Зеленый, красный, черный цвет
Литовцы разно чтили.
В зеленом видели расцвет,
Блаженство изобилий.
В гореньи красного — войну,
А в черном — ведьму злую,
Что сонмы душ ведет ко сну
Чрез язву моровую.
Я весь весна — ведь я поэт,
И я война — я ранен,
Но в трех цветах лишь черный цвет,
Мне черный цвет желанен.
Когда кричит сова и мчит Война
Потоки душ, одетых разным телом,
Я, призраком застывши онемелым,
Гляжу в колодец звезд, не видя дна.
Зачем Пустыня Мира создана?
Зачем безгранный дух прильнул к пределам?
Зачем,—возникну-ль желтым или белым,—
Но тень моя всегда везде черна?
Я пробегаю царственные свитки,
Я пролетаю сонмы всех планет,
Но Да, ища, всегда находит Нет.
Магические выдумав напитки,
Я вижу сны,—но в этих безднах Сна
Я знаю, что легенда нам дана.
Мы блаженные сонмы свободно кочующих Скиѳов,
Только воля одна нам превыше всего дорога.
Бросив замок Ольвийский с его изваяньями грифов,
От врага укрываясь, мы всюду настигнем врага.
Нет ни капищ у нас, ни богов, только зыбкия тучи
От востока на запад молитвенным светят лучом.
Только богу войны темный хворост слагаем мы в кучи,
И вершину тех куч украшаем железным мечом.
Саранчей мы летим, саранчей на чужое нагрянем,
И безстрашно насытим мы алчныя души свои.
И всегда на врага тетиву без ошибки натянем,
Напитавши стрелу смертоносною желчью змеи.
Налетим, прошумим, и врага повлечем на аркане,
Без оглядки стремимся к другой непочатой стране.
Наше счастье—война, наша верная сила—в колчане,
Наша гордость—в незнающем отдыха быстром коне.
Жили мышь с воробьем ровно тридцать лет,
Никакие их ссоры не ссорили.
Да вот в маковом зернышке путного нет,
Из-за зернышка оба повздорили.
Всякий, что ни найдет, все с другим пополам,
Да нашел воробей это зернышко.
«Что вдвоем», он сказал, «тут делить будет нам!»
И склевал он один это зернышко.
«Ну», сказала тогда черноглазая мышь,
Сероспинная мышь, серохвостая,
«Если так, воробей, ты со мной угоришь,
И с тобой расплачусь очень просто я.»
«Писк!» тут пискнула мышь. «Писк!» пропела она.
И зверье набежало зубастое.
«Писк!» пропел воробей. «Писк! Война так война!»
Войско птиц прилетело глазастое.
Воевалась война ровно тридцать лет
Из-за макова зернышка черного, —
Пусть и мало оно, извиненья в том нет
Для того преступленья позорного.
Тридцать лет отошло, и сказало зверье:
«Источили напрасно здесь зубы мы.»
Перемирье пришло. «Что мое, то твое.»
Так решили. «Не будем же грубыми!»
Воробью протянула безгневная мышь
Свою правую ручку в смирении.
Клюнул он поцелуй. И глядишь-поглядишь,
Так вот людям бы жить в единении!
Мерцая белым, тихий Призрак явился мне в ночи,
И мне сказал, чтоб перестал я оттачивать мечи,
Что человек на человека устал идти войной,
И повелел мне наслаждаться безгласной белизной.
И я, свое покинув тело как белая душа,
Пошел с ним в горы, и увидел, что высь там хороша,
Вершины в небо восходили громадами снегов,
И были долы в бледном свете тех лунных маяков.
По склонам ландыши белели в недвижности своей,
И много белых роз из снега, и белых орхидей,
Весь мир, одетый в этот лунный и звездный белый свет,
Был как единый исполинский мерцающий букет.
И все дела, и все мечтанья, где не было вражды,
Преобразились в снег, и в иней, и в вырезные льды,
Но сердце светлое не стыло, и знал весь мир со мной,
Что человек на человека устал идти войной.
Каждый день, по утрам, по опушке лесной,
Я один прохожу, лишь поля предо мной.
Каждый день, ввечеру, близ плакучих берез,
Я в душе проношу закипания слез.
Неоглядная ширь. Непостижная тишь.
Я горел. Я пришел. Почему ж ты молчишь?
Ты, моя, не моя. Ты родимая мать.
Но с тобой не могу я медлительно ждать.
Но с тобой не могу быть в бесславных боях,
Потому что в крылах есть могучий размах.
Все твои сыновья это братья мои.
Все! И вор, и злодей! Всех кажи! Не таи!
Но, родимая мать, как палач палачу,
Буду брату в борьбе! Палача — не хочу!
И убить не хочу. Но и быть не хочу
Там, где вольно нельзя быть дневному лучу.
Я крылатый твой сын, я певучий певец,
Я восторгом обжег много быстрых сердец.
Ну и вот наконец… Вижу долю мою…
Я один средь полей… И как нищий стою…
Помоги же мне, мать! О, родимая мать!
Научи же меня, с кем войну воевать.
А не хочешь войны, — а довольна собой, —
Отпусти же меня на простор голубой.
Царь муравейный
С свитою фейной
Вздумал войну воевать.
Всех он букашек,
С кашек, с ромашек,
Хочет теперь убивать.
Фея вздыхает,
Фея не знает,
Как же теперь поступить.
В Фее все нежно,
Все безмятежно,
Страшное слово — убить.
Но на защиту
Легкую свиту
Фея скорей созывать.
Мир комариный,
Царь муравьиный
Выслал опасную рать.
Мошки жужжали,
И верезжали
Тонким своим голоском.
О, муравейник,
Это — репейник
Там, где все гладко кругом.
С войском мушиным
Шел по долинам
В пламени грозном Светляк.
Каждый толкачик
Прыгал как мячик,
Каждый толкачик был враг.
Враг муравейный
Выстрел ружейный
Делал, тряся хоботком.
Путь с колеями,
Весь с муравьями,
Был как траншеи кругом.
Небо затмилось,
Солнце укрылось,
В туче стал гром грохотать.
Каждая сила
Прочь отступила,
Вспугнута каждая рать.
Стяг муравьиный
Лист был рябины,
Он совершенно промок.
Знаменем Феи
Цвет был лилеи,
Весь его смял ветерок.
Спор тот жестокий
Тьмой черноокой
Кончен был прямо ни в чью.
Выясним, право,
Мошкам ли слава,
Слава ль в войне Муравью?