
Шляпу, снял, перекрестился, —
Благороднейший бандит! —
И бедняк, не кончив песни,
Меткой пулей был убит!
Так жили поэты.
А. БлокОхотник, поэт, рыбовод… А дым растекался по крышам,
И гнилью гусиных болот
С тобою мы сызнова дышим.Ночного привала уют
И песня тебе не на диво…
В одесской пивной подают
С горохом багровое пиво, И пена кипит на губе,
И между своими делами
В пивную приходят к тебе
И Тиль Уленшпигель и Ламме.В подвале сыром и глухом,
Где слушают скрипку дрянную,
Один закричал петухом,
Другой заказал отбивную, А третий — большой и седой —
Сказал:
— Погодите с едой,
Не мясом единственным сыты
Мы с вами, друзья одесситы,
На вас напоследок взгляну.
Я завтра иду на войну
С бандитами, с батькой Махною… Я, может, уже не спою
Ах, Черному, злому, ах, морю
Веселую песню мою…
Один огорчился простак
И вытер ненужные слезы…
Другой улыбнулся:
— Коль так,
Багрицкий, да здравствуют гёзы! —
А третий, ремнями звеня,
Уходит, седея, как соболь,
И на ночь копыто коняОн щепочкой чистит особой.
Ложись на тачанку.
И вся
Четверка коней вороная, Тачанку по ветру неся,
Копытами пыль подминая,
Несет партизана во тьму,
Храпя и вздымая сердито, И чудится ночью ему
Расстрел Опанаса-бандита…
Охотник, поэт, рыбовод…
А дым растекался по крышам,
И гнилью гусиных болот
С тобою мы сызнова дышим.И молодость — горькой и злой
Кидается, бьется по жилам,
По Черному морю и в бой —
Чем радовался и жил он.Ты песни такой не отдашь,
Товарищ прекрасной породы.
Приходят к нему на этаж
Механики и рыбоводы, Поэты идут гуртом
К большому, седому, как замять,
Садятся кругом — потом
Приходят стихи на память.Хозяин сидит у стены,
Вдыхая дымок от астмы,
Как некогда дым войны,
Тяжелый, густой, опасный, Аквариумы во мглу
Текут зеленым окружьем,
Двустволки стоят в углу —
Центрального боя ружья.Серебряная ножна
Кавалерийской сабли,
И тут же начнет меж нас
Его подмосковный зяблик.И осени дальней цвесть,
И рыбам плескаться дружно,
И всё в этой комнате есть,
Что только поэтам нужно.Охотник, поэт, рыбовод,
Венками себя украся,
В гробу по Москве плывет,
Как по морю на баркасе.И зяблик летит у плеча
За мертвым поэтом в погоне,
И сзади идут фырча
Кавалерийские кони.И Ламме — толстяк и простак —
Стирает последние слезы,
Свистит Уленшпигель: коль так,
Багрицкий, да здравствуют гёзы.
И снова, не помнящий зла,
Рассвет поднимается ярок,
У моего стола
Двустволка — его подарок.Разрезали воду ужи
Озер полноводных и синих.И я приготовил пыжи
И мелкую дробь — бекасинник, —
Вставай же скорее,
Вставай
И руку на жизнь подавай.
КОРНИЛОВ
Вот Корнилов, гнус отборный,
Был Советам враг упорный.
Поднял бунт пред Октябрем:
«Все Советы уберем!
Все Советы уберем,
Заживем опять с царем!»
Ждал погодки, встретил вьюгу.
В Октябре подался к югу.
Объявившись на Дону,
Против нас повел войну.
Получил за это плату:
В лоб советскую гранату.
КРАСНОВ
Как громили мы Краснова!
Разгромив, громили снова
И добили б до конца, —
Не догнали подлеца.
Убежав в чужие страны,
Нынче он строчит романы,
Как жилось ему в былом
«Под двуглавым…»
Под Орлом.
Настрочив кусок романа,
Плачет он у чемодана:
«Съела моль му-у-ундир… шта-ны-ы-ы-ы,
Потускнели галуны-ы-ы-ы».
ДЕНИКИН
Вот Деникин — тоже номер!
Он, слыхать, еще не помер,
Но, слыхать, у старика
И досель трещат бока.
То-то был ретив не в меру.
«За отечество, за веру
И за батюшку-царя»
До Орла кричал: «Ур-р-ря!»
Докричался до отказу.
За Орлом охрип он сразу
И вовсю назад подул,
Захрипевши: «Кар-ра-ул!»
Дорвался почти до Тулы.
Получив, однако, в скулы,
После многих жарких бань
Откатился на Кубань,
Где, хвативши также горя,
Без оглядки мчал до моря.
На кораблике — удал! —
За границу тягу дал.
ШКУРО
Слыл Шкуро — по зверству — волком.
Но, удрав от нас пешком,
Торговал с немалым толком
Где-то выкраденным шелком
И солдатским табаком.
Нынче ездит «по Европам»
С небольшим казацким скопом
Ради скачки верховой
На арене… цирковой.
МАМОНТОВ
Это Мамонтов-вояка,
Слава чья была двояка,
Такова и до сих пор:
Генерал и вместе — вор!
«Ой да, ой да… Ой да, эй да!» —
Пел он весело до «рейда»,
После рейда ж только «ой» —
Кое-как ушел живой;
Вдруг скапутился он сразу,
Получивши то ль заразу,
То ль в стакане тайный яд.
По Деникина приказу
Был отравлен, говорят,
Из-за зависти ль, дележки
Протянул внезапно ножки.
КОЛЧАК
Адмирал Колчак, гляди-ко,
Как он выпятился дико.
Было радостью врагу
Видеть трупы на снегу
Средь сибирского пространства:
Трупы бедного крестьянства
И рабочих сверхбойцов.
Но за этих мертвецов
Получил Колчак награду:
Мы ему, лихому гаду,
В снежный сбив его сугроб,
Тож вогнали пулю в лоб.
АННЕНКОВ
Сел восставших усмиритель,
Душегуб и разоритель,
Искривившись, псом глядит
Борька Анненков, бандит.
Звал себя он атаманом,
Разговаривал наганом;
Офицерской злобой пьян,
Не щадя, губил крестьян,
Убивал их и тиранил,
Их невест и жен поганил.
Много сделано вреда,
Где прошла его орда.
Из Сибири дал он тягу.
Всё ж накрыли мы беднягу,
Дали суд по всей вине
И — поставили к стене.
СЕМЕНОВ
Вот Семенов, атаман,
Тоже помнил свой карман.
Крепко грабил Забайкалье.
Удалось бежать каналье.
Утвердился он в правах
На японских островах.
Став отпетым самураем,
Заменил «ура» «банзаем»
И, как истый самурай,
Глаз косит на русский край.
Ход сыскал к японцам в штабы;
«Эх, война бы! Ух, война бы!
Ай, ура! Ур… зай! Банзай!
Поскорее налезай!»
Заявленья. Письма. Встречи.
Соблазнительные речи!
«Ай, хорош советский мед!»
Видит око — зуб неймет!
ХОРВАТ
Хорват — страшный, длинный, старый
Был палач в Сибири ярый
И в Приморье лютый зверь.
Получивши по кубышке,
Эта заваль — понаслышке —
«Объяпонилась» теперь.
ЮДЕНИЧ
Генерал Юденич бравый
Тоже был палач кровавый,
Прорывался в Ленинград,
Чтоб устроить там парад:
Не скупился на эффекты,
Разукрасить все проспекты,
На оплечья фонарей
Понавесить бунтарей.
Получил под поясницу,
И Юденич за границу
Без оглядки тож подрал,
Где тринадцать лет хворал
И намедни помер в Ницце —
В венерической больнице
Под военно-белый плач:
«Помер истинный палач!»
МИЛЛЕР
Злой в Архангельске палач,
Миллер ждал в борьбе удач,
Шел с «антантовской» подмогой
На Москву прямой дорогой:
«Раз! Два! Раз! Два!
Вир марширен нах Москва!»
Сколько было шмерцу герцу,
Иль, по-русски, — боли сердцу:
Не попал в Москву милок!
Получил от нас он перцу,
Еле ноги уволок!
МАХНО
Был Махно — бандит такой.
Со святыми упокой!
В нашей стройке грандиозной
Был он выброшенным пнем.
Так чудно в стране колхозной
Вспоминать теперь о нем!
ВРАНГЕЛЬ
Герр барон фон Врангель. Тоже —
Видно аспида по роже —
Был, хоть «русская душа»,
Человек не караша!
Говорил по-русски скверно
И свирепствовал безмерно.
Мы, зажав его в Крыму,
Крепко всыпали ему.
Бросив фронт под Перекопом,
Он подрал от нас галопом.
Убежал баронский гнус.
За советским за кордоном
Это б нынешним баронам
Намотать себе на ус!
Мы с улыбкою презренья
Вспоминаем ряд имен,
Чьих поверженных знамен
После жаркой с нами схватки
Перетлевшие остатки
Уж ничто не обновит:
Жалок их позорный вид,
Как жалка, гнусна порода
Догнивающего сброда,
Что гниет от нас вдали,
Точно рыба на мели.
Вид полезный в высшей мере
Тем, кто — с тягой к злой афере,
Злобно выпялив белки,
Против нас острит клыки.