Привет мой вам, угрюмый мрак ночей
И тишина безжизненных полей,
Одетые сырым туманом степи
И облаков неправильные цепи,
Холодное сияние небес
И инеем осеребренный лес!
Привет мой вам, мороз и непогода!
Теперь, вдали от шума и народа,
В часы ночей, за сладостным трудом,
В моем углу, и скромном, и спокойном,
И тишиной глубокой окруженном,
Я отдохнул и сердцем и умом.
Пускай сыны тщеславия и лени,
Поклонники мгновенных наслаждений,
Изысканность забав своих любя,
В них радости находят для себя
И на алтарь непостоянной моды
Несут, как дань, часы своей свободы!
Милее мне мой уголок простой,
Божественной иконы лик святой,
И перед ним горящая лампада,
И тихий труд, души моей отрада, —
Здесь все, к чему привык я с давних пор,
Что любит мой неприхотливый взор.
Мне кажется: живу я в мире новом,
Когда один, в безмолвии суровом,
Забыв весь шум заботливого дня,
Недвижимый, сижу я близ огня,
И летопись минувшего читаю,
И скромный стих задумчиво слагаю.
И грустно мне, когда дневной рассвет
Меня от дум любимых оторвет;
Когда рука действительности строгой
Укажет мне печальную дорогу,
И все мое вниманье поглотит,
И все мои восторги умертвит.
Смеркает день. В бору темнеет.
Пожар зари над ним краснеет.
Во влажной почве лист сухой
Без звука тонет под ногой.
Недвижны сосны. Сон их чудный
Так полон грез. Едва-едва
Приметна неба синева
Сквозь ветви. Сетью изумрудной
Покрыла цепкая трава
Сухое дерево. Грозою
Оно на землю свалено
И до корней обожжено.
Тропинка черной полосою
Лежит в траве. По сторонам
Грибы белеют тут и там.
Порою ветер шаловливый
Разбудит листья, слышен шум,
И вдруг все стихнет — и на ум
Приходят сказочные дивы.
Слух раздражен. Вот в чаще треск —
И, мнится, видишь яркий блеск
Двух ярких глаз… Одно мгновенье —
И все пропало. Вот река;
В зеленой раме лозняка
Ее спокойное теченье
Так полно силы. В челноки
Собрали сети рыбаки,
Плывут; струи бегут от весел;
Угрюмый берег тень отбросил;
Мост под телегами дрожит;
И скрип колес и стук копыт
Тревожат цаплю, и пугливо
Она летит из-под куста.
Веселый шум и суета
На мельнице. Нетерпеливо
Вода сердитая ревет,
Мелькает жернов торопливо…
Пора домой. Уж ночь идет,
Огни по небу рассыпает.
Пора домой: семья забот
Меня давно там поджидает;
Приду, — и встретит у ворот,
И крепко, крепко обоймет…
Да, сударь мой, нередко вот бывает!
Отец на стол, а детки за дележ,
И брата брат за шиворот хватает…
Из-за чего? И в толк-ат не возьмешь!
У вас-то, бар, я чаю, нет разлада…
А мужики, известно, вахлаки:
У них за грош — остуда и досада,
За гривенник какой-нибудь — пинки!
Тут из-за баб, детишек выйдет злоба…
Вот мы теперь: всего-то двое нас —
Мой брат да я; женаты, сударь, оба,
И хлеб всегда имели про запас;
И жили бы себе, домком сбирались…
Нет, погоди! Вишь, жены не в ладу:
Вон у одной коты поистаскались…
«Я, — говорит, — на речку не пойду;
Пускай идет невестка, коли хочет,
Ей муж успел обнову-то купить…»
А та себе, как бешеная, вскочит,
Начнет вот так руками разводить
И ну кричать: «А ты что за дворянка?
Котов-де нет, да села и сидит…»
И тут пойдет такая перебранка,
Что у тебя в ушах инда звенит.
Брат за жену, глядишь, замолвит слово
И дурою мою-то назовет,
А у тебя на слово пять готово,
— Boт, сударь мой, потеха и пойдет!
Все это так… И при отце бывало.
Да старичок нас скоро разводил;
Чуть крикнет: «Эй!» — бежишь куда попало,
Не то — беда! Ох, крут покойник был!
Как помер он, мой брат и позазнался;
Срамит меня, срамит мою жену,
Вы, дескать, что? Старшим-то я остался,
Я, говорит, вас вот как поверну!
И повернул… Тут надо лык на лапти —
Он бражничать возьмется да гулять;
Ты цеп берешь — он ляжет на полати…
Ну, одному не растянуться стать.
Жена его все, знаешь, поджигает!
«Делись, дескать! Твой брат-то лежебок,
Как куколку жену-то снаряжает,
Исподтишка весь дом поразволок…»
Сама-то, вишь, она скупенька больно,
Готова век в отрепьях пропадать,
Да любит жить хозяйкой самовольной.
По-своему все, знаешь, повертать.
Ну, а моя бабенка не сварлива,
А грех таить — от щегольства не прочь,
Да и того… в работе-то ленива,
Что есть, то есть, — тут ложью не помочь.
Вот, сударь мой, и завязалось дело:
Что день, то шум, под шумом и заснешь;
И брату-то все это надоело,
И мне равно, — и начали дележ…
Сперва-то мы по совести делились,
Не сладили — взялись было за суд;
Ну, кое-как в расправе помирились,
Остался спор за старенький хомут…
И я кричу, и брат не уступает:
«Нет, — говорит, — хоть тресни, не отдам!»
Я за шлею, — он, знаешь, вырывает
Да норовит ударить по рукам.
И смех и грех!.. Стоим за дрянь горою!..
Вдруг, сударь мой, моргнуть я не успел,
Как крикнул брат: «Возьми, пусть за тобою!» —
Да на меня хомут-то и надел.
Я сгоряча в шлее позапутлялся;
Народ орет: «Вот, обрядил коня!..»
Уж так-то я в ту пору растерялся —
Инда слеза прошибла у меня!..
Вам, сударь, смех… Нет, тут смешного мало:
Ведь брат-то мой по-барски чаял жить;
Взялся за гуж — ан силы недостало,
Тужил, тужил — и начал с горя пить.
И мне не мед… Ведь праздников не знаешь!
Работаешь, спины не разогнешь,
Чуть непогодь — все стонешь да перхаешь…
Вот, сударь мой, мужицкий-то дележ!
«Ты хоть плачь, хоть не плачь — быть по-моему!
Я сказал тебе: не послушаю!
Молода еще, рано умничать!
«Мой жених-де вот и буян и мот,
Он в могилу свел жену первую…»
Ты скажи прямей: мне, мол, батюшка,
Полюбился сын Кузьмы-мельника.
Так сули ты мне горы золота —
Не владеть тобой сыну знахаря.
Он добро скопил, — пусть им хвалится,
Наживи же он имя честное!
Я с сумой пойду, умру с голода,
Не отдам себя на посмешище, —
Не хочу я быть родней знахаря!
Колдунов у нас в роду не было.
А ты этим-то мне, бесстыдница,
За мою хлеб-соль платить вздумала,
Женихов своих пересуживать!
Да ты знаешь ли власть отцовскую?
С пастухом, велю, под венец пойдешь!
Не учи, скажу: так мне хочется!»
Захватило дух в груди дочери.
Полотна белей лицо сделалось,
И, дрожа как лист, с мольбой горькою
К старику она в ноги бросилась:
«Пожалей меня, милый батюшка!
Не сведи меня во гроб заживо!
Аль в избе твоей я уж лишняя,
У тебя в дому не работница?..
Ты, кормилец мой, сам говаривал!
Что не выдашь дочь за немилого.
Не губи же ты мою молодость;
Лучше в девках я буду стариться,
День и ночь сидеть за работою!
Откажи, родной, свахе засланной».
— «Хороша твоя речь, разумница;
Только где ты ей научилася?
Понимаю я, что ты думаешь:
Мой отец, мол, стар, — ему белый гроб,
Красной девице своя волюшка…
Али, может быть, тебе не любо,
Что отец в почет по селу пойдет,
Что богатый зять тестю бедному
При нужде порой будет помочью?
Так ступай же ты с моего двора,
Чтоб ноги твоей в доме не было!»
— «Не гони меня, сжалься, батюшка,
Ради горьких слез моей матушки!
Ведь она тебя Богом, при смерти,
Умоляла быть мне защитою…
Не гони, родной: я ведь кровь твоя!»
— «Знаю я твои бабьи присказки!
Что, по мертвому, что ль, расплакалась?
Да хоть встань твоя мать-покойница,
Я и ей скажу: «Быть по-моему!»
Прокляну, коли не послушаешь!..»
Протекло семь дней: дело сладилось.
Отец празднует свадьбу дочери.
За столом шумят гости званые;
Под хмельком старик пляшет с радости.
Зятем, дочерью выхваляется.
Зять сидит в углу, гладит бороду,
На плечах его кафтан новенький,
Сапоги с гвоздьми, с медной прошвою,
Подпоясан он красным поясом.
Молодая с ним сидит об руку;
Сарафан на ней с рядом пуговок,
Кичка с бисерным подзатыльником, —
Но лицо белей снега чистого:
Верно, много слез красной девицей
До венца в семь дней было пролито.
Вот окончился деревенский пир.
Проводил старик с двора детище.
Только пыль пошла вдоль по улице,
Когда зять, надев шляпу на ухо,
Во весь дух пустил тройку дружную,
И без умолку под дугой большой
Залилися два колокольчика.
Замолчало все в селе к полночи,
Не спалось только сыну мельника;
Он сидел и пел на завалине:
То души тоска в песне слышалась,
То разгул, будто воля гордая
На борьбу звала судьбу горькую.
Стал один старик жить хозяином,
Молодую взял в дом работницу…
Выпал первый снег. Зиму-матушку
Деревенский люд встретил весело;
Мужички в извоз отправляются,
На гумнах везде молотьба идет,
А старик почти с утра до ночи
В кабаке сидит пригорюнившись.
«Что, старинушка, чай, богатый зять
Хорошо живет с твоей дочерью?..» —
Под хмельком ему иной вымолвит;
Вмиг сожмет Пахом брови с проседью
И, потупив взор, скажет нехотя:
«У себя в дому за женой смотри,
А в чужую клеть не заглядывай!» —
«За женой-то мне глядеть нечего;
Лучше ты своим зятем радуйся:
Вон теперь в грязи он на улице».
Минул свадьбе год. Настал праздничек,
Разбудил село колокольный звон.
Мужички идут в церковь весело;
На крещеный люд смотрит солнышко.
В церкви Божией белый гроб стоит,
По бокам его два подсвечника;
В головах один, в зипуне худом,
Сирота-Пахом думу думает
И не сводит глаз с мертвой дочери…
Вот окончилась служба долгая,
Мужички снесли гроб на кладбище;
Приняла земля дочь покорную.
Обернулся зять к тестю бледному
И сказал, заткнув руки за пояс;
«Не пришлось пожить с твоей дочерью!
И хлеб-соль была, кажись, вольная,
А все как-то ей нездоровилось…»
А старик стоял над могилою,
Опустив в тоске на грудь голову…
И когда на гроб земля черная
С шумом глыбами вдруг посыпалась —
Пробежал мороз по костям его
И ручьем из глав слезы брызнули…
И не раз с тех пор в ночь бессонную
Этот шум ему дома слышался.