Суетен будешь
Ты, человек,
Если забудешь
Краткий свой век.
Время проходит,
Время летит,
Время проводит
Все, что ни льстит.
Счастье, забава,
Светлость корон,
Пышность и слава —
Всё только сон.
Как ударяет
Колокол час,
Он повторяет
Звоном сей глас:
«Смертный, будь ниже
В жизни ты сей;
Стал ты поближе
К смерти своей!»
Солжет ли земнородно племя,
Коль скажет то: «Всего дороже время»?
Чего поселянин во осень не сожнет,
Того и в житнице его зимою нет.
Вовремя ежели в торги купец не вступит,
Товаров нет, никто товаров и не купит.
Солдат, не выучась ружья в руках держать,
От неприятели не должен ли бежать?
Судящему препона,
Не знающу закона,
А рифмотворца главный вид —
Охота дерзкая и вечный стыд,
Коль он не выучит вовремя аз и буки
И хочет быть Гомер без смысла и науки;
Напрасно ищешь ты без времени затей.
Не тунеядствуй и потей.
Как рожь, так сеется подобно добродетель.
Потребно ко всему и время и труды,
И неусыпный ум, полезного радетель,
И все во всем от времени плоды.
От времени забава,
От времени и слава,
От времени победоносца честь
И благо всякое, какое только есть.
Незапности одна возносит только лесть.
Слепое счастие души не украшает,
И любочестия оно не утешает.
Без основания довольствия мечты
И отрасли единой суеты —
Не розы естеством, но сделанны цветы.
Не во естественной такой цветочек коже,
Не мягок, но жесток
И лишь по имени цветок,
Хотя естественной да розы и дороже,
Под именем добра ища и худа мы,
Способством времени стремим во зло умы.
Вор тайный только грешен?
Вор явный столько ж грешен,
А сверх того, еще пойман и повешен;
Так время надобно и добрым и худым.
Одним — как светлый огнь, другим — как темный дым.
Одни стремятся ввек и плену им быти строгом,
Другие вечно с богом.
Жив праздности в уделе,
И в день ни во един
Не упражнялся в деле
Какой-то молодой и глупый господин.
Гораздо, кажется, там качества упруги,
Где нет отечеству ни малыя услуги.
На что родится человек,
Когда проводит он во тунеядстве век?
Он член ли общества? Моя на это справка,
Внесенная во протокол:
Не член он тела — бородавка;
Не древо в роще он, но иссушенный кол;
Не человек, но вол,
Которого не жарят,
И бог то ведает, за что его боярят.
Мне мнится, без причин
К таким прилог и чин.
Могу ль я чтить урода,
Которого природа
Произвела ослом?
Не знаю, для чего щадит таких и гром,
Такой и мыслию до дел не достигает,
Единой праздности он друг,
Но ту свою вину на Время возлагает,
Он только говорит: сегодня недосуг.
А что ему дела во тунеядстве бремя,
На Время он вину кладет,
Болтая: Времени ему ко делу нет.
Пришло к нему часу в десятом Время;
Он спит,
Храпит,
Приему Время не находит
И прочь отходит.
В одиннадцать часов пьет чай, табак курит
И ничего не говорит.
Так Времени его способный час неведом.
В двенадцать он часов пирует за обедом,
Потом он спит,
Опять храпит.
А под вечер, болван, он, сидя, убирает —
Не мысли, волосы приводит в лад,
И в сонмищи публичны едет, гад,
И после в карты проиграет.
Несчастлив этот град,
Где всякий день почти и клоб и маскерад.
Долголи несчастье, мной тебе владети,
И утех лишенной долголи терпети,
Вся моя забава только воздыхати,
И прошедше щастье с плачем вспоминати,
Жизни драгой, жизни больше уж не стало
И любезно время будто не бывало.
Все, что я ни вижу, мне приносит скуку,
Мысль моя мятется, сердце терпит муку,
Где мне теперь скрыться, что в слезах начати,
Лучшебы веселья никогда не знати.О любезно время! Ты уж миновалось,
Лишь вспоминовенье к горести осталось,
Ахъ! Померкни ныне свет в глазх на веки,
Окончав напасти и уйми слез реки,
Больше не имею силы несть напасти,
И желаю смерти в сей несносной части.
О судьба жестока либо дай терпенье,
Дибо ужь хоть смертью окончай мученье,
Вынь мое дыханье, полно дух мутити,
Естьли дней прошедших мне не возвратити.
Довольно ль на тоску, о время, ты взирало!
И где ты столько мук и грустей собирало!
Судьба за что ты мне даешь такую часть!
Куда ни обращусь, везде, везде напасть.
Бывал ли кто когда в такой несносной муке,
И столько беспокойств имел ли кто в разлуке?
О случай! О судьба! Возможно ли снести!
Разстаться с тем кто мил и не сказать прости!
Утехи! Радости! В которыхь дни летали,
Где делись вы теперь? И что вы ныне стали?
О градъ! В котором я благополучен был,
Места! Которыя я прежде толь любил,
Вы-ка.жетесь теперь мне пусты и не милы;
Не имут больше в вас приятны рощи силы,
Долины, и река текуща возле гор,
Привлечь мои глаза и усладить мой взор.
Какь слышу что струи журчат и воды льются,
Тогда мне новыя смятения даются:
Во изумлении услыша водный шумъ;
Любезну привожу неволею на ум,
С которою при сих водах знакомство стало,
Где сердце до небес в весельи возлетало.
Где многажды мой жар был ею утушен,
И плачу что уже драгих тех дней лишен.
На что ни погляжу, я всем воспоминаю,
Что уж любезной неть: а вспомня застонаю:
Я инде сь нею был или ее видал,
Или, не зря ее дух мыслью услаждал:
В который день не зрел, вчерашним услаждался,
И радостей своихь на завтра дожидался.
И так в моем уме то время вобразил,
Что ею всю мою я память заразил:
И нет убежища во всем пространном граде,
В несносной горести, к малейшей мне отраде.
Уже ушли от нас играние и смехи.
Предай минувшие забвению утехи!
Дай власть свирепствовать жестоким временам!
Воспоминание часов веселых нам,
Часов, которые тобой меня прельщали
И красотой твоей все чувства восхищали,
В глубокой горести сугубит муки те,
Которы ты нашла в несчастной красоте.
Пусть будет лишь моя душа обремененна
И жизнь на вечные печали осужденна;
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
О, в заблуждении безумное желанье!
Когда скончается тех дней воспоминанье
И простудит твою пылающую кровь,
Где денется тогда твоя ко мне любовь?
Но что мне помощи, что ты о мне вздыхаешь
И дни прошедшие со плачем вспоминаешь?
В претемном бедствии какую мысль приять?
Чего несчастному в смущении желать?
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя вооружились,
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль в неисцелимой ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной в корабль пресильно бьют
И воду с пеной, злясь, в него из бездны льют.
Терпи, о сердце, днесь болезнь неисцеленну!
Сноси, моя душа, судьбину непременну!
Теките из очей, потоки горьких слез!
Все наши радости сердитый рок унес.
Вздыхай о мне, вздыхай, возлюбленная, ныне;
Но, ах! покорствуя случаям и судьбине,
Всегдашнюю тоску, как можешь, умеряй
И в сокрушении надежды не теряй!
Претерпевай тоску, напасть и время скучно:
Мы либо и опять жить будем неразлучно.
Смягчись, жестокий рок, стенанье сократи
И взяты радости несчастным возврати!
Ежели будеш ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся;
Кто мила, я верен той.
Вечно я большо не пленюся,
Ни какою красотой.Верь ты мне, и не ставь.того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Жар мой, которой в сердце слышу,
Воздух, которым ныне дышу,
Вы скажите ей:
Он не лицемерен,
И в любви своей
Вечно будеш веренъ!
Я не ложно говорю.
Пламень сей во крови чрезмерен,
В коем ныне я горю.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жар.
Естьли я получу злы муки,
Горестной от тебя отлуки;
Строгой чась кляни,
И разлуки бремя,
И воспомяни
То протедше время,
Как в утехе дни текли,
К радостям и ко красоте мя
Взоры ласковы влекли.Можеш ли ты сурова столько быть,
Чтобы ты мя когда могла забыть?
Быстрыя струй прозрачных воды,
Рощейки, все красы природы,
И со мягких трав,
Нежны Купидоны!
Вы моих забав
Зрели милионы,
И моей любезной власть:
Видели вы в минуты оны,
И мою к ней жарку страсть.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жарь.
Дух вображеньем восхищаю,
Мыслию действо ощущаю.
Ты со мной, иль нет,
Купно я с тобою,
И тебя мой свет,
Вижу пред собою.
Зрак твой не отходит прочь.
Щастливо тронуто судьбою
Сердце тает день и ночь.Верь ты мне и не ставь того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Ежели будешь ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся.
Кто мила, я верен той.
Статира в пастухе кровь жарко распаляла;
И жара нежныя любви не утоляла,
Любя как он ее подобно и ево;
Да не было в любви их больше ни чево.
Пастушка не была в сей страсти горделива,
И нечувствительна, но скромна и стыдлива.
Не мучит зол борей так долго тихих водъ;
Какой же от сея любови их им плодъ?
Пастух пеняет ей, и ей дает советы,
На жертву приносить любви младыя леты:
Когда сокроются приятности очей,
И заражающих литашся в век лучей,
Как старость окружит и время неприятно,
В уныньи скажешь ты тогда, не однократно:
Прошел мой век драгой, настал век ныне лют:
Колико много я потратила минут,
Колико времени я тщетно погубила!
Пропали те дни все, я в кои не любила.
Ты все в лесах одна; оставь, оставь леса,
Почувствуй жар любви: цветет на то краса.
Она ответствует: пастушка та нещастна,
Которая, лишась ума, любовью страстна;
К любьи порядочной, не годен сердца шумъ;
Когда не властвует над девкой здравый умъ;
Вить девка иногда собою не владея,
В любовиике найдет обманщика, злодея.
Нет лести ни какой к тебе в любви моей.
Клянуся я тебе скотиною своей:
Пускай колодязь мой и пруд окаменеют,
Мой сад и цветники во век не зеленеют,
Увянут лилии, кусты прекрасных роз
Побьет и обнажит нежалостный мороз.
Во клятвах иногда обманщик не запнется;
Не знаю и лишил во правде ли клянется;
Так дай одуматься: я отповедь скажу,
Какое я сему решенье положу.
Как вечер сей и ночь пройдут, прийди к разсвету,
Услышать мой ответ, под дальну липу ету:
И ежели меня, когда туда прийдешь,
Ты для свидания под липою найдешь;
Ответ зараняе, что я твоя повсюду:
А ежели не такъ; так я туда не буду.
Лициду никогда тобою не владеть;
Откладываешь ты, чтоб только охладеть.
Отбрось от своево ты сердца ето бремя;
Отчаянью еще не наступило время.
Идуща от нея Лицида страх мутит,
И веселить ево надеянью претит:
Спокойствие пути далеко убежало:
Тревожилася мысль и сердце в нем дрожало:
Во жаркой тако день густея облака;
Хоть малый слышан треск когда из далека,
Боящихся грозы в смятение приводит,
Хоть громы с молнией ни мало не подходят.
Тревожен вечер весь и беспокойна ночь:
И сон волнения не отгоняет прочь:
Вертится он в одре: то склонну мнит любезну
То вдруг ввергается, в отчаяния безну,
То светом окружень, то вдруг настанет мрак
Переменяется в апреле воздух так,
Когда сражается с весною время смутно.
Боязнь боролася с надеждой всеминутно.
Услышав по заре в дуброве птичий глас,
И сходьбишу пришел определенный час.
Колико пастуха то время утешает,
Стократно более Лицида устрашает.
Не здравую тогда росу земля пиет,
И ехо в рощах там унывно вопиет,.
Идет он чистыми и гладкими лугами;
Но кажется ему, что кочки под ногами:
Легчайший дует ветръ; и тот ему жесток.
Шумит в ушах ево едва журчащий ток.
Чем более себя он к липе приближает,
Тем более ево страх липы поражает.
Дрожа и трепеща, до древа сн дошелъ;
Но ах любезныя под липой не нашел,
В нем сердце смертною отравой огорчилось!
Тряслась под ним земля и небо помрачилось.
Он громко возопил: ступай из тела духь!
Умри на месте сем нещастливый пастухъ!
Не чаешь ты змея, как я тобою стражду;
Прийди и утоли ты варварскую жажду:
За все усердие. За искренню любовь,
Пролей своей рукой пылающую кровь.
Не надобна была к погибели сей сила,
Как млгкую траву ты жизнь мою скосила.
Но кое зрелище пред очи предстаеть!
Пастушка ближится и к липе той идет
Лицид из пропасти до неба восхищценный,
Успокояеть дух любовью возмущенный.
За темныя леса тоска ево бежить;
А он от радостей уже одних дрожить,
Которыя ево в то время побеждають,
Как нимфу Грации к нему препровождають.
Вручаются ему прелестныя красы,
И начинаются дражайшии часы,
Хотя прекрасная пастушка и стыдится;
Но не упорствует она и не гордится.
Красавицы своей отстав пастух, в разлуке,
Лил слезы и стеня во всехь местахь был в скуке
Везде ее искал, ни где не находил,
И некогда в тоске без пользы говорил:
О рощи! О луга! О холмики высоки!
Долины красных местъ! И быстрыя потоки!
Жилище прежнее возлюбленной моей!
Места где много раз бывал я купно с ней!
Где кроется теперь прекрасная, скажите,
И чем нибудь ее обратно привлеките!
Ольстите дух ея, ольстите милый взор,
Умножь журчание вода бегуща с гор,
Младыя древеса вы отрасли пускайте,
Душистыя цветы долины покрывайте,
Земли сладчайшия плоды произрости!
Или ничто ее не может привести?
Приди назад приди, драгая! возвратися,
Хоть на не многи дни со стадом отпросиса!
Не сказывай, что я в печали здесь живу;
Скажи что здешний луг сочняй дает траву,
Скажи, что здесь струи свежяе протекают,
И волки никогда овец не похищают.
Мы будемь весело здесь время провождать,
Ты станеш песни петь, а я в свирель играть
Ты песни, кои нам обеим очень внятны,
Я знаю, что они еще тебе приятны;
В них тебе мое вздыхание являл,
И нежную любовь стократно возглашал:
Услышиш множество ты песен, вновь, разлучных,
Которы я слагаль во времена дней скучных,
В которыя тебя я больше не видал,
И плачучи по всемь тебя местам искал,
Где часто мы часы с тобой препровождали,
Когда с забавою минуты пролетали.
Пещры, тень древес, в печяльной сей стране,
И тропки, где бывал с тобою, милы мне.
О время! О часы! Куда от грусти деться?
Приди дражайшая, и дай мне наглядеться!
Мне день, кратчайший день, стал ныне скучный год:
Не можно обрести таких холодных вод,
Которы б жаркий дух хоть мало охладили,
Ни трав, которы бы от раны излечили.
Твоя любезна тень ни на единый час,
Не можеш отступить от омраченных глаз.
Когда краснеются в дали высоки горы,
Востокомь в небеса прекрасныя Авроры,
И златозарный к нам приходит паки день,
Снимая с небеси густу нощную тень,
День в пасство, я в тоску, все утро воздыхаю
И в жалостну свирель, не помню, что играю.
Наступит полдень жарк, последует трудам
Отдохновенный час пасущим и стадам,
Пастушки, пастухи, покоятся прохладно
А я смущаяся крушуся безотрадно.
Садится дневное светило за леса,
Или уже луна восходить в небеса,
Товарищи мои любовниц любызают,
И сгнав своих овец в покое пребываютъ;
А я или грущу вздыхание губя,
Иль просыпаюся зря в тонкомь сне тебя,
А пробудившися тебя не обретаю
И лишь едину тень руками я хватаю.
Драгая, иль тебе меня уже не жаль?
Коль жаль, приди ко мне, скончай мою печаль!
Колико б щастья мне ты Дорись приключила!
Какия б слезы ты из глазь моихь пустила!
Те слезы, что из глазь в последния текуть,
И по лицу ключем сладчайших водь бегуть.
Как птицам радостна весна, и всей природе,
И нимфам красный день по дождевой погоде,
Так весел был бы мне желаемый сей час,
В который б я тебя увидель в перьвый раз.
Не знаеш Дорис ты, колико вздохов трачу
И что я по тебе бесперестанно плачу.
О ветры! Что могли на небеса вознесть
К Венере тающей печальную ту вест,
Что на земли ея сокровище дражайше,
Адонис, с кем она во время пресладчайше
Имела множество утех средь темныхь рощь,
Незапным бедствием, познал противну нощь!
Когда вы станете то место прелетати
Где Дорис без меня сужденна обитати;
Остановитеся, вдыхните в уши ей,
Хоть часть к известию сея тоски моей:
Скажите, что по ней и дух и сердце стонет.
Мой свет: когда тебе власы ветр легкий тронеть,
А ты почувствуеш смятение в себе,
Так знай, что вестник то, что плачу по тебе.
Когда ты чувствуеш еще любовны раны,
Употреби, что есть, прошение, обманы,
Чтоб, только лиш могло меня с тобой свести;
Уже не стало сил мне грусти сей нести.
И ежели узрят мои тебя овечки
Опять на берегу любезныя той речки,
Где я дражайшая с тобою часто быль,
И где при вечере любовь тебе открыл,
Я мню, что и они узря тебя взыграють,
Мне кажется тебя все вещи зреть желают,
И естьли я тебя к себе не праздно жду,
Скончай мой свет, скончай скоряй мою беду!..
На долго разлучен с тобою дарагая,
Я плачу день и ночь тебя воспоминая.
Минуты радостны возлюбленных мне дней,
Не выйдут никогда из памяти моей.
На что ни погляжу, на все взираю смутно
Тоскую завсегда, вздыхаю всеминутно.
Стараюсь облегчить грусть духу своему,
И серце покорить в правление уму;
Но так как жарка кровь и он меня терзает,
Что серце чувствует, то мысль изображает.
Как в изумлении и в жалости взгляну,
Где ты осталася, в прекрасну ту страну,
Котору горы, лесь от глаз моих скрывают,
Куда вздыхания со стономь отлетают:
Мне мнится в пламени, что слышу голос твой,
В плачевный день когда растался я с тобой,
Что ты любезная топя прелестны взгляды,
Со мной прощаешся и плачеш без отрады.
Мне кажется тогда бунтующему кровь;
Что в истинну с тобой я разлучаюсь вновь,
И дух мой чувствует, прошедтей, точну муку,
Как он терзаем был в действительну разлуку.
О день! День лютый! Будь хотя на час забвенъ!
Злой рокъ! Иль мало я тобою поражен,
Что вображаешся так часто ты, толь ясно?
Уже и без того я мучуся всечасно.
Престань еще теснить уже стесненну грудь,
Иль дай хотя на час нещастну отдохнуть.
Увы! Не зря драгой не будет облегченья,
Не зря тебя не льзя пробыти без мученья.
Но ахъ! Когда дождусь, чтоб оный час пришел,
В который б я опять в руках тебя имелъ!
Пройди, пройди скоряй о время злополучно,
И дай с возлюбленной мне жити неразлучно!
Терпеть и мучиться не станеть скоро сил.
Почто любезная, почто тебе я милъ!
Прошли минуты те, что толь нас веселили:
Далекия страны с тобой мя разлучили,
И нет скорбящу мне оставшу жизнь губя,
Надежды ни какой зреть в скорости тебя.
Чем буду прогонять тебя я, время злобно?
Какое место мне отраду дать способно?
Куда я ни пойду, на что я ни гляжу,
Я облегчения ни где не нахожу.
Куда ни вскину я свои печальны взоры,
В луга или в леса, на холмы иль на горы,
На шумныя ль валы, на тихия ль струи,
На пышно ль здание, ах все места сии,
Как громкой кажется плачевною трубою,
Твердят мне, и гласят, что неть тебя со мною.
Везде стеню, везде от горести своей,
Так горлица лишась того, что мило ей,
Не зная что зачать, места переменяет,
Летит с куста на куст, на всех кустах рыдает.
Когда была в тебе утеха толь кратка,
К чему весела жизнь была ты толь сладка!
Коль шастлив человек, ково не научали,
Веселости в любви, любовны знать печали!
Кто в разлучении с любезной не бывал,
Тот скуки и тоски прямыя не вкушал.
С тем, кто с возлюбленной живет своею купно,
Забавы завсегда бывают неотступно,
И нет ему часа себе вообразить,
Как былоб тяжело, ему с ней розно жить.
Лиш вам, которыя подвержены сей страсти,
И чувствовали в ней подобны мне напасти!
Коль сносно мне мое страдание терпеть,
Лиш вам одним лиш вам то можно разуметь,
Страдай моя душа и мучься несказанно!
Теките горьких слез потоки непрестанно!
И есть ли мне тоска жизнь горьку прекратит
И смерть потерянно спокойство возвратитъ;
Так знай любезная, что шествуя к покою,
Я мысля о тебе глаза свои закрою.
Не смертью, но тобой, я душу возмущу,
И с именем твоим дух томный испущу.
БЕРНАР ФОНТЕНЕЛЬПредвестницы зари, еще молчали птицы,
В полях покой, не знать горящей колесницы,
Когда встает Эраст и мнит, коль он встает,
Что солнце уж лугам Фетида отдает.
Бежит открыть окно и на небо взирает,
Но светозарных в нем красот не обретает,
Ни бледной светлости сияющей луны.
Едва выходит мать любви из глубины.
Эраст озлобился, во мраке зря зеленость,
И сердится на ночь и на дневную леность.
Как в сумерки стада с лугов сойдут долой,
Ириса, проводив овец своих домой,
Средь рощи говорить с ним нечто обещалась,
И для того та ночь ему длинна казалась.
Вот для чего раскрыт его несонный взор,
Доколь не осветил луч дни высоких гор.
Пошел из шалаша. Титира возглашает.
Эрастову Титир скотину сохраняет
От времени того, как он вздыхати стал:
Когда б скот пас он сам, то б скот его пропал.
«Ты спишь еще, ты спишь, — с досадою вещает, —
Ты спишь, а день уже прекрасный наступает.
Ступай и в дол туда скотину погони!»
Он мнил, гоня его, гнать ночь, желая дни,
А день еще далек и самому быть мнится,
Еще повсюду мрак, но пастуху не спится,
Предолгий солнца бег, как выйдет день из вод,
До вечера себе он ставит в целый год
И тако меряет ток солнечный глазами.
Над сими луч его рождается горами,
Неспешно шествует как в небо, так с небес
И спустится потом за дальний тамо лес.
Какая долгота! Когда того дождется!
Он меряет сей путь, а меря, только рвется.
Скрывается от глаз его ночная тень,
Отходит тишина, пришел желанный день.
Но беспокойство, чем Эраст себя тревожил,
Еще стократнее желанный день умножил.
Нетерпеливыми желаньями его
Во все скучала мысль минуты дни сего,
И, чтобы как-нибудь горячность утолити,
Хотел любезную от мысли удалити.
То в стаде, то в саду что делать начинал.
То стриг овец, то где деревья подчищал.
Всё тщетно; в памяти Ириса непрестанно,
Всё вечер тот в уме и счастье обещанно.
Нет помощи ни в чем, он сердцу власть дает,
Оставив скот и сад, свирель свою берет,
Котора жар его всечасно возглашает.
Он красоту своей любезной воспевает,
Неосторожности любовника в любви!
Он множит только тем паление в крови.
День долог: беспокойств его нельзя исчислить,
Что ж делать? что ему тогда иное мыслить?
Лишь солнце начало спускаться за леса
И стали изменять цвет ясны небеса,
Эраст спешит к леску, спешит в средину рощи,
Мня, что туда придет Ириса прежде нощи.
Страшится; пастуха мысль новая мятет:
«Ну, если, — думает, — Ириса мне солжет!»
Приходит и она. Еще не очень поздно,
Весь страх его прошел, скончалось время грозно.
Пришла и делает еще пред ним притвор,
Пришествия ея незапность кажет взор.
С ней множество любвей в то место собралося:
Известие по всем странам к ним разнеслося,
Что будет сходбище пастушке в роще той.
Одни, подвигнуты приятством, красотой,
Скрываются между кустов и древ сплетенных
Внять речь любовников, толь жарко распаленных.
Другие, крояся, не слыша их речей,
С ветвей их тайну речь внимали из очей.
Тогда любовники без всякия помехи
Тут сладость чувствуют цитерския утехи
И в восхищении в любовных сих местах
Играют нежностью в растаянных сердцах.
Любились тут; простясь, и пуще возлюбились.
Но как они тогда друг с другом разлучились,
Ей мнилось, жар ея излишно речь яснил,
А он мнил, что еще неясно говорил.
Престаньте вы глаза дражайшею прельщаться;
Уже проходит час мне с нею разставаться.
Готовьтеся теперь горчайши слезы лить.
Драгия мысли вас мне должно пременить;
Приходит ваш конец: в нещастливой судьбине
Мне тяжко будеть все, о чем ни мышлю ныне,
Как буду разлучень, на что тогда взгляну,
Я всем тебя я всем драгая вспомяну,
Все будеть предо мной тебя изображати,
И горести мои всечасно умножати.
Увы сурова часть велит сказать прости!
О время! О часы! Возможноль то снести!
Весь полон ею дух, я стражду неисцельно,
Всем чувствием люблю и мучуся смертельно.
О гневная судьба, иль вынь из серца страсть,
Или ее оставь и дай иную часть!
О безполезный гласъ! О тщетное желанье!
О краткия любовь и вечное стенанье!
Нет помощи нигде, прибежища не знать,
На слезы осужден и вечно воздыхать.
На что я ни взгляну печальными глазами,
Все жалко предо мной и все грозит слезами,
Против желания твердятся те часы,
В которыя она вверяла мне красы,
Когда свою любовь вздыхая утверждала,
И нежно утомясь безчетно цаловала,
И к будущей тоске, когда прейдет сей сонъ;
Мне некогда еще умножила мой стон:
Когда ты, мне сказав разстанешся со мною,
И будеш поланень любезною иною,
Я буду по тебе всегда грустить стеня,
А ты ее любя не вспомниш про меня,
И для ради ея против мя все исполнить,
С презорством говоря, когда меня воспомниш.
Презорство ли в уме! Иныя ли любви!
Ты в памяти моей, где, свет мой, ни живи.
Не плачь о том не плачь, чтоб был иною пленен,
Вздыхай что неть с тобой! Не буду я пременен:
Вздыхай. Что мы с тобой лишилися утех,
И в слезы обращен с игранием наш смех,
Вздыхай лишася дум, в которых упражнялись,
И тех дражайших дней в которы мы видались!
Пускай судьбина мне что хочет приключит.
Мя только смерть одна с тобою разлучит,
Грущу: пускай умру, увянув в лутчем цвете;
Коль нет тебя, ни что не надобно на свете.
Но что драгая ты, во что меня ввела!
На что ты, ахъ! меня на что в свой плен брала?
Когда бы я не стал тебе, мой свет, угоден,
Я б жил в спокойствии и был всегда свободен,
А днесь не будет в век минуты мне такой,
В которую б я мог почувствовать покой.
Нещастная любовь! Мучение презлое!
Лютейшая напасть! Оставьте нас в покое;
О гневная судьба! Немилосердый рокъ!
Ахъ! Дайте отдохнуть и преложите срокъ!
Отчаянье, тоска, и нестерпимо бремя,
Отстаньте днесь от нас хотя на мало время!
Хошь на не многи дни, престаньте мучить насъ!
Еще довольно их останется для вас.
Нещастье не грози, разлукою так строго;
Любовникамь одна минута стоит много.
Места свидетели вздыханий, ахъ! моих,
Жилище красоты, где светь очей драгих,
Питал мой алчный взор, где не было печали,
И дни спокойныя в весельи пролетали!
Мне ваших красных рощь, долин приречных гор,
Во веки не забыть. Куда ни вскину взор,
Как ехо вопиет во гласе самом слезном,
Но рощамь о своем Нарциссе прелюбезном,
Так странствуя и я в пустынях и горах,
Не видя ни чево приятнаго в глазах,
Когда я вас лишась стесненным духом вспомню,
Противную страну стенанием наполню.
Брега журчащих струй где склонность я приял,
Где в самый перьвый раз ее поцаловалъ!
Вы будете всяк час в уме моем твердиться,
И в мыслях с током слез всегда чрез город литься.
Лишаюсь милых губ и поцалуев их.
И ахъ! Лишаюся я всех утех моих,
Литаюся увы! Всево единымь словом.
Покроетсяль земля своим ночным покровом,
Иль солнце жаркий луч на небо вознесет,
Мне все твердит одно что уж любезной нетъ;
Места и времена мне будут пременяться,
Но с нею уж нигде мне больше не видаться.
Забава будет вся вздыхание и стон:
И сколько раз она отниметь сладкий сон,
Как узрю то во лжи что в правде мне бывало.
Проснусь и возстеню, что-то уже пропало.
Прости страна и градь где я так щастливь былъ;
И место где ее незапно полюбил,
Простите берега где тайности открылись,
И вы прошедши дни, в которы мы любились.
А ты любезная мя так же не забудь,
И в верности своей подобна мне пребудь!
Воспоминай союз всегда хранимый нами!
Как взглянеш на места омытыя слезами,
В которых я тебя узрю в последний раз,
Где ты упустиш мя на многи дни из глаз,
Вздохни воспомянув как мы с тобой прощались;
С какой болезнию друг с другом разставались.
И к услаждению сей горести моей,
Пусти, пусти хотя две слезки из очей!
И естьли буду мил тебе и по разлуке;
Так помни что и я в такой же стражду муке,
Помоществуй и ты мне бремя то нести!
Прости дражайшая, в последние прости.
Год целый Тирсис был с Ифизою в разлуке,
Год целый он вздыхал, и жил в несносной скуке.
В деревне, жалостно воспоминал стада,
И о любовнице он плакал иногда,
Ифиза у овец своих в лугах осталась,
И помнилось ему, как с ним она прощалась…
Как в щастливыя дни их радости текли,
И как веселости спокойствие влекли.
Ни что их там утех тогда не разрушало,
Что было надобно, все с ними пребывало.
Кончает солнце круг, весна в луга идет
Увеселяет тварь, и обновляет свет.
Сокрылся снег, трава из плена выступает,
Источники журчат, и жавронок вспевает.
Приближилися те дражайшия часы,
Чтоб видеть пастуху пастушкины красы.
К желанной многи дни стенящаго отраде,
Отец опять нарек быть Тирсису при стаде.
Все паство на уме и милый взор очей,
Все мыслит, как опять увидится он с ней.
День щастья настает, и скуку скончевает,
Отходит Тирсис в луг, и к паству поспешает.
Но весь шел день, пришел, зрит ясную луну,
Светило дневное сошло во глубину.
Но ясныя ночи тоя ему начало,
Знакому разсмотреть пустыню не мешало,
Повсюду мечет взор, на все с весельем зрит,
И тропка Тирсиса тут много веселить.
Вот роща, где моя любезная гуляеть,
Вот речка, где она свой образ умываеть.
Под древом тамо с ней я некогда сидел,
С высокой сей горы в долины с ней глядел.
В пещере сей она в полудни отдыхала,
И часто и меня с собой туда зывала,
Где лежа на ея коленях я лежал,
И руки мягкия в руках своих держал.
Сей мыслию свой дух в пустыне он питает,
И сердце нежное надеждой напаяет.
Приходит на конец ко стаду он тому,
Которо от отца поручено ему.
Собаки прежняго хозяина узнали,
И ластяся к нему вокруг его играли.
Исполнилося то хотение ево,
Что быть ему в местах желанья своево,
Но Тирсисова мысль и тут еще мутилась:
Ну естьли, мыслит он, Ифиза отменилась,
И новы радости имея в сей стране,
В неверности своей не помнит обо мне!
Я знаю, что меня она не ненавидит,
Но чая, что уже здесь больше не увидит,
Ахъ! Может быть она другова избрала,
И для того уже мне суетно мила.
С нетерпеливостью узреть ее желаетъ;
Но ночь, к свиданию ево не допускает,
Которая ему заснути не дала;
Ифиза во всю ночь в уме ево была.
Как радостно ево надежда услаждала,
Так тяжко мысль при том сомнением терзала.
Глаза не жмурятся, что делать, востаетъ;
Но солнце на луга из волн морских нейдет.
Как ночи долгота ему ни досаждает,
Оно обычнаго пути не пременяет.
Восходит по горам Аврора на конец,
И гонят пастухи в луга своих овец.
Всех Тирсис зрит, не зрит Ифизы он единой,
Не знает, что ему причесть тому притчиной:
Где делась, говорит Ифиза? Знать взята
Отселе ужь ея в деревню красота!
Мы розных деревень, и жить с ней будем розно.
Почто на паство я пущен опять так позно!
Уже меня весна не станет услаждать,
Везде и завсегда я стану воздыхать.
Коль здесь Ифизы нетъ; уйду в леса дремучи,
Исполню стоном их, слез горьких токи льючи,
Лишен людей с зверьми я тамо буду жить,
И жалобы горам в пустынях приносить.
Но вскоре и он овец препровождает,
Идет последняя, о Тирсисе вздыхаеть.
Когда свою пастух любовницу узрел,
С веселья вымолвить ей снова не умел,
А ей чувствительняй еще та радость стала,
Она увидела, чево не ожидала.
Не вспомнилась она, и плача говорит:
Не в сновиденииль здесь Тирсись предстоитъ?
Я зрю мечтание, и сердцу лицемерю;
Нет, вижу истинну, но ей почти не верю.
Я в яве пред тобой, любовник ей вещал,
И с тою жь верностью, как дух тебе вручал.
Я мышлю, что и я не в суетной надежде:
Таков ли мил теперь тебе, как быль я прежде?
Ифиза говорит: разставшися с тобой,
Я думала, что я разсталася с душой,
Тех мест, где я часы с тобою провождала,
Ни разу без тебя без слез не посещала:
С тоской встречала день. С тоской встречала ночь,
Мысль грустна ни на час не отступала прочь,
В разлучно время я ничем не утешалась,
Цветами никогда с техь дней не украшалась.
И может ли то быть чтоб стал ты меньше мил,
Тебя хоть не было, твой дух со мною жил.
Ты в сердце обитал моем неисходимо,
И было мной лицо твое повсюду зримо;
Но ахъ! Не к щастию, но в горести своей,
В то время я была любовницей твоей.
О радостны часы! О время дарагое!
Я буду жить опять в сладчайшемь здесь покое!
Приди возлюбленный, скончав прелюты дни,
К сим соснам, где с тобой бывали мы одни.
Там речь моя ни кем не будет разрушенна,
Здесь долго не могу я быть уединенна,
Приди ты на вечерь, как прежде приходиль.
Я мню, что ты сих мест еще не позабыл.
Ты много в их имель Ифизина приятства:
Но будеш их иметь и ныне без препятства.
С какою радостью потом сердца их ждут,
Все грусти окончав дражайших тех минутъ!
Одно ли дурно то на свете, что грешно?
И то нехорошо, что глупостью смешно.
Пиит, который нас стихом не утешает, —
Презренный человек, хотя не согрешает,
Но кто от скорби сей нас может исцелить,
Коль нас бесчестие стремится веселить?
Когда б учились мы, исчезли б пухлы оды
И не ломали бы языка переводы.
Невеже никогда нельзя переводить:
Кто хочет поплясать, сперва учись ходить.
Всему положены и счет, и вес, и мера,
Сапожник кажется поменее Гомера;
Сапожник учится, как делать сапоги,
Пирожник учится, как делать пироги;
А повар иногда, коль стряпать он умеет,
Доходу более профессора имеет;
В поэзии ль одной уставы таковы,
Что к ним не надобно ученой головы?
В других познаниях текли бы мысли дружно,
А во поэзии еще и сердце нужно.
В иной науке вкус не стоит ничего,
А во поэзии не можно без него.
Не все к науке сей рожденны человеки:
Расин и Молиер во все ль бывают веки?
Кинольт, Руссо, Вольтер, Депро, Де-Лафонтен —
Плоды ль во естестве обычны всех времен?
И, сколько вестно нам, с начала сама света,
Четыре раза шли драги к Парнасу лета:
Тогда, когда Софокл и Еврипид возник,
Как римский стал Гомер с Овидием велик,
Как после тяжкого поэзии ущерба
Европа слышала и Тасса и Мальгерба,
Как жил Депро и, жив, он бредни осуждал
И против совести Кинольта охуждал.
Не можно превзойти великого пиита,
Но тщетность никогда величием не сыта.
Лукан Виргилия превесити хотел,
Сенека до небес с Икаром возлетел,
«Евгении» ли льзя превесить «Мизантропа»,
И с «Ипермнестрою» сравнительна ль «Меропа»?
Со Мельпоменою вкус Талию сопряг,
Но стал он Талии и Мельпомене враг;
Нельзя ни сей, ни той театром обладати,
Коль должно хохотать и тотчас зарыдати.
Хвалителю сего скажу я: «Это ложь!»
Расинов говорит, француз, совместник то ж:
«Двум разным музам быть нельзя в одном совете».
И говорит Вольтер ко мне в своем ответе:
«Когда трагедии составить силы нет,
А к Талии речей творец не приберет,
Тогда с трагедией комедию мешают
И новостью людей безумно утешают.
И, драматический составя род таков,
Лишенны лошадей, впрягают лошаков».
И сам я игрище всегда возненавижу,
Но я в трагедии комедии не вижу.
Умолкни тот певец, кому несвойствен лад,
Покинь перо, когда его невкусен склад,
И званья малого не преходи границы.
Виргилий должен петь в дни сей императрицы,
Гораций возгласит великие дела:
Екатерина век преславный нам дала.
Восторга нашего пределов мы не знаем:
Трепещет оттоман, уж россы за Дунаем.
Под Бендером огнем покрылся горизонт,
Колеблется земля и стонет Геллеспонт,
Сквозь тучи молния в дыму по сфере блещет,
Там море корабли турецки в воздух мещет,
И кажется с брегов: морски валы горят,
А россы бездну вод во пламень претворят.
Российско воинство везде там ужас сеет,
Там знамя росское, там флаг российский веет.
Подсолнечныя взор империя влечет.
Нева со славою троякою течет, —
На ней прославлен Петр, на ней Екатерина,
На ней достойного она взрастила сына.
Переменится Кремль во новый нам Сион,
И сердцем северна зрим будет Рима он:
И Тверь, и Искорест, я многи грады новы
Ко украшению России уж готовы;
Дом сирых, где река Москва струи лиет,
В веселии своем на небо вопиет:
Сим бедным сиротам была бы смерть судьбиной,
Коль не был бы живот им дан Екатериной.
А ты, Петрополь, стал совсем уж новый град —
Где зрели тину мы, там ныне зрим Евфрат.
Брег невский, каменем твердейшим украшенный
И наводнением уже не устрашенный,
Величье новое показывает нам;
Величье вижу я по всем твоим странам,
Великолепные зрю домы я повсюду,
И вскоре я, каков ты прежде был, забуду.
В десятилетнее ты время превращен,
К Эдему новый путь по югу намощен.
Иду между древес прекрасною долиной
Во украшенный дом самой Екатериной,
Который в месте том взвела Елисавет.
А кто ко храму здесь Исакия идет,
Храм для рождения узрит Петрова пышный:
Изобразится им сей день, повсюду слышный.
Узрит он зрак Петра, где был сожженный храм;
Сей зрак поставила Екатерина там.
Петрополь, возгласи с великой частью света:
Да здравствует она, владея, многи лета.
для представления на Императорском Теятре при торжествовании Тезоименитства ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА по преславной победе, одержанной РОССИЙСКИМЪ ВОЙСКОМЪ
1759 года, августа в 1 день
при Франкфурте.Стихотворство Г. Сумарокова.
Баллет Г. Гильфердинга.
Музыка в первых двух Хорах Г. Раупаха.
Музыка Баллета и Хора при окончании Баллета Г. Старцера.
Теятральныя украшения изобретения Г. Валерияни, и трудов Г. Перезинотти.
Махины Г. Бригонзи и Г. Гильфердинга Махиниста.
В Драмме, Российскаго Теятра придворныя Актеры.
В Баллете, придворныя Танцовщики.
В Хорах, придворныя Певчия.ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА ДРАММЫ.ИСТИННА, Г. Аграфена Дмитревская.
МИНЕРВА, Г. Марья Волкова.
АПОЛЛОНЪ, Г. Иван Дмитревский
НЕПТУНЪ, Г. Григорий Волков.
МАРСЪ, Г. Ѳедор Волков.
ДРУГИЯ БОГИ.
БАЛЛЕТА.
ПОБЕДА.
РОССИЯНЯ и РОССИЯНКИ.
НОВЫЯ ЛАВРЫ
ПРОЛОГЪ.Теятр представляет Санктпетербургския рощи, в которых низшедшия с Олимпа и объятыя облаками боги беседуют, увеселяяся Именем и Благословенною Державою ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА.ИСТИННА держащая имя ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА, МИНЕРВА, АПОЛЛОНЪ, НЕПТУНЪ и другия боги.ХОРЪ РОССИЯНЪ.В радостной своей судьбине,
Ликовствуй Россия ныне;
Щастие твое цвететъ!
Щедрая ЕЛИСАВЕТЪ!
Как тиха ТВОЯ держава;
Так громка безсмертна слава.ИСТИННА.Благополучен ты полночный край теперь;
Россия! царствует в тебе ПЕТРОВА ДЩЕРЬ.
Блаженны вы сея Империи границы,
Благословенны дни сея ИМПЕРАТРИЦЫ;
Подсолнечная вся гремит о НЕЙ,
Со славою ЕЯ, со славою моей.
ЕЛИСАВЕТИНО чтят имя все народы,
Гласит о НЕИ земля, гласят о НЕИ и воды.
Ликуй и радуйся полночная страна,
Что Венценосица Сия тебе дана! МИНЕРВА.Под скипетром Ея Россия процветает,
Под покровительством премудрость возрастает.
Когда я зрю
В науки,
Я радостью горю;
Россия простирает руки
Приемля их,
В сокровищах моих.
Когда я зрю на Войски,
Там вижу действия геройски.
Во ДЩЕРИ ПЕТРЪ СВОЕЙ опять на трон возшел.
В ЕЛИСАВЕТЕ все дела СВОИ нашел,
И с россами пребыть он вечно предвещает:
Исполнится, что ПЕТРЪ ВЕЛИКИЙ обещает.АПОЛЛОНЪ.Я зрю в России Геликон:
Разорвалися в ней державши разум узы,
И обитают музы,
Не зря Словесному учению препон.
Потоки Ипокрены,
С твоей, Нева, мешаяся волной,
Текут Полночною страной!
И орошают днесь твои Петрополь стены!
Не тем уж местом ты Петрополь ныне зримъ;
Где прежде жили Фины:
На сих брегах поставлен древний Рим,
И древния Аѳины.
Тут
Словесныя науки днесь цветут.
О ПЕТРЪ! о ТЫ ЕЛИСАВЕТА!
Пребудут ВАШИ в век на свете имена.
В коротки времена,
Вы то исполнили ко удивленью света.НЕПТУНЪ.На грозных вижу вдруг валах
Российския народы,
Пренебрегающи морской пучины страх,
Ревущи воды,
И бурный ветр,
Отважно бездну роя.
О ДЩЕРЬ Великаго Героя!
И ТЫ ВЕЛИКИЙ ПЕТРЪ!
ВЫ выше нежель человеки!
Я вижу ВАМИ то, чего не зрел во веки.
(Слышны трубы и литавры, и приходит Марс.)МАРСЪ.Россия я тебе известие принес,
Что милостию ты небес
И храбрым воинством врагов своих разшибла,
И вся надежда их погибла.
Внимайте жители сие брегов Невы!
И вы,
О боги,
Сделавшия здесь из облаков чертоги!
Когда настал лиш час оставить Солнцу Понт,
Предвестница его взошла на горизонт,
Долины осветила,
И горы озлатила:
Противной силы вождь открылся на коне,
И многочисленны за них идущи войски:
В Российском воинстве зажглись сердца геройски.
То к правой шествовал, то к левой он стране:
Он вдруг на сем крыле, он вдруг на том являлся,
Куда воинское искуство там вело,
Смотрел, которое объять ему крыло,
И нападение соделать устремлялся:
Напал на левое и начался пожар.
Тогда в свирепстве яром
Удар
Гоним ударом,
В российския полки летят,
Из прешироких недр селитрой распаленных,
Из медных челюстей огнями раскаленных,
Гремит ужасный гром и молнии блестят,
И вскоре,
По том,
Умножился сей гром:
Простерлось Огненное море,
Из мелкаго ружья,
Со всех сторон лия.
Россиян левое крыло в огне стояло,
Из грозных облаков их смертныий дождь кропил,
И пламя на него от трех сторон зияло.
Бойницы взяты две, полк целый отступил.
Твой враг тогда победою ласкался,
И к месту одному всем войском примыкался.
Российско войско все стремилося к тому,
Чтоб дать отпор ему:
Где больше был огонь, туда они метнулись,
И неподвижными среди огня остались,
Начальники Российской силы там,
И полководец сам,
Отважности своей ни чем не умеряли,
И войско ободряли,
Чтоб жизнь они теряли,
Не думая о ней,
И в час толь нужный сей,
Явили мужество России всей,
И САМОДЕРЖИЦЕ своей,
И показали то перед очами света.,
Что робости ни что не может им нанест,
Что только в мыслях их, ЕЛИСАВЕТА,
Отечество и честь.
Сквозь дым и пыль и ветер возмущенный,
Сквозь воздух возмущенный,
Я зрел на облаках
Победу, и весы в ея руках,
И оба были равны.
Пришли минуты главны,
В которы брань решить,
И дело совершить,
В которы Россы все как тигры разъяренны,
Лиш быть могли своей победой усмиренны,
Когда в Петрополе стояла во слезах
Порфирородная ДЕВИЦА,
ВЕЛИКАЯ ИМПЕРАТРИЦА,
И вспоможения искала в небесах.
Исполнила надежда ЕЙ обеты,
Я вдруг Победу зрел,
Со Именем ЕЛИСАВЕТЫ,
И крылья простирал Российский там орелъ;
Противны вои задрожали
И побежали.
Разсыпалися все на разныя пути,
И тщилися одно спасение найти.
Собрать и удержать их вождь полки старался.
Но в сей он суетно надсжде простирался.
Бегут
И жизнь одну брегут,
Едва надеяся, что Россов удалятся:
Знамена их валятся,
И победителям в удел,
Ко украшению их дел,
Знамена в руки предаются,
Огромны пушки остаются,
И брани следует конец.
Россия приими Лавровой ты венец.
Пойдем безсмертныя на Гору мы священну,
Ссй день торжествовать,
А вы имея мысль о Россы восхищенну,
Начните радостно победу воспевать.
(Марс восходит на место, где сидят боги, и садится с ними.)——ХОРЪ РОССИЯНЪ.Ты Россия утешайся,
Видя толь достойных чад,
И победой украшайся! *Веселися ты сей град,
С полуночными странами;
Враг повержен сильно нами! Во время пения облака закрывают богов, а по том расходятся и открывают храм славы. В храме видима седящая Победа с лавровою ветвию и Россияне собравшиеся торжествовать день сей. Начинается ими балет. Россияне окружают Победу. По том слышно необыкновенное согласие Музыки. Является Российский на воздухе Орел. Россиянин приемлет пламенник. И к себе других Россиян созывает воспалити благоухание. Нисходит огнь с небеси, и предваряет предприятие их. Орел ниспускается и из рукь победы приемлет Лавр. Баллет продолжается.——При окончании баллета, ХОРЪ РОССИЯНЪ.САМОДЕРЖИЦА народа!
Для того ТЕБЕ природа
Бытие дала,
И на Трон судьбина возвела,
Что бы ТЫ творила славныя дела.