Как небеса, твой взор блистает
Эмалью голубой,
Как поцелуй, звучит и тает
Твой голос молодой.
За звук один волшебной речи,
За твой единый взгляд
Я рад отдать красавца сечи,
Грузинский мой булат;
Ты не хотел! но скоро волю рока
Узнаешь ты и в бездну упадешь;
Проколет грудь раскаяния нож.
Предстану я без горького упрека,
Но ты тогда совсем мой взор поймешь;
Но он тебе как меч, как яд опасен;
Захочешь ты проступку вновь помочь;
Нет, поздно, друг, твой будет труд напрасен:
Обратно взор тебя отгонит прочь!..
Я оттолкну униженную руку,
И sее bеforе mе thе gladиator lие...
Byron.
Ликует буйный Рим... торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он — пронзенный в грудь — безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена...
И молит жалости напрасно мутный взор:
Надменный временщик и льстец его сенатор
(Напоминание о том, что было в Ефремовской деревне в 1827 году,
где я во второй раз любил 12-ти лет—и поныне люблю)
Когда во тьме ночей мой, не смыкаясь, взор
Без цели бродит вкруг; прошедших дней укор
Когда зовет меня невольно к вспоминанью,—
Какому тяжкому я предаюсь мечтанью!..
О, сколько вдруг толпой теснится в грудь мою
И теней и любви свидетелей!.. „Люблю!”
Твержу, забывшись, им. Но, полный весь тоскою,
(Этот портрет был доставлен одной девушке: она в нем думала узнать
меня,—вот за какого эгоиста принимают обыкновенно поэта).
Он не красив, он не высок,
Но взор горит, любовь сулит;
И на челе оставил рок
Средь юных дней, печать страстей.
Власы на нем, как смоль, черны,
Бледны всегда его уста,
(Это вздор).
Свеча горит! Дрожащею рукою
Я окончал заветныя черты.
Болезнь и парка мчались надо мною,
И много в грудь теснилося. и ты
Напрасно чашу мне несла здоровья
(Так чудилось), с веселием в глазах,
Напрасно стала здесь у изголовья,
И поцелуй любви горел в устах...
Прости навек! Но вот одно желанье:
Свеча горит! Дрожащею рукою
Я окончал заветные черты,
Болезнь и парка мчались надо мною,
И много в грудь теснилося — и ты
Напрасно чашу мне несла здоровья
(Так чудилось) с веселием в глазах,
Напрасно стала здесь у изголовья,
И поцелуй любви горел в устах.
Прости навек! Но вот одно желанье:
Приди ко мне, приди в последний раз,
Я видел юношу: он был верхом
На серой борзой лошади — и мчался
Вдоль берега крутого Клязьмы. Вечер
Погас уж на багряном небосклоне,
И месяц в облаках блистал и в волнах,
Но юный всадник не боялся, видно,
Ни ночи, ни росы холодной; жарко
Пылали смуглые его ланиты,
И черный взор искал чего-то все
В туманном отдаленье, — темно, смутно
Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли,
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья,
Гарун забыл свой долг и стыд;