Два солнца стынут, — о Господи, пощади! —
Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама? —
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
Эхо стонало, шумела река,
Ливень стучал тяжело,
Луч серебристый пронзил облака.
Им любовались мы долго, пока
Солнышко, солнце взошло!
Ты солнце в выси мне застишь,
Все звёзды в твоей горсти!
Ах, если бы — двери настежь! —
Как ветер к тебе войти!
И залепетать, и вспыхнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.
Солнцем жилки налиты — не кровью —
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелёк срываю и жую…
— Странно чувствовать так сильно и так просто
Мимолётность жизни — и свою.
Солнце — одно, а шагает по всем городам.
Солнце — мое. Я его никому не отдам.
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. — Никому. — Никогда.
Пусть погибают в бессменной ночи города!
В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
В вечную ночь пропадет — погонюсь по следам…
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!
Солнце Вечера — добрее
Солнца в полдень.
Изуверствует — не греет
Солнце в полдень.
Отрешённее и кротче
Солнце — к ночи.
Умудрённое, не хочет
Бить нам в очи.
Простотой своей — тревожа —
Королевской,
Солнце Вечера — дороже
Песнопевцу!
* * *
Распинаемое тьмой
Ежевечерне,
Солнце Вечера — не кланяется
Черни.
Низвергаемый с престолу
Вспомни — Феба!
Низвергаемый — не долу
Смотрит — в небо!
О, не медли на соседней
Колокольне!
Быть хочу твоей последней
Колокольней.
О первое солнце над первым лбом!
И эти — на солнце прямо —
Дымящие — черным двойным жерлом —
Большие глаза Адама.О первая ревность, о первый яд
Змеиный — под грудью левой!
В высокое небо вперенный взгляд:
Адам, проглядевший Еву! Врожденная рана высоких душ,
О Зависть моя! О Ревность!
О всех мне Адамов затмивший Муж:
Крылатое солнце древних! 10 мая
Солнце и звёзды в твоей глубине,
Солнце и звёзды вверху, на просторе.
Вечное море,
Дай мне и солнцу и звёздам отдаться вдвойне.
Сумрак ночей и улыбку зари
Дай отразить в успокоенном взоре.
Вечное море,
Детское горе моё усыпи, залечи, раствори.
Влей в это сердце живую струю,
Дай отдохнуть от терпения — в споре.
Вечное море,
В мощные воды твои свой беспомощный дух предаю!
Все глаза под солнцем — жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Чёрной полночью кому бы
Страшно ни клялась, —
Жить, как мать велит ребёнку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
Видишь крестик кипарисный?
— Он тебе знаком —
Всё проснётся — только свистни
Под моим окном.
Ты проходишь на Запад Солнца,
Ты увидишь вечерний свет,
Ты проходишь на Запад Солнца,
И метель заметает след.
Мимо окон моих — бесстрастный —
Ты пройдёшь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души.
Я на душу твою — не зарюсь!
Нерушима твоя стезя.
В руку, бледную от лобзаний,
Не вобью своего гвоздя.
И по имени не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому святому лику
Только издали поклонюсь.
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твоё святое,
Поцелую вечерний снег. —
Там, где поступью величавой
Ты прошёл в гробовой тиши,
Свете тихий — святыя славы —
Вседержитель моей души.
На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Чтоб только не видел ваш радостный взор
Во всяком прохожем судью.
Бегите на волю, в долины, в поля,
На травке танцуйте легко
И пейте, как резвые дети шаля,
Из кружек больших молоко.
О, ты, что впервые смущенно влюблен,
Доверься превратностям грез!
Беги с ней на волю, под ветлы, под клен,
Под юную зелень берез;
Пасите на розовых склонах стада,
Внимайте журчанию струй;
И друга, шалунья, ты здесь без стыда
В красивые губы целуй!
Кто юному счастью прошепчет укор?
Кто скажет: «Пора!» забытью?
— На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов — за белой стеною — погост.
И на песке вереница соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд…
Старая баба — посыпанный крупною солью
Черный ломоть у калитки жует и жует.
Чем прогневили тебя эти серые хаты,
Господи! — и для чего стольким простреливать грудь?
Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь…
Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. — Ох, и поют же
Нынче солдаты! О, Господи Боже ты мой!
Гале Дьяконовой
Мама стала на колени
Перед ним в траве.
Солнце пляшет на причёске,
На голубенькой матроске,
На кудрявой голове.
Только там, за домом, тени…
Маме хочется гвоздику
Крошке приколоть, —
Оттого она присела.
Руки белы, платье бело…
Льнут к ней травы вплоть.
— Пальцы только мнут гвоздику. —
Мальчик светлую головку
Опустил на грудь.
— «Не вертись, дружок, стой прямо!»
Что-то очень медлит мама!
Как бы улизнуть
Ищет маленький уловку.
Мама плачет. На колени
Ей упал цветок.
Солнце нежит взгляд и листья,
Золотит незримой кистью
Каждый лепесток.
— Только там, за домом, тени…
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.Скажет мне Дон: — Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: — Всех слез моих плакать — не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет живу — кости не видел белее! Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! — дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль-трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа! Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору
В люльке мотались.
Череп в камнях — и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.Ноябрь
Прибой курчавился у скал, —
Протяжен, пенен, пышен, звонок…
Мне Вашу дачу указал —
Ребёнок.
Невольно замедляя шаг
— Идти смелей как бы не вправе —
Я шла, прислушиваясь, как
Скрежещет гравий.
Скрип проезжающей арбы
Без паруса. — Сквозь плющ зелёный
Блеснули белые столбы
Балкона.
Была такая тишина,
Как только в полдень и в июле.
Я помню: Вы лежали на
Плетёном стуле.
Ах, не оценят — мир так груб! —
Пленительную Вашу позу.
Я помню: Вы у самых губ
Держали розу.
Не подымая головы,
И тем подчёркивая скуку —
О, этот жест, которым Вы
Мне дали руку.
Великолепные глаза
Кто скажет — отчего — прищуря,
Вы знали — кто сейчас гроза
В моей лазури.
От солнца или от жары —
Весь сад казался мне янтарен,
Татарин продавал чадры,
Ушёл татарин…
Ваш рот, надменен и влекущ,
Был сжат — и было всё понятно.
И солнце сквозь тяжёлый плющ
Бросало пятна.
Всё помню: на краю шэз-лонг
Соломенную Вашу шляпу,
Пронзительно звенящий гонг,
И запах
Тяжёлых, переспелых роз
И складки в парусинных шторах,
Беседу наших папирос
И шорох,
С которым Вы, властитель дум,
На розу стряхивали пепел.
— Безукоризненный костюм
Был светел.
Вопль стародавний,
Плач Ярославны —
Слышите?
С башенной вышечки
Неперерывный
Вопль — неизбывный:
— Игорь мой! Князь
Игорь мой! Князь
Игорь!
Ворон, не сглазь
Глаз моих — пусть
Плачут!
Солнце, мечи
Стрелы в них — пусть
Слепнут!
Кончена Русь!
Игорь мой! Русь!
Игорь!
* * *
Лжет летописец, что Игорь опять в дом свой
Солнцем взошел — обманул нас Баян льстивый.
Знаешь конец? Там, где Дон и Донец — плещут,
Пал меж знамен Игорь на сон — вечный.
Белое тело его — ворон клевал.
Белое дело его — ветер сказал.
Подымайся, ветер, по оврагам,
Подымайся, ветер, по равнинам,
Торопись, ветрило-вихрь-бродяга,
Над тем Доном, белым Доном лебединым!
Долетай до городской до стенки,
С коей по миру несется плач надгробный.
Не гляди, что подгибаются коленки,
Что тускнеет ее лик солнцеподобный…
— Ветер, ветер!
— Княгиня, весть!
Князь твой мертвый лежит —
За честь!
* * *
Вопль стародавний,
Плач Ярославны —
Слышите?
Вопль ее — ярый,
Плач ее, плач —
Плавный:
— Кто мне заздравную чару
Из рук — выбил?
Старой не быть мне,
Под камешком гнить,
Игорь!
Дёрном-глиной заткните рот
Алый мой — нонче ж.
Кончен
Белый поход.
Барабанщик! Бедный мальчик!
Вправо-влево не гляди!
Проходи перед народом
С Божьим громом на груди.
Не наёмник ты — вся ноша
На груди, не на спине!
Первый в глотку смерти вброшен
На ногах — как на коне!
Мать бежала спелой рожью,
Мать кричала в облака,
Воззывала: — Матерь Божья,
Сберегите мне сынка!
Бедной матери в оконце
Вечно треплется платок.
— Где ты, лагерное солнце!
Алый лагерный цветок!
А зато — какая воля —
В подмастерьях — старший брат,
Средний в поле, третий в школе,
Я один — уже солдат!
Выйдешь цел из перебранки —
Что за радость, за почёт,
Как красотка-маркитантка
Нам стаканчик поднесёт!
Унтер ропщет: — Эх, мальчонка!
Рано начал — не к добру!
— Рано начал — рано кончил!
Кто же выпьет, коль умру?
А настигнет смерть-волчица —
Весь я тут — вся недолга!
Императору — столицы,
Барабанщику — снега.
А по мне — хоть дно морское!
Пусть сам чёрт меня заест!
Коли Тот своей рукою.
Мне на грудь нацепит крест!
2
Молоко на губах не обсохло,
День и ночь в барабан колочу.
Мать от грохота было оглохла,
А отец потрепал по плечу.
Мать и плачет и стонет и тужит,
Но отцовское слово — закон:
— Пусть идёт Императору служит, —
Барабанщиком, видно, рождён.
Брали сотнями царства, — столицы
Мимоходом совали в карман.
Порешили судьбу Аустерлица
Двое: солнце — и мой барабан.
Полегло же нас там, полегло же
За величье имперских знамён!
Веселись, барабанная кожа!
Барабанщиком, видно, рождён!
Загоняли мы немца в берлогу.
Всадник. Я — барабанный салют.
Руки скрещены. В шляпе трирогой.
— Возраст? — Десять. — Не меньше ли, плут?
— Был один, — тоже ростом не вышел.
Выше солнца теперь вознесён!
— Ты потише, дружочек, потише!
Барабанщиком, видно, рождён!
Отступилась от нас Богоматерь,
Не пошла к московитским волкам.
Дальше — хуже. В плену — Император,
На отчаянье верным полкам.
И молчит собеседник мой лучший,
Сей рукою к стене пригвождён.
И никто не побьёт в него ручкой:
Барабанщиком, видно, рождён!
Димитрий! Марина! В мире
Согласнее нету ваших
Единой волною вскинутых,
Единой волною смытых
Судеб! Имен! Над темной твоею люлькой,
Димитрий, над люлькой пышной
Твоею, Марина Мнишек,
Стояла одна и та же
Двусмысленная звезда.Она же над вашим ложем,
Она же над вашим троном
— Как вкопанная — стояла
Без малого — целый год.Взаправду ли знак родимый
На темной твоей ланите,
Димитрий, — все та же черная
Горошинка, что у отрока
У родного, у царевича
На смуглой и круглой щечке
Смеясь целовала мать?
Воистину ли, взаправду ли —
Нам сызмала деды сказывали,
Что грешных судить — не нам? На нежной и длинной шее
У отрока — ожерелье.
Над светлыми волосами
Пресветлый венец стоит.В Марфиной черной келье
Яркое ожерелье!
— Солнце в ночи! — горит.Памятливыми глазами
Впилась — народ замер.
Памятливыми губами
Впилась — в чей — рот.Сама инокиня
Признала сына!
Как же ты — для нас — не тот! Марина! Царица — Царю,
Звезда — самозванцу!
Тебя пою,
Злую красу твою,
Лик без румянца.
Во славу твою грешу
Царским грехом гордыни.
Славное твое имя
Славно ношу.Правит моими бурями
Марина — звезда — Юрьевна,
Солнце — среди — звезд.Крест золотой скинула,
Черный ларец сдвинула,
Маслом святым ключ
Масленный — легко движется.
Черную свою книжищу
Вынула чернокнижница.Знать, уже делать нечего,
Отошел от ее от плечика
Ангел, — пошел несть
Господу злую весть: — Злые, Господи, вести!
Загубил ее вор-прелестник! Марина! Димитрий! С миром,
Мятежники, спите, милые.
Над нежной гробницей ангельской
За вас в соборе Архангельском
Большая свеча горит.29, 30 марта 1916