Слепой судьбе противореча,
Горит надеждами восток,
И праздник радостного веча,
Великий праздник, недалёк.
Он куплен кровью наших братий,
Слезами матерей омыт,
И вопль враждующих проклятий
Его победы не смутит.
Перехитрив мою судьбу,
Уже и тем я был доволен,
Что весел был, когда был болен,
Что весел буду и в гробу.
Перехитрив мою судьбу,
Я светлый день печалью встретил,
И самый ясный день отметил
Морщиной резкою на лбу.
Ну, что же, злись, моя судьба!
Что хочешь, всё со мною делай.
Ты не найдёшь в природе целой
Такого кроткого раба.
Ну, что же, злись, моя судьба!
Беснуйся на моё терпенье.
Готовь жестокое мне мщенье,
Как непокорная раба.
К утехам равнодушен,
В толпе смирен и тих,
Судьбе я все послушен
В скитаниях моих,
И, если ворон черный
Пророчит мне беду,
Предвестию покорный
Я злым путем иду,
И, если злобным взором
Весь день мой омрачен,
Иль вражьим наговором
Мой след заворожен,
Не смею, не умею
Беду разворожить
Веселым быть не смею,
Не смею не тужить.
Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.
За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.
Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою,
Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака темного бежали.
Не хочет судьба мне дарить
Любовных тревог и волнений;
Она не даёт мне испить
Из кубка живых наслаждений.
И грёзу я плотью облёк,
И дал ей любовные речи,
Надел ей на кудри венок,
Прозрачное платье на плечи,
И в сумраке летних ночей
На зов мой она появлялась
И, сбросив одежду с плечей,
Ласкаясь, ко мне прижималась.
Когда же разрежут восток
Лучи восходящего солнца,
И, встретив их яркий поток,
Зардеются стёкла оконца,
Она становилась бледна,
Печально меня целовала,
И в узком просвете окна
В сияньи небес исчезала.
Ветер в трубе
Воет о чьей-то судьбе, —
Жалобно стонет,
Словно кого-то хоронит.
«Бедные дети в лесу!
Кто им укажет дорогу?
Жалобный плач понесу
Тихо к родному порогу,
Ставнями стукну слегка,
Сам под окошком завою, —
Только немая тоска
К ним заберётся со мною.
Им непонятен мой зов.
Дети, обнявшись, заплачут.
Очи голодных волков
Между дерев замаячут».
Ветер в трубе
Плачет о чьей-то судьбе, —
Жалобно стонет,
Словно кого-то хоронит.
Судьба была неумолима,
Но знаю я, вина — моя.
Пройдите с отвращеньем мимо,
И это горе вызвал я.Я знал святое превосходство
Первоначальной чистоты,
Но в жизни воплотил уродство
Моей отравленной мечты.Когда откликнулись впервые
Друг другу птичьи голоса,
Когда на сказки заревые
Смеялась первая роса, Когда от счастья задрожала
Еще невинная змея,
Вложил отравленное жало
В лобзанья уст змеиных я.Я был один во всей природе,
Кто захотел тоски и зла,
Кто позавидовал свободе,
Обнявшей детские тела.Один, жестокий и надменный,
На мир невзгоды я навлек.
Несовершенства всей вселенной
В веках лишь только мне упрек.
Одно моё спасение
В больной моей судьбе —
Господне попечение
О суетном рабе.
Он голову склонённую
Огнём грозы обвил,
И плоть изнеможённую
Бессильем поразил.
Он сжёг мои желания
Пылающим огнём,
И сплёл мои страдания
Терзающим венцом.
Молитвою усердною
Душа моя горит.
Рукою милосердною
Господь меня хранит.
Ведёт меня медлительно
Он верною тропой.
Тоска моя томительна,
Молчанье надо мной.
Иду в Отцовы дальные,
Блаженные края,
И дни мои печальные
Благословляю я.
Одно моё спасение
В больной моей судьбе —
Господне попечение
О суетном рабе.
Судьба безжалостная лепит
Земные суетные сны,
Зарю надежд, желаний лепет,
Очарования весны,
Цветы, и песни, и лобзанья, —
Всё, чем земная жизнь мила, —
Чтоб кинуть в пламя умиранья
Людей, и вещи, и дела.
Зачем же блещет перед нами
Ничтожной жизни красота,
Недостижимыми струями
Маня молящие уста?
Безумен ропот мой надменный, —
Мне тайный голос говорит,
Что в красоте, земной и тленной,
Высокий символ нам открыт.
И вот над мутным колыханьем
Порабощенной суеты
Встаёт могучим обаяньем
Святыня новой красоты.
Освобожденья призрак дальний
Горит над девственным челом,
И час творенья, час печальный
Сияет кротким торжеством,
Врачует сердцу злые раны,
Покровы Майи зыблет он,
И близкой тишиной Нирваны
Колеблет жизни мрачный сон.
Я испытал превратности судеб,
Я видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто меня теперь не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, —
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» — меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны
И, вообще, мои грехи,
Апостол Петр, многообразны.
Но я — поэт.» — И улыбнется он,
И разорвет стихов рукописанье.
И смело в рай войду, прощен,
Внимать святое ликованье.
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейших серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольется благовонным дымом.