«Добрый Санчо, нет тебя на свете,
Да и я давно уж только тень,
Только книга с полки в кабинете,
Вымысел ламанчских деревень.В кирпичах лежат мои палаты,
Заросли кустами бузины,
На чердак заброшен шлем помятый,
Сломан меч и книги сожжены.Виноградников засохли корни,
Герб мой — посмеяние вельмож,
Россинант — добыча живодерни:
Косточек — и тех не соберешь.Все же, Санчо, наши беды, муки
Не прошли, не сгинули во тьме, —
Ведь о нас мечтатель однорукий
День и ночь писал в своей тюрьме.Знал он, что мы станем достояньем
Всех, в ком живы честные сердца,
Обошедшим целый мир преданьем,
Сказкой, не имеющей конца.Нас уж нет. Но есть еще на свете
Мельницы, разбойники и львы,
Деспоты, расставившие сети,
Бредни сарацинской головы.Есть леса насилья и обмана,
Чащи ядовитого репья…
Жаль, что я сражен был слишком рано
И в бою не доломал копья! Все ж мы, Санчо, жили не напрасно,
Совершали подвиги не зря.
Над землей, сто тысяч лет несчастной,
Свежая прорежется заря.Пусть гиены воют, злятся кобры, —
Сгинет нечисть, новый день придет!
Это говорит Алонзо Добрый,
Спутник твой, безумец Дон-Кихот».
Мне не спится. На Неве смятенье,
Медь волны и рваная заря.
Мне не спится — это наводненье,
Это грохот пушек, вой завода
И такая, как тогда, погода:
Двадцать пятый вечер октября.Знаю, завтра толпы и знамена,
Ровный марш, взметающий сердца,
В песне — за колонною колонна…
Гордый день! Но, глядя в очи году,
Я хочу октябрьскую погоду
Провести сквозь песню до конца! Было так: Нева, как зверь, стонала,
Серые ломая гребешки,
Колыхались барки у причала,
И царапал стынущие щеки
Острый дождь, ложась, как плащ широкий,
Над гранитным логовом реки.Пулеметы пели. Клювоносый
Ждал орел, нацелясь в грудь страны,
В бой пошли кронштадтские матросы
Черным ливнем на мосту Дворцовом,
И была в их оклике суровом
Соль и горечь штормовой волны.Во дворце дрожали адвокаты,
У костров стояли юнкера.
Но висел над ними час расплаты,
И сквозь дождь октябрьской непогоды
В перекличке боевой заводы
Пели несмолкаемо: «Пора!».Так об Октябре узнают дети.
Мы расскажем каждому из них,
Что на новом рубеже столетий
Вдохновенней не было напева,
Что в поэме горечи и гнева
Этот стих — был самый лучший стих!
Долго в жилах музыка бродила,
Поднимая темное вино…
Но скажи мне, где все это было,
Где все это было, так давно? Свет погас, и стали вы Розиной…
Дом в Севилье. Полная луна.
Звон гитары — рокот соловьиный —
Градом бьет в полотнище окна.Жизни, счастья пылкая возможность!
Разве сердца удержать полет
В силах тщетная предосторожность,
Стариковской ревности расчет? Доктор Бартоло в камзоле красном,
Иезуит в сутане, клевета,
Хитрая интрига — все напрасно
Там, где сцена светом залита! Опекун раздулся, точно слива,
Съехал набок докторский парик,
И уже влюбленный Альмавива
Вам к руке за нотами приник.Вздохи скрипок, увертюра мая.
Как и полагалось пьесам встарь,
Фигаро встает, приподнимая
Разноцветный колдовской фонарь.И гремит финал сквозь сумрак синий.
Снова снег. Ночных каналов дрожь.
В легком сердце болтовню Россини
По пустынным улицам несешь.Льется, тает холодок счастливый,
Звезды и ясны и далеки.
И стучат, стучат речитативы
В тронутые инеем виски.Доброй ночи, милая Розина!
В мутном круге ширится луна.
Дом молчит. И в зареве камина
Сам Россини смотрит из окна.
По ладожским сонным каналам,
Из тихвинских чащ и болот
Они приплывали, бывало,
В наш город, лишь лето придет.Пройдется заря спозаранку
По стеклам громад городских, —
Они уже входят в Фонтанку
На веслах тяжелых своих.Их день трудовой некороток
В плавучем и зыбком гнезде
У ржавых чугунных решеток,
У каменных спусков к воде.Торгуясь еще по старинке,
Хозяйки берут не спеша
Какие-то плошки и крынки
Из бережных рук торгаша.И, щелкнув по боку крутому,
Звенящему гулко в ответ,
Им кутает плотно в солому
Покупку старательный дед.К чему бы такая посуда,
Давно уж отжившая век,
Из глины рожденное чудо,
Приплывшее с северных рек? Давно уж расстались мы с нею,
Но радость ребяческих дней
Мне эллинских амфор стройнее
И тонких фарфоров милей.Здесь, в каменном знойном июле,
Забытой прохладой лесной
Мне веет от этих свистулек,
От чашек с нехитрой каймой.Мешали ту замесь упруго,
В избушке трудясь до утра,
Умельцы гончарного круга
И глиняных дел мастера.Не зная расчетов науки,
Храня вековую мечту,
Из глины мужицкие руки
Умели лепить красоту!
Я не хочу крошить по мелочам
Священный хлеб отеческих преданий.
Еще в пути он пригодится нам,
Достоин он сыновней нашей дани.
Отцы ведь были не глупее нас,
И то, что в тьме неволи им мечталось,
Наследством нашим стало в добрый час,
Чтоб их заря все дальше разгоралась.Когда я с изумлением смотрю
На эти древнерусские соборы,
Я вижу с них, подобно звонарю,
Родных лесов и пажитей просторы.
Не чад кадил, не слепоту сердец,
Взалкавших недоступного им рая,
А творчества слепительный венец,
Вознесшегося, время попирая.Великий Новгород и древний Псков —
Нас от врага спасавшие твердыни —
Вот что в искусстве старых мастеров
Пленяет нас и радует поныне.
Был точен глаз их, воля их крепка,
Был красоты полет в дерзаньях отчих.
Они умели строить на века.
Благословим же труд безвестных зодчих! В родном искусстве и на их дрожжах
Восходит нас питающее тесто,
И попирать былое, словно прах,
Родства не помня, было бы нечестно.
А эти крепости-монастыри,
Служившие защитою народу,
Со дна веков горят, как янтари,
На радость человеческому роду.
Городок занесен порошею,
Солнце словно костром зажгли,
Под пушистой, сыпучей ношею
Гнутся сосенки до земли.Воробьи на антеннах весело
Расшумелись, усевшись в ряд,
И к крылечку береза свесила
Снежный девичий свой наряд.Мастерица над станом клонится
И, коклюшками шевеля,
Где за ниткою нитка гонится,
Песню ткет про тебя, земля.Пальцы, легкие и проворные,
Заплетают, вспорхнув едва,
Как мороз по стеклу, узорные
Вологодские кружева.И чего-то в них не рассказано,
Не подмечено в добрый час!
Здесь судьба узелком завязана
Для приметливых карих глаз.Там дорожки, что с милым хожены,
Все в ромашках весенних рощ,
И следы, что лисой проложены,
И косой серебристый дождь.А стежки то прямы, то скошены,
Разрослись, как в озерах цвель, —
То ли ягоды, то ль горошины,
То ль обвивший крылечко хмель.Слово к слову, как в песне ставится:
С петлей петелька — вширь и вкось,
Чтобы шла полоса-красавица,
Как задумано, как сбылось.Расцветайте светло и молодо,
Несказанной мечты слова…
Вот какие умеет Вологда
Плесть затейные кружева!
Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает.
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Все те же в нем и улицы, и парки,
И строй колонн,
Но между них рассеян свет неяркий —
Ни явь, ни сон.
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белесые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе с профилем героя
Мне снишься ты!
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад,
Сам защищал — и пулею и словом —
Мой Ленинград.
Когда еще за школьной партой
Взгляд отрывал я от страниц,
Мне мир казался пестрой картой,
Ожившей картой — без границ!
В воображении вставали
Земель далеких чудеса,
И к ним в синеющие дали
Шел бриг, поднявший паруса.
Дышал я в пальмах вечным маем
На океанских островах,
Жил в легкой хижине с Маклаем,
Бродил с Арсеньевым в горах,
В песках и чащах шел упрямо
К озерам, где рождался Нил,
В полярных льдах на мостик «Фрама»
С отважным Нансеном всходил.
И выла буря в восемь баллов
В туманах северных широт,
Когда со мной Валерий Чкалов
Вел через тучи самолет…
Но что чудес искать далеко?
Они вот здесь, живут сейчас,
Где мир, раскинутый широко,
Построен нами — и для нас!
Смотри — над нашими трудами
Взошла бессмертная звезда.
Моря сдружили мы с морями,
В пустынях ставим города.
Земли умножилось убранство,
Чтоб вся она была как сад,
И в межпланетное пространство
Родные спутники летят.
Не вправе ль мы сказать о чуде,
Что завоевано борьбой:
Его творят простые люди,
Такие же, как мы с тобой!
Колючие травы, сыпучие дюны
И сосны в закатной туманной пыли,
Высокие сосны, тугие, как струны
На гуслях рапсодов латышской земли.За ними взбегает Янтарное море
На сглаженный ветром ребристый песок,
И горькая пена в усталом узоре,
Слабея и тая, ложится у ног.Склоняясь в крылатке над тростью тяжелой,
С помятою черною шляпой в руке
Стоит он, вдыхая вечерние смолы,
На темном, остывшем от зноя песке.Оставили след свой суровые годы
В морщинах, в короткой его седине,
Но те же глаза сквозь туман непогоды
Глядят, разгораясь в холодном огне.Быть может, и радость приходит все реже,
И медлит в полете раздумчивый стих,
Но он не сдается — ведь сосны все те же
И та же могучая поступь у них! Пусть яростно ветры над ними несутся,
Пусть давит им плечи дождливая муть,
Их можно сломать, но они не согнутся,
Со скрипом, со стоном, но выпрямят грудь.И, в дюны впиваясь пятой узловатой,
Как мачты тугие, гудя в высоте,
Несут они берег — свой парус косматый —
К бессонному солнцу и вечной мечте.
Пыльное облако разодрав,
Лишь на одно мгновенье
Выглянут горы — и снова мгла,
Мутной жары круженье.Гнутся акации в дугу.
Камешки вдоль станицы
С воем царапают на бегу
Ставни и черепицы.Поднятый на дыбы прибой
Рушится в берег твердо.
Дуют в упор ему, в пыльный зной,
Сизые щеки норда.На берегу ни души сейчас:
Водоросли да сети.
Под занесенный песком баркас
В страхе забились дети.А на просторе, где тяжело
Кружится скользкий кратер,
Мутно-зеленой волны стекло
Рвет пограничный катер.Стонет штурвал в стальной руке,
Каждый отсек задраен,
В облитом ветром дождевике
Вахты стоит хозяин.Плющатся капли на висках,
Ветер ножами режет,
В окоченевших давно ушах —
Грохот, и скрип, и скрежет.Но не мутнеет, насторожен
Острый хрусталик взгляда,
Щупает каждый камень он,
Каждую ветку сада.В призмах бинокля, дрожа, скользят
За кипятком прибоя
Щебень залива, дома и сад,
Мыса лицо тупое.В грохоте тяжком, у черных скал,
На грозовом просторе
Поднят уже штормовой сигнал,
Дышит и ходит море…
В симфонической буре оркестра
Наступает порой тишина,
И тогда после страстного presto,
Чуть вздыхая, рокочет она.
Длится звук, то далекий, то близкий,
И под плеск задремавших лагун
Лебединые руки арфистки
Бродят в роще серебряных струн.
Затихая и вновь нарастая,
Покидая таинственный грот,
Белокрылая лунная стая
Проплывает в сиянии вод…
Так сплетается струнная фраза,
Вспоминая о чем-то сквозь сон,
С переливчатой тканью рассказа
Из давно отшумевших времен.
И, в свои забирая тенета,
Рассыпает сверкающий дождь
От тенистых дубов Вальтер Скотта
До славянских раскидистых рощ.
Но литавр нарастающий трепет,
Грохот меди в накатах волны
Заглушают младенческий лепет
Пробужденной на’ миг старины.
И, мужая в разросшейся теме,
Где со скрипками спорит металл,
Грозным рокотом бурное Время
Оглушительно рушится в зал.
И несется в безумном разгоне
Водопадом, сорвавшимся с гор,
В круговерти и вихре симфоний
На разодранный в клочья простор.
«Ich grolle nicht…» Глубокий вздох органа,
Стрельчатый строй раскатов и пилястр.
«Ich grolle nicht…» Пылающий, как рана,
Сквозистый диск и увяданье астр.«Ich grolle nicht…» Ответный рокот хора
И бледный лоб, склоненный под фатой…
Как хорошо, что я в углу собора
Стою один, с колоннами слитой! Былых обид проходит призрак мимо.
Я не хочу, чтоб ты была грустна.
Мне легче жить в пыли лучей и дыма,
Пока плывет органная волна.Виновна ль ты, что все твое сиянье,
Лазурный камень сердца твоего,
Я создал сам, как в вихре мирозданья
В легенде создан мир из ничего? Зовет меня простор зеленоглазый,
И, если нам с тобой не по пути,
Прощай, прощай! Малиновки и вязы
Еще живут — и есть, куда идти! Живут жасмин и молодость на Рейне,
Цвети и ты обманом снов своих, -
А мне орган — брат Шумана и Гейне —
Широк, как мир, гремит: «Ich grolle nicht».
______________________
* Ich grolle nicht — «Я не сержусь» (нем.)
слова Гейне, музыка Шумана.
Вот она — молодая награда
За суровые дни и труды!
Мы, былые бойцы Ленинграда,
В честь побед разбивали сады.Мы сажали их в грозные годы
На распаханном пепле войны,
И вхожу я под свежие своды
Так, как входят в свершенные сны.
Здесь, на почве суровой и жесткой, В полукруге бетонных громад,
Клены-кустики, липы-подростки
Вдоль дорожек построились в ряд.Но в зеленой толпе отыскать я
Не могу уж свое деревцо,
Что к заре простирает объятья
И прохладою дышит в лицо.Все курчавые, все одногодки,
Все веселые, как на подбор,
Смотрят липы сквозь прорезь решетки
И неспешный ведут разговор.На скамье, в вечереющем свете,
Я гляжу, как в аллеях родных
Ждут влюбленные, кружатся дети,
Блещут искры снопов водяных.Как в пронизанном солнцем покое,
Молчаливую думу храня,
Воплощенные в бронзе герои
Дышат с нами спокойствием дня.И, широкою песней о мире
Осеняя пруды и гранит,
На своей густолиственной лире
Парк Победы бессмертно шумит.
Обернулась жизнь твоя цыганкою,
А в ее мучительных зрачках
Степь, закат да с горькою тальянкою
Поезда на запасных путях.Ты глазами, словно осень, ясными
Пьешь Россию в первый раз такой —
С тройкой, с колокольцами напрасными,
С безысходной девичьей тоской.В пламенное наше воскресение,
В снежный вихрь — за голенищем нож —
На высокое самосожжение
Ты за ней, красавицей, пойдешь.Довелось ей быть твоей подругою,
Роковою ночью, без креста,
В первый раз хмельной крещенской вьюгою
Навсегда поцеловать в уста… Трех свечей глаза мутно-зеленые,
Дождь в окне, и острые, углом,
Вижу плечи — крылья преломленные —
Под измятым черным сюртуком.Спи, поэт! Колокола да вороны
Молчаливый холм твой стерегут,
От него на все четыре стороны
Русские дороженьки бегут.Не попам за душною обеднею
Лебедей закатных отпевать…
Был ты нашей песнею последнею,
Лучшей песней, что певала Мать.
______________
Стихи Александра Блока
Ничего нет на свете прекрасней дороги!
Не жалей ни о чем, что легло позади.
Разве жизнь хороша без ветров и тревоги?
Разве песенной воле не тесно в груди? За лиловый клочок паровозного дыма,
За гудок парохода на хвойной реке,
За разливы лугов, проносящихся мимо,
Все отдать я готов беспокойной тоске.От качанья, от визга, от пляски вагона
Поднимается песенный грохот — и вот
Жизнь летит с озаренного месяцем склона
На косматый, развернутый ветром восход.За разломом степей открываются горы,
В золотую пшеницу врезается путь,
Отлетают платформы, и с грохотом скорый
Рвет тугое пространство о дымную грудь.Вьются горы и реки в привычном узоре,
Но по-новому дышат под небом густым
И кубанские степи, и Черное море,
И суровый Кавказ, и обрывистый Крым.О, дорога, дорога! Я знаю заране,
Что, как только потянет теплом по весне,
Все отдам я за солнце, за ветер скитаний,
За высокую дружбу к родной стороне!
Сух и прям, в изодранном бешмете,
С серым лопухом на голове,
Он стоит, как сосны на рассвете,
В ледяной сверкающей траве.Верному клинку не надо точки.
Что за старость — восемьдесят лет!
Турий рог на кованой цепочке
Подарил ему когда-то дед, Чтоб с тех пор не сакли — там, над кручей,
Не кизячный, слишком душный дым,
А в клочки разодранные тучи
Он любил над лесом снеговым! Чтобы верил сердцем только глазу,
Чуял тура, знал олений след,
Бил орла, медведя и ни разу
Не нарушил дедовский завет.Так и жил он: легче водопада,
Злей костра. Кончая снежный век,
Как ружье приподнятого взгляда
Не опустит этот человек! Что ж, Вассо, на шкур медвежьих ворох
Крепче ставь кремневое ружье.
Круче сыпь зернистый сизый порох
В это сердце — гулкое, мое! Пусть и я, в свою победу веря,
Прыгая с ручьями по камням,
Раньше всех услышу запах зверя
И, ударив, промаха не дам!
С приподнятой мордой сторожкой
Медведь у меня на окне
С растянутой в лапах гармошкой
Уселся на низеньком пне.Родная в нем есть неуклюжесть,
И ловкость движений притом,
Когда, хлопотливо натужась,
Он жмет на басовый излом.А узкая умная морда,
Сверкая брусничками глаз,
Глядит добродушно и гордо
В мохнатой улыбке на нас.Кто, липовый плотный обрубок
Зажав в самодельных тисках,
Дубленый строгал полушубок
И лапы в смазных сапогах? Кто этот неведомый резчик,
Умелец мечты и ножа,
Вложивший в безмолвные вещи
Ту радость, что вечно свежа? Отменная это работа —
Художество тех деревень,
Где с долгого солнцеворота
Не меркнет и за полночь день.Старательно, неторопливо
Рождался медведь под ножом,
И есть в нем та русская сила,
Что в Севере дышит моем.Умелец, никем не воспетый,
Прими безответный привет!
Я знаю, за Вологдой где-то
Есть братски мне близкий поэт.
Мерным грохотом, и звоном,
И качаньем невпопад
За последним перегоном
Ты встаешь в окне вагонном,
Просыпаясь, Ленинград! Друг, я ждал тебя немало…
В нетерпенье, видишь сам,
Перед аркою вокзала
Сразу сердце застучало
По сцепленьям и мостам.Брат мой гулкий, брат туманный,
Полный мужества всегда,
Город воли неустанной,
По гудкам встающий рано
Для великих дел труда.Как Нева, что плещет пену
Вдоль гранитов вековых,
Как заря — заре на смену —
Я отныне знаю цену
Слов неспешных и скупых.Друг твоим садам и водам,
Я живу, тебя храня,
Шаг за шагом, год за годом
Сквозь раздумья к строгим одам
Вел ты бережно меня.Возвращаясь издалека,
Я опять увидеть рад,
Что в судьбе твоей высокой,
Вслед ампиру и барокко,
Вырос новый Ленинград.Что вливает в гром завода
И Нева свой бурный стих,
Что людей твоих порода
И суровая погода —
Счастье лучших дней моих?
Ванька-встанька — игрушка простая,
Ты в умелой и точной руке,
Грудой стружек легко обрастая,
На токарном кружилась станке.Обточили тебя, обкатали,
Прямо в пятки налили свинец —
И стоит без тревог и печали,
Подбоченясь, лихой молодец! Кустари в подмосковном посаде,
Над заветной работой склонясь,
Клали кисточкой, радости ради,
По кафтану затейную вязь.Приукрасили розаном щеки,
Хитрой точкой наметили взгляд,
Чтобы жил ты немалые сроки,
Забавляя не только ребят.Чтоб в рубахе цветастых узоров —
Любо-дорого, кровь с молоком! —
Свой казал неуступчивый норов,
Ни пред кем не склонялся челомЧья бы сила тебя ни сгибала,
Ни давила к земле тяжело, —
Ты встаешь, как ни в чем не бывало,
Всем напастям и горю назлоИ пронес ты чрез столькие годы —
Нет, столетия! — стойкость свою.
Я закал нашей русской породы,
Ванька-встанька, в тебе узнаю!
Чуть пламенело утро над Багдадом,
Колеблемое персиковым ветром,
Когда калиф Абу-Гассан Девятый,
Свершив положенное омовенье,
Покинул душной спальни полумрак.Он шел садами, раздвигая лозы,
И грудь под распахнувшимся халатом
Вдыхала золотистую прохладу,
Даря благоухающему ветру
Чуть слышную ночную теплоту, И легкою была его походка,
А радостное головокруженье
Калифа задержало у бассейна,
Когда по изволению аллаха
Его очам предстала Красота.Гибка, как трость, стройна, как буква Алеф,
Легка, как облако, смугла, как персик,
Переступив чрез павшие одежды,
Она по мутно-розовым ступеням
Упругим лотосом вошла в бассейн… Когда насытились глаза калифа,
А сердце стало как тугие струны,
Он продолжал свой путь, кусая розу
И повторяя первый стих поэмы,
Которую он начал в этот день: — «В бассейне чистое я видел серебро…»