От руки моей не взыгрывал,
На груди моей не всплакивал…
Непреложней и незыблемей
Опрокинутого факела:
Над душой моей в изглавии,
Над страдой моей в изножии
(От руки моей не вздрагивал, —
Не твоей рукой низложена)
Азраил! В ночах без месяца
И без звезд дороги скошены.
В этот час тяжело-весящий
Я тебе не буду ношею…
Азраил? В ночах без выхода
И без звезд: личины сорваны!
В этот час тяжело-дышащий
Я тебе не буду прорвою…
А потом перстом как факелом
Напиши в рассветных серостях
О жене, что назвала тебя
Азраилом вместо — Эроса.
Я помню ночь на склоне ноября.
Туман и дождь. При свете фонаря
Ваш нежный лик — сомнительный и странный,
По-диккенсовски — тусклый и туманный,
Знобящий грудь, как зимние моря…
— Ваш нежный лик при свете фонаря.
И ветер дул, и лестница вилась…
От Ваших губ не отрывая глаз,
Полусмеясь, свивая пальцы в узел,
Стояла я, как маленькая Муза,
Невинная — как самый поздний час…
И ветер дул и лестница вилась.
А на меня из-под усталых вежд
Струился сонм сомнительных надежд.
— Затронув губы, взор змеился мимо… —
Так серафим, томимый и хранимый
Таинственною святостью одежд,
Прельщает Мир — из-под усталых вежд.
Сегодня снова диккенсова ночь.
И тоже дождь, и так же не помочь
Ни мне, ни Вам, — и так же хлещут трубы,
И лестница летит… И те же губы…
И тот же шаг, уже спешащий прочь —
Туда — куда-то — в диккенсову ночь.
На завитки ресниц
Невинных и наглых,
На золотой загар
И на крупный рот, —
На весь этот страстный,
Мальчишеский, краткий век
Загляделся один человек
Ночью, в трамвае.
Ночь — черна,
И глаза ребенка — черны,
Но глаза человека — черней.
— Ах! — схватить его, крикнуть:
— Идем! Ты мой!
Кровь — моя течет в твоих темных жилах.
Целовать ты будешь и петь,
Как никто на свете!
Насмерть
Женщины залюбят тебя!
И шептать над ним, унося его на руках
по большому лесу,
По большому свету,
Все шептать над ним это странное слово: — Сын!
«Если хочешь ты папе советом помочь»,
Шепчет папа любимице-дочке,
«Будут целую ночь, будут целую ночь
Над тобою летать ангелочки.
Блещут крылышки их, а на самых концах
Шелестят серебристые блестки.
Что мне делать, дитя, чтоб у мамы в глазах
Не дрожали печальные слезки?
Плещут крылышки их и шумят у дверей.
Все цвета ты увидишь, все краски!
Чем мне маме помочь? Отвечай же скорей!»
— «Я скажу: расцелуй ее в глазки!
А теперь ты беги (только свечку задуй
И сложи аккуратно чулочки).
И сильнее беги, и сильнее целуй!
Будут, папа, летать ангелочки?»
Народная немецкая песня
Перевод Марины Цветаевой
Мне белый день чернее ночи, —
Ушла любимая с другим!
Мне думалось, что я — любим!
Увы, увы, увы, увы!
Не я любим — ушла с другим!
Что толку мне в саду прекрасном,
Что мне жасмин и розмарин,
Раз их срываю не один —
Цветы — которым, цветы — которым
Лишь я — законный господин!
Что толку мне в устах румяных,
— Будь то коралл, будь то рубин, —
Раз их целую не один —
Уста — которым, уста — которым
Лишь я — законный господин!
Придут клобучники-монахи,
Заплачет колокол: динь-динь!
Поволокут меня с перин
С прощальным хором — в тот сад, в котором
Лишь червь — законный господин!
Милые спутники, делившие с нами ночлег!
Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб…
Рокот цыганских телег,
Вспять убегающих рек —
Рокот… Ах, на цыганской, на райской, на ранней заре —
Помните утренний ветер и степь в серебре?
Синий дымок на горе
И о цыганском царе —
Песню… В черную полночь, под пологом древних ветвей,
Мы вам дарили прекрасных — как ночь — сыновей,
Нищих — как ночь — сыновей…
И рокотал соловей —
Славу.Не удержали вас, спутники чудной поры,
Нищие неги и нищие наши пиры.
Жарко пылали костры,
Падали к нам на ковры —
Звезды…
Быть в аду нам, сестры пылкие,
Пить нам адскую смолу, —
Нам, что каждою-то жилкою
Пели Господу хвалу!
Нам, над люлькой да над прялкою
Не клонившимся в ночи,
Уносимым лодкой валкою
Под полою епанчи.
В тонкие шелка китайские
Разнаряженным с утра,
Заводившим песни райские
У разбойного костра.
Нерадивым рукодельницам
— Шей не шей, а все по швам! —
Плясовницам и свирельницам,
Всему миру — госпожам!
То едва прикрытым рубищем,
То в созвездиях коса.
По острогам да по гульбищам
Прогулявшим небеса.
Прогулявшим в ночи звездные
В райском яблочном саду…
— Быть нам, девицы любезные,
Сестры милые — в аду!
Крадется к городу впотьмах
Коварный враг.
Но страж на башенных зубцах
Заслышал шаг.Берет трубу,
Трубит во всю мочь.
Проснулась ночь.
Все граждане — прочь
С постели! Не встал лишь мертвец в гробу.И меч
Говорит
Всю ночь.Бой в каждом дому,
У каждых ворот.— За мать, за жену!
— За край, за народ! За право и вольность — кровавый бой,
Бог весть — умрем или победим,
Но долг свой выполнил часовой,
И край склоняется перед ним.Не спавшему — честь!
Подавшему весть,
Что воры в дому, —
Честь стражу тому! Но вечный укор,
Но вечный позор,
Проклятье тому —
Кто час свой проспал
И край свой застал
В огне и в дыму!
Пало прениже волн
Бремя дневное.
Тихо взошли на холм
Вечные — двое.
Тесно — плечо с плечом —
Встали в молчанье.
Два — под одним плащом —
Ходят дыханья.
Завтрашних спящих войн
Вождь — и вчерашних,
Молча стоят двойной
Черною башней.
Змия мудрей стоят,
Голубя кротче.
— Отче, возьми в назад,
В жизнь свою, отче!
Через все небо — дым
Воинств Господних.
Борется плащ, двойным
Вздохом приподнят.
Ревностью взор разъят,
Молит и ропщет…
— Отче, возьми в закат,
В ночь свою, отче!
Празднуя ночи вход,
Дышат пустыни.
Тяжко — как спелый плод —
Падает: — Сыне!
Смолкло в своем хлеву
Стадо людское.
На золотом холму
Двое — в покое.
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Утонула в заре голубая, как месяц, трирема,
О прощании с нею пусть лучше не пишет перо!
Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема…
Как влюбленность — старо!
Только ночью душе посылаются знаки оттуда,
Оттого все ночное, как книгу, от всех береги!
Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо:
Свет и чудо — враги!
Твой восторженный бред, светом розовых люстр золоченный,
Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром — мудрец. Будет утром- холодный ученый
Тот, кто ночью — поэт.
Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я
Лучший вечер отдать на терзанье январскому дню?
Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,
Только утро виню!
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи́ я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
1Со мной в ночи шептались тени,
Ко мне ласкались кольца дыма,
Я знала тайны всех растений
И песни всех колоколов, —
А люди мимо шли без слов,
Куда-то вдаль спешили мимо.Я трепетала каждой жилкой
Среди безмолвия ночного,
Над жизнью пламенной и пылкой
Держа задумчивый фонарь…
Я не жила, — так было встарь.
Что было встарь, то будет снова.2С тобой в ночи шептались тени,
К тебе ласкались кольца дыма,
Ты знала тайны всех растений
И песни всех колоколов, —
А люди мимо шли без слов
Куда-то вдаль спешили мимо.Ты трепетала каждой жилкой
Среди безмолвия ночного,
Над жизнью пламенной и пылкой
Держа задумчивый фонарь…
Ты не жила, — так было встарь.
Что было встарь, — не будет снова.
Все твой путь блестящей залой зла,
Маргарита, осуждают смело.
В чем вина твоя? Грешило тело!
Душу ты — невинной сберегла.
Одному, другому, всем равно,
Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.
Этой горестной полуулыбкой
Ты оплакала себя давно.
Кто поймет? Рука поможет чья?
Всех одно пленяет без изъятья!
Вечно ждут раскрытые объятья,
Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!»
День и ночь признаний лживых яд…
День и ночь, и завтра вновь, и снова!
Говорил красноречивей слова
Темный взгляд твой, мученицы взгляд.
Все тесней проклятое кольцо,
Мстит судьба богине полусветской…
Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской
Заглянул тебе, грустя, в лицо…
О любовь! Спасает мир — она!
В ней одной спасенье и защита.
Все в любви. Спи с миром, Маргарита…
Все в любви… Любила — спасена!
Ввечеру выходят семьи.
Опускаются на скамьи.
Из харчевни — пар кофейный.
Господин клянется даме.
Голуби воркуют. Крендель
Правит триумфальный вход.
Мальчик вытащил занозу.
— Господин целует розу. —
Пышут пенковые трубки,
Сдвинули чепцы соседки:
Кто — про юбки, кто — про зубки.
Кто — про рыжую наседку.
Юноша длинноволосый,
Узкогрудый — жалкий стих
Сочиняет про разлуку.
— Господин целует руку.
Спят. . ., спят ребята,
Ходят прялки, ходят зыбки.
Врет матрос, портной горбатый
Встал, поглаживая скрипку.
Бледный чужестранец пьяный,
Тростью в грудь себя бия,
Возглашает: — Все мы братья!
— Господин целует платье.
Дюжина ударов с башни
— Доброй ночи! Доброй ночи!
— Ваше здравие! За Ваше!
(Господин целует в очи).
Спит забава, спит забота.
Скрипача огромный горб
Запрокинулся под дубом.
— Господин целует в губы.
Нежен первый вздох весны,
Ночь тепла, тиха и лунна.
Снова слёзы, снова сны
В замке сумрачном Шенбрунна.
Чей-то белый силуэт
Над столом поникнул ниже.
Снова вздохи, снова бред:
«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»
Буквы ринулись с страниц,
Строчка — полк. Запели трубы…
Капли падают с ресниц,
«Вновь с тобой я!» шепчут губы.
Лампы тусклый полусвет
Меркнет, ночь зато светлее.
Чей там грозный силуэт
Вырос в глубине аллеи?
…Принц австрийский? Это роль!
Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?
Нет, он маленький король!
— «Император, сын любимый!
Мчимся! Цепи далеки,
Мы свободны. Нету плена.
Видишь, милый, огоньки?
Слышишь всплески? Это Сена!»
Как широк отцовский плащ!
Конь летит, огнём объятый.
«Что рокочет там, меж чащ?
Море, что ли?» — «Сын, — солдаты!»
— «О, отец! Как ты горишь!
Погляди, а там направо, —
Это рай?» — «Мой сын — Париж!»
— «А над ним склонилась?» — «Слава».
В ярком блеске Тюилери,
Развеваются знамёна.
— «Ты страдал! Теперь цари!
Здравствуй, сын Наполеона!»
Барабаны, звуки струн,
Всё в цветах… Ликуют дети…
Всё спокойно. Спит Шенбрунн.
Кто-то плачет в лунном свете.
Когда друг другу лжём,
(Ночь, прикрываясь днём)
Когда друг друга ловим,
(Суть, прикрываясь словом)
Когда друг к другу льнём
В распластанности мнимой,
(Смоль, прикрываясь льном,
Огнь, прикрываясь дымом…)
Взойди ко мне в ночи
Так: майского жучка
Ложь — полунощным летом.
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Ты думаешь, робка
Ночь — и ушла с рассветом?
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Свет — это только плоть!
Столпником на распутье:
Свет: некая мило́ть,
Наброшенная сутью.
Подземная река —
Бог — так ночь под светом…
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Ты думаешь — исчез
Взгляд? — Подыми! — Течёт!
Свет, — это только вес,
Свет, — это только счёт…
Свет — это только веко
Над хаосом…
Ты думаешь — робка
Ночь? —
Подземная река —
Ночь, — глубока под днём!
— Брось! Отпусти
В ночь в огневую реку.
Свет — это только веко
Над хаосом…
Когда друг другу льстим,
(Занавес слов над глубью!)
Когда друг друга чтим,
Когда друг друга любим…
1
Дно — оврага.
Ночь — корягой
Шарящая. Встряски хвой.
Клятв — не надо.
Ляг — и лягу.
Ты бродягой стал со мной.
С койки затхлой
Ночь по каплям
Пить — закашляешься. Всласть
Пей! Без пятен —
Мрак! Бесплатен —
Бог: как к пропасти припасть.
(Час — который?)
Ночь — сквозь штору
Знать — немного знать. Узнай
Ночь — как воры,
Ночь — как горы.
(Каждая из нас — Синай
Ночью…)
2
Никогда не узнаешь, что́ жгу, что́ трачу
— Сердец перебой —
На груди твоей нежной, пустой, горячей,
Гордец дорогой.
Никогда не узнаешь, каких не—наших
Бурь — следы сцеловал!
Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:
Души перевал.
О, не вслушивайся! Болевого бреда
Ртуть… Ручьёвая речь…
Прав, что слепо берешь. От такой победы
Руки могут — от плеч!
О, не вглядывайся! Под листвой падучей
Сами — листьями мчим!
Прав, что слепо берешь. Это только тучи
Мчат за ливнем косым.
Ляг — и лягу. И благо. О, всё на благо!
Как тела на войне —
В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,
Может — неба на дне!)
В этом бешеном беге дерев бессонных
Кто-то на́смерть разбит.
Что победа твоя — пораженье сонмов,
Знаешь, юный Давид?
1
Князь! Я только ученица
Вашего ученика!
Колокола — и небо в тёмных тучах.
На перстне — герб и вязь.
Два голоса — плывучих и певучих:
— Сударыня? — Мой князь?
— Что Вас приводит к моему подъезду?
— Мой возраст — и Ваш взор.
Цилиндр снят, и тьму волос прорезал
Серебряный пробор.
— Ну, что сказали на денёк вчерашний
Российские умы?
2
Страстно рукоплеща
Лает и воет чернь.
Медленно встав с колен
Кланяется Кармен.
Взором — кого ища?
— Тихим сейчас — до дрожи.
Безучастны в царской ложе
Два плаща.
И один — глаза темны —
Воротник вздымая стройный:
— Какова, Жуан? — Достойна
Вашей светлости, Князь Тьмы.
3
Да будет день! — и тусклый день туманный
Как саван пал над мёртвою водой.
Взглянув на мир с полуулыбкой странной:
— Да будет ночь! — тогда сказал другой.
И отвернув задумчивые очи,
Он продолжал заоблачный свой путь.
Тебя пою, родоначальник ночи,
Моим ночам и мне сказавший: будь.
4
И призвал тогда Князь света — Князя тьмы,
И держал он Князю тьмы — такую речь:
— Оба княжим мы с тобою. День и ночь
Поделили поровну с тобой.
Так чего ж за нею белым днём
Ходишь-бродишь, речь заводишь под окном?
Отвечает Князю света — Тёмный князь:
— То не я хожу-брожу, Пресветлый — нет!
То сама она в твой белый Божий день
По пятам моим гоняет, словно тень.
То сама она мне вздоху не даёт,
Днём и ночью обо мне поёт.
И сказал тогда Князь света — Князю тьмы:
— Ох, великий ты обманщик, Тёмный князь!
Ходит-бродит, речь заводит, песнь поёт?
Ну, посмотрим, Князь темнейший, чья возьмёт?
И пошёл тогда промеж князьями — спор.
О сю пору он не кончен, княжий спор.
1
В глубокий час души и ночи,
Нечислящийся на часах,
Я отроку взглянула в очи,
Нечислящиеся в ночах
Ничьих ещё, двойной запрудой
— Без памяти и по края! —
Покоящиеся…
Отсюда
Жизнь начинается твоя.
Седеющей волчицы римской
Взгляд, в выкормыше зрящей — Рим!
Сновидящее материнство
Скалы… Нет имени моим
Потерянностям… Всé покровы
Сняв — выросшая из потерь! —
Так некогда над тростниковой
Корзиною клонилась дщерь
Египетская…
2
В глубокий час души,
В глубокий — нóчи…
(Гигантский шаг души,
Души в ночи́)
В тот час, душа, верши
Миры, где хочешь
Царить — чертог души,
Душа, верши.
Ржавь губы, пороши
Ресницы — снегом.
(Атлантский вздох души,
Души — в ночи…)
В тот час, душа, мрачи
Глаза, где Вегой
Взойдёшь… Сладчайший плод
Душа, горчи.
Горчи и омрачай:
Расти: верши.
3
Есть час Души, как час Луны,
Совы — час, мглы — час, тьмы —
Час… Час Души — как час струны
Давидовой сквозь сны
Сауловы… В тот час дрожи,
Тщета, румяна смой!
Есть час Души, как час грозы,
Дитя, и час сей — мой.
Час сокровеннейших низов
Грудных. — Плотины спуск!
Все́ вещи сорвались с пазов,
Все́ сокровенья — с уст!
С глаз — все́ завесы! Все́ следы —
Вспять! На линейках — нот —
Нет! Час Души, как час Беды,
Дитя, и час сей — бьёт.
Беда моя! — так будешь звать.
Так, лекарским ножом
Истерзанные, дети — мать
Корят: «Зачем живём?»
А та, ладонями свежа
Горячку: «Надо. — Ляг».
Да, час Души, как час ножа,
Дитя, и нож сей — благ.
1
Пять или шесть утра. Сизый туман. Рассвет.
Пили всю ночь, всю ночь. Вплоть до седьмого часа.
А на мосту, как черт, черный взметнулся плащ.
— Женщина или черт? — Доминиканца ряса?
Оперный плащ певца? — Вдовий смиренный плат?
Резвой интриги щит? — Или заклад последний?
— Хочется целовать. — Воет завод. — Бредет
Дряхлая знать — в кровать, глупая голь — к обедне.
2
Век коронованной Интриги,
Век проходимцев, век плаща!
— Век, коронованный Голгофой! —
Писали маленькие книги
Для куртизанок — филозо́фы.
Великосветского хлыща
Взмывало — умереть за благо.
Сверкал витийственною шпагой
За океаном — Лафайет.
А герцогини, лучший цвет
Вздыхателей обезоружив,
Согласно сердцу — и Руссо —
Купались в море детских кружев.
Катали девочки серсо,
С мундирами шептались Сёстры…
Благоухали Тюилери…
А Королева-Колибри,
Нахмурив бровки, — до зари
Беседовала с Калиостро.
3
Ночные ласточки Интриги —
Плащи, — крылатые герои
Великосветских авантюр.
Плащ, щеголяющий дырою,
Плащ вольнодумца, плащ расстриги,
Плащ-Проходимец, плащ-Амур.
Плащ прихотливый, как руно,
Плащ, преклоняющий колено,
Плащ, уверяющий: — темно…
Гудок дозора. — Рокот Сены.
Плащ Казановы, плащ Лозэна. —
Антуанетты домино.
Но вот, как чёрт из чёрных чащ —
Плащ — чернокнижник, вихрь — плащ,
Плащ — во́роном над стаей пёстрой
Великосветских мотыльков.
Плащ цвета времени и снов —
Плащ Кавалера Калиостро.
1
Ветры спать ушли — с золотой зарёй,
Ночь подходит — каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
Молодые плечи в охапку сгрёб,
Да заслушался, запрокинув лоб,
Как гремит над жарким его шатром —
Соловьиный гром.
2
А над Волгой — ночь,
А над Волгой — сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлёг на них атаман с княжной
Персиянкою — Брови Чёрные.
И не видно звёзд, и не слышно волн,
Только вёсла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
И услышала
Ночь — такую речь:
— Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
* * *
А она — брови насупила,
Брови длинные.
А она — очи потупила
Персиянские.
И из уст её —
Только вздох один:
— Джаль-Эддин!
* * *
А над Волгой — заря румяная,
А над Волгой — рай.
И грохочет ватага пьяная:
— Атаман, вставай!
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
А она — что смерть,
Рот закушен в кровь. —
Так и ходит атаманова крутая бровь.
— Не поладила ты с нашею постелью,
Так поладь, собака, с нашею купелью!
В небе-то — ясно,
Тёмно — на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
И стоит Степан — ровно грозный дуб,
Побелел Степан — аж до самых губ.
Закачался, зашатался. — Ох, томно!
Поддержите, нехристи, — в очах тёмно!
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
3
(Сон Разина)
И снится Разину — сон:
Словно плачется болотная цапля.
И снится Разину — звон:
Ровно капельки серебряные каплют.
И снится Разину дно:
Цветами — что плат ковровый.
И снится лицо одно —
Забытое, чернобровое.
Сидит, ровно Божья мать,
Да жемчуг на нитку нижет.
И хочет он ей сказать,
Да только губами движет…
Сдавило дыханье — аж
Стеклянный, в груди, осколок.
И ходит, как сонный страж,
Стеклянный — меж ними — полог.
* * *
Рулевой зарёю правил
Вниз по Волге-реке.
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
Кто красавицу захочет
В башмачке одном?
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком!
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
1
На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц —
Строгие глаза.
И чтобы не слышать
Пустяков — красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
Так вот и жила бы,
Да боюсь — состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
2
Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
Ни гремучего фонтана,
Ни горячих зве́зд…
На груди у Дон-Жуана
Православный крест.
Чтобы ночь тебе светлее
Вечная — была,
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.
Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу.
А пока — спокойно спите!..
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список —
Полон, Дон-Жуан!
3
После стольких роз, городов и тостов —
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы — почти что остов,
Я — почти что тень.
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнýло — Нилом
От моих волос?
Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда — январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.
Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал — Кармен.
4
Ровно — полночь.
Луна — как ястреб.
— Что — глядишь?
— Так — гляжу!
— Нравлюсь? — Нет.
— Узнаёшь? — Быть может.
— Дон-Жуан я.
— А я — Кармен.
5
И была у Дон-Жуана — шпага,
И была у Дон-Жуана — Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу,
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.
И белел в тумане посох странный…
— Не было у Дон-Жуана — Донны Анны!
6
И падает шелковый пояс
К ногам его — райской змеей…
А мне говорят — успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.
Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то — гитаны — гитары —
И юноши в черном плаще.
И кто-то, под маскою кроясь:
— Узнайте! — Не знаю. — Узнай! —
И падает шелковый пояс
На площади — круглой, как рай.
7
И разжигая во встречном взоре
Печаль и блуд,
Проходишь городом — зверски-черен,
Небесно-худ.
Томленьем застланы, как туманом,
Глаза твои.
В петлице — роза, по всем карманам —
Слова любви!
Да, да. Под вой ресторанной скрипки
Твой слышу — зов.
Я посылаю тебе улыбку,
Король воров!
И узнаю, раскрывая крылья —
Тот самый взгляд,
Каким глядел на меня в Кастилье —
Твой старший брат.
Будущее — неуживчиво!
Где мотор, везущий — в бывшее?
В склад, не рвущихся из неводов
Правд — заведомо-заведомых.
В дом, где выстроившись в ряд,
Вещи, наконец, стоят.
Ни секунды! Гоним и гоним!
А покой — знаешь каков?
В этом доме — кресла как кони!
Только б сбрасывать седоков!
А седок — знаешь при чем?
Локотник, сбросивши локоть —
Сам на нас — острым локтем!
Не сойдешь — сброшу и тресну:
Седоку конь не кунак.
Во`т о чем думает кресло,
Напружив львиный кулак.
Брали — дном, брали — нажимом —
Деды, вы ж — вес не таков!
Вот о чем стонут пружины —
Под нулем золотников
Наших… Скрип: Наша неделя!
…Треск:
В наши дни — много тяжеле
Усидеть, чем устоять.
Мебелям — новое солнце
Занялось! Век не таков!
Не пора ль волосом конским
Пробивать кожу и штоф?
Штоф — истлел, кожа — истлела,
Волос — жив, кончен нажим!
(Конь и трон — знамое дело:
Не на нем — значит под ним!)
Кто из ва`с, деды и дяди,
В оны дни, в кресла садясь,
Страшный сон видел о стаде
Кресел, рвущихся из-под нас,
Внуков?
Штоф, думали, кожа?
Что бы ни — думали зря!
Наши вещи стали похожи
На солдат в дни Октября!
Неисправимейшая из трещин!
После России не верю в вещи:
Помню, голову заваля,
Догоравшие мебеля —
Эту — прорву и эту — уйму!
После России не верю в дюймы.
Взмахом в пещь —
Развеществлялась вещь.
Не защищенная прежним лаком,
Каждая вещь становилась знаком
слов.
Первый пожар — чехлов.
Не уплотненная в прежнем, кислом,
Каждая вещь становилась смыслом.
Каждый брусок ларя
Дубом шумел горя —
И соловьи заливались в ветках!
После России не верю в предков.
В час, как корабль дал крен —
Что ж не сошли со стен,
Ру`шащихся? Половицей треснув,
Не прошагали, не сели в кресла,
Взглядом: мое! не тронь!
Заледеня огонь.
Не вещи горели,
А старые дни.
Страна, где всё ели,
Страна, где всё жгли.
Хмелекудрый столяр и резчик!
Славно — ладил, а лучше — жег!
По тому, как сгорали вещи,
Было ясно: сгорали — в срок!
Сделки не было: жгущий — жгомый —
Ставка очная: нас — и нар.
Кирпичом своего же дома
Человек упадал в пожар.
Те, что швыряли в печь я
Те говорили: жечь!
Вещь, раскалясь как медь,
Знала одно: гореть!
Что не алмаз на огне — то шлак.
После России не верю в лак.
Не нафталин в узелке, а соль:
После России не верю в моль:
Вся сгорела! Пожар — малиной
Лил — и Ладогой разлился!
Был в России пожар — молиный:
Моль горела. Сгорела — вся.
* * *
Тоска называлась: ТАМ.
Мы ехали по верхам
Чужим: не грешу: Бог жив,
Чужой! по верхам чужих
Деревьев, с остатком зим
Чужих. По верхам — чужим.
Кто — мы? Потонул в медведях
Тот край, потонул в полозьях.
Кто — мы? Не из тех, что ездят —
Вот — мы! а из тех, что возят:
Возницы. В раненьях жгучих
В грязь вбитые за везучесть.
Везло! Через Дон — так голым
Льдом! Брат — так всегда патроном
Последним. Привар я несолон,
Хлеб — вышел. Уж так везло нам!
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
Не вывезли! Пешим дралом —
В ночь — выхаркнуты народом!
Кто — мы? Да по всем вокзалам…
Кто — мы? Да по всем заводам…
По всем гнойникам гаремным, —
Мы, вставшие за деревню,
За дерево…
С шестерней как с бабой сладившие,
Это мы — белоподкладочники?
С Моховой князья, да с Бронной-то,
Мы-то — золотопогонники?
Гробокопы, клополовы —
Подошло! подошло!
Это мы пустили слово:
— Хорошо! хорошо!
Судомои, крысотравы,
Дом — верша, гром — глуша,
Это мы пустили славу:
— Хороша! Хороша —
Русь.
Маляры-то в поднебесьице —
Это мы-то — с жиру бесимся?
Баррикады в Пятом строили —
Мы, ребятами.
— История.
Баррикады, а нынче — троны,
Но все тот же мозольный лоск!
И сейчас уже Шарантоны
Не вмещают российских тоск.
Мрем от них. Под шинелью рваной —
Мрем, наган наставляя в бред.
Перестраивайте Бедламы!
Все малы — для российских бед!
Бредит шпорой костыль. — Острите! —
Пулеметом — пустой обшлаг.
В сердце, явственном после вскрытья,
Ледяного похода знак.
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно — там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам!
* * *
У весны я ни зерна, ни солоду,
Ни ржаных, ни иных кулей.
Добровольчество тоже голое:
Что, весна или мы — голей?
У весны — запрятать, так лешего! —
Ничего кроме жеста ввысь!
Добровольчество тоже пешее:
Что, весна или мы — дрались?
Возвращаться в весну — что в Армию
Возвращаться, в лесок — что в полк.
Доброй воли весна ударная,
Это ты пулеметный щелк
По кустам завела, по отмелям…
Ну, а вздрогнет в ночи малыш —
Соловьями как пулеметами
Это ты по. . . . . палишь.
Возвращаться в весну — что в Армию
Возвращаться: здорово, взвод!
Доброй воли весна ударная
Возвращается каждый год.
Добровольцы единой Армии
Мы: дроздовец, вандеец, грек —
Доброй воли весна ударная
Возвращается каждый век!
Но первый магнит —
До жильного мленья! —
Березки: на них
Нашивки ранений.
Березовый крап:
Смоль с мелом, в две краски —
Не роща, а штаб
Наш в Новочеркасске.
Черным по белу — нету яркости!
Белым по черну — ярче слез!
Громкий голос: Здорово, марковцы!
(Всего-навсего ряд берез…)