Твои глаза, глаза лазурные,
Твои лазурные глаза,
Во мне вздымают чувства бурные,
Лазоревая стрекоза.
О, слышу я красноречивое
Твое молчанье, слышу я…
И тело у тебя — красивая
Тропическая чешуя.
И губы у тебя упругие,
Упруги губы у тебя…
Смотрю в смятеньи и испуге я
На них, глазами их дробя…
Ты вся, ты вся такая сборная:
Стрекозка, змейка и вампир.
Златая, алая, лазорная,
Вся — пост и вакханальный пир…
Увлажненное послегрозье…
И блаже женственная лань…
И слаже роза жмется к розе…
Журчанье крови, как шампань.
О, мельниц молнийных зигзаги!
Раздробленные жернова!
Какие песни, сказы, саги!
Какие грезы и слова!
На пир всемирного братанья
Спеши, воистину живой,
Объятый трепетом свиданья
С весною, девой огневой!
Целуйте, девушки, гранатно
Живых возлюбленных своих:
Ах, разве же невероятно,
Что материнство — для живых?
Мужи, не будьте в праздник праздны,
И, точно пули из ружья,
Мечите зерна в дев экстазно:
Теперь — все жены, все мужья!
Весной дарована свобода
Для воссоздания людей.
Ликуй же, юная природа!
Любись, живи и жизни дей!
Лукулл, Октавий, Поллион,
Апиций, Клавдий — гастрономы!
Ваш гурманический закон:
Устроить пир, вспенить ритон
И уедаться до истомы.
Прославленный архимагир,
Одетый чуть не в латиклаву,
Причудами еды весь мир
Дивил, и рокотанье лир
Отметило его по праву.
Не раз в шелках имплувиат,
Закутав головы кукулем,
К Лукуллу толпы шли мэнад
Пить выгрозденный виноград,
Соперничающий с июлем.
Из терм Агриппы сам Нерон,
Искавший упоенья в литре,
Шел к гастрономам спить свой сон,
И не Нероном ли пронзен
Прощающий его Димитрий?
И не на этих ли пирах
Тот, кто рожден с душой орлиной, —
Пизон, Петроний, — пал во прах,
Сраженный той, чье имя — страх:
Статилиею — Мессалиной?
Ф.М. ЛотаревойМисс Чудлейль из Англии Императрице
Вакханочной Екатерине Второй
Представлена утром послом под горой,
Вблизи Приората гулявшей в теплице.
Она императорскою фавориткой
Немедленно стала, заморская мисс.
Носила прическу она с маргариткой,
Любила живое бандо — барбарис.
Немного сутуловата, круглолица,
Она некрасива, полна и мала.
Но русско-германская императрица
Была обольстительно с нею мила.
Характер мисс Чудлейль настолько был светел,
Что даже светлейший Таврический князь
Ухаживал, робко пред нею клонясь,
Пока гнев в глазах властелинши не встретил.
Попала в опалу любимица вдруг,
В немилость попала веселая Чудлейль.
И царская ль воля, людской пересуд ли,
Но свыше решили: «Ей нужен супруг…»
Призвав одного из английских вельмож,
В семье своей сильного правом единства,
Ему намекнули: «Ее ты возьмешь», —
И стала она герцогинею Кингстон…
Под Нарвой, близ Конью, построили им
Большое величественное поместье.
Но молодожены не стали жить вместе,
И в Англию герцог уехал к своим.
Она же давала в именье пиры,
Пиры, что гремели за быстрой Наровой.
Ей гости сердца приносили и дары
В честь знатной хозяйки дворца дугобровой.
И не оттого ли, что Тойла моя
Верстах в четырех от дворца герцогини,
В чьем липовом парке брожу часто я,
О ней рассказать захотелось мне ныне?
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр,
Досыпает жизнь столетнюю
Чуждый всем деревьям кедр.
Близ охотничьего базиса,
Над рекою и ключом,
Полный снежного оазиса,
Он задумался… О чем?
Грезит вслух отчизной дальнею,
Одинокий сибиряк,
Как поверхностью зеркальною
Умирающий моряк.
В дни седые крепостничества
Распростилась с ним Сибирь,
И в саду Его Величества
Он разросся вдоль и вширь.
Помнит кедр работы плотников
Над отделкою хором,
Помнит он пиры охотников,
Веселившихся кругом.
Ах, не раз кончались бурными
Столкновеньями пиры!
Ах, не раз цветам над урнами
Наливалась кровь в дары!
Старый кедр видал здесь многое,
Что бы мог он рассказать,
Как и мельница убогая —
Дел минувшего печать.
Как и сам — вельможа в древности,
А теперь для всех холоп —
Дом, где, жертвой пьяной ревности,
Человек спускался в гроб…
Эти души неотпетые —
Привидений легион —
Бродят в парке, горько сетуя,
Проклиная павильон,
Где пиры чинились бранные,
Непутевые пиры,
Где бокалы многогранные
Шли до утренней поры,
Где любовницы-бездельницы
Разжигали в людях зло…
И теперь в саду у мельницы
Их несметное число.
Взволновали звуки скрежета
Их зубов столетний кедр.
Вопрошает старец: «Где ж это?
Из каких подземных недр?»
Но природа безответная
Мрачно хмурится вокруг.
Лишь река, одна приветная,
Отражает призрак вдруг.
Озарит луны луч палевый
Ей поверхность, и — глядишь —
Призрак просится вуалевый
В речки ласковую тишь.
Сколько боли и отчаянья
В заблудившихся очах!
Ждет он утреннего таянья
При проснувшихся лучах.
И дряхлеет, пригорюнившись,
Чуждый всем деревьям кедр,
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр.