Вот оне, мерзлыя глыбы,
Сераго цвета земля.
Трав перекручены сгибы,
Холод их сжал, шевеля.
Бешено носится ветер.
Дождь. За слезою слеза.
Смотрит мне зябнущий сэтер
С недоуменьем в глаза.
Кто же охотиться может,
Если исчезла вся дичь?
Холод кусает и гложет,
Ветер заводит свой клич.
Будет он снежныя тучи
К белой забаве скликать.
Тканью обрывно-линючей
Смотрит унылая гать.
Вот они, мерзлые глыбы,
Серого цвета земля.
Трав перекручены сгибы,
Холод их сжал, шевеля.
Бешено носится ветер.
Дождь. За слезою слеза.
Смотрит мне зябнущий сеттер
С недоуменьем в глаза.
Кто же охотиться может,
Если исчезла вся дичь?
Холод кусает и гложет,
Ветер заводит свой клич.
Будет он снежные тучи
К белой забаве скликать.
Тканью обрывно-линючей
Смотрит унылая гать.
Всем холодом, в котором замерзаю,
Всем ужасом безжалостной Зимы,
Преджизненными нежитями Тьмы,
Что вражескую в мир стремили стаю,—
Той пыткою, когда душой рыдаю,
Узнав, что нет исхода из тюрьмы,
Комком, во что склеилось наше Мы,
И гробом, где, как тлен, я пропадаю,—
Не дам себя всем этим победить,
И в крайний миг, и в час мой самый жалкий,
Моя душа работница за прялкой,—
Я с пением кручу живую нить,
Хоть в пряже радость я перемежаю
Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю.
Сие приятное баснословие.Карамзин.
На восток от аргиппеев,
Там, в Татарии Великой,
Змей живет, краса всех змеев,
Многочудный, многоликий.
Там, без тягостных законов,
В заколдованной долине,
Жило племя исседонов,
Говорят, живет доныне.
Судьбы их — гиероглифы,
Край их — золотом богатый,
И таинственные грифы
Стерегут тот край заклятый.
Восемь месяцев — целебный
Холод дышит над страною,
И летает змей волшебный,
И мерцает чешуею.
Кто туда неосторожно
Из другой страны заглянет,
Тот, — предание неложно, —
В изумленьи камнем станет.
Все пути туда закляты,
Возле самого преддверья
Льды восходят, как палаты,
Снег и град, как пух и перья.
Камни, золото, и холод,
Закаленная природа,
И никто ни стар, ни молод,
Неизменно в год из года.
Только змей в игре извивов,
Золотисто-изумрудный,
Изменяет цвет отливов,
Многоликий, многочудный.
* * *
Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет, — мне минет тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.
И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий.
Когда познаю гнет властительной Судьбы.
И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастие? О, нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистым бед.
И тем путем идя, быть может, падать стану.
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И, — что всего страшней, — быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.
Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья —
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье.
Хочу я отереть хотя одну слезу!