Вот спасибо, мой дружок,
Не забыла ветерана!
Будь сама как королек
И сладка ты и румяна.Свей гнездо — хоть где-нибудь,
За Невой, Москвой иль Вислой, —
Только замужем не будь
Апельсин ты желтый, кислый.
при получении апельсинов
Вот спасибо, мой дружок, —
Не забыла ветерана!
Будь сама, как королек,
И сладка ты и румяна.
Свей гнездо — хоть где-нибудь,
За Невой, Москвой иль Вислой, —
Только замужем не будь
Апельсин ты желтый, кислый.
Себе я покупаю смерть,
Как покупают апельсины.
Вон там, во глубине долины,
Моя уже таится смерть.
Желта, худа она, как жердь,
И вся из малярийной глины, —
Покорно выбираю смерть,
Как выбирают апельсины.
Вы сидели в манто на скале,
Обхвативши руками колена.
А я — на земле,
Там, где таяла пена, -
Сидел совершенно один
И чистил для вас апельсин.Оранжевый плод!
Терпко-пахучий и плотный…
Ты наливался дремотно
Под солнцем где-то на юге,
И должен сейчас отправиться в рот
К моей серьезной подруге.
Судьба! Пепельно-сизые финские волны!
О чем она думает,
Обхвативши руками колена
И зарывшись глазами в шумящую даль?
Принцесса! Подите сюда,
Вы не поэт, к чему вам смотреть,
Как ветер колотит воду по чреву?
Вот ваш апельсин! И вот вы встали.
Раскинув малиновый шарф,
Отодвинули ветку сосны
И безмолвно пошли под скалистым навесом.
Я за вами — умильно и кротко.Ваш веер изящно бил комаров —
На белой шее, щеках и ладонях.
Один, как тигр, укусил вас в пробор,
Вы вскрикнули, топнули гневно ногой
И спросили: «Где мой апельсин?»
Увы, я молчал.
Задумчивость, мать томно-сонной мечты,
Подбила меня на ужасный поступок…
Увы, я молчал!
Л.Н. БенцелевичТы представь, снег разгребая на дворе:
Дозревают апельсины… в январе!
Здесь мимоза с розой запросто цветут.
Так и кажется — немые запоют!
А какая тут певучая теплынь!
Ты, печаль, от сердца хмурого отхлынь.
И смешит меня разлапанный такой,
Неуклюжий добрый кактус вековой.
Пальм захочешь — оглянись-ка и гляди:
Справа пальмы, слева, сзади, впереди!
И вот этой самой пишущей рукой
Апельсин могу сорвать — один, другой…
Ты, под чьей ногой скрипит парчовый снег,
Ты подумай-ка на миг о крае нег —
О Далмации, чей облик бирюзов,
И о жившей здесь когда-то Dame d’Azow.
И еще о том подумай-ка ты там,
Что свершенье предназначено мечтам,
И одна из них уже воплощена:
Адриатику я вижу из окна!
Залиха лежала, стеная, на пышной постели,
И жёны вельмож Фараона пред нею сидели.
«Залиха, скажи нам, какой ты болезнью страдаешь?
Печально ты смотришь, горишь ты, — как свечка, ты таешь».—
«Подруги, я стражду, больная мятежною страстью,
Желание жгучее пало на сердце напастью». —
«Высокая доля уносит в поток наслаждений, —
Тебе ли знакомы несытые вздохи томлений!» —
«О, если б имела, подруги, я всё, что б хотела!
О, если бы воля моя не знавала предела!» —
«Но что невозможно, о том бесполезны и грёзы
Безумны желанья, безумны горючие слёзы!» —
«Для вас, о подруги, мои непонятны мученья,
Но вам покажу я предмет моего вожделенья.
Вы сами желанья почуете лютое жало».
Залиха за чем-то рабыню тихонько послала,
И снова к подругам: «Покушайте, вот апельсины.
Ах, если бы в сладостях было забвенье кручины!»
Едва апельсинов коснулись ножи золотые,
У входа зазыблились быстро завесы цветные.
Тяжёлые складки рукою проворной отбросив,
Вошёл и склонился смиренно красавец Иосиф,
И по полу твёрдо ступая босыми ногами,
Приблизился к гостьям и скромно поник он очами.
Горячая кровь на ланитах его пламенела,
Смуглело загаром прекрасное, стройное тело.
И вскрикнули жёны, с Иосифа глаз не спускают,
Как руки ножами порезали, сами не знают.
Плоды окровавлены, — гостьям как будто не больно.
И рада Залиха, на них улыбнулась невольно.
«Вы полны восторгом, едва вы его увидали.
Судите же сами, какие терплю я печали!
Он — раб мой! Его каждый день, как рабыня, прошу я,
Никак не могу допроситься его поцелуя!» —
«Теперь, о подруга, твои нам понятны мученья,
Мы видели сами предмет твоего вожделенья!»
Воздух летнего вечера тих был и свеж…
В город Гамбург приехал я к ночи;
Улыбаясь, смотрели с небес на меня
Звезд блестящие, кроткие очи.
Мать старушка меня увидала едва,
Силы ей в этот миг изменили,
И, всплеснувши руками, шептала она:
«Ах, дитя мое! Ты ль это, ты ли?
Ах, дитя мое! ровно тринадцать уж лет
Как тебя не видала я!.. Слушай:
Ведь с дороги ты голоден, верно, теперь,
Так садись поскорей и покушай.
У меня, милый мой, есть и рыба и гусь,
Апельсины есть… Хочешь чего же?» —
— «Так давайте мне рыбу и гуся на стол,
Апельсинов давайте мне тоже».
И когда я с охотою ужинать стал,
Мать с восторгом меня угощала
И теряясь и путаясь часто в словах,
За вопросом вопрос предлагала:
«Ах, дитя! На чужой стороне, может быть,
Дни твои были горьки и тяжки…
Хороша ли хозяйка-жена у тебя
И умеет ли штопать рубашки?»
— «Рыба, милая матушка, очень вкусна,
Но без слов нужно есть это блюдо,
А не то — подавиться я костью могу,
Так вы мне не мешайте покуда».
Только с вкусною рыбой управился я,
Как увидел и гуся с ней рядом,
Вновь расспрашивать матушка стала меня,
Вновь вопросы посыпались градом:
«Ах, дитя мое! Где же привольнее жить —
У французов, иль дома? И кто же
Из различных народов, которых ты знал,
Для тебя по душе и дороже?»
— «Гусь немецкий, родимая, очень хорош,
Но французы гусей начиняют
Лучше немцев; к тому же и соусы их
Аппетит мой скорей возбуждают».
Апельсины за гу́сем явились вослед,
Заявляя свое мне почтенье,
И так сладки казались, что я их тогда
Выше всякого ставил сравненья.
Мать распрашивать снова пустилась меня,
Несдержимая в добрых порывах,
И, болтая со мною, коснулась она
Да вопросов весьма щекотливых:
«Ах, дитя мое! Мне расскажи, наконец,
Каковы у тебя „убежденья?“
Все по прежнему занят политикой ты?
Ты какого в политике мненья?»
— «Апельсины прекрасны, родная моя,
Апельсины прекрасны, бесспорно…»
И когда проглотил ароматный их сок,
Я отбросил их корки проворно.
Воздух летняго вечера тих был и свеж…
В город Гамбург приехал я к ночи;
Улыбаясь, смотрели с небес на меня
Звезд блестящия, кроткия очи.
Мать старушка меня увидала едва,
Силы ей в этот миг изменили,
И, всплеснувши руками, шептала она:
„Ах, дитя мое! Ты ль это, ты ли?
„Ах, дитя мое! ровно тринадцать уж лет
Как тебя не видала я!.. Слушай:
Ведь с дороги ты голоден, верно, теперь,
Так садись поскорей и покушай.
„У меня, милый мой, есть и рыба и гусь,
Апельсины есть… Хочешь чего же?“ —
— „Так давайте мне рыбу и гуся на стол,
Апельсинов давайте мне тоже.“
И когда я с охотою ужинать стал,
Мать с восторгом меня угощала
И теряясь и путаясь часто в словах,
За вопросом вопрос предлагала:
„Ах, дитя! На чужой стороне, может быть,
Дни твои были горьки и тяжки…
Хороша ли хозяйка-жена у тебя
И умеет ли штопать рубашки?“
— „Рыба, милая матушка, очень вкусна,
Но без слов нужно есть это блюдо,
А не то — подавиться я костью могу,
Так вы мне не мешайте покуда.“
Только с вкусною рыбой управился я,
Как увидел и гуся с ней рядом,
Вновь разспрашивать матушка стала меня,
Вновь вопросы посыпались градом:
„Ах, дитя мое! Где же привольнее жить —
У французов, иль дома? И кто же
Из различных народов, которых ты знал,
Для тебя по душе и дороже?“
— „Гусь немецкий, родимая, очень хорош,
Но французы гусей начиняют
Лучше немцев; к тому же и соусы их
Аппетит мой скорей возбуждают.“
Апельсины за гусем явились вослед,
Заявляя свое мне почтенье,
И так сладки казались, что я их тогда
Выше всякаго ставил сравненья.
Мать распрашивать снова пустилась меня,
Несдержимая в добрых порывах,
И, болтая со мною, коснулась она
Да вопросов весьма щекотливых:
„Ах, дитя мое! Мне разскажи, наконец,
Каковы у тебя „убежденья?“
Все по прежнему занят политикой ты?
Ты какого в политике мненья?“
— „Апельсины прекрасны, родная моя,
Апельсины прекрасны, безспорно…“
И когда проглотил ароматный их сок,
Я отбросил их корки проворно.
Всем известный математик
Академик Иванов
Ничего так не боялся,
Как больниц и докторов.
Он мог погладить тигра
По шкуре полосатой.
Он не боялся встретиться
На озере с пиратами.
Он только улыбался
Под дулом пистолета,
Он запросто выдерживал
Два действия балета.
Он не боялся темноты,
Он в воду прыгал с высоты
Два метра с половиной…
Но вот однажды вечером
Он заболел ангиной.
И надо вызывать скорей
Врача из «неотложки»,
А он боится всех врачей,
Как мышь боится кошки.
Но соседский мальчик Вова
Хочет выручить больного.
Поднимает трубку он,
Трубку телефонную,
И звонит по телефону
В клинику районную:
— Пришлите нам, пожалуйста,
Доктора с машиной —
Академик Иванов
Заболел ангиной.
Самый страшный
Врач больницы
Взял свой самый
Страшный шприц, и
Самый страшный
Свой халат, и
Самый страшный бинт,
И вату,
И сестру взял старшую —
Самую страшную.
И из ворот больницы
Уже машина мчится.
Один звонок,
Другой звонок.
И доктор входит на порог.
Вот подходит он к кровати,
Где известный математик
Пять минут назад лежал,
А больного нет — сбежал!!!
Может, он залез в буфет?
Спрятался под ванной?
Даже в печке его нет.
Как это ни странно.
Перерыли все вокруг,
А он спрятался в сундук
И глядит на врача
Через дырку для ключа.
Доктор смотрит на жильцов:
— Где больной, в конце концов?
Я приехал для лечения,
А не для развлечения;
Если не найду сейчас
Вашего больного,
Должен буду вылечить
Кого-нибудь другого.
Выходи на середину
Тот, кто вызывал машину!
И он выложил на стол
Шприц, касторку, валидол.
Пять стеклянных ампул
И кварцевую лампу!
У жильцов при виде шприца
Сразу вытянулись лица:
— Не шутили мы с врачом.
Мы, ей-богу, ни при чем.
Доктор хмурится сурово,
Но вперед выходит Вова:
— Лечите, — говорит, — меня.
Вызывал машину я. —
И врачу он в тот же миг
Смело показал язык.
Доктор зеркальце надел,
Доктор Вову оглядел.
Молоточком постучал,
Головою покачал.
— У тебя, — сказал он Вове, —
Превосходное здоровье.
Все же я перед дорогой
Полечу тебя немного:
Дам тебе малины,
Меда, апельсинов,
А еще печенье —
Вот и все леченье!
Соседи с восхищением
Глядят на смельчака,
Но тут открылась с грохотом
Крышка сундука.
И на удивление
Доктора с сестрой,
Выбрался оттуда
Истинный больной:
— Не привык я прятаться
За чужие спины,
Если рядом выдают
Людям апельсины.
И я вижу, что леченье —
Не такое уж мученье.
Слава добрым врачам!
Слава мальчугану!
Больше я в сундуке
Прятаться не стану!
— Это все пустяки! —
Отвечает Вова. —
Не бояться врачей —
Что же тут такого!
Если людям сказать,
Могут засмеяться.
ПАРИКМАХЕРЫ —
Вот кого надо бояться!