Я стою на высоком валу,
Предо мною сверкает река.
Вечер стелет свою полумглу,
Небо стелет свои облака.
Я стою на высоком валу,
И дрожит в моем сердце тоска.
Нет конца моим тусклым мечтам!
О, сокройся, сокройся тоска!
По лазурным небесным полям
Пронеситесь грозой облака!
Вал, сорвись и помчися к водам,
Чтоб, сверкнув, тебя скрыла река!
Часто горечь муки закипает
В глубине души моей унылой,
Часто ум в тоске изнемогает
В битве с жизнью тягостной, постылой.
Всею силой скорбь я заглушаю,
Не желая высказать признанья,
И смеюсь, и весело болтаю,
А в душе моей звучат рыданья,
Так скрипач, в душе тоску лелея,
Весел с виду, — шумно звуки льются,
Но ударит он смычком сильнее,
И, рыдая, струны оборвутся.
Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,
В безбрежных днях Земли я освящен.
Я голубым вспоил расцветом лен,
Он отцветет, я в холст его свиваю.
Я в белизну всех милых одеваю,
Когда для милых путь Земли свершен,
В расплавленный металл влагаю звон,
И в нем огнем по холоду играю.
Как верный раб, неся дары Царю,
Освобождаем мудрою десницей,
И труд раба вознагражден сторицей,—
Я в золото все прахи претворю,
Да в Смерти буду встречен, бледнолицый,
Всей силой, что в мирах зажгла зарю.
СОНЕТ
Начало жизни, это — утро мая,
Ее конец — отравленный родник.
Предсмертным бурям вечности внимая,
Дух человека в ужасе поник.
В устах, ко лжи привыкших, сдавлен крик.
Позор паденья ярко понимая,
Ум видит алчных духов адский лик.
Тоска — везде — навек — тоска немая.
Могильным блеском вспыхнул серный зной,
И души, как листы цветов лесные,
Горят, — кипит, свистит пожар лесной.
И свод небес, как купол вырезной,
Не звездами заи́скрился впервые,
А гнилостью, насмешкой над весной.
Как льдины, взгроможденные
Одна на другую,
Весной освобожденные, —
Я звонко ликую.
И как вода, запевшая
За льдиною плотной,
Дрожит душа, вскипевшая
В тоске безотчетной.
В тоске от нетерпения,
Я жду поцелуя.
Скорей, скорее — пения,
Блаженствуй ликуя.
И плотные и тонкие,
Расторгнуты льдины.
Звучите, песни звонкие,
Сверкайте, картины!
Живут освобожденные
Создания мысли.
Их радуги сплетенные
Как ткани повисли.
Весь мир — одно сверкание
Улыбки свободной,
Блаженство набегания
Волны полноводной.
Один поток разливистый,
Под дымкою тонкой
Напев мечты, прерывистый,
Неверный, но звонкий.
По углам шуршат кикиморы в дому,
По лесам глядят шишиморы во тьму.
В тех — опара невзошедшая густа,
Эти — белые, туманнее холста.
Клеть встревожена, чудит там домовой,
Уж доложено: Мол, будешь сам не свой.
Не уважили, нехватка овсеца,
И попляшет ваш коняга без конца.
Челку знатно закручу ему винтом,
И над гривой пошучу, и над хвостом.
Утром глянете, и как беде помочь,
Лошадь в мыле, точно ездила всю ночь.
В поле выйдешь, так бы вот и не глядел.
Словно на смех. И надел как не надел.
На околице два беса подрались,
Две гадюки подколодные сплелись.
А придет еще от лешего тоска,
Хватишь водки на четыре пятака.
Ну, шишиморы, пойду теперь в избу.
Ну, кикиморы, в избе как есть в гробу.
(Полонянка степей Половецких.)
Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,
Звон стеблей, ковыль, поет, поет, поет,
Серп времен горит, сквозь сон, горит, горит,
Слезный стон растет, растет, растет, растет.
Даль степей, не миг, не час, не день, не год,
Ширь степей, но нет, но нет, но нет путей,
Тьма ночей, немой, немой тот звездный свод,
Ровность дней, в них зов, но чей, но чей, но чей?
Мать, отец, где все, где все — семьи моей?
Сон весны — блеснул, но спит, но спит, но спит,
Даль зовет, за ней, зовет, за ней, за ней,
Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит.
Я взглянул, я с высокой взглянул высоты,
Но меня не заметила ты.
Я далеко, на взгорьи пустынном, стоял,
Твой цветок жизнеюный был — аль.
Я взглянул, из глубокой взглянул глубины,
Ты была на свиданьях Весны.
До свиданий дойти я не мог, не хотел,
Твой цветок был — загадочно-бел.
Я взглянул, я с тобою стоял наравне,
Над затоном, с тоской о Весне,
И прильнув к лепесткам, целовал я цветы,
Но меня не увидела ты.
А теперь — а теперь я узнал два цветка,
В них сверкают любовь и тоска.
Я как в сказке заснул, с пленной птицей в груди.
Пусть поет. Подожди. Не буди.
Еду я из поля в поле, поле в поле, и луга,
Долог путь, и нет мне друга, всюду чувствую врага.
По вечерним еду зорям, и по утренней заре,
Умываюся росою в раноутренней поре.
Утираюсь ясным солнцем, облекаюсь в облака,
Опоясался звездами, и светла моя тоска.
О, светла тоска, как слезы, звездным трепетом жива,
еду полем, в чистом поле Одолень ростет трава.
Одолень-траву сорвал я, ей на сердце быть, цвети,
Сделай легкой путь-дорогу, будь подмогой мне в пути.
Одолей высоки горы, долы, топи, берега,
Темны чащи, темны думы, тайну темнаго врага.
Чтоб рука не поднималась, замышляющая зло,
Чтобы в совести вспененной стало тихо и светло,
Чтобы зеркалом холодным в даль душа могла взглянуть,
Чтоб с цветком, с цветком у сердца, равномерно мерить путь.
Я был далеко от своих,
И сильно они тосковали,
И слезы горячие их
Мне ноги мои обжигали.
Те слезы, что пали из глаз,
Земля приняла в подземелья,
И вот, через время и час,
Возникли их тайные зелья.
Один, проходя под Луной,
Я слышал — Земля говорила,
Со мной, вкруг меня, подо мной
Дышала горячая сила.
Как будто по каплям смолы
Ступал я — и шел изумленный,
И травы качались из мглы,
Все стебли — с росой посребренной.
И чуть я ко стеблю прильну,
Я ведаю, чьи это очи
Восприняли слез пелену,
И путь между нами короче.
И чуть я ступлю по Земле,
Кого-то люблю я сильнее,
Цветы расцветают во мгле,
Цветы раскрываются рдея.
И каждый душистый цветок,
Луной предо мной осиянный,
Мне с именем шепчет намек,
И дышит, и дышит желанный.
Зачем ты так грустна, мой милый нежный друг?
О чем ты думаешь с поникшей головою?
Была ты весела, шутила ты со мною,
Смеялась ласково, — и вдруг
С внезапной скорбью ты уныло замолчала,
С твоих прекрасных уст беспечный смех сбежал,
И тень тоски немой во взоре задрожала,
И взор слезою запылал.
О прошлом счастьи ты задумалась с тоскою,
О светлых, ярких снах умчавшейся весны!
И шепчешь тихо мне, поникнув головою:
«Уж не вернутся эти сны!»
И в бледном свете зимних сумерек блистая,
Кругом лениво взор очей твоих скользит,
И внемлешь ты, как буря мечется, рыдая,
Как ветер горестно шумит…
Не плачь! Пусть за стеной метель гудит уныло,
И в окна тусклые пусть снежным вихрем бьет:
К нам старая весна свой отблеск заронила
И новая — улыбку шлет!
Сгони с лица налет тоски и тихой лени,
Сотри скорей слезу, что искрится в глазах!
Разгоним сумерек загадочные тени,
Что чуть трепещут на стенах,
Пусть весело скорей камин наш запылает,
Пусть греет нас, пусть нам он блещет ярче дня,
Пускай игрой причудливой огня
Мечты нам смутные на сердце навевает!…
Зачем грустить мой друг? О, пусть зима мрачна,
Пусть крепко луг уснул под снежными холмами, —
Не плачь! Вернется к нам красавица-весна,
Опять она наш путь устелет весь цветами!
Опять, купая грудь в сиянии лучей,
На небо жаворонок с песнею взовьется,
И песнь его призывом нежным пронесется
Над дремлющей рекой, в лугах, среди полей!
И, снова озарен порывом вдохновенья,
Я стансы страстные опять тебе спою,
И прошепчу тебе, исполнен упоенья:
«О, милый друг, люблю тебя, люблю!…»
Как возникает стих певучий?
Меня спросил ребенок малый.
Я быстро стал играть с ребенком
В разбег мечты и в прятки слов.
Как возникают звезды в небе?
Его спросил я, усмехаясь.
Они горят — из темной ночи,
И золотятся — в черноте.
Как возникает цвет гвоздики?
Во мгле земли таится семя,
И, с сладкой болью разломившись,
Зеленый выпустит росток.
Упорный стебель, прицепившись
К земле корнями, ждет и ищет,
Он любит воздух, свет и влагу,
Он любит Солнце, смену зорь.
Пылинки малой не пропустит,
Которая нужна для пряжи,
Росинки малой он не сбросит,
А выпьет в ней бокал вина.
И от тоски и от желанья,
И от любви — родится сердце
Зеленое, зовется почкой,
Цветочным узликом оно.
И в час, когда ударит Солнце
Свой златоблаговест по небу
И колокол округло-синий
Лучистой музыкой звучит,
В сердечке малом и зеленом,
Которое дрожит под ветром,
Вдруг станет горячо и нежно,
Оно краснеет от стыда.
Так хорошо ему и больно,
Из тайны хочется на воздух,
Опять разрыв, опять раскрытье,
И разломился изумруд.
Мерцает алая гвоздика,
Блаженным светится румянцем,
Являет зарево желанья,
Поет безмолвным угольком.
Так возникает стих певучий,
И все красивое, что в мире
Зовет нас к празднику, и сердцу
Быть в серых буднях не велит.
Волшебен жемчуг в ожерелье,
Но он из раковины скользкой,
Он из глубин, где слизь и гады,
И все же вырвется к лучу.
Волшебно золото в запястье,
И в золотом кольце, в колечке,
Что малым обручем умеет
Двоих в один смешать напев.
И кругло, кругло так сверкает,
Как будто хочет рассказать нам,
Что покачусь, мол, по земле я,
И будет вся земля моя.
Волшебно золото, являя
Сгущенье солнечных горений,
И заставляя человека
Свершить и самый тяжкий труд.
Но это золото, в котором
Рассвет дневной и праздник вышний,
Родится между скал бесплодных,
В безгласно-мрачном сердце гор.
И что красивее снежинки?
Но должен воздух остудиться,
Замерзнет мир кругом, пред тем как
Запляшут звездочки в ветрах.
Учись в кристаллах знанью жизни,
Учись любить и быть красивым,
И не бояться измениться,
И остудить свой влажный миг.
Из черной глубины колодца
Воды испьешь ты самой свежей,
И самый звонкий возглас сердца
Из самой тягостной тоски.
Так возникает стих певучий
Узнайте это, дети мира,
Чтоб вы умели нарядиться,
Когда вас праздник позовет.
БАЛЛАДА
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,
Немым огнем былых побед
Их гордый лик украшен.
Мосты подемные и рвы, —
Замкнутые владенья.
Здесь ночью слышен крик совы,
Здесь бродят привиденья.
И странен вздох седой травы
В час лунного затменья.
В старинном замке Джэн Вальмор
Чуть ночь — звучат баллады.
Поет струна, встает укор,
А где-то — водопады,
И долог гул окрестных гор,
Ответствуют громады.
Сегодня день рожденья Джэн.
Часы тяжелым боем
Сзывают всех, кто взят ей в плен,
И вот проходят роем
Красавцы, Гроль, и Ральф, и Свен,
По сумрачным покоям.
И нежных дев соседних гор
Здесь ярко блещут взгляды,
Эрглэн, Линор, — и ясен взор
Пышноволосой Ады, —
Но всех прекрасней Джэн Вальмор,
В честь Джэн звучат баллады.
Певучий танец заструил
Медлительные чары.
Пусть будет с милой кто ей мил,
И вот кружатся пары.
Но бог любви движеньем крыл
Сердцам готовит кары.
Да, взор один на путь измен
Всех манит неустанно.
Все в жизни — дым, все в жизни — тлен,
А в смерти все туманно.
Но ради Джэн, о, ради Джэн,
И смерть сама желанна.
Бьет полночь. — «Полночь!» — Звучный хор
Пропел балладу ночи. —
«Беспечных дней цветной узор
Был длинен, стал короче». —
И вот у гордой Джэн Вальмор
Блеснули странно очи.
В полночный сад зовет она
Безумных и влюбленных,
Там нежно царствует Луна
Меж елей полусонных,
Там дышит нежно тишина
Среди цветов склоненных.
Они идут, и сад молчит,
Прохлада над травою,
И только здесь и там кричит
Сова над головою,
Да в замке музыка звучит
Прощальною мольбою.
Идут. Но вдруг один пропал,
Как бледное виденье,
Другой холодным камнем стал,
А третий — как растенье.
И обнял всех незримый вал
Волненьем измененья.
Под желтой дымною Луной,
В саду с травой седою,
Безумцы, пестрой пеленой,
И разной чередою,
Оделись формою иной
Пред девой молодою.
Исчезли Гроль, и Ральф, и Свен
Среди растений сада.
К цветам навек попали в плен
Эрглэн, Линор, и Ада.
В глазах зеленоглазой Джэн —
Змеиная отрада.
Она одна, окружена
Тенями ей убитых.
Дыханий много пьет она
Из этих трав излитых.
В ней — осень, ей нужна весна
Восторгов ядовитых.
И потому, сплетясь в узор,
В тоске беспеременной,
Томятся души с давних пор,
Толпой навеки пленной,
В старинном замке Джэн Вальмор
Красавицы надменной.