Человек,
Укрощающий молнии,
Каждое утро смотрящий буре в глаза,
Очень скверно играет на скрипке.
Человек,
Который под пыткой
Улыбался зло и презрительно,
Улыбается нежно ребенку.
Человек,
Рубающий уголь,
На пластах крутого падения,
Любит пить жигулевское пиво.
Человек,
Для спасения многих
Дважды себя заражавший холерой,
Рассказывает анекдоты.
Человечек,
Который скверно играет на скрипке,
Улыбается нежно ребенку,
Любит пить жигулевское пиво
И рассказывать анекдоты,
Размышляет:
Как я похож
На укротителя молний,
На того, кто молчал под пыткой,
На шахтера и микробиолога.
Впрочем, я даже больше их —
Я собрал в себе их черты и приметы.
Люди добрые! Что нам делать
С нашей вечною добротою?
Мы наивны и мягкосерды,
Откровенны и простодушны.
А мерзавцы и негодяи
Видят в этом лишь нашу слабость.
Верно: если душа открыта,
То в нее очень просто плюнуть.
Неужели так будет вечно?
Неужели светлому миру
Не избавиться от негодяйства?
Люди добрые! Что нам делать?
Я вас к подлости не призываю,
Но зову на помощь суровость:
Доброта — лишь только для добрых,
Чистота — лишь только для чистых,
Прямота — для прямых и честных.
А для подлых — ненависть наша:
Надо их же собственной грязью
Беспощадно забить им глотки.
Во второй половине двадцатого века
Вырастает заметно цена человека.
И особенно ценятся мертвые люди.
Вспоминают о каждом из них, как о чуде.
Это правда, что были они чудесами,
Только, к счастью, об этом не ведали сами.
Но живые в цене повышаются тоже,
Это знают —
Особенно кто помоложе.
Дескать, я человек —
Наивысшая ценность.
Но, прошу извинения за откровенность,
В лисах ценится хвост,
В свиньях — шкура и сало,
И в пчеле почитается мед, а не жало.
Человеку другие положены мерки,
Целый мир называет его на поверке.
И цена человека —
Неточный критерий,
Познаваемый только ценою потери.
Велика ли заслуга —
Родиться двуногим,
Жить в квартире с удобствами,
А не в берлоге?
Видеть мир, объясняться при помощи речи,
Вилкой с ножиком действовать по-человечьи? Тех, кто ценит себя, я не очень ругаю,
Но поймите — цена человека другая!
Ветер мира колышет знамёна побед,
Обагрённые кровью знамёна.
Озарил миру путь нашей родины свет,
Мы на страже стоим непреклонно.Наши нивы цветут, —
Мы отстояли весну.
Наши силы растут, —
Мир победит войну.Мы сильны! Берегись, поджигатель войны,
Не забудь, чем кончаются войны!
С нами люди простые из каждой страны,
Мы в грядущее смотрим спокойно.Чтоб свободно и радостно жил человек,
Укрепляем мы нашу отчизну.
Люди к счастью придут, потому что в наш век
Все дороги ведут к коммунизму.Наши нивы цветут, —
Мы отстояли весну.
Наши силы растут, —
Мир победит войну.
А мы случайно повстречались,
Мой самый главный человек.
Благословляю ту случайность
И благодарен ей навек.
Представить страшно мне теперь,
Что я не ту открыл бы дверь,
Другой бы улицей прошёл,
Тебя не встретил, не нашёл.
И это, кажется, не тайна,
Что люди с болью и мечтой
Всегда встречаются случайно,
На равных, — грешник и святой.
Любовь и нежность излучая,
Храню тревогу про запас,
Чтоб никогда уже случайность
Не разлучила в жизни нас.
Представить страшно мне теперь,
Что я не ту открыл бы дверь,
Другой бы улицей прошёл,
Тебя не встретил, не нашёл.
Температура крови — тридцать семь
По Цельсию у ночи колдовской,
А днем пылающих деревьев сень
Не оградит от влажности морской.Все вверх ползет безжалостная ртуть:
Вот сорок, сорок два и сорок пять…
Соленый этот кипяток вдохнуть —
Как будто самого себя распять.Шары жары катит в меня Бомбей,
И пот стекает струйками со щек.
Сейчас взмолюсь я: только не убей,
Мне дочку надо вырастить еще.Но не услышит зной моей мольбы,
Не установит для меня лимит.
Печатью солнца выжигая лбы,
Он поровну, всех поровну клеймит.А эти боги с лицами людей,
И эти люди с лицами богов
Живут, благословляя свой удел,
На жарких землях пятьдесят веков.И три недели жалкие мои,
Мой испытательный короткий срок,
Твердят: о снисхожденье не моли,
Узнай, пойми и полюби Восток.
Еще когда мы были юными…
Точнее, с самой колыбели,
О людях мы светлее думали,
Чем есть они на самом деле.
Мы подрастали в детском садике,
Был каждый грамм пшена сосчитан.
Уже тогда красавцы всадники
Нас взяли под свою защиту.
Мы никому не разрешили бы
Упомянуть — хоть в кратком слове —
О том, что их шинели вшивые
И сабли в ржавых пятнах крови.
Благоговенье это детское
Мы пронесли сквозь бури века,
Влюбленные во все советское
И верящие в человека.
Вы скажете: а где же критика,
А где мученья и сомненья?
У атакующих спросите-ка
За пять минут до наступленья.
Нет, для сочувствия умильного
Своих устоев не нарушу:
В большом походе — право сильного —
Боль не выпячивать наружу.
Пусть слабые пугливо мечутся,
В потемках тычутся без цели,
С мечтою нашей человечеству
Светлее жить — на самом деле.
Это привычно и очень просто —
Быть человеком среднего роста.
Мы не гиганты, да и не гномы,
Метра не два, но и не полтора,
Обычные люди — будем знакомы, -
Давно записали наш рост доктора.
Зато поколением, вслед за нами
Идущим, любуется вся земля:
Возвышается девушка, словно знамя,
И парни строятся, как тополя.
Великаны русские всё заметней,
Горды осанкой, в плечах широки,
Так что уже шестнадцатилетним
Тесны отцовские пиджаки.
А знаете ль вы, что в Союзе Советском,
К цифрам Госплана весомым довеском,
Согласно антропометрическим данным,
На три сантиметра вырос народ?
И пусть вам в стихах не покажется странным
Столь прозаический оборот,
Я славлю эти три сантиметра,
Как дни, приближающие к весне,
Они наращивались незаметно,
Подобно цветам, а может, во сне.
Путь к ним — это наши сутулые ночи,
Затем пригибали мы юность свою,
Чтобы собрать миллион одиночеств
В общую силу, в одну семью.
Когда бухенвальдская гильотина
Рубила головы, даже она
Не укротила, не укоротила
Росток человеческого зерна.
Ученые пусть диссертации пишут,
А мне сантименты, читатель, прости.
Не надо горбиться! Голову выше!
Давайте, товарищи, будем расти!