Вот она, неоглядная тишь Океана, который зовется Великим, —
И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори.
Человек островов, что вулканами встали, виденьем возник смуглоликим,
И кораллы растут, и над синей волной — без числа острова-алтари.
Тюлень. Пингвин. Глупыш.
Снега. Мерцанье. Тишь.
Ищи. Хоть целый день.
Глупыш. Пингвин. Тюлень.
Пройди. Весь снег до льдин.
Тюлень. Глупыш. Пингвин.
И сам я отупел.
Медвяная тишь от луны округлой и желтоогромной
В сосновом лесу разлилась, дремотный безмолвствует бор.
И только по самым верхам скользит ветерок неуемный,
И между высоких вершин чуть слышный идет разговор.
Далеко родимая Мать от Волги глядит до Урала,
От Белой волны на Закат, глядит чрез Алтай на Восток.
Атлантика мне говорит, что ждать остается мне мало,
К Родимой моей припаду, чуть только означится срок.
Помогите! помогите! Я один в ночной тиши.
Целый мир ношу я в сердце, но со мною ни души.
Для чего кровавым потом обагряется чело?
Как мне тяжко! Как мне душно! Вековое давит зло!
Помогите! помогите! Но никто не внемлет мне.
Только звезды, улыбаясь, чуть трепещут в вышине.
Между льдов затерты, спят в тиши морей
О́стовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только — бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовыя тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветныя ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветныя окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
Мне снятся поразительные сны.
Они всегда с действительностью слиты,
Как в тающем аккорде две струны.
Те мысли, что давно душой забыты,
Как существа, встают передо мной,
И окна снов гирляндой их обвиты.
Они растут живою пеленой,
Чудовищно и страшно шевелятся,