Не любопытствуй запрещенным
Халдейским мудрованьем знать,
Какая есть судьба рожденным
И сколь нам долго проживать?
Полезнее о том не ведать
И не гадать, что будет впредь;
Ни лиха, ни добра не бегать,
А принимать, что ни придет.
Пусть боги свыше посылают
О Мовтерпий, дражайший Мовтерпий, как мала есть наша жизнь! Цвет сей, сегодня блистающий, едва только успел расцвесть, завтра увядает. Все проходит, все проходит строгою необходимостию неизбежимыя судьбины, и все уносится. Твои добродетели, твои великие таланты не могут дня одного получить отсрочки от времени.
Лучших дней моих нет; как шумящие волны, удовольствия мои улетели; никакая сила оных не удерживает, и я следую уже стоическому поучению хладного моего разума. Между тем как я удручаюся, он восходит; настоящее летит, будущее неизвестно, а прошедшее менее как сон.
Гордый смертный, ты, который толь суетен в слабых помышлениях духа твоего! познай твою крушимую судьбину и умерь твою спесь; краток есть конец и в том предел твой: лишь только ты родился, уже рок дня того влечет тебя к разрушающей нощи, где Мевий и Виргилий во множестве смешанны и имеют единственную участь.
Прельщенные ложным блеском добра недостойного, делающие себе идола из металла бренного и преходящего, к чему вы его жалеете? Видите, о смертные! на свете сем все яко цвет сельный упадает; так лучше пожалейте о своем заблуждении! Ваши сокровища, ваши богатства последуют ли за вами в могилу вашу?
Как можно толикое множество суетных предметов пожертвовать нашей жизни! Для чего такое великое пространство замыслов пути столь ограниченному? Герои, готовящие узы несчастливой вселенной! воззовите витязей, начертанных в летописцах: достигаете ли всех оных вы славы?
Пусть подсолнечная делами вашими придет во исступление, пусть триумфы ваши превознесут вас в сан монарха, но мир окончит брани; вы будете жертва смерти, и едва только выговорится о вас одно слово, уже все загладится рушащими веками. Человек умрет и героя позабудут.
Какое множество было мужей великих, и время еще усугубит оных. Станьте с ними рядом, но тень их помрачит вас. Ежели ваше невеждественное бешенство почитало славолюбие за истинную славу, то, ах! какая будет судьба ваша? Часто свирепствующий кровопивец думает в то время прославляться делами своими, когда свет весь наполнен к нему омерзения.
Сколько прошло веков, как щедродарная десница мятежные устроила стихии, и из Хаоса сотворила свет. Время все захватывает в свое владычество, так что настоящее бежит, а будущее скоропостижно ему же последует. Человек! область дней твоих — в вечности точка: быть одну минуту, сие называется жить.
Когда бы люди по крайней мере двойственное число дней своих жить могли, то бы можно было иногда поласкать их гордости. Смертные! дерзкие желания ваши возносят вас сравняться богам, но что вы? — вы рождены пресмыкатися в пыли, жить и умереть. Это вы, которые существуете на то, чтоб исчезнуть, — это вы стараетесь о славе?
Для чего искать счастия? Для чего бояться ударов неба? Доброе есть приятный, а злое худой сон. Все сии случаи для того, кому бытие наше известно, суть предметы равнодушные. Прочь, печали, утехи, и вы, любовные восхищения! я вижу нить дней моих в руках уже смерти.
Ослепленная алчба крови, губительница смертных, не твоему мрачному неистовству посвящаю я здесь алтарь, но той мужественной, постоянной, твердой и долготерпеливой добродетели, которая, презирая обуревание судьбины, непреклонна от гласу ненависти, полна любови к своей жизни, из великодушия токмо пренебрегает смерть.
Низведенный гнев богов преступком дерзкого Прометея, похитившего у них небесный огнь, велел распространиться из вредного сосуда Пандоры по всей земле адскому отроищу зла; только единственная частица их милости осталася на дне пагубнаго сего сосуда в надежде.
На страшном позоре оном, где люди яко на игрище представляют свои лица, природа утешающаяся нашими несчастиями, кажется нам мачиха: заслуги, достоинства, порода и ничто не освобождает нас от страдания. Во всех наших участях беды с нами: я вижу Галилея в узах, Медицис в заточении и Карла на месте лобном.
Здесь похищенное у тебя счастие возжигает в тебе отмщение; тамо неповинное твое сердце прободают стрелы зависти; тут изнуряющая скорбь разливает свои страхи на цветущее твое здравие. Сегодня больна жена, завтра мать, или брат, или смерть верного друга, заставляют тебя проливать слезы.
Тако, не взирая на усильственную лютость свирепствующей хляби, носится утлое судно по ярящемуся морю. Воздвизаемые бурным дыханием волны то возносят к облакам, то низвергают его в тартар. Небо возвещает ему его сокрушение, но оно, подкрепляемое своею бодростию, противится и волнам и вихрям и безднам.
Итак, в смущенных днях, противу всех наветов твердость щит и непоколебимость оружия. Судьбина может гнать и изготовлять падение и ускорять погибель, но никакая опасность не сотрясет постоянства. Когда боязливая подлость исчезает без надежды, тогда дух крепкий мужаться должен.
Божество времени скорыми своими крылами летит и не возвращается к нам паки. Хотя не может оно отменить судьбины, но, кажется, в его отдалении самим своим полетом уже дает нам благо, ибо все им причиняемое и все истребляемое, даже до малейшего следа, уносит оно с собою. Для чего ж вздыхать в краткое несчастие, которое пройдет в минуту, и для чего беспрестанно нам жаловаться?
Чуждуся я Овидия: печален, грустен, боязлив и даже в самой бедности ползающий льстец своего тирана не имеет ничего мужественного в своем сердце. Должно ли заключить из его жалоб, что кроме пышных стен Рима нет нигде надежды смертным? Блажен бы он был, когда бы в своем заключении, как Гораций, сказать мог: «Счастие мое со мною!»
Крепкие филозофские духи, жители на земли неба, звезды стоического учения! вы будете из смертных боги. Ваши мудрования, ваши непоколебимые души над человечеством торжествуют. Что могут налоги несчастия мужественному сделать сердцу, которое унывать неспособно?
Регул оставляет друзей, отечество, идет в Карфагену, предается в неволю укротить дикую суровость своих мучителей. Велизария я более чту в его презрении и в нищете, нежели на лоне его благополучия. Если я удивляюся великому Людовику, то это тогда, как его угнетают несчастия, и он лишается своегопотомства.
Какое привидение, какое страшилище непрестанно меня преследует! Оно убежало от рубежа царства теней, и взор его грозит погублением. Реки горести и желчи текут из оскорбительного рта сего бледного и свирепого чудовища. Оно не имеет другия плоти, кроме лжи, обмана, клеветы, лести и вероломства.
Я познаю тебя по подлым изворотам лица твоего, варварское порождение зависти! Я познаю тебя по неутолимой никогда алчбе бесстыдства и предательства твоего, по змиям твоим и скорпиям, воздоенным твоею лютостию, по покрывалу твоему, по ложному гласу трубы твоей, сему твоему орудию недоброхотства!
Между тем как угасший фиял мрачного твоего подожжения раздуваешь ты вновь и отрясаешь его близ престолов, то в курении сем исчезают оные. Уже к облежимым к ним тобою не доходят более жалобы невинности, коея были они покровители. Тотчас сами они становятся тебе в пороках сопреступниками, тебе служат и угнетают все, что только гонит твоя ненависть.
Личиною притворства прикрываешь ты свое сквернообразие. Продерзость скаредного твоего языка восстает даже на самих государей. С ужасным ревом во всех чертогах царских слышно рыкание твоей наказания достойной зависти. Ты есть единственная душа придворных, преобращающая смеющиеся их дни в печальныя нощи.
Итак наполненный твоими поношениями быстротекущий слух заражает своею лютостию всю вселенную. Европа, жадная к новостям, глотает дым, изрыгаемый твоим ядовитым дыханием. Вверженная тобою в заблуждение, почитает она прорицалище лжи за излагателя правды.
Ржа твоя обыкновенно пристает более к именам славою великим. Сияние их вящшей красоты неудобосносно твоим мрачным взорам. Демон ужаса, которым ты одержима, очерняет Цесареву славу у Никомеда и не щадит Сципиона. Ты изгоняешь Велисария в бедность и преобращаешь его лавры своим волшебством в глазах народа в терние.
Где были великия заслуги, на которых ты когда не зияла? Не гонишь ты Терсита, но Ахиллеса заглушает твой рев. Свирепые твои сообщники вооружалися в Греции острацизмом, истребити всех героев. Великие только люди суть твоя жертва, и еще дымится кровь оных на темных алтарях твоих, пролитая твоими беззакониями.
В безумном упиении твоем Люксембург был обвинен чарованием. Евгений в младости своей носил знаки зубов твоих. Колберт, сей достопочтенный муж совета, и теперь еще стыдит тем Францию, чем ты его поклепала. Тобою даже статуя великого Людовика в минуту после его смерти была обесчещена.
Кинжал твой, прободая честь, восставляет бранников. Более нежели один приводец за победы свои обязан соперника своего славе. Преодолея все препятствия, по многим дивам имя его наконец будет яду твоему противный яд. Но как ты ни на кого более не преогорченна, лишь на людей великих, то в твоем мраке чрезмерное их сияние ослепляет паче глаза смертных.
Потому, претерпев твою лютость, не боюся я более твоих намущений, для того, что пускаемыя тобою стрелы всегда попадают в добродетель. Напрасно ставить против тебя споны: сама Минерва, вооруженная Медузой, не могла обратить тебя в камень. Одно благодеяние времени откроет твою злость и оправдает нас перед светом.
Не в летний ль знойный день прохладный ветерок
В легчайшем сне на грудь мою приятно дует?
Не в злаке ли журчит хрустальный ручеек?
Иль милая в тени древес меня целует?
Нет! арфу слышу я: ея волшебный звук,
На розах дремлющий, согласьем тихострунным
Как эхо мне вдали щекочет нежно слух,
Иль шумом будит вдруг вблизи меня перунным.
Всегда разборчива, правдива,
Нигде и никому не льстива,
О! строгого Кунгдзея Муза,
Которая его вдыхала
Играть на нежном, звонком кине
И трогать поученьем сердце!
Приди и, зря текущи годы,
Обратность вечную природы,
Что всходит и заходит солнце,
Ударь во сребряный, священный,
Далеко-звонкий, Валка! щит:
Да гром твой, эхом повторенный,
В жилище бардов восшумит. —
Встают. — Сто арф звучат струнами;
Пред ними сто дубов горят;
От чаши круговой зарями
Седые чела в тме блестят.
Но кто там, белых волн туманом
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет — и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых когтей,
Век новый! Царь младый, прекрасный
Пришел днесь к нам весны стезей!
Мои предвестья велегласны
Уже сбылись, сбылись судьбой.
Умолк рев Норда сиповатый,
Закрылся грозный, страшный взгляд;
Зефиры вспорхнули крылаты,
На воздух веют аромат;
На лицах Россов радость блещет,
Во всей Европе мир цветет.
Лиющее златыя реки
С неизмеримой высоты,
Неизсякаемыя в веки
Непостижимы красоты,
О солнце! о душа вселенной! О точный облик божества!
Позволь, да мыслью восхищенной,
О благодетель вещества!
Дивящеся лучам твоим,
Пою тебе священный гимн.
Лиющее златые реки
С неизмеримой высоты,
Неиссякаемые в веки
Непостижимы красоты,
О солнце! о душа вселенной! О точный облик божества!
Позволь, да мыслью восхищенной,
О благодетель вещества!
Дивящеся лучам твоим,
Пою тебе священный гимн.