Какое дело им до горя моего?
Свои у них, свои томленья и печали!
И что им до меня и что им до него?..
Они, поверьте мне, и без того устали.
А что за дело мне до всех печалей их?
Пускай им тяжело, томительно и больно.
Менять груз одного на груз десятерых,
Конечно, не расчет, хотя и сердобольно.
Из моих печалей скромных,
Не пышны, не высоки,
Вы, непрошены, растете,
Песен пестрые цветки.
Ты в спокойную минуту
На любой взгляни цветок...
Посмотри — в нем много правды!
Он без слез взрасти не мог.
В этой песне — час страданий,
В этой — долгой ночи страх,
В этих — месяцы и годы...
Все откликнулось в стихах!
Горе сердца — дар небесный,
И цветы его пышней
И куда, куда душистей
Всех цветов оранжерей.
В глухом безвременье печали
И в одиночестве немом
Не мы одни свой век кончали,
Обяты странным полусном.
На сердце — желчь, в уме — забота,
Почти во всем вразумлены;
Холодной осени дремота
Сменила веянья весны.
Кто нас любил — ушли в забвенье,
А люди чуждые растут,
И два соседних поколенья
Одно другого не поймут.
Мы ждем, молчим, но не тоскуем,
Мы знаем: нет для нас мечты...
Мы у прошедшего воруем
Его завядшие цветы, —
Сплетаем их в венцы, в короны,
Порой смеемся на пирах,
Совсем, совсем Анакреоны,
Но только не в живых цветах.
Горит, горит без копоти и дыма
И всюду сыплется по осени листва...
Зачем, печаль, ты так неодолима,
Так жаждешь вылиться и в звуки, и в слова?
Ты мне свята́, моя печаль родная, —
Не тем свята́ ты мне, что ты — печаль моя;
Тебя порою в песне оглашая,
Совсем неволен я, пою совсем не я!
Поет во мне не гордость самомненья...
Нет, плач души слагается в размер,
Один из стонов общего томленья
И безнадежности всех чаяний, всех вер!
Вот оттого-то кто-нибудь и где-то
Во мне отзвучия своей тоске найдет;
Быть может, мной яснее будет спето,
Но он, по-своему, со мной одно поет.
Не выдавай своей печали,
Порывы горя заглуши!
Не плач, чтоб люди не видали
Горячих слез твоей души!
Кому близка твоя утрата,
Чужая грусть кому близка?
На торге чувства, в тьме разврата,
Смешна правдивая тоска.
Чужое горе не разбудит
Ответа теплого в других;
Они за то тебя осудят,
Что ты смутила радость их.
Но здесь, под кровом ночи белой,
Глядящей сумрачно в окно,
Не бойся грусти накипелой,
Которой сердце стеснено.
Страданье всякое короче,
Когда поведаешь его;
Поведай свету летней ночи,
Она не скажет ничего.
И я, свидетель твой случайный,
Твоих не выдам горьких слез;
Я поэтическою тайной
С собой невольно их унес...
Так в холод ночи непроглядной,
В волнах кипучих и седых,
Уносишь в памяти отрадной
Сиянье звезд береговых.
Упрям и назойлив, стучится давно
Настойчивый дождик весенний в окно
И песню поет неустанно...
Сижу за столом, не бросая пера,
Веселый и бодрый, сегодня с утра;
На сердце и чудно, и странно...
Застыли чернила. Неконченный стих
В душе пробужденной угас и затих,
Как звук, прозвеневший неясно.
Без рифмы последней осталась строка,
На белом листе отдыхает рука
И время проходит напрасно...
Скажи мне, зачем ты так долго идешь?
О чем ты мне, дождик, немолчно поешь,
Стуча за оконною рамой?
Зачем ты мне даль застилаешь от глаз,
Зачем ты тревожишь мой утренний час
И что тебе нужно, упрямый?
Быть может, о жизни поешь ты иной,
Где все оживают за каждой весной...
Быть может, ты ропщешь невольно
На то, что минуты летят и летят,
Что страшно порой оглянуться назад...
Я знаю... довольно, довольно!..
Довольно печали напрасной в груди!
Без солнца надежды живой впереди,
Там тучи так мрачны и серы!
Нельзя жить растенью без вешних лучей,
Устам без согласных, разумных речей
И сердцу — без без искренней веры.
Пролейся же, дождик, на нас без конца,
Небесной росою наполни сердца,
Расти в них могучие силы;
Не все же кругом беспросветная тьма...
Рассыпься, холодной печали тюрьма,
Проснитесь, живые могилы!
Когда беспомощным я был еще младенцем,
Я страх неведомый испытывал порой.
То не был страх ни ведьм, ни приведений,
Но что-то вдруг в таинственной ночи
Со мной ужасное во тьме происходило.
Казалось мне, что ночь и тишина
Каким-то трепетом нежданно наполнялись,
Кругом мне слышался глухой и странный шум,
Как будто близкие и дальние предметы
Живыми делались таинственным путем;
Все угрожало мне бедою непонятной,
И в очи злобная глядела темнота...
Исполнен ужаса, я вскрикивал невольно
И с нежной ласкою знакомая рука,
Испуг младенческий с заботой отгоняя,
К моей встревоженной склонялась голове.
«Здоров ли ты» — я слышал голос тихий,
«Ты страшный сон, должно быть, увидал!
Засни скорей, не бойся, будь мужчиной;
Я здесь с тобой, я сон твой стерегу...»
И, слыша звук и голос одобренья,
Я крепким сном спокойно засыпал.
Когда я юношею стал самолюбивым
И, чем-нибудь нежданно огорчен,
Был часто полн и гнева, и досады,
С тревогой юною не в силах совладать;
Когда печаль мне душу леденила,
Я к другу старшему, мне данному судьбой,
Нес сердце, полное борьбою и сомненьем,
И, помню, звук спокойных, мудрых слов
Вновь укреплял ослабнувшую волю
И с жизнью светлою опять меня мирил.
Любовь мне пылкие обятья раскрывала,
Неся забвение, лобзанье и восторг.
Когда теперь, возросши зрелым мужем,
Своей дорогою я медленно бреду,
В судьбе скитальческой теряя пыл душевный,
Когда теперь ни ночи темнота,
Ни гнев, ни страсть, ни тайный яд обиды
Моей души ддо дна не шевелят,
Теперь я чувствую порой печаль иную
Всех прежних недугов изведанных страшней.
Она страшна, как зарево пожара,
Как ночь бессонная, медлительно нема.
В ней скрыто тайное о чем-то сожаленье,
Какой-то внутренний, отчаянный призыв
И горькая, как слезы, безнадежность...
Друзей отзывчивых я больше не ищу,
Мою печаль никто делить не может;
Я должен быть, я знаю, одинок...
И вот теперь, в минуту бурь душевных,
Отраду новую нашел я для себя.
Есть книга чудная, заветная со мною;
В ней мысль высокая, любовь и простота
В словах божественных так чудно сочетались,
Такая светлая разлита красота,
Что в миг отчаянья, чуть книгу я раскрою,
Ответным трепетом дрожат мои уста...
И одиночества я полного не знаю,
Печаль смиряется, исполнена мольбой,
И друга верного я сердцем ощущаю,
Его я чувствую и слышу за собой.
Копенгаген.
Вы не рассердитесь, надеюсь, этот раз
На столь нежданное и дерзкое посланье;
Я столько лет молчал, но, чувствую, сейчас
Не в силах сдерживать упорное молчанье.
Я что-то утомлен. Не знаю почему,
Мне с самого утра сегодня грустно стало.
Быть может, помните: подобное тому
Со мною и тогда, при вас еще, бывало,
Но только эта грусть с годами стала злей.
Тогда я молод был, жилося веселей
И были близки вы, в часы ж такой печали
Противным вы меня и скучным называли.
Невольный слушатель бессовестной молвы,
Я многое о вас слыхал за годы эти;
Недаром, кажется, вы пожили на свете
И, думаю, теперь невеселы и вы.
Судьбою радости даются очень скупо,
От мысли их желать я стал теперь далек:
В таком сознании на счастье есть намек.
Другое всякое по большей части глупо.
Согласны ль вы со мной — не знаю, но давно
Я к этому пришел: мне как-то все равно.
Зато бывают дни, мой призрачный покой
Вдруг нарушается тревогой и сомненьем,
Душа стесняется какою-то тоской,
О днях утраченных воскресшим сожаленьем...
Как путник, сбившийся с знакомого пути,
Не знаю я тогда, куда и как идти,
Отчаянье в душе, немое, без ответа,
Без признака лучей какого-либо света.
Сегодня целый день я был один с собой;
Работать пробовал, читал, чтобы забыться, —
Ничто не помогло! Неравною борьбой
Я к вечеру успел бесцельно утомиться...
Отчаянье мое вам трудно передать;
В нем жажда подвига, желанье совершенства,
В нем страшной пошлости заржавая печать
Мертвит предчувствие забытого блаженства;
Печаль глубокая, как тяжесть, давит грудь...
Я подошел к столу, чтоб делать что-нибудь,
И начал разбирать, рассеяния ради,
Бумаги старые и старые тетради.
И вот нашел письмо. Какой-то странный рок
Здесь сохранил его под тайною забвенья;
Вы помните, — тогда я письма ваши сжег,
Оно единое спаслось от истребленья,
Как будто для того, чтоб почерком руки,
Столь близкой некогда, в минуту злой невзгоды
Напомнить мне опять сквозь сумерки тоски
Мои весенние промчавшиеся годы.
Я радость краткую нарочно не тушу
И вот, как видите, покорный чудной власти,
Письмо ответное вам радостно пишу,
Теперь спокойное, без взрывов прежней страсти.
Когда бы думал я, что горечь этих строк
Вас как-нибудь собой рассердит и встревожит,
Я их по-прежнему на сердце скрыть бы мог;
Но только чувствую, что быть того не может.
Проходит молодость унылая моя
Почти без радостей, в усилиях боренья.
Ужели же хоть раз опять не в праве я
Взглянуть на прошлое со словом примиренья!
Взывая к сродному вам чувству доброты,
Не требуя теперь настойчиво ответа,
Я шлю вам поздние, увядшие цветы,—
Они нашли у вас лучи родного света.
Пусть мы не встретимся! Пускай меня не раз
Надежда новая согреет и обманет,
Но пламя чистое, горящее сейчас,
Мне тихой радостью светить на перестанет.
Мы здесь не встретимся... Пускай; надежда есть
Еще на новое, нетленное свиданье,
Где сроков нет таких, чтобы цветам расцвесть
И затуманить взор печалью увяданья.