Над руинами храмов, над пеплом дворцов, академий,
Как летучая мышь, отенившая крыльями мир,
Ты растешь, торжествуя, глумясь над преданьями всеми,
Город - вампир!
Полный сладких плодов, цветодевственный рог изобилья
Скрыла Гея-Земля. Небо пусто давно, а под ним -
Только визги машин, грохотание автомобиля.
Только сумрак и дым.
Опаляя деревья и вызов бросая лазури,
Просит крови и жертв огнедышащий зверь - паровоз.
Целый мир обезумел, и рухнуть великой культуре
В довременный хаос.
Пролагая дорогу грядущему князю Хаоса,
Неустанны властители знаний, искусств и труда.
Содрогаются стержни, стремительно кружат колеса,
Все летит. Но куда?
Что за странных сияний, доселе неслыханных звуков,
Диких образов полон себе предоставленный мир?
Где же песни, молитвы? Ты создан из визгов и стуков,
Город - вампир!
Горе, горе живым! Горе юности, силе, здоровью!
Раскаленная челюсть, дыхание огненных губ
Прикоснулось к народу: трепещущей плотью и кровью
Упивается труп.
Небеса безответны, и людям состраждет природа.
И детей, как бывало, земные сосцы не поят.
Кто-то хитрый и тайный пускает по жилам народа
Разлагающий яд.
Город, город проклятый! во скольких, во скольких вагонах
Ежедневно везут безответно покорных судьбе
И быков, и свиней, и младенцев, и дев, обреченных
На закланье тебе.
Сколько жизней прекрасных стихия твоя растоптала.
Сколько лиц отцвело, сколько сильных угасло умов,
Затерявшись средь банков, контор - алтарей капитала -
И публичных домов.
Расцветет ли любовь, где под грохот железных орудий
Изнуренные девушки в темный влачатся вертеп
Отдавать упыриным лобзаньям бесплодные груди
За каморку и хлеб!
Где и ночи, и дни, побледневший и весь исхудалый,
Надрывается мальчик средь вечно гудящих машин
И, родных вспоминая, на зорьке, холодной и алой,
Тихо плачет один.
Город, город проклятый! где место для каждого дома
Чистой кровью народа и потом его залито!
Вавилон наших дней, преступленья Гоморры, Содома
Пред твоими - ничто.
Торжествуй, торжествуй надо всем, что великого было
И справляй свой кощунственный братоубийственный пир!
Час грядет: ты услышишь дыхание Иммануила,
Город - вампир!
И
. . . . . . . . . .
Жаркое летнее солнце сияло
Тихо на землю. Дремали леса.
Листья деревьев река отражала.
Из лесу слышались птиц голоса.
Водную гладь пауки лишь рябили.
Только стрекозы мелькали порой.
Темные полосы рыб проходили
И в глубине исчезали речной.
Миром истома, сонливость владела.
Люди лесные дремали кто где.
Пан под дубочком простер свое тело,
Нимфы, понятно, поближе к воде.
Там, средь осоки, под ивой плакучею
Кто-то сидел. Он застыл в созерцании.
Солнце скользило струею горючею,
Грело его в непрестанном лобзании.
Был он младенец. Был бледен. Играло
Вечное что-то на детском челе.
Был он задумчив, и грусть трепетала
В лике бессмертном и чуждом земле.
Кто-то виднелся за ним и, нагнувшися,
Грозно и едко младенцу шептал.
В страхе мистическом весь содрогнувшися,
Молча, младенец виденью внимал.
То не впервые. Тот демон лукавый
Часто младенца в мечтах посещал.
Юную душу бессильной отравой
Много<ю> демон злой наполнял.
Был он бессилен. Кто Богом отмечен,
Тот не смутится пред силою злой.
В ком чистый огнь невещественный вечен,
Тот не падет перед тяжкой борьбой...
. . . . . . . . . .
ИИ
Он возрастал средь сельской тишины,
Среди лесов дремучих и болот.
К нему летали радужные сны,
И тихо тек за долгим годом год.
. . . . . . . . . .
Когда в разрыве туч свинцовых
Огонь мгновенный трепетал,
Он бурей чувств и мыслей новых
Младенцу душу наполнял.
Он видел в молнии сверканьях,
В порывах ветра, в темноте,
В глухих, угрюмых рокотаньях
Осуществление мечте.
Уж выли листья. Тучи злые
Сдвигались. Старый лес шумел.
Поднявши очи голубые,
Младенец в глубь небес смотрел.
И там, средь молнии сверканий
Он ясно видел светлый луч,
И среди тяжких грохотаний
Младенец слабый был могуч.
Уж ночь ненастная спускалась,
А он все в глубь небес смотрел,
Где тайна мира открывалась,
Где вечный день зарей алел.
Как пред царем, пред ним склонялись
Деревья пышной головой,
И в блеске молнии являлись
Огни - свет жизни неземной.
Мчится раковина-челн
Волей волн.
Здравствуй, юная богиня!
Блещет зыбью голубой
За тобой
Волм безбрежная пустыня.
Направляя бег ладьи,
Гнут струи,
Дуют буйные Зефиры,
В чуткой утренней тиши
Камыши
Звонко зыблются, как лиры.
Ты смеешься, дочь морей,
И кудрей
Золотые гиакинѳы
Треплет ветра легкий смех,
И на брег
Вышли розовыя нимфы.
Сладок богу, смертным люб
Пурпур губ
Милой девочки Венеры,
Он хмелен, как виноград.
Хор дриад
Выбегает из пещеры.
Дунул Пан в певучий ствол,
Луг зацвел.
Зелен и гранит безплодный,
В солнечный, лазурный день
Манит темь
Яблони золотоплодной.
Оглашают алтари
До зари
Игры, поцелуи, танцы.
Губы тянутся к губам...
По ветвям --
Розовые померанцы.
Миру дряхлому яви
Рай любви!
Лик сияет вождельнный,
Улыбаясь и грустя.
О дитя,
Ты — надежда всей вселенной.
"Для того стоит гимназия,
Чтобы к жизни приучать!
Что за дикая фантазия
Цицерона изучать!
Знать Гомера, Фукидида
И не знать, что стоит рожь!
О, ужасная обида!
Где позор такой найдешь?"
И всеобщее решенье -
Классицизм из школ изгнать.
Средней школы назначенье -
К нуждам жизни приучать,
Знать науки кулинарные,
Знать изжарить фунт котлет,
Где поближе есть пожарные,
Где хороший есть буфет.
Ведь возможно приключение,
Что кухарка вдруг уйдет.
Тут Гомера изучение
Пользы нам не принесет.
Ежели пожар случится
(Лампу опрокинешь вдруг),
Тут Софокл не пригодится,
А пожарный - добрый друг.
Вот что умным признается!
Браво! Изгнан классицизм,
И изгнать нам остается
В молодежи атеизм.
Чтоб они слугами верными
Были Богу и властям.
Не зачитывались скверными
Повестями по ночам.
Тридцать шесть часов в неделю
Пусть за книгами сидят.
До ложения в постелю
Все зубрят, зубрят, зубрят.
И для поддержанья веры
Так решили приказать:
Вместо чтения Гомера
Три часа маршировать.
Ольга Львовна в Москве! Тетя Сена, лети.
И пожертвуй минутой досуга.
Ты не ведай преград на курьерском пути,
Чтоб обнять позабытого друга.
Пусть мой голос тебе как труба прозвучит
И придаст тебе легкие крылья,
Нет труда быть в Москве. Ведь Москва - не Мадрид,
Тут не нужны большие усилья.
Между градом Петра и старинной Москвой -
Ночь одну лишь в вагоне проедешь.
Ольге Львовне кивая своей головой,
В дом Пегова**** торжественно ведешь.
Дружба пусть суррогат лишь любви половой,
Не рискуй пренебречь суррогатом,
И явися скорее в Пеговский покой
В ватер-пруфе, в вагоне измятом.
Также много гостей мы туда позовем
И наполним бокалы шампанским.
Ольге Львовне пеан громогласно споем,
Виноградом заев астраханским.
Философия так, тетя Сена, гласит:
"Лишь любви наша воля свободна".
Дружба также любви проявившийся вид,
В ней убит самый грех первородный.
Так скорей на вокзал неприступный ступай,
Чтоб купить на вокзале билеты.
А теперь, тетя Сена, скажу я, прощай,
Не трудись составленьем ответа.
Какая ночь! Фавор туманный
Залит сиянием луны,
И все полно какой-то странной
Необяснимой тишины.
Шатер небес блестит звездами,
И над уснувшею страной
Фавор под лунными лучами
Как будто смотрит в мир иной.
Цветы курят благоуханья,
И этот чистый фимиам -
Земли владычицы дыханье,
К ночным стремится небесам.
И вся окрестная пустыня -
Генисарет и Иордан -
Народа Божьего святыня,
Спасенье, слава прочих стран
Молчит, в предчувствии немея.
Меж тем сбегает ночи тень,
И на востоке, пламенея,
Уж загорелся новый день.
Погасли звезды. Холод веет.
Вокруг Фавора тишина.
Уж потухает и бледнеет
На небе полная луна.
И в этой бедной Галилее,
Где власть приял надменный Рим,
И где презренного еврея
Завет священнейший гоним,
Спасенье всех, спасенье мира.
Под властью римского орла,
Под властью Цезаря - кумира
Благая весть с небес сошла.
Заветов Божьих исполненье,
Фавор, сегодня ты узришь,
И в этот день Преображенья
Весь мир сияньем озаришь.
Зачем зовешь к покинутым местам,
Где человек постом и тленьем дышит?
Не знаю я: быть может, правда там,
Но правды той душа моя не слышит.
Кто не плевал на наш святой алтарь?
Пора признать, мы виноваты оба:
Я выдал сам, неопытный ключарь,
Ключи его пророческого гроба.
И вот заветная святыня та
Поругана, кощунственно открыта
Для первого нахального шута,
Для торгаша, алкающего сбыта.
Каких орудий против нас с тобой
Не воздвигала темная эпоха?
Глумленье над любимою мечтой
И в алтаре - ломанье скомороха!
Беги, кому святыня дорога,
Беги, в ком не иссяк родник духовный:
Давно рукой незримого врага
Отравлен плод смоковницы церковной.
Вот отчего, мой дорогой поэт,
Я не могу, былые сны развеяв,
Найти в душе словам твоим ответ,
Когда зовешь в таинственный Дивеев.
Она одна, одна - моя любовь,
И к ней одной теперь моя дорога:
Она одна вернуть мне может вновь
Уже давно потерянного Бога.
Неужели я снова
В этих березовых рощах?
Снова сияет майское солнце,
Склоняясь над розовым полем.
Пахнет аиром,
И плакучие прибрежные ивы
(Милые! Милые! Те самые!)
Без движенья дремлют над прудом.
Какая тишина!
Заглохла березовая аллея,
С гнилым мостиком над канавой, -
Где мы жили вдвоем
- Я и соловей -
И оба любили,
И оба пели песни.
Но он был счастливее меня,
И песни его были слаще.
Вот и маленькие друзья мои
Толпятся на берегу,
И один из них,
По колено погрузившись в воду,
Прячет в аире плетеную вершу.
Снова начинаются привычные разговоры:
Отчего перевелась рыба,
Оттого ли, что пруд зарос аиром,
Или оттого, что колдун заговорил рыбу.
Вот уж бледно-золотая заря
Угасает над лесом.
Ведра девушек звенят у колодца,
И листья деревенских черемух и яблонь
Девственно зеленеют
На нежно-розовом небе.
Снова аир, весна и колодезь,
И заря... отчего же мне хочется плакать?
Отчего мне так грустно,
Так грустно?
И
Нас утром пробуждает птица,
И пеньем гонит ночь, и солнцу шлет привет.
Так в душу сонную Спаситель к нам стучится
И к жизни нас ведет его бессмертный свет.
Он говорит: покиньте ложе,
Навстречу шествуйте воскресшему лучу,
И, душу чистую страстями не тревожа,
Внимайте мне: я здесь и в сердце к вам стучу.
ИИ
Зари, сверкающей и алой,
Готовят солнцу путь воскресшие лучи.
Все улыбается в тот час, как солнце встало,
Сокройтесь, демоны, летавшие в ночи!
Уйди, видений лживых стая!
Сокройтеся, враги, взлелеянные тьмой,
И пусть в сиянье дня исчезнет, убегая,
Смущающих страстей во тьме кипящий рой.
Того, кто свет нам благодатный
Так мудро даровал, мы будем прославлять,
Пока не сменится зарею беззакатной
Наш день, чтоб без утра и вечера сиять.
Смеялся май, синел, сверкал залив.
На берегу, в тени плакучих ив,
Увидел я беспечное дитя,
Играющее в мяч. Над ним, грустя,
Склонялась Муза, и ее рука
Держала лиру, лавр и терн венка.
И новый сон передо мной возник:
Клонился ветром плачущий тростник,
Летали в роще желтые листы...
И Муза мне сказала: "Видишь ты:
Старушка с отроком вокруг пруда
Идут, идут... не спрашивай, куда!"
Леса одеты в пурпур и огонь,
Заходит солнце. У колодца конь
Остановился с легким звоном шпор,
И девушка склонила томный взор,
На водоем поставивши ведро...
Вдали сверкнуло белое перо.
И Муза мне шепнула: "О дитя!
Богиня юности придет шутя,
Шутя уйдет. Ты всадника узнал?
Вином кипящий золотой фиал
Ты рано осушил. Придут ли вновь
И лира, и страданье, и любовь?"
Старик октябрь, ты стал неузнаваем:
Давно ль я трепетал железных рук твоих?
Но ты пришел, - и веешь кротким раем,
Ты - ласков, нежен, сумрачен и тих.
Пусть дни черны, и серебристый иней
Окутал сад и дальние кусты,
Пусть с каждым днем все глуше и пустынней,
Спустилась ночь, дрова трещат в камине...
Старик октябрь, нет, мне не страшен ты.
Грози другим, как мне грозил, бывало,
Стуча в окно могильною киркой!
Мой май увял, но сердце не увяло:
В нем ясное блаженство и покой.
И призраки, поднявшись из могил,
Ко мне слетаются в молчанье полуночи,
И, кажется, мне прямо смотрят в очи
Все милые, кого я схоронил.
Вы мне приносите благословенье,
И озарил загробный ваш привет
Канун и полночь моего рожденья.
Пора за труд: мне двадцать девять лет.
Не имея сил физических
Посетить сегодня вас,
В выраженьях поэтических
Я поздравлю вас сейчас.
Вам во-первых я желаю
День рождения провесть,
В танцах весело летая,
Не имея время сесть.
И на многие вам лета
Всяких благ желаю я.
Не желающий вам это,
На мой взгляд, свиньей свинья.
Принимайте поздравления,
Как привычную вам дань,
И танцуйте в день рождения
Целый вечер Па д'Эспань.
Мне идеи богословские
Давят слабый ум теперь,
И на мысли философские
Все наводит, даже дверь.
Но не мог забыть того я,
Что вы нынче родились,
И недружною толпою
Рифмы вдруг к вам понеслись.
Вышла дикость, вышла каша.
Но судите же добрей.
Я хотел, хотел, Наташа,
Чтобы вышло поскладней.
Мрак, ложася пеленой тяжелой,
Принял храм в холодные обятья.
В сумраке, на белизне престола
Черное виднеется распятье.
Сводов стрельчатых стремятся очертанья
Ввысь, а там, где нависают тени,
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.
И над мраком, тусклым и суровым,
Вознеслися окна расписные.
То блестят они пятном пунцовым,
То светлеют, бледно-голубые.
Средь листвы, цветущей и зеленой,
Облеченные в одежды алые,
Там пируют у Христова лона
От пути житейского усталые.
Но далеки эти упованья,
А внизу проклятий и молений
Полон воздух сумрачного зданья...
Полон грозных, страшных откровений.
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.
Кончался день, и сумерки спускались.
Огнями храм Божественный горел.
В стенах святые звуки раздавались,
Огромный хор торжественно гремел.
А за окном уж птичка щебетала
И начинала царствовать весна.
Сорвавши лед, природа ликовала,
Как бы восстав от мертвенного сна.
Весь воздух полон был благоуханьем.
На землю слезы теплые лились.
Сжималась грудь восторженным рыданьем,
И звуки арф невидимых неслись.
И в этот миг, торжественно-высокий,
Явился новый дух от двух духов,
И свет, дотоль светивший так далеко,
Покинул грань невидимых миров.
Он был рожден, но этого рожденья
Не знал никто. Сокрытое от всех,
Оно несло надежду искупленья,
И умерщвляло царствующий грех..
Сколько раз тяжелые ненастья
Застилали наш убогий путь,
И в тумане призрачного счастья
Тщетно мы стремились отдохнуть.
Но, свой долг покорно исполняя,
Мы брели все тою же тропой,
Средь обмана веры не теряя,
Не смущаясь трудною борьбой.
Ночь проходит. Близок час рассвета.
Так восстань, усталый, бедный друг,
И в обитель царственного света
Мы пойдем, забыв земной недуг.
Неужель теперь, когда сияет
Новый день лучами красоты,
Нас поток житейский разлучает
И забыты прежние мечты?
Нет. Не верь минутному обману.
Все сомненья кончатся, поверь.
И, забыв земную, злую рану,
Мы откроем радужную дверь
Среди снегов, залегших, как пустыня,
Среди весенних, радостных ручьев,
Все та же ты, бессмертная святыня,
Все тот же путь, без мыслей и без слов.
В уборе светлом хлопьев белоснежных
И в тайных чарах сладостной весны
Один огонь очей лазурно-нежных,
И те же все заманчивые сны.
И как средь мрака яростной мятели,
Так в свете ярком радостных небес
Иду все к той же неизменной цели,
В далекий край таинственных чудес.
Среди ночей весны благоуханной
Горят огнем мистическим мечты,
И в белой дымке, нежной и туманной,
Как и зимой, все та же, та же ты.
Ночь холодна и ненастна была,
Буря со свистом деревья рвала:
Ветра порывы на дом налетали,
Ставни в ответ им дрожали, стонали.
Целую ночь пролежал я без сна,
В час предрассветный глядел из окна.
Жуткой толпою по серой дороге,
Криком петушьим гонима в тревоге,
В тусклом сияньи ночного серпа,
К лесу неслась вурдалаков толпа.
Быстро бежали ужасные гости,
Лечь поскорее на ближнем погосте.
Бледно и тускло смотрели луга,
В жуткой дремоте стояли стога.
Только над лесом, в тумане ненастном,
Встала заря, будто заревом красным.
Торжественная песнь неслась по темным сводам,
Струился фимиам воздушною рекой.
С душой, исполненной любовью и тоской,
Я у дверей стоял с молящимся народом.
Распахивалась дверь, и с чьим-нибудь приходом
Врывался громкий шум тревоги городской.
Оглядывались все, и этим эпизодом
Смущаем был на миг служения покой.
Душа, в томлении изнемогая, блекла
И с тайным трепетом ждала заветной встречи.
Перед иконами горели ярче свечи,
В вечернем сумраке тонули алтари...
Холодный вешний день прощался через стекла
Мерцаньем розовой, тускнеющей зари.
Зачем, с душой неутоленной
Весельем Зевсовых пиров,
Я приведен под твой зеленый
Приветно шелестящий кров?
Припав лицом к коре холодной,
Целую нежные листы,
И вновь горят любви бесплодной
Несовершенные мечты.
Как зелени благоуханье
Мучительно душе моей,
Как сладость твоего дыханья
Струится с лавровых ветвей!
Но ствол не затрепещет гибкий
И не зардеет лист. В тиши
Чуть слышен стон твоей улыбкой
Навек отравленной души.
Былой тоской, любовью старой
Душа больна. Уныл, суров,
Один, с печальною кифарой,
Брожу, тоскуя, средь лесов.
Отдохну у тебя на груди
От страданья, волненья и слез,
О, мир дальний и светлый, приди!
Возвратитесь, мечтания грез!
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
О боюсь я! Зачем вы столпились?
И зачем окружили меня?
Для чего так внезапно явились,
Появились средь белого дня?
Тихо все. Только мыши скребутся,
И темно на душе у меня.
О, когда струны жизни порвутся,
И когда отлучится душа?