Найдено стихов - 22.
Все стихи показаны на одной странице.
Прокручивайте страницу вниз, чтобы посмотреть все стихи.
Страна, которая молчит, вся в белом-белом,
Как новобрачная, одетая в покров, —
Что будет тронут им, любующимся, смелым,
Несущим солнечность горячих лепестков.
Страна, которая всех дольше знает зиму,
И гулкую тюрьму сцепляющего льда, —
Где нет конца огням и тающему дыму,
Где долгий разговор ведет с звездой звезда.
Страна, которая за празднествами Мая,
Чуть лето глянет ей, спешит сказать: «Я сплю», —
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
В моем саду цветет дурман,
И амариллис-белладонна.
В нем воздух странно полупьян,
В нем разум мыслит полусонно.
Поет мечтанье многозвонно: —
«Из дальних стран, из дальних стран,
Я к вам пришел, цветы влюбленья,
Мне новолунной ночью дан
Миг чарованья, усыпленья,
Здесь самый воздух точно пенье,
И у деревьев женский стан.
Непрерываемость забвенья!»
Страна, где нет ни гроз, ни грома,
В размерной смене тьмы и дня,
Ни молнебыстрого излома
Живого вышнего огня.
Страна без радуги окружной,
Что семикратно славит свет,
Твой край, и Северный, и Южный,
Однообразием одет.
Взнеслась безгласно пирамида,
Маяк для тысячи дорог.
Но ищет мертвого Изида,
И Озирис восстать не мог.
Восстал, но не живой для жизни,
А как властитель мертвецов.
И весь Египет — в вечной тризне,
Среди бесчисленных гробов.
Братья мыслей, вновь я с вами, я, проплывший
океаны,
Я, прошедший срывы, скаты голых скал и снежных
гор,
Гордый жаждою увидеть вечно солнечные страны,
Я принес для звучных песен новый красочный
убор.
Я спою вам, час за часом, слыша вой и свист
метели,
О величии надменном вулканических вершин,
Я спою вам о колибри, я спою нежней свирели,
О стране, где с гор порфирных смотрит кактус-
исполин.
О стране, где в чаще леса расцветают орхидеи,
Где полями завладели глянцевитости агав,
Где проходят ягуары, где шуршат под пальмой
змеи,
Где гремят цикады к Солнцу, меж гигантских
пышных трав.
О стране, где мир созвездий предстает иным
узором,
Где сияет каждый вечер, символ жизни, Южный
Крест,
Где высоко, в странном небе, опрокинуто пред
взором
Семизвездье Скандинавов, Ursa Major льдяных
мест.
Слыша северных метелей стоны, бреды, вскрики,
шумы,
В час радений наших зимних, при мерцании
свечей,
Я вас вброшу в дождь цветочный из владений
Монтезумы,
Из страны Кветцалькоатля, из страны крылатых
змей.
Ты спишь в земле, любимый мой отец,
Ты спишь, моя родная, непробудно.
И как без вас мне часто в жизни трудно,
Хоть много знаю близких мне сердец.
Я в мире вами. Через вас певец.
Мне ваша правда светит изумрудно.
Однажды духом слившись обоюдно,
Вы уронили звонкий дождь колец.
Они горят. В них золото оправа.
Они поют. И из страны в страну
Иду, вещая Солнце и весну.
Но для чего без вас мне эта слава?
Я у Реки. Когда же переправа?
И я с любовью кольца вам верну.
СОНЕТ
Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, —
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан, —
Зачем он страстных бурь питает ураган,
Зачем волнуется, — но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.
Сие приятное баснословие.Карамзин.
На восток от аргиппеев,
Там, в Татарии Великой,
Змей живет, краса всех змеев,
Многочудный, многоликий.
Там, без тягостных законов,
В заколдованной долине,
Жило племя исседонов,
Говорят, живет доныне.
Судьбы их — гиероглифы,
Край их — золотом богатый,
И таинственные грифы
Стерегут тот край заклятый.
Восемь месяцев — целебный
Холод дышит над страною,
И летает змей волшебный,
И мерцает чешуею.
Кто туда неосторожно
Из другой страны заглянет,
Тот, — предание неложно, —
В изумленьи камнем станет.
Все пути туда закляты,
Возле самого преддверья
Льды восходят, как палаты,
Снег и град, как пух и перья.
Камни, золото, и холод,
Закаленная природа,
И никто ни стар, ни молод,
Неизменно в год из года.
Только змей в игре извивов,
Золотисто-изумрудный,
Изменяет цвет отливов,
Многоликий, многочудный.
На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят Смерть и Страх,
И не доходят великаны, —
На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.
Там камни ценные цветут,
Там все в цветеньи вечно юном,
Там птицы райские живут,
Волшебный Сирин с Гамаюном.
И если слышим мы во сне
Напев, который многолирен,
В тот час, в блаженной той стране,
Поет о счастье светлый Сирин.
И если звоном нежных струн
Ты убаюкан, засыпая,
Так это птица Гамаюн
Поет в безвестном, голубая.
Потухшие вулканы,
В стране агав и змей,
В веках вы были рдяны,
Во дни весны своей.
Когда цари царили,
И каждый царь был царь.
Богам равнялись в силе.
То было. Было. Встарь.
Возвысил пирамиду
Теотиуакан.
И храм людской, по виду,
Был огневой вулкан.
Возвысил Храм Змеиный
Узорчатый Уксмаль.
Еще немой руиной
С высот глядит он вдаль.
Лежат безгласно страны,
Сражавшие врага.
Потухшие вулканы
Окутались в снега.
Погиб в Испанской петле
Воитель Гватемок.
На Попокатепетле
Огням свершился срок.
Лишь след огнистой славы
Еще хранит светло
Взнесенной Оризавы
Могучее жерло.
В Японии, где светят хризантемы,
Как светят в небе звезды в час ночей,
В Ниппоне, где обятья горячей,
Но где уста для поцелуя немы, —
Где все холмы, как части теоремы,
Размерны, — где, виясь в полях, ручей
Есть часть картины, — где поток лучей
Златыми явит и стальные шлемы, —
В Нихоне, в Корне Света, где и свет
Как будто не природно безучастен,
А с мыслью вместе и сердцам подвластен, —
Я видел сон, что каждый там поэт,
Что миг свиданья полнопевно страстен,
За страстью же — раскаяния нет.
Неистовое воинство набегов грозовых
Живет в сознаньи прадедов, как полнозвучный стих.
Все в рокотах, все в молниях, в разметанностях туч,
Налет его зиждителен, набег его певуч.
Индусы нам поведали, как Рудра, царь ветров,
Стада сгоняет пышные, средь облачных лугов.
Утонченники Мексики, средь грозовых полей,
Кветцалькоатля видели, что был Перистый Змей.
Бойцам во имя Одина в Валгалле быть дано,
Среди валькирий пиршество навек там суждено.
Вотан, с Германской музыкой, лелея слух и взор,
Со свитою проносится к уступам темных гор.
Славяне тоже ведали напев и громы струн,
Стрибог им веял стрелами, им гул метал Перун.
Все воинства неистовы набегов грозовых,
Славянских стран, моей страны, и всяких стран иных.
Им подражали воинства реальных слов и дел,
Напевы им звенящие Поэт не раз пропел.
О, горе! Только воинство России наших дней
Лишь подлостью прославилось наемных палачей!
Я попал в страну Неволи. Еду ночью,—всюду лес,
Еду днем,—и сеть деревьев заслоняет глубь небес.
В ограниченном пространстве, межь вершинами и мной,
Лишь летучия светлянки служат солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут, исчезнут,—и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут, погаснут,—и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой.
О безбрежность, неизбежность непонятнаго пути!
Если каждый шаг—ошибка, кто же мне велел идти?
Разве я своею волей в этом сказочном лесу?
Разве я не задыхаюсь, если в сердце грех несу?
Разве мне не страшно биться между спутанных ветвей?
Враг? Откликнись! Нет ответа, нет луча душе моей.
И своим же восклицаньем я испуган в горький миг,—
Если кто мне отзовется, это будет мой двойник.
А во тьме так страшно встретить очерк бледнаго лица.
Я попал в страну Неволи…
Нет конца.
Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.
Утес за утесом — изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.
Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь Небесный промолвил — «Пора»,
И белый означился конь.
Он медленно шел от ущербной Луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.
Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива,
И в грезе по-прежнему есть.
И черные лица Фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор —
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.
Ты грязный негодяй с кровавыми руками,
Ты зажиматель ртов, ты пробиватель лбов,
Палач, в уютности сидящий с палачами,
Под тенью виселиц, над сонмами гробов.
Когда ж придет твой час, отверженец Природы,
И страшный дух темниц, наполненных тобой,
Восстанет облаком, уже растущим годы,
И бросит молнию, и прогремит Судьбой.
Ты должен быть казнен рукою человека,
Быть может собственной, привыкшей убивать,
Ты до чрезмерности душою стал калека,
Подобным жить нельзя, ты гнусности печать.
Ты осквернил себя, свою страну, все страны,
Что стонут под твоей уродливой пятой,
Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный,
Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой.
Природа выбрала тебя для завершенья
Всех богохульностей Романовской семьи,
Последыш мерзостный, ползучее сцепленье
Всех низостей, умри, позорны дни твои.
Созвездье Южного Креста
Сияло надо мной.
Была воздушна темнота
С шумящею волной.
Усумасинтою я плыл,
Могучею рекой,
Несущей свежесть влажных сил,
Как все, в простор морской.
Усумасинтою я плыл,
Рекою Майских стран,
Где сотни лет назад скользил
В своей ладье Вотан.
То был таинственный пришлец,
Строитель Пирамид.
Остаток их, его венец,
Сном длительности спит.
То был возлюбленник волны,
Чье имя влажно — Атль.
Пророк, в зеркальность вливший сны,
Дракон Кветцалькоатль.
Он научил чужих людей,
Кветцалькоатль-Вотан,
Что пламень ласковых лучей
Живым для жизни дан.
Что на уступах Пирамид
Не кровь цвести должна.
И вот на выси твердых плит
Вошла в цветах Весна.
Душистость красочных цветов
И благовонный дым
И звучный зов напевных слов
Навеки слиты с ним.
Он был, прошел, он жил, любил,
Среди лесистых мест,
Оставив символ вешних сил,
Равносторонний крест.
Ушел, но вторит высота,
Над тишью Майских стран,
Созвездьем Южного Креста,
Что здесь прошел — Вотан.
От мужского сердца к женскому
Есть один заветный путь,
К единению вселенскому,
Чтобы счастием дохнуть.
Он небесными светилами
Предуказан навсегда: —
Меж двумя, друг другу милыми,
Две души — одна звезда.
Там за дымчатыми склонами
Верной мысль идет тропой,
И мерцаньями зелеными
Встречен отсвет голубой.
То сверканиями скорыми
То сквозь мглу тягучих лет,
Понимающими взорами
Сердце сердцу бросит свет.
И в родной стране, единственной,
Где ласкающий язык, —
И в чужой стране, воинственной,
Где язык есть вражий крик, —
И от белого до белого,
И от белого к цветным, —
В должный час свершенья смелого
Брызжет свет и всходит дым.
Это с мыслью мысль встречается,
Замыкается звено,
Это дух с огнем венчается,
Это стали два — одно.
И различья их обманчивы
До своей дойдя черты,
И мерцанья их приманчивы,
Ты есть я, и я есть ты.
От сверкнувшего до ясного
Весть идет путем цветным,
И в огне свершенья страстного
Жертва есть, и светел дым.
ИЗ ЗЕНД-АВЕСТЫ
Я царственный создатель многих стран,
Я светлый бог миров, Агурамазда
Зачем же лик мой тьмою повторен,
И Анграмайни встал противовесом?
Я создал земли, полные расцвета,
Но Анграмайни, тот, кто весь есть смерть,
Родил змею в воде и в землях зиму.
И десять зим в году, и два лишь лета,
И холодеют воды и деревья,
И худший бич, зима, лежит на всем.
Я создал Сугдху, мирные равнины,
Но Анграмайни создал саранчу,
И смерть пришла на хлеб и на животных.
И я, Агурамазда, создал Маргу,
Чтоб в ней царили дни труда и счастья,
Но Анграмайни создал зло и грех.
И создал я Нисайю, что за Бахдги,
Чтоб не было в людских сердцах сомненья,
Но Анграмайни веру умертвил.
Я создал Урву, пышность тучных пастбищ,
Но Анграмайни гордость людям дал.
Я создал красоту Гараваити,
Но Анграмайни выстроил гроба.
И создал я оплот, святую Кахру,
Но Анграмайни трупы есть велел,
И люди стали есть убитых ими.
И я, Агурамазда, создал много
Других прекрасных стран, Гаэтуманту,
Варэну, и Рангха́, и Семиречье,
Но Анграмайни, тот, кто весь есть смерть,
На все набросил зиму, зиму, зиму.
И много стран глубоких и прекрасных,
Томясь без света, ждут моих лучей,
И я, Агурамазда, создал солнце,
Но Анграмайни, темный, создал ночь.
Когда нареченную
Должны отвести к жениху в предназначенный дом,
Ее омывают душистой водой, чтоб отдать совершенною,
Настой из цветов заправляют пахучим и нежным плодом.
Чуть сумрак отвеется,
Как пчелы облепят цветок, к ней подруги спешат,
Над юною плотью душистое таинство реет и деется,
Да к нежности нежность на праздник любви принесет аромат.
Ее пристыженную
Потом облекают в нетронутый свежий покров,
Сажают ее у огня, чтобы он озарил благовонную,
И чуть прикоснется огня, ублажают высоких богов.
Горят возлияния
Веселому Агни, и Соме, что лунно пьянит,
Гремучему Индре, и Митре, что мечут по небу сияния,
И каждый уважен здесь бог, что в напевных веках именит.
И девами юными
Жених окруженный навстречу желанной идет,
Два сердца поют и звенят переливными звонкими струнами,
И зеркало в руку ей дав, говорит он, что в травах есть мед.
Над ними сверкание,
Меч старшие держат, и смотрит жених на Восток,
И смотрит невеста на Запад, и в этом завет предвещания,
Что видят они две зари и в один сочетают их срок.
И млеет влюбленная,
И млеет влюбленный, венчанные в счастье идя,
„Я—ты“, говорит, „ты же—я,“ „Небо—я, ты—земля благовонная.“
И сыплются зерна на них, как весенняя пляска дождя.
Свежей весной
Всеозаряющее,
Нас опьяняющее
Цветом, лучом, новизной, —
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее, —
Ты, пребывающее
С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной!
Ты теплое в радостно-грустном Апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем Июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке, свет твой горит
Смертельно, в час полдня, вблизи Пирамид,
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары.
Ты в отблесках мертвых, в пределах тех стран,
Где белою смертью одет Океан,
Что люди зовут Ледовитым, —
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льды,
Белея под ветром сердитым.
В Норвегии бледной — полночное ты;
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи,
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И, если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год,
Там день есть меж днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы,
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды богаче избранников дней.
Небо, и снег, и Луна,
Самая хижина — снег.
Вечность в минуте — одна,
Не различается бег.
Там в отдалении лед,
Целый застыл Океан.
Дней отмечать ли мне счет?
В днях не ночной ли туман?
Ночь, это — бледная сень,
День — запоздавшая ночь.
Скрылся последний олень,
Дьявол умчал его прочь.
Впрочем, о чем это я?
Много в запасе еды.
Трапеза трижды моя
Между звезды и звезды.
Слушай, как воет пурга,
Ешь в троекратности жир,
Жди, не идет ли цинга,
Вот завершенный твой мир.
Жирного плотно поев,
Снегом очисти свой рот.
Нового снега посев
С белою тучей идет.
Вызвать на бой мне пургу?
Выйти до области льдов?
Крепко зажав острогу,
Ждать толстолапых врагов?
В белой холодной стране
Белый огромный медведь.
Месяц горит в вышине,
Круглая мертвая медь.
Вот, я наметил врага,
Вот, он лежит предо мной,
Меч мой в ночи — острога,
Путь мой означен — Луной.
Шкуру с медведя сорву!
Все же не будет теплей.
С зверем я зверем живу,
Сытой утробой моей.
Вот, возвращусь я сейчас
В тесную душность юрты.
Словно покойника глаз
Месяц глядит с высоты.
Стала потише пурга,
Все ж заметает мой след.
Тонет в пушинках нога,
В этом мне радости нет.
Впрочем, кому же следы
В этой пустыне искать?
Снег, и пространство, и льды,
Снежная льдяная гладь.
Я беспредельно один,
Тонут слова на лету.
Жди умножения льдин,
Дьяволы смотрят в юрту.
Мгла замглила даль долины,
Воздух курится, как дым,
Тают тучи-исполины,
Солнце кажется седым.
Полинялый, умягченный,
Взятый мглою в светлый плен,
Целый мир глядит замгленный,
Как старинный гобелен.
Старик высокий,
Он самый главный,
Он одноокий,
То Один славный.
С древнейших пор он
Любил туманы.
Летал как Ворон
В иные страны.
Он был на Юге,
И на Закате.
Но лучше вьюги,
Родней быть в хате.
Он был в Пустыне,
И на Востоке.
Навек отныне
Те сны далеки.
С тем людом Ворон
Совсем несроден,
И снова Тор он,
И снова Один.
Все клады Змея
Похитил Север.
И ветер, вея,
Качает клевер.
И кто же в мире
Лукав, как Бальдер, —
Под вскрик Валькирий
Восставший Бальдер!
Ковры-хоругви. Мир утраченный.
Разлив реки, что будет Сеною.
Челнок, чуть зримо обозначенный,
Бежит, жемчужной взмытый пеною.
Веков столпилась несосчитанность.
Слоны идут гороподобные.
Но в верной есть руке испытанность,
Летят к вам стрелы, звери злобные.
Еще своих Шекспиров ждущие,
Олени бродят круторогие,
Их бег — как вихри, пламень льющие,
И я — не в Дьяволе, не в Боге я.
Я сильный, быстрый, неуклончивый,
И выя тура мною скручена.
Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы,
Душа желать — Огнем научена.
Мои прицелы заколдованы,
Мне мамонт даст клыки безмерные,
Моей рукою разрисованы
В горах дома мои пещерные.
Свистит проворная синица,
Что Море будто не зажгла.
Зажгла. Сожгла. Горит страница.
Сгорела. Мир кругом — зола.
И я, что знал весь пыл размаха,
И я, проникший в тайны стран,
Я, без упрека и без страха,
Я — призрак дней, а Мир — туман.
Не надо мне Индийских пагод,
Не надо больше Пирамид.
Созвездье круглых красных ягод
На остролисте мне горит.
Была весна. Сгорело лето.
И шепчут сны. Прядется тьма.
Но есть еще свирель Поэта.
Со мной жива — и Смерть сама.
Семь островов их, кроме Мангайи,
Что означает Покой,
Семь разноцветных светятся Солнцу,
В синей лагуне морской.
В сине-зеленой, в нежно-воздушной,
Семь поднялось островов.
Взрывом вулканов, грезой кораллов,
Тихим решеньем веков.
Строят кораллы столько мгновений,
Сколько найдешь их в мечте,
Мыслят вулканы, сколько желают,
Копят огонь в темноте.
Строят кораллы, как строятся мысли,
Смутной дружиной в уме.
В глубях пророчут, тихо хохочут,
Медлят вулканы во тьме.
О, как ветвисты, молча речисты,
Вьются кораллы в мечте.
О, как хохочут, жгут и грохочут
Брызги огней в высоте.
Малые сонмы сделали дело,
Жерла разрушили темь.
Силой содружной выстроен остров,
Целый венец их, — их семь.
Семь островов их, кроме Мангайи,
Что означает Покой.
Самый могучий из них — Раротонга,
Западно-Южный Прибой.
Рядом — Уступчатый Сон, Ауау,
Ставший Мангайей потом,
Сказкой Огня он отмечен особо,
Строил здесь Пламень свой дом.
Аитутаки есть Богом ведомый,
Атиу — Старший из всех.
Мауки — Край Первожителя Мира,
Край, где родился наш смех.
Лик Океана еще, Митиаро,
Мануай — Сборище птиц.
Семь в полнопевных напевах прилива
Нежно-зеленых станиц.
Каждый тот остров — двойной, потому что
Двое построили их,
Две их замыслили разные силы,
В рифме сдвояется стих.
Тело у каждого острова зримо,
Словно пропетое вслух,
С телом содружный, и с телом раздельный,
Каждого острова дух.
Тело на зыбях, и Солнцем согрето,
Духу колдует Луна,
В Крае живут Теневом привиденья,
Скрытая это страна.
Тело означено именем здешним,
Духам — свои имена,
Каждое имя чарует как Солнце,
И ворожит как Луна.
Первый в Краю Привидений есть Эхо,
И Равновесный — второй.
Третий — Гирлянда для пляски с цветами,
Нежно-пахучий извой.
Птичий затон — так зовется четвертый,
Пятый — Игра в барабан,
Дух же шестой есть Обширное войско,
К бою раскинутый стан.
Самый причудливый в действии тайном,
Самый богатый — седьмой,
С именем — Лес попугаев багряных,
В жизни он самый живой.
Семь этих духов, семь привидений,
Бодрствуя, входят в семь тел.
Море покличет, откликнется Эхо,
Запад и Юг загудел.
Все же уступчатый остров Мангайя
Слыша, как шепчет волна,
Светы качает в немом равновесьи,
Мудрая в нем тишина.
Эхо проносится дальше, тревожа
Нежно-пахучий извой,
Юные лики оделись цветами,
В пляске живут круговой.
Пляска, ведомая богом красивым,
Рушится в Птичий Затон,
Смехи, купанье, и всклики, и пенье,
Клекот, и ласки, и стон.
В Море буруны, угрозные струны,
Волны как вражеский стан.
Войско на войско, два войска обширных,
Громко поет барабан.
Только в Лесу Попугаев Багряных
Клик, переклик, пересмех.
Эхо на эхо, все стонет от смеха,
Радость повторна для всех.
Только Мангайя в дремоте безгласной
Сказке Огня предана.
Радостно свиты в ней таинством Утра
Духов и тел имена.
2
Ключ и Море это — двое,
Хор и голос это — два.
Звук — один, но все слова
В Море льются хоровое.
Хор запевает,
Голос молчит.
«Как Небеса распростертые,
Крылья раскинуты птиц
Предупреждающих.
В них воплощение бога.
Глянь: уж вторые ряды, уж четвертые.
Сколько летит верениц,
Грозно-блистающих.
Полчище птиц.
Кровью горит их дорога.
Каждый от страха дрожит, заглянув,
Длинный увидя их клюв.»
Хор замолкает,
Голос поет.
«Клюв, этот клюв! Он изогнутый!
Я птица из дальней страны,
Избранница.
Предупредить прихожу,
Углем гляжу,
Вещие сны
Мной зажжены,
Длинный мой клюв и изогнутый.
Остерегись. Это — странница.»
Хор запевает,
Голос молчит.
«Все мы избранники
Все мы избранницы,
Солнца мы данники,
Лунные странницы.
Клюв, он опасен у всех.
Волны грызут берега.
Счастье бежит в жемчуга.
Радость жемчужится в смех.
Лунный светильник, ты светишь Мангайе,
Утро с Звездой, ты ответишь Мангайе
Солнцем на каждый вопрос.»
Хор замолкает,
Голос поет.
«Ветер по небу румяность пронес.
Встаньте все прямо,
Тайна ушла!
Черная яма
Ночи светла!
Лик обратите
К рождению дня!
Люди, глядите
На сказку Огня!»
Хор запевает,
Голос молчит.
«Шорохи крыл все сильней.
Птица, лети на Восток.
Птица, к Закату лети.
Воздух широк.
Все на пути.
Много путей.
Все собирайтесь сюда.»
Хор замолкает,
Голос поет.
«Звезды летят. Я лечу. Я звезда.
Сердце вскипает.
Мысль не молчит.»
Хор запевает,
Голос звучит.
«Светлые нити лучей все длиннее,
Гор крутоверхих стена все яснее.
Вот Небосклон
Солнцем пронзен.
В звездах еще вышина,
Нежен, хоть четок
Утренний вздох.
Медлит укрыться Луна.
Он еще кроток,
Яростный бог.
Солнце еще — точно край
Уж уходящего сна.
Сумрак, прощай.
Мчит глубина.
Спавший, проснись.
Мы улетаем, горя.
Глянь на высоты и вниз.
Солнце — как огненный шар.
Солнце — как страшный пожар.
Это — Заря.»