Ты, меня любивший фальшью
Истины — и правдой лжи,
Ты, меня любивший — дальше
Некуда! — За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. — Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
Скороговоркой — ручья водой
Бьющей: — Любимый! больной! родной! Речитативом — тоски протяжней:
— Хилый! чуть-живый! сквозной! бумажный! От зева до чрева — продольным разрезом:
— Любимый! желанный! жаленный! болезный! 9 сентября
Руки люблю
Целовать, и люблю
Имена раздавать,
И ещё — раскрывать
Двери!
— Настежь — в тёмную ночь!
Голову сжав,
Слушать, как тяжкий шаг
Где-то легчает,
Как ветер качает
Сонный, бессонный
Лес.
Ах, ночь!
Где-то бегут ключи,
Ко сну — клонит.
Сплю почти.
Где-то в ночи
Человек тонет.
На льдине —
Любимый,
На мине —
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый.
В коросте — желанный,
С погоста — желанный:
Будь гостем! — лишь зубы да кости — желанный!
Тоской подколенной
До тьмы провале́нной
Последнею схваткою чрева — жаленный.
И нет такой ямы, и нет такой бездны —
Любимый! желанный! жаленный! болезный!
— На дне она, где ил
И водоросли… Спать в них
Ушла, — но сна и там нет!
— Но я её любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
— Гамлет!
На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных брёвнах…
— Но я её любил
Как сорок тысяч…
— Меньше,
Всё ж, чем один любовник.
На дне она, где ил.
— Но я её —
(недоумённо)
— любил?
Я Вас люблю всю жизнь и каждый день,
Вы надо мною, как большая тень,
Как древний дым полярных деревень.
Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.
Но мне не надо Ваших губ и глаз.
Все началось — и кончилось — без Вас.
Я что-то помню: звонкая дуга,
Огромный ворот, чистые снега,
Унизанные звездами рога…
И от рогов — в полнебосвода — тень…
И древний дым полярных деревень…
— Я поняла: Вы северный олень.
Полюбил богатый — бедную,
Полюбил учёный — глупую,
Полюбил румяный — бледную,
Полюбил хороший — вредную:
Золотой — полушку медную.
— Где, купец, твоё роскошество?
«Во дырявом во лукошечке!»
— Где, гордец, твои учёности?
«Под подушкой у девчоночки!»
— Где, красавец, щёки алые?
«За́ ночь чёрную — растаяли».
— Крест серебряный с цепочкою?
«У девчонки под сапожками!»
Не люби, богатый, — бедную,
Не люби, учёный, — глупую,
Не люби, румяный, — бледную,
Не люби, хороший, — вредную:
Золотой — полушку медную!
Люблю — но мука еще жива.
Найди баюкающие слова: Дождливые, — расточившие все
Сам выдумай, чтобы в их листвеДождь слышался: то не цеп о сноп:
Дождь в крышу бьет: чтобы мне на лоб, На гроб стекал, чтобы лоб — светал,
Озноб — стихал, чтобы кто-то спалИ спал…
Сквозь скважины, говорят,
Вода просачивается. В ряд
Лежат, не жалуются, а ждут
Незнаемого. (Меня — сожгут).Баюкай же — но прошу, будь друг:
Не буквами, а каютой рук:
Уютами…
Ночи без любимого — и ночи
С нелюбимым, и большие звёзды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому —
Кто от века не был — и не будет,
Кто не может быть — и должен быть.
И слеза ребёнка по герою,
И слеза героя по ребёнку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен — вниз…
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на тёмном, на косноязычном
Языке людском зовётся — Жизнь.
Солнечный? Лунный? О мудрые Парки,
Что мне ответить? Ни воли, ни сил!
Луч серебристый молился, а яркий
Нежно любил.
Солнечный? Лунный? Напрасная битва!
Каждую искорку, сердце, лови!
В каждой молитве — любовь, и молитва —
В каждой любви!
Знаю одно лишь: погашенных в плаче
Жалкая мне не заменит свеча.
Буду любить, не умея иначе —
Оба луча!
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налётом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон — под конём — кремня,
Стройный прыжок с коня,
И — в самоцветных зёрнах —
Два челночка узорных.
А во второй — другой —
Тонкую бровь дугой,
Шёлковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то ещё мила…
— Что от меня останется
В сердце твоём, странница?
Героини испанских преданий
Умирали, любя,
Без укоров, без слёз, без рыданий.
Мы же детски боимся страданий
И умеем лишь плакать, любя.
Пышность замков, разгульность охоты,
Испытанья тюрьмы, —
Всё нас манит, но спросят нас: «Кто ты?»
Мы согнать не сумеем дремоты
И сказать не сумеем, кто мы.
Мы все книги подряд, все напевы!
Потому на заре
Детский грех непонятен нам Евы.
Потому, как испанские девы,
Мы не гибнем, любя, на костре.
С.Э.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, —
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! — любим! —
Расписывалась — радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала — имя…
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.
Люблю ли вас?
Задумалась.
Глаза большие сделались.
В лесах — река,
В кудрях — рука
— Упрямая — запуталась.
Любовь. — Старо.
Грызу перо.
Темно, — а свечку лень зажечь.
Быть — повести!
На то ведь и
Поэтом — в мир рождаешься!
На час дала,
Назад взяла.
(Уже перо летит в потемках!)
Так. Справимся.
Знак равенства
Между любовь — и Бог с тобой.
Что страсть? — Старо.
Вот страсть! — Перо!
— Вдруг — розовая роща — в дом!
Есть запахи —
Как заповедь…
Лоб уронила на руки.
Короткий смешок,
Открывающий зубы,
И легкая наглость прищуренных глаз.
— Люблю Вас! — Люблю Ваши зубы и губы,
(Все это Вам сказано — тысячу раз!)
Еще полюбить я успела — постойте! —
Мне помнится: руки у Вас хороши!
В долгу не останусь, за все — успокойтесь —
Воздам неразменной деньгою души.
Посмейтесь! Пусть нынешней ночью приснятся
Мне впадины чуть-улыбнувшихся щек.
Но даром — не надо! Давайте меняться:
Червонец за грошик: смешок — за стишок!
Собирая любимых в путь,
Я им песни пою на память —
Чтобы приняли как-нибудь,
Что когда-то дарили сами.
Зеленеющею тропой
Довожу их до перекрёстка.
Ты без устали, ветер, пой,
Ты, дорога, не будь им жёсткой!
Туча сизая, слёз не лей, —
Как на праздник они обуты!
Ущеми себе жало, змей,
Кинь, разбойничек, нож свой лютый.
Ты, прохожая красота,
Будь весёлою им невестой.
Потруди за меня уста, —
Наградит тебя Царь Небесный!
Разгорайтесь, костры, в лесах,
Разгоняйте зверей берложьих.
Богородица в небесах,
Вспомяни о моих прохожих!
Семь холмов — как семь колоколов,
На семи колоколах — колокольни.
Всех счётом — сорок сороков.
Колокольное семихолмие!
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Дом — пряник, а вокруг плетень
И церковки златоголовые.
И любила же, любила же я первый звон,
Как монашки потекут к обедне,
Вой в печке, и жаркий сон,
И знахарку с двора соседнего.
Провожай же меня весь московский сброд,
Юродивый, воровской, хлыстовский!
Поп, крепче позаткни мне рот
Колокольной землёй московскою!
С этой горы, как с крыши
Мира, где в небо спуск.
Друг, я люблю тебя свыше
Мер — и чувств.
От очевидцев скрою
В тучу! С золою съем.
…С этой горы, как с Трои
Красных — стен.
Страсти: хвала убитым,
Сущим — срам.
Так же смотрел на битву
Царь-Приам.
Рухнули у — стои:
Зарево? Кровь? Нимб?
Так же смотрел на Трою
Весь О — лимп.
Нет, из прохладной ниши
Дева, воздевши длань…
Друг, я люблю тебя свыше.
Слышь — и — встань.
Темнейшее из ночных
Мест: мост. — Устами в уста!
Неужели ж нам свой крест
Тащить в дурные места, Туда: в веселящий газ
Глаз, газа… В платный Содом?
На койку, где все до нас!
На койку, где не вдвоемНикто… Никнет ночник.
Авось — совесть уснет!
(Вернейшее из ночных
Мест — смерть!) Платных теснотНочных — блаже вода!
Вода — глаже простынь!
Любить — блажь и беда!
Туда — в хладную синь! Когда б в веры века
Нам встать! Руки смежив!
(Река — телу легка,
И спать — лучше, чем жить!)Любовь: зноб до кости!
Любовь: зной до бела!
Вода — любит концы.
Река — любит тела.
Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,
Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —
О, лишь люби, люби его нежнее!
Как мальчика, баюкай на груди,
Не забывай, что ласки сон нужнее,
И вдруг от сна объятьем не буди.
Будь вечно с ним: пусть верности научат
Тебя печаль его и нежный взор.
Будь вечно с ним: его сомненья мучат,
Коснись его движением сестёр.
Но, если сны безгрешностью наскучат,
Сумей зажечь чудовищный костер!
Ни с кем кивком не обменяйся смело,
В себе тоску о прошлом усыпи.
Будь той ему, кем быть я не посмела:
Его мечты боязнью не сгуби!
Будь той ему, кем быть я не сумела:
Люби без мер и до конца люби!
Длинные кудри склонила к земле,
Словно вдова молчаливо.
Вспомнилось, — там, на гранитной скале,
Тоже плакучая ива.
Бедная ива казалась сестрой
Царскому пленнику в клетке,
И улыбался пленённый герой,
Гладя пушистые ветки.
День Аустерлица — обман, волшебство,
Лёгкая пена прилива…
«Помните, там на могиле Его
Тоже плакучая ива.
С раннего детства я — сплю и не сплю —
Вижу гранитные глыбы».
«Любите? Знаете?» — «Знаю! Люблю!»
«С Ним в заточенье пошли бы?»
«За Императора — сердце и кровь,
Всё — за святые знамёна!»
Так началась роковая любовь
Именем Наполеона.
Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.
Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность — других.
Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.
В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…
(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной — любви.
Народная немецкая песня
Перевод Марины Цветаевой
Мне белый день чернее ночи, —
Ушла любимая с другим!
Мне думалось, что я — любим!
Увы, увы, увы, увы!
Не я любим — ушла с другим!
Что толку мне в саду прекрасном,
Что мне жасмин и розмарин,
Раз их срываю не один —
Цветы — которым, цветы — которым
Лишь я — законный господин!
Что толку мне в устах румяных,
— Будь то коралл, будь то рубин, —
Раз их целую не один —
Уста — которым, уста — которым
Лишь я — законный господин!
Придут клобучники-монахи,
Заплачет колокол: динь-динь!
Поволокут меня с перин
С прощальным хором — в тот сад, в котором
Лишь червь — законный господин!
Quasi unа fantasia.
Нежные ласки тебе уготованы
Добрых сестричек.
Ждем тебя, ждем тебя, принц заколдованный
Песнями птичек.
Взрос ты, вспоённая солнышком веточка,
Рая явленье,
Нежный как девушка, тихий как деточка,
Весь — удивленье.
Скажут не раз: «Эти сестры изменчивы
В каждом ответе!»
— С дерзким надменны мы, с робким застенчивы,
С мальчиком — дети.
Любим, как ты, мы берёзки, проталинки,
Таянье тучек.
Любим и сказки, о, глупенький, маленький
Бабушкин внучек!
Жалобен ветер, весну вспоминающий…
В небе алмазы…
Ждем тебя, ждём тебя, жизни не знающий,
Голубоглазый!
Сплошь фантазия (лат.)
Склоняются низко цветущие ветки,
Фонтана в бассейне лепечут струи,
В тенистых аллеях всe детки, всe детки…
О детки в траве, почему не мои?
Как будто на каждой головке коронка
От взоров, детей стерегущих, любя.
И матери каждой, что гладит ребенка,
Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»
Как бабочки девочек платьица пестры,
Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…
И шепчутся мамы, как нежные сестры:
— «Подумайте, сын мой»… — «Да что вы! А мой».
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать, и копье, —
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное — женское — счастье мое!
Мы оба любили, как дети,
Дразня, испытуя, играя,
Но кто-то недобрые сети
Расставил, улыбку тая —
И вот мы у пристани оба,
Не ведав желанного рая,
Но знай, что без слов и до гроба
Я сердцем пребуду — твоя.Ты всё мне поведал — так рано!
Я все разгадала — так поздно!
В сердцах наших вечная рана,
В глазах молчаливый вопрос,
Земная пустыня бескрайна,
Высокое небо беззвездно,
Подслушана нежная тайна,
И властен навеки мороз.Я буду беседовать с тенью!
Мой милый, забыть нету мочи!
Твой образ недвижен под сенью
Моих опустившихся век…
Темнеет… Захлопнули ставни,
На всем приближение ночи…
Люблю тебя, призрачно-давний,
Тебя одного — и навек!
Рот как кровь, а глаза зелены,
И улыбка измученно-злая…
О, не скроешь, теперь поняла я:
Ты возлюбленный бледной Луны.
Над тобою и днем не слабели
В дальнем детстве сказанья ночей,
Оттого ты с рожденья — ничей,
Оттого ты любил — с колыбели.
О, как многих любил ты, поэт:
Темнооких, светло-белокурых,
И надменных, и нежных, и хмурых,
В них вселяя свой собственный бред.
Но забвение, ах, на груди ли?
Есть ли чары в земных голосах?
Исчезая, как дым в небесах,
Уходили они, уходили.
Вечный гость на чужом берегу,
Ты замучен серебряным рогом…
О, я знаю о многом, о многом,
Но откуда-сказать не могу.
Оттого тебе искры бокала
И дурман наслаждений бледны:
Ты возлюбленный Девы-Луны,
Ты из тех, что Луна приласкала.
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
— Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! —
Сказать еще? — Златого утра краше!
Сказать еще? — Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
Друг, разрешите мне на лад старинный
Сказать любовь, нежнейшую на свете.
Я Вас люблю. — В камине воет ветер.
Облокотясь — уставясь в жар каминный —
Я Вас люблю. Моя любовь невинна.
Я говорю, как маленькие дети.
Друг! Всё пройдет! Виски в ладонях сжаты,
Жизнь разожмет! — Младой военнопленный,
Любовь отпустит вас, но — вдохновенный —
Всем пророкочет голос мой крылатый —
О том, что жили на земле когда-то
Вы — столь забывчивый, сколь незабвенный!
…Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице —
Тонкий звон
Старинных часов — как капельки времени.
И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды —
Флейта,
И сам флейтист в окне.
И большие тюльпаны на окнах.
И может быть, Вы бы даже меня любили…
Посреди комнаты — огромная изразцовая печка,
На каждом изразце — картинка:
Роза — сердце — корабль. —
А в единственном окне —
Снег, снег, снег.
Вы бы лежали — каким я Вас люблю: ленивый,
Равнодушный, беспечный.
Изредка резкий треск
Спички.
Папироса горит и гаснет,
И долго-долго дрожит на ее краю
Серым коротким столбиком — пепел.
Вам даже лень его стряхивать —
И вся папироса летит в огонь.
Коли в землю солдаты всадили — штык,
Коли красною тряпкой затмили — Лик,
Коли Бог под ударами — глух и нем,
Коль на Пасху народ не пустили в Кремль —
Надо бражникам старым засесть за холст,
Рыбам — петь, бабам — умствовать, птицам — ползть,
Конь на всаднике должен скакать верхом,
Новорожденных надо поить вином,
Реки — жечь, мертвецов выносить — в окно,
Солнце красное в полночь всходить должно,
Имя суженой должен забыть жених…
Государыням нужно любить — простых.
1.
Красный флаг, к<отор>ым завесили лик Николая Чудотворца.
Продолжение — известно (примеч. М. Цветаевой).
2.
Поили: г<оспо>жу де Жанлис. В Бургундии. Называлось
«la miaulée». И жила, кажется, до 90-ста лет. Но была ужасная
лицемерка (примеч. М. Цветаевой).
3.
Любили (примеч. М. Цветаевой)
И опять пред Тобой я склоняю колени,
В отдаленье завидев Твой звездный венец.
Дай понять мне, Христос, что не все только тени
Дай не тень мне обнять, наконец!
Я измучена этими длинными днями
Без заботы, без цели, всегда в полумгле…
Можно тени любить, но живут ли тенями
Восемнадцати лет на земле?
И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!
Расцвести всей душой бы ликующей, всей!
Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?
Кроме мертвых, ведь нету друзей?
Ведь от века зажженные верой иною
Укрывались от мира в безлюдье пустынь?
Нет, не надо улыбок, добытых ценою
Осквернения высших святынь.
Мне не надо блаженства ценой унижений.
Мне не надо любви! Я грущу — не о ней.
Дай мне душу, Спаситель, отдать — только тени
В тихом царстве любимых теней.
К утешениям друга-рояля
Ты ушла от излюбленных книг.
Чей-то шепот в напевах возник,
Беспокоя тебя и печаля.
Те же синие летние дни,
Те же в небе и звезды и тучки…
Ты сомкнула усталые ручки,
И лицо твое, Нина, в тени.
Словно просьбы застенчивой ради,
Повторился последний аккорд.
Чей-то образ из сердца не стерт!..
Всё как прежде: портреты, тетради,
Грустных ландышей в вазе цветы,
Там мирок на диване кошачий…
В тихих комнатках маленькой дачи
Всё как прежде. Как прежде и ты.
Детский взор твой, что грустно тревожит,
Я из сердца, о нет, не сотру.
Я любила тебя как сестру
И нежнее, и глубже, быть может!
Как сестру, а теперь вдалеке,
Как царевну из грез Андерсена…
Здесь, в Париже, где катится Сена,
Я с тобою, как там, на Оке.
Пусть меж нами молчанья равнина
И запутанность сложных узлов.
Есть напевы, напевы без слов,
О любимая, дальняя Нина!
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне — слишком вечная,
Чтоб была ты мне — первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе — наугад — простила я,
Ничего не знав, — даже имени! —
О, люби меня, о, люби меня!
Вижу я по губам — извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется — приступом!
Платье — шелковым черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, —
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за лето!
Не цветок — стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезенный — с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, —
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, —
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
На губках смех, в сердечке благодать,
Которую ни светских правил стужа,
Ни мненья лед не властны заковать.
Как сладко жить! Как сладко танцевать
В семнадцать лет под добрым взглядом мужа! То кавалеру даст, смеясь, цветок,
То, не смутясь, подсядет к злым старухам,
Твердит о долге, теребя платок.
И страшно мил упрямый завиток
Густых волос над этим детским ухом.Как сладко жить: удачен туалет,
Прическа сделана рукой искусной,
Любимый муж, успех, семнадцать лет…
Как сладко жить! Вдруг блестки эполет
И чей-то взор неумолимо-грустный.О, ей знаком бессильно-нежный рот,
Знакомы ей нахмуренные брови
И этот взгляд… Пред ней тот прежний, тот,
Сказавший ей в слезах под Новый Год:
— «Умру без слов при вашем первом слове!»Куда исчез когда-то яркий гнев?
Ведь это он, ее любимый, первый!
Уж шепчет муж сквозь медленный напев:
— «Да ты больна?» Немного побледнев,
Она в ответ роняет: «Это нервы».
Mein Herz trägt schwere Ketten,
Die Du mir angelegt.
Ich möcht' mein Leben wetten,
Daß Keine schwerer trägt.
Франкфуртская песенка
Мы оба любили, как дети,
Дразня, испытуя, играя,
Но кто-то недобрые сети
Расставил, улыбку тая, —
И вот мы у пристани оба,
Не ведав желанного рая,
Но знай, что без слов и до гроба
Я сердцем пребуду — твоя.
Ты всё мне поведал — так рано!
Я всё разгадала — так поздно!
В сердцах наших вечная рана,
В глазах молчаливый вопрос,
Земная пустыня бескрайна,
Высокое небо беззвёздно,
Подслушана нежная тайна,
И властен навеки мороз.
Я буду беседовать с тенью!
Мой милый, забыть нету мочи!
Твой образ недвижен под сенью
Моих опустившихся век…
Темнеет… Захлопнули ставни,
На всём приближение ночи…
Люблю тебя, призрачно-давний,
Тебя одного — и навек!
1.
«Моё сердце в тяжёлых оковах,
которыми ты его опутал.
Клянусь жизнью,
что ни у кого нет цепей тяжелей» (нем.).