Над саквояжем в черной арке
всю ночь играл саксофонист.
Бродяга на скамейке в парке
спал, постелив газетный лист.
Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубашке белой с черным бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна, —
спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.
1.
Меньшевикам, чтоб могли хвастнуть обновой,
резолюцию дари́м не прошлогоднюю, а новую.
2.
Всей буржуазной и белой тле
подарим по новенькой пеньковой петле.
3.
Колчаку, чтоб в Байкале не утоп зря,
два подарим спасательных пузыря.
4.
Рабочим Европы принесем в подарок
этот флаг — красив и ярок.
5.
А нас богаче раз во сто́,
красноармеец сам подарит Ростов.
Как высокая, тонкая арка,
Семицветная радуга ярко
Над омытой землёю висит.
Многодумное сердце трепещет,
И тревожными песнями плещет,
И неведомой грустью горит.
Обещанье старинное снова
С умилением встретить готова
Изнурённая жизнью душа.
Побледнеют небесные краски, —
И она обманувшие сказки
Позабудет, к печали спеша.
Растворяется радуга, — снова
Бесконечная даль голубого,
Бесконечной тоски пустота.
Снова злобою сердце трепещет,
Снова тёмными песнями плещет,
Снова ужасом жизнь повита.
В уголку далеком парка,
Солнцем залитая ярко,
Дремлет мраморная арка, —
Память пышной старины;
Вдоль по речке — ни волны;
Клены — в сон погружены;
Спит под ивами байдарка;
Спит заброшенная барка;
Полдень парит; всюду жарко;
Все о прошлом видит сны.
Заросли травой аллеи;
Глушь с годами — все темнее;
На газон всползают змеи;
Смолк иссохший водопад…
А когда-то, век назад,
Как был шумен летом сад!
Здесь вели свои затеи
Девы, с обликом камеи,
Меж красавцев, а лакеи
Ждали, выстроены в ряд;
Здесь, что день, звучало эхо
Детски радостного смеха;
За потехами потеха
Здесь меняла пестрый вид…
Век прошел, и все молчит;
Словно целый мир забыт,
Мир веселий, мир успеха!
Лишь, как сумрачная веха,
Возле грецкого ореха
Арка мраморная спит.
Забрежжила заря в дали небес прозрачной,
Возьми расписанный светильник восковой,
Который озарял восторги ночи брачной.
Вчера, когда обряд исполнив вековой,
Мы вместе с шествием порог переступили,
То провожатые нам факел засветили
И ими уголь был возложен на очаг.
Сулит грядущее нам радость или мрак —
Оно для нас одно и тоже с той минуты,
Хотя бы выросли одни кусты цикуты,
Там, где любуемся мы розами теперь.
Пробрался первый луч в растворенную дверь.
Вставай! Горит восток в сияньи бледно-алом,
Надень дорожный плащ и перстень твой с опалом,
И с факелом в руке — мы выйдем за порог.
А если над землей лежит покров тумана —
Дай руку мне твою, чтоб поддержать я мог
В пути шаги твои. Вкруг старого фонтана
Мы трижды обойдем, где вся обнажена,
Спит нимфа юная, в струи погружена.
Вот разливается заря по небосводу,
Светильник погрузи, ненужный больше, в воду.
Пойдем на взморье мы иль в лиственную сень,
За аркою ворот нам блещет ясный день,
И пусть легко звучит под аркой из гранита
Певучий шаг людей, которым жизнь открыта.
На площади Святого Марка,
Где вьются стаи голубей,
Где меж бесчисленных колонн за аркой арка
Пленяют взор каймой узорчатой своей,
Остановился я… Уж угасал, бледнея,
Тревожный, суетливый день;
С безоблачных небес, таинственно синея,
На землю сонную спускалась ночи тень;
И колокола благовест унылый
Сзывал к вечерне христиан. Меня
Влекло неведомою силой
К старинному собору, чтобы дня
Забыть и шум, и утомленье.
Благоговейного исполнен умиленья,
Переступил святыни я порог…
Лампады теплились, дымилися кадила,
И сумрачная мгла, казалось, говорила:
Здесь соприсутствует нам Бог! —
И стал молиться я спокойный и безмолвный.
Орган откуда-то с незримой вышины
Звучал торжественно, и стройных звуков волны
Лилися среди мертвой тишины.
В них слышались и слезы, и стенанья,
Скорбь за утраченные небеса,
И неземные воздыханья,
И райских песен голоса.
Прозрачный, легкий дым каждений благовонных,
Струясь вкруг мраморных столбов,
Скользя по плитам стен, вдоль сводов закопченных,
Вился и таял в мраке куполов,
Молитвой и веками освященных.
И лики строгие угодников святых
Со злата греческой мусии
Глядели на меня… И о родных
Иконах матушки России
Невольно вспомнил я тогда;
Моя душа крылатою мечтою
Перенеслась на родину, туда,
На север, где теперь, согретая весною,
Душистая черемуха цветет,
Благоухают пышные сирени,
И песни соловей поет…
В уме столпилось столько впечатлений!..
И вздохом я вздохнул таким,
Каким вздохнуть один лишь Русский может,
Когда его тоска по родине изгложет
Недугом тягостным своим.
Солнце вешнее с дождем
Строят радугу вдвоем —
Семицветный полукруг
Из семи широких дуг.
Нет у солнца и дождя
Ни единого гвоздя,
А построили в два счета
Поднебесные ворота.
Радужная арка
Запылала ярко,
Разукрасила траву,
Расцветила синеву.
Блещет радуга-дуга.
Сквозь нее видны луга.
А за самым дальним лугом —
Поле, вспаханное плугом.
А за полем сквозь туман —
Только море-океан,
Только море голубое
С белой пеною прибоя.
Вот из радужных ворот
К нам выходит хоровод,
Выбегает из-под арки,
Всей земле несет подарки.
И чего-чего здесь нет!
Первый лист и первый цвет,
Первый гриб и первый гром,
Дождь, блеснувший серебром,
Дни растущие, а ночи —
Что ни сутки, то короче.
Эй, ребята, поскорей
Выходите, из дверей
На поля, в леса и парки
Получать свои подарки!
Поскорей, поскорей
Выбегай из дверей,
По траве босиком,
Прямо в небо пешком.
Ладушки!
Ладушки!
По радуге
По радужке,
По цветной
Дуге
На одной ноге,
Вниз по радуге верхом —
И на землю кувырком!
Гляжу на картины живой панорамы.
И чудный рисунок и чудные рамы!
Не знаешь — что горы, не знаешь — что тучи;
Но те и другие красою могучей
Вдали громоздятся по скатам небес.
Великий художник и зодчий великой
Дал жизнь сей природе, красивой и дикой,
Вот радуга пышно сквозь тучи блеснула,
Широко полнеба она обогнула
И в горы краями дуги уперлась.
Любуюсь красою воздушной сей арки:
Как свежие краски прозрачны и ярки!
Как резко и нежно слились их оттенки!
А горы и тучи, как зданья простенки,
За аркой чернеют в глубокой дали.
На ум мне приходит владелец Фернея:
По праву победы он, веком владея,
Спасаясь под тенью спокойного крова,
Владычеством мысли, владычеством слова,
Царь, волхв и отшельник, господствовал здесь.
Но внешнего мира волненья и грозы,
Но суетной славы цветы и занозы,
Всю мелочь, всю горечь житейской тревоги,
Талантом богатый, покорством убогий,
С собой перенес он в свой тихий приют.
И, на горы глядя, спускался он ниже:
Он думал о свете, о шумном Париже;
Карая пороки, ласкал он соблазны;
Царь мысли, жрец мысли, свой скипетр алмазный,
Венец свой нечестьем позорил и он.
Паря и блуждая, уча и мороча,
То мудрым глаголом гремя иль пророча,
То злобной насмешкой вражды и коварства,
Он, падший изгнанник небесного царства,
В сосуд свой священный отраву вливал.
Страстей возжигатель, сам в рабстве у страсти,
Не мог покориться мирительной власти
Природы бесстрастной, разумно-спокойной,
С такою любовью и роскошью стройной
Пред ним расточавшей богатства свои.
Не слушал он гласа ее вдохновений:
И дня лучезарность, и сумрака тени,
Природы зерцала, природы престолы,
Озера и горы, дубравы и долы —
Все мертвою буквой немело пред ним.
И, Ньютона хладным умом толкователь,
Всех таинств созданья надменный искатель,
С наставником мудрым душой умиленной
Не падал с любовью пред Богом вселенной,
Творца он в творенье не мог возлюбить.
А был он сподвижник великого дела:
Божественной искрой в нем грудь пламенела;
Но дикие бури в груди бушевали,
Но гордость и страсти в пожар раздували
Ту искру, в которой таилась любовь.
Но бросить ли камень в твой пепел остылый,
Боец, в битвах века растративший силы?
О нет, не укором, а скорбью глубокой
О немощах наших и в доле высокой
Я, грешника славы, тебя помяну!
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.