Спокойства просит от небес
Застиженный в Каспийском море,
Коль скоро ни луны, ни звезд
За тучами не зрит, и вскоре
Ждет корабельщик бед от бурь;
Спокойства просит Перс пужливый,
Турк гордый, Росс властолюбивый
И в ризе шелковой Манжур.
Покою, мой Капнист! покою,
Которого нельзя купить
Казной серебряной, златою,
И багряницей заменить.
Сокровищми всея вселенной
Не может от души смятенной
И самый царь отгнать забот,
Толпящихся вокруг ворот.
Счастлив тот, у кого на стол,
Хоть не роскошный, но опрятный,
Родительские хлеб и соль
Поставлены, и сон приятный
Когда не отнят у кого
Ни страхом, ни стяжаньем подлым:
Кто малым может быть довольным,
Богаче Креза самого.
Так для чего ж в толь краткой жизни
Метаться нам туды, сюды,
В другия земли из отчизны
Скакать от скук или беды
И чуждым солнцем согреваться?
От пепелища удаляться,
От родины своей кто мнит,
Тот самого себя бежит.
Заботы наши и беды
Везде последуют за нами,
На кораблях чрез волны, льды
И конницы за тороками;
Быстрей оленей и погод,
Стадами облаки женущих,
Летят оне и всюду сущих
Терзают человеков род.
О! будь судьбе твоей послушным,
Престань о будущем вздыхать;
Веселым нравом, равнодушным
Умей и горесть услаждать.
Довольным быть, неприхотливым,
Сие то есть, что быть счастливым;
А совершенных благ в сей век
Вкушать не может человек.
Век Задунайского увял,
Достойный в памяти остаться;
Рымникского печален стал!
Сей муж, рожденный прославляться,
Проводит ныне мрачны дни:
Чего ж не приключится с нами?
Что мне предписано судьбами,
Тебе откажут в том они.
Когда в Обуховке стремятся
Твоей стада, блея, на луг,
С зеленого холма глядятся
В текущий сткляный Псел вокруг;
Когда волы и кобылицы,
Четвероместной колесницы
Твоей краса и честь плугов,
Блестят, и сад твой — тьмой плодов;
Когда тебя в темнозелену,
Подругу в пурпурову шаль
Твою я вижу облеченну,
И прочь бежит от вас печаль;
Как вкруг вас радости и смехи,
Невинны сельския утехи,
И хоры дев поют весну;
То скука вас не шлет ко сну.
А мне Петрополь населять
Когда велит судьба с Миленой,
К отраде дом дала и сад
Сей жизни скучной, развлеченной,
И некую поэта тень,
Да правду возглашу святую:
Умей презреть и ты златую,
Злословну, площадную чернь.
1797
Со ужасом дела вселенная внимает,
Как падшу Грецию Минерва поднимает.
Не может скрыться враг в пустынях и горах —
Победа на земли, победа на морях!
Дрожит дунайский брег, трепещут Дарданеллы,
Колеблется Восток и южные пределы.
Везде твои орлы, монархиня, парят;
Везде твой гром гремит и молнии горят;
Отвсюду Божий внук, бич царств земных, темнеет,
Отвсюду Мустафа в серале цепенеет:
В начале счастливых, торжественных судьбин,
Голицын, утеснив, поверг тебе Хотин;
С стремленьем сильный вихрь во след его пустился;
Румянцов, как перун, по Туркам разразился;
Как древле Юпитер гигантов поразил,
Так под Кагулом он визиря разгромил.
Упадши гордыя пред Паниным Бендеры
Сомнительны векам оставили примеры:
Быть должен Геркулес, чтоб стрясть толь твердый град,
Который защищал всей злобой злобный ад.
Что сделать грозные возмогут элементы?
Российским флотом вмиг флот Агарянов стертый
Исчезнул при Чесме и свету показал,
Что влагой и огнем Орлов повелевал!
Вступил лишь в Херсонес, пошел лишь Долгоруков,
Единой славою его гремящих звуков
Отверзлась Перекопь, пришел в подданство Крым,
И веки что творят, то летом он одним.
Екатерине, знать, положено судьбами,
Чтоб не стенал Босфор Магмета пред рабами!
Гряди, гряди, ο рок! — и Орлею рукой
Восстань, Палеолог, поверженный Луной!
Перунами Зевес гигантов поражал,
В визирской гибели ему он подражал (1779).
И падши гордыя пред Паниным Бендеры.
Быть должен Геркулес вреи сломить тех врат,
Что ужасом смертей не город был, но ад.
Соделать грозные что могут элементы?
В Чесме турецкий флот, российским флотом стертый,
Исчезнул и то вмиг единый показал.
От славы от одной гремящих его звуков
Низринулась Кафа, пришел в подданство Крым.
Что веком делают, то летом он одним.
Екатерине то положено судьбами,
Босфор чтоб не стенал Магмета под рабами.
Гряди ты, новый год, и Орлею рукой.
Великий Иоанн, твой сродник и пример,
Что Россов превознес и злых Агарян стер.
(Соч. Лом., изд. Смирд., т. И, стр. 317).
Разсекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю Новый Год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
На встречу божеству сему.
Гряди, сын вечности прекрасный!
Гряди, часов и дней отец!
Зовет счастливый и несчастный:
Подай желаниям венец!
И самого среди блаженства
Желаем блага совершенства
И недовольны мы судьбой.
Еще вельможа возвышаться,
Еще сильнее хочет быть;
Богач — богатством осыпаться
И горы злата накопить;
Герой бессмертной жаждет славы,
Корысти — льстец, Лукулл — забавы,
И счастия — игрок в игре.
Мое желание: предаться
Всевышнего во всем судьбе,
За счастьем в свете не гоняться,
Искать его в самом себе.
Меня здоровье, совесть права,
Достаток нужный, добра слава
Творят счастливее царей.
А если милой и приятной
Любим Пленирой я моей
И в светской жизни коловратной
Имею искренних друзей,
Живу с моим соседом в мире,
Умею петь, играть на лире:
То кто счастливее меня?
От должностей в часы свободны
Пою моих я радость дней;
Пою Творцу хвалы духовны,
И добрых я пою царей.
Приятней гласы становятся
И слезы нежности катятся,
Как Россов матерь я пою.
Петры и Генрихи и Титы
В народных век живут сердцах;
Екатерины не забыты
Пребудут в тысяще веках.
Уже я вижу монументы,
Которых свергнуть элементы
И время не имеют сил.
Пришел на землю Новый Год (1781).
Мольбы и плески восшумели,
Тимпаны, громы возгремели.
И дай желаниям венец!
Среди текущих рек блаженства
Мы благ желаем совершенства.
Безсмертной воин жаждет славы.
Леандр Фортуны при игре
Здоровье, хлеб и совесть права,
Одежда, сон и добра слава
Меня равняют с королем.
А если милой и прекрасной.
И в здешней жизни, пышной, страстной.
Живу с моим соседством в мире.
Кто есть счастливее меня (1780 и 1783).
От должности в часы свободны (1780, 1783 и 1798).
Нежнее гласы становятся (1780).
Петры, Траяны, Генрих, Титы.
«Престаньте здесь шуметь вы, резвые Зефиры,
И не тревожьте прах любезныя Плениры».
С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал.
Вся природа содрогала
От лихого старика;
Землю в камень претворяла
Хладная его рука;
Убегали звери в норы,
Рыбы крылись в глубинах,
Петь не смели птичек хоры,
Пчелы прятались в дуплах;
Засыпали нимфы с скуки
Средь пещер и камышей,
Согревать сатиры руки
Собирались вкруг огней.
В это время, столь холодно,
Как Борей был разярен,
Отроча порфирородно
В царстве Северном рожден.
Родился — и в ту минуту
Перестал реветь Борей;
Он дохнул — и зиму люту
Удалил Зефир с полей;
Он воззрел — и солнце красно
Обратилося к весне;
Он вскричал — и лир согласно
Звук разнесся в сей стране;
Он простер лишь детски руки —
Уж порфиру в руки брал;
Раздались Громовы звуки,
И весь Север воссиял.
Я увидел в восхищеньи
Растворен судеб чертог;
Я подумал в изумленьи:
Знать, родился некий бог.
Гении к нему слетели
В светлом облаке с небес;
Каждый гений к колыбели
Дар рожденному принес:
Тот принес ему гром в руки
Для предбудущих побед;
Тот художества, науки,
Украшающие свет;
Тот обилие, богатство,
Тот сияние порфир;
Тот утехи и приятство,
Тот спокойствие и мир;
Тот принес ему телесну,
Тот душевну красоту;
Прозорливость тот небесну,
Разум, духа высоту.
Словом, все ему блаженствы
И таланты подаря,
Все влияли совершенствы,
Составляющи царя;
Но последний, добродетель
Зарождаючи в нем, рек:
Будь страстей твоих владетель,
Будь на троне человек!
Все крылами восплескали,
Каждый гений восклицал:
Се божественный, вещали,
Дар младенцу он избрал!
Дар, всему полезный миру!
Дар, добротам всем венец!
Кто приемлет с ним порфиру,
Будет подданным отец!
Будет, — и Судьбы гласили, —
Он монархам образец!
Лес и горы повторили:
Утешением сердец!
Сим Россия восхищенна
Токи слезны пролила,
На колени преклоненна,
В руки отрока взяла;
Восприяв его, лобзает
В перси, очи и уста;
В нем геройство возрастает,
Возрастает красота.
Все его уж любят страстно,
Всех сердца уж он возжег:
Возрастай, дитя прекрасно!
Возрастай, наш полубог!
Возрастай, уподобляясь
Ты родителям во всем;
С их ты матерью равняясь,
Соравняйся с божеством.
1779
Двенадцать почти лет, дражайший мой супруг,
Как страстным пламенем к тебе возжжен мой дух, —
Двенадцать почти лет, как я тобой плененна.
И всякий день и час в тебя я вновь влюбленна;
Ho что я говорю — двенадцать только лет?
Hе с самых ли тех пор, как я узнала свет,
Hе с самых ли пелен, со дня как я родилась,
В супруги я тебе судьбой определилась?
Конечно, это так! Едва я стала жить,
Уж мне назначено тебя было любить;
Лишь чувства нежныя развертываться стали,
Желания мои лишь счастия взалкали,
Уж некий тайный глас в груди моей вещал,
Любовником тебя, супругом называл!
Hе знала я тебя, но я тебя искала;
Hе зрела я тебя, но зреть тебя желала.
Вообразя красы вселенныя мечтой,
Творила из красот я милый образ твой
И, будучи всегда уж оным наполненна,
Hе ведавши тебя, была в тебя влюбленна.
Средь пышностей двора, среди его богатств,
Средь прелестей его, среди его приятств,
Средь множества мущин прекрасных, знаменитных,
Цветущих младостью, умами отменитых,
При счастьи моего и знатности отца,
Блистаючи везде и побеждаючи сердца,
При случаях, как все, мне все любовь вдыхало,
Душе моей тебя, тебя не доставало.
Никто не силен был то сердце победить,
Которое тебя готовилось любить.
Ни чьи достоинства, к пленению удобны,
С супругом мысленным мне не были подобны.
Предстал лишь только ты, — как некий сильный бог,
Единым взглядом мне ты чувства все возжог!
Супруга моего, которого искала,
В речах твоих, в чертах, в поступках я узнала,
И сердце нежное сказало : «это он!»
Рассудок не велел приять любви закон:
Hе воспротивилась всесильной я судьбине.
Ты руку мою взял, ты любишь мя доныне!
О, коль я счастлива, любезный мой, тобой!
Завиден всем женам, я мышлю, жребий мой!
К тебе единому любовию возжженна,
К единому тебе всем чувством прилепленна,
В улыбке, в радости, в восторгах, вне себя,
Hе насыщаючись смотреньем на тебя,
Я мышлю иногда, возле тебя седяща,
Весь разум мой к тебе, всю душу устремяща:
Ах! еслиб не было угодно то судьбе,
Чтоб сопряженной быть на вечность мне тебе;
Когда бы счастие тебя не украшало
И блеску титлами тебе не приобщало;
Когда бы в участи ты самой низкой был,
В непроницательном когда б ты мраке жил,
А я бы, зрев тебя, твое бы сердце знала,
К другому б, не к тебе, любовию сгарала,
Hе знала б истинных достоинств оценить,
Hе добродетель бы должна была любить, —
Какого б счастия на свете я лишилась!
В порочной пышности презренна б находилась!
А ты, всех благ моих и радостей творец,
Супруг дражайший мой, любовник, друг, отец…
О! соберитесь все вы, имена священны:
В одно название вы мной совокупленны,
Да страсти я моей, любви моей равно,
Из всех ему имян соделаю одно:
Любезный мой супруг! … ты знаешь то конечно
Как любят матери детей своих сердечно;
Чего ж в сей новый год я пожелаю им?
Да могут следовать ввек по стезям твоим!
Какого блага им хощу, да наградятся?
Лишь в добродетели умеют пусть влюбляться.
В седой коль старости в них выше человек:
Укрась еще ты свой, укрась ты ими век!
1780
Благополучнее мы будем,
Коль не дерзнем в стремленье волн,
Ни в вихрь, робея, не принудим
Близ берега держать наш челн.
Завиден тот лишь состояньем,
Кто среднею стезей идет,
Ни благ не восхищен мечтаньем,
Ни тьмой не ужасаем бед;
Умерен в хижине, чертоге,
Равен в покое и тревоге.
Собрать не алчет миллионов,
Не скалится на жирный стол;
Не требует ничьих поклонов
И не лощит ничей сам пол;
Не вьется в душу к царску другу,
Не ловит таинств и не льстит;
Готов на труд и на услугу,
И добродетель токмо чтит.
Хотя и царь его ласкает,
Он носа вверх не поднимает.
Он видит, что и дубы мшисты
Кряхтят, падут с вершины гор,
Перун дробит бугры кремнисты
И пожигает влажный бор.
Он видит: с белыми горами
Вверх скачут с шумом корабли;
Ревут и черными волнами
Внутрь погребаются земли;
Он видит — и судьбе послушен,
В пременах света равнодушен.
Он видит — и, душой мужаясь,
В несчастии надежды полн;
Под счастьем же, не утомляясь,
В беспечный не вдается сон;
Себя и ближнего покоя,
Чтит Бога, веру и царей;
Царств метафизикой не строя,
Смеется, зря на пузырей,
Летящих флотом к небу с грузом,
И вольным быть не мнит французом.
Он ведает: доколе страсти
Волнуются в людских сердцах,
Нет вольности, нет равной части
Царю в венце, рабу в цепях;
Несет свое всяк в свете бремя,
Других всяк жертва и тиран,
Течет в свое природа стремя;
А сей закон коль ввек ей дан,
Коль ввек мы под страстьми стенаем,
Каких же дней златых желаем?
Всяк долгу раб. Я не мечтаю
На воздухе о городах;
Всем счастливых путей желаю
К фортуне по льду на коньках.
Пускай Язон с Колхиды древней
Златое сбрил себе руно,
Крез завладел чужой деревней,
Марс откуп взял, — мне все равно,
Я не завидлив на богатство
И царских сумм на святотатство.
Когда судьба качает в люльке,
Благословляю часть мою;
Нет дел — играю на бирюльке,
Средь муз с Горацием пою;
Но если б царь где добрый, редкой
Велел мне грамотки писать,
Я б душу не вертел рулеткой,
А стал бы пнем — и стал читать
Равно о людях, о болванах,
О добродетелях в карманах.
А ежели б когда и скушно
Меня изволил он принять,
Любя его, я равнодушно
И горесть стал бы ощущать,
И шел к нему опять со вздором
Суда и милости просить.
Равно когда б и светлым взором
Со мной он вздумал пошутить
И у меня просить прощенья, —
Не заплясал бы с восхищенья.
Но с рассужденьем удивлялся
Великодушию его,
Не вдруг на похвалы пускался;
А в жаре сердца моего
Воспел его бы без притворства,
И в сказочке сказал подчас:
«Ты громок браньми — для потомства,
Ты мил щедротами — для нас,
Но славы и любви содетель
Тебе твоя лишь добродетель».
Смотри и всяк, хотя б чрез шашни
Фортуны стал кто впереди,
Не сплошь спускай златых змей с башни
И, глядя в небо, не пади;
Держися лучше середины
И ближнему добро твори;
На завтра крепостей с судьбины
Бессильны сами взять цари.
Есть время — сей, — оно превратно;
Прошедше не придет обратно.
Хоть чья душа честна, любезна,
Хоть бескорыстен кто, умен;
Но коль умеренность полезна
И тем, кто славою пленен!
Умей быть без обиды скромен,
Осанист, тверд, но не гордец;
Решим без скорости, спокоен,
Без хитрости ловец сердец;
Вздув в ясном паруса лазуре,
Умей их не сронить и в буре.
1792