Годы мои перебрались за двадцать,
Мне уже в годах не разобраться,
Мне бы не рваться уж больше к окну,
Мне бы квартиру, службу, жену.
Но чуть тишина долетит с перелеска,
Чуть над окошком порхнет занавеска,
Чуть окрылится шуршанием местность,
Я снова готовлюсь лететь в неизвестность.
И снова игрою малюсеньких трещин
Волнуют меня хлопотливые вещи.
Чашка вот, скажут, севрский фарфор,
И я уж жалею, теряюсь опять:
— Ах,— повторяю,— фар и фор,
Да с таким названьем можно летать. —
Зайдет ли беседа о самом случайном,
Об эдаком, знаете, трижды решенном,
А на столе самовар мой и чайник
Стоят и смеются, как Пат с Паташоном.
И если подумать про годы сначала,
Чего только в жизни у нас не бывало.
Добредешь вот до девушки, выпалишь разом —
В любовь и горение сердце одето! —
А девушка стихнет, смеряет глазом:
— Оставьте, мол, милый, выдумка это. —
На небо ли взглянешь — грустные мысли!
Туча по небу идет густая,
А ветер надуется, крякнет, свистнет,
И туча в синь на глазах растает.
И снова шагаешь, дивишься лету,
Грусти поищешь — и грусти нету.
Вот так и обыденна жизнь, пролетая,
Но как мы мечтали, моя золотая.
Мы думали: жизнь — это плевое дело,
Чашке бы крылья — и чашка б летела,
Но за ценную цену ничтожнейших трещин
Земным притяжением куплены вещи.
И я, заболевши крылатой заботой,
Твоею любовью плачу за полеты.
Но чуть над окошком порхнет занавеска,
Чуть доплывет разговор перелеска,
Чуть над трубой закривляется дым,
Чуть ветер ударит мне по плечу,
Скажет: — Ну как же, приятель, летим?.. —
И я отвечаю: — Конечно, лечу!
Кидая друг другу эхо,
Стоят часовыми ели.
Подбиты снежным мехом
Зеленые их шинели.
Сложенные на платформе
Шпалы у ограды,
Напоминают по форме
Палочки шоколада.
Стены платформы шатки
И ветер ныряет в дыры,
Но играют в лошадки
Озябшие пассажиры.
И счетовод с машинисткой,
Живые еле-еле,
Усиленно мнут под мышкой
Худенькие портфели.
По телеграфным венам
Ветер шумит прибоем,
И сумрак приклеил к стенам
Сиреневые обои.
Так, поджидая случай,
Продрогнувши спозаранок,
Он дремлет с мечтой о лучшем,
Затерянный полустанок.
И только заслышав «скорый»,
Как будто удивленный,
Красный глаз семафора
Меняется на зеленый.
И в шапке дыма старше
И тяжелей от дыма,
Поезд железным маршем
Прокатывается мимо.
И лишь мигает мудро
Задней площадки сцена,
С проводником, — до абсурда
Похожим на Диогена.
И снова ветер острый,
Ели и косогоры,
И снова темнеет остов
Худеющего семафора.
Но хоть он и заскорузлый,
Он все же свой, близкий,
Этот клочок Союза
С замерзшею машинисткой.
И если я сетовать стану,
То я подумаю только:
Там, где есть маленький полустанок,
Возможна большая стройка.
Все так же ютится
Все так же ютится простуда у рам,
Так же песни мои
Так же песни мои заштрихованы сном,
Так же ночью озноб,
Так же ночью озноб, так же дрожь по утрам,
Так же горло ручьев
Так же горло ручьев переедено льдом.
Но уже тротуар
Но уже тротуар чернотою оброс,
Снова солнечный лак
Снова солнечный лак прилипает к земле.
И, как сказочный бред,
И, как сказочный бред, забывая мороз,
Обессиленный градусник
Обессиленный градусник спит на нуле.
Я стою на крыльце,
Я стою на крыльце, я у солнца в плену.
Мне весна тишиной
Мне весна тишиной обвязала висок,
Надо мной в высоте,
Надо мной в высоте, повторив тишину,
Голубого окна
Голубого окна притаился зрачок.
В переулке заря,
В переулке заря, перекличка колес,
Торопливость воды
Торопливость воды и людей кутерьма,
И коробками разных сортов папирос
В докипающем дне
В докипающем дне притаились дома.
Я слежу, как трамвай
Я слежу, как трамвай совершает полет,
Как на лужах горит
Как на лужах горит от зари позумент,
И как нэпман тяжелой сигарой плывет,
И как тоненькой «Басмой» ныряет студент.
И туда, где окно,
И туда, где окно, где, льда голубей,
Обложки у крыш
Обложки у крыш оплела бирюза,
Где порхающий дым,
Где порхающий дым, где фарфор голубей,
Как на синий экран
Как на синий экран поднимаю глаза.
Там ветер,
Там ветер, там небо,
Там ветер, там небо, там пятый этаж,
Там зайцем по комнате
Там зайцем по комнате бродит тепло,
Там ленивостью дней
Там ленивостью дней заболел карандаш,
И у форточки там
И у форточки там отстегнулось крыло.
Я стою,
Я стою, я ловлю
Я стою, я ловлю уплывающий свет,
Опьяняясь пространством,
Опьяняясь пространством, как лирикой сна.
И дым папиросы,
И дым папиросы, как первый букет,
У меня на руке
У меня на руке забывает весна.
Но это не сон –
Но это не сон – это доза тепла,
Это первый простор
Это первый простор для взлетающих глаз,
Это холод, дыханьем
Это холод, дыханьем сожженный дотла,
Это дым вдохновенья,
Это дым вдохновенья, пришедший на час.
Это все для того,
Это все для того, чтобы вовсе не так
Возвратившийся служащий
Возвратившийся служащий встретил жену,
Чтобы скряга отдал
Чтобы скряга отдал за букет четвертак,
Чтобы снова Жюль Верн
Чтобы снова Жюль Верн полетел на Луну.
Чтоб мое бытие
Чтоб мое бытие окрылилось на миг
И неведомых дней
И неведомых дней недоступная мгла
Сквозь страницы еще
Сквозь страницы еще недочитанных книг
Проступила ясней
Проступила ясней и лицо обожгла.
Чтобы с ранним огнем
Чтобы с ранним огнем и усталостью рам
Ваша зимняя комната
Ваша зимняя комната стала тесна.
И чтоб песня,
И чтоб песня, которая поймана там,
Еще раз на лету
Еще раз на лету повторила – весна.