Три короля из трех сторон
Решили заодно:
— Ты должен сгинуть, юный Джон
Ячменное Зерно!
Погибни, Джон, — в дыму, в пыли,
Твоя судьба темна!
И вот взрывают короли
Могилу для зерна…
Весенний дождь стучит в окно
В апрельском гуле гроз, —
И Джон Ячменное Зерно
Сквозь перегной пророс…
Весенним солнцем обожжен
Набухший перегной, —
И по̀ ветру мотает Джон
Усатой головой…
Но душной осени дано
Свой выполнить урок, —
и Джон Ячменное Зерно
От груза занемог…
Он ржавчиной покрыт сухой,
Он — в полевой пыли…
— Теперь мы справимся с тобой! —
Ликуют короли…
Косою звонкой срезан он,
Сбит с ног, повергнут в прах,
И, скрученный веревкой, Джон
Трясется на возах…
Его цепами стали бить,
Кидали вверх и вниз, —
И чтоб вернее погубить,
Подошвами прошлись…
Он в ямине с водой — и вот
Пошел на дно, на дно…
Теперь, конечно, пропадет
Ячменное Зерно!..
И плоть его сожгли сперва,
И дымом стала плоть.
И закружились жернова,
Чтоб сердце размолоть…
Готовьте благородный сок!
Ободьями скреплен
Бочонок, сбитый из досок, —
И в нем бунтует Джон…
Три короля из трех сторон
Собрались заодно, —
Пред ними в кружке ходит Джон
Ячменное Зерно…
Ои брызжет силой дрожжевой,
Клокочет и поет,
Он ходит в чаше круговой,
Он пену на̀ пол льет…
Пусть не осталось ничего
И твой развеян прах,
Но кровь из сердца твоего
Живет в людских сердцах!..
Кто, горьким хмелем упоен,
Увидел в чаше дно —
Кричи:
— Вовек прославлен Джон
Ячменное Зерно!
Когда-то сильных три царя
Царили заодно —
И порешили: сгинь ты, Джон
Ячменное Зерно!
Могилу вырыли сохой,
И был засыпан он
Сырой землею, и цари
Решили: сгинул Джон!
Пришла весна тепла, ясна,
Снега с полей сошли.
Вдруг Джон Ячменное Зерно
Выходит из земли.
И стал он полон, бодр и свеж
С приходом летних дней;
Вся в острых иглах голова —
И тронуть не посмей!
Но осень томная идет…
И начал Джон хиреть,
И головой поник — совсем
Собрался умереть.
Слабей, желтее с каждым днем,
Все ниже гнется он…
И поднялись его враги…
«Теперь-то наш ты, Джон!»
Они пришли к нему с косой,
Снесли беднягу с ног,
И привязали на возу,
Чтоб двинуться не мог.
На землю бросивши потом,
Жестоко стали бить;
Взметнули кверху высоко́ —
Хотели закружить.
Тут в яму он попал с водой
И угодил на дно…
«Попробуй, выплыви-ка, Джон
Ячменное Зерно!»
Нет, мало! взяли из воды
И, на пол положа,
Возили так, что в нем едва
Держалася душа.
В жестоком пламени сожгли
И мозг его костей;
А сердце мельник раздавил
Меж двух своих камней.
Кровь сердца Джонова враги,
Пируя, стали пить,
И с кружки начало в сердцах
Ключом веселье бить.
Ах, Джон Ячменное Зерно!
Ты чудо-молодец!
Погиб ты сам, но кровь твоя —
Услада для сердец.
Как раз заснет змея-печаль,
Все будет трынь-трава…
Отрет слезу свою бедняк,
Пойдет плясять вдова.
Гласите ж хором: «Пусть вовек
Не сохнет в кружках дно,
И век поит нас кровью Джон
Ячменное Зерно!»
Цветок смиренный полевой!
Не в добрый час ты встречен мной:
Как вел я плуг, твой стебелек
Был на пути.
Краса долины! я не мог
Тебя спасти.
Не будешь пташки ты живой,
Своей соседки молодой,
Поутру, только дрогнет тень,
В росе качать,
Когда она румяный день
Летит встречать.
Был ветер северный жесток,
Когда впервые твой росток
Родную почву пробивал;
В налете гроз
Ты почку раннюю склонял,
Под бурей взрос.
От непогод цветам садов
Защитой стены, тень дерев.
Случайной кочкой был храним
Твой стебелек;
В нагих полях ты взрос незрим
И одинок.
Ты скромно в зелени мелькал
Головкой снежною; ты ждал
Привета солнышка — и вдруг
Во цвете сил
Тебя настиг мой острый плуг —
И погубил.
Таков удел цветка села —
Невинной девушки: светла
Душой доверчивой, живет
Не чуя бед;
Но злоба срежет и сомнет
Прекрасный цвет.
Таков удел певца полей:
Среди обманчивых зыбей
По морю жизни он ведет
Свой хрупкий челн,
Пока под бурей не падет
Добычей волн.
Таков удел в борьбе с нуждой
Всех добрых: гордостью людской
И злом на смерть осуждены,
Они несут —
Одних небес не лишены —
Кровавый труд.
Над маргариткой плачу я…
Но это доля и моя!
Плуг смерти надо мной пройдет
И в цвете лет
Меня подрежет — и затрет
Мой слабый след.
Трусливый серенький зверек!
Велик же твой испуг: ты ног
Не слышишь, бедный, под собой.
Поменьше трусь!
Ведь я не зол — я за тобой
Не погонюсь.
Увы! с природой наша связь
Давно навек разорвалась…
Беги, зверек, хоть я, как ты,
Жилец земли
Убогий: сам терплю беды,
Умру в пыли.
Воришка ты; но как же быть?
Чем стал бы ты, бедняжка, жить?
Неужто колоса не взять
Тебе в запас,
Когда такая благодать
В полях у нас?
Твой бедный домик разорен;
Почти с землей сровнялся он…
И не найдешь ты в поле мхов
На новый дом;
А ветер, грозен и суров,
Шумит кругом.
Ты видел — блекнули поля
И зимних дней ждала земля;
Ты думал: «будет мне тепло,
Привольно тут».
И что же? — Плуг мой нанесло
На твой приют.
А скольких стоило хлопот
Сложить из дерна этот свод!
Пропало все — и труд и кров;
Нигде вокруг
Приюта нет от холодов,
От белых вьюг.
Но не с тобой одним, зверек,
Такие шутки шутит рок!
Неверен здесь ничей расчет:
Спокойно ждем
Мы счастья, а судьба несет
Невзгоду в дом.
И доля горестней моя:
Вся в настоящем жизнь твоя;
А мне и в прошлом вспоминать
Ряд темных лет,
И с содроганьем ожидать
Грядущих бед!
У башни стоял я, у старых развалин,
Поросших стеблями травы;
Вдали раздавался, тревожно печален,
Рыдающий окрик совы.
Царило безмолвье над спящею степью,
Лишь где-то кричала лиса,
И падали звезды огнистою цепью,
Собой бороздя небеса.
Река омывала старинные стены,
И мимо разрушенных плит
Катилась к утесам, где в облаке пены
Поток не смолкая бурлит.
В холодном сиянье, как легкие тени,
Как дым, улетающий ввысь, —
Во мгле вереницы туманных видений
Стезею воздушной неслись.
Я голову поднял, — и вдруг из ложбины,
Вперяя сверкающий взор,
Явился мне призрак, носивший старинный
Шотландского барда убор.
Вся мощь вековая родного народа
Светилась в чертах у него,
И явственно лозунг священный — свобода!
Виднелся на шлеме его.
Запел он, — такой вдохновенною силой
Была эта песня полна,
Что мнилось: и взятых навеки могилой
Для жизни разбудит она.
Восторженно пел он о днях миновавших,
О днях наступивших — с тоской,
И звук этих песен, мне в сердце запавших,
Остался навеки со мной.
Бочонок пива Биль сварил.
И я да Аллен поскорей
Бежим к нему. И в эту ночь
Не сыщешь парней веселей.
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Три развеселых молодца
Смеясь за кружкой кружку пьем.
Бог даст здоровья, — мы еще
Не раз так время проведем.
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Рогатый месяц уж плывет
Высоко в синем небе. Ишь
Мигает нам: пора домой.
Ну нет, голубчик мой, шалишь!
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Кислятина! кому на ум
Взбредет идти домой, — глупец!
У нас, друг мой, кто после всех
Летит под стол, — тот молодец!
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Боченок пива Биль сварил.
И я да Аллен поскорей
Бежим к нему. И в эту ночь
Не сыщешь парней веселей.
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Три развеселых молодца
Смеясь за кружкой кружку пьем.
Бог даст здоровья, — мы еще
Не раз так время проведем.
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Рогатый месяц уж плывет
Высоко в синем небе. Ишь
Мигает нам: пора домой.
Ну нет, голубчик мой, шалишь!
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Кислятина! кому на ум
Взбредет идти домой, — глупец!
У нас, друг мой, кто после всех
Летит под стол, — тот молодец!
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
Ты, бич великий мирозданья,
Чье смертоносное дыханье
Уносит царства и людей —
Привет тебе с твоею свитой:
Душой, страданием разбитой,
Я не боюсь грозы твоей.
Стрела твоя, сразив жестоко
Любви моей и жизни цель,
Пронзила сердце мне глубоко
И в нем трепещет и досель.
И вижу я без содроганья,
Как над поникшей головой
Из темной тучи грозовой,
Сверкает молнии сиянье.
Зову тебя, слепая сила!
Все, что живет, и все, что жило —
Тебя страшится и клянет;
Но я зову тебя, как друга,
Приди ко мне, как гнет недуга,
Стряхни постылый жизни гнет!
Желанное успокоенье —
Когда придет оно, когда?
И сердца скорбного биенье
В гробу затихнет навсегда?
В чертах безжизненных — ни страха
Ни горьких слез, ни мук былых!
Могильный холод, царство праха
И сон в обятиях твоих!
За долиною той старый Робин живет,
И ему ото всех по заслугам почет.
И земель, и казны вдоволь есть у него.
Но красавица дочь мне дороже всего.
Хороша, как весенняя зорька, она
И, как вечер весенний, кротка и ясна, —
Беззаботна, как лань, — и для сердца милей,
Чем сияние дня для печальных очей…
Но не пара мы с ней: древним именем горд,
Старый Робин отец — по рождению лорд,
Я же сын бедняка и, любовь затая,
Знаю: в этой любви смерть таится моя.
И нерадостно свет я встречаю дневной
И забвения нет мне порою ночной,
Я как призрак брожу, не могу я уснуть,
И щемящая боль надрывает мне грудь.
Будь не графская дочь, а проста и бедна, —
Улыбнулась бы мне, пожалела б она;
И для счастья тогда не хватило б речей,
Как в речах не излить мне печали моей!
Женился я осенним днем:
Безумью нет предела,
И оттого-то сентябрем
Жена моя глядела.
Я четверть века прожил с ней.
Был мужем терпеливым,
Но ни один из этих дней
Не назову счастливым.
Влачил я долго бытие,
Томяся и страдая,
Но смерть похитила ее,
Меня освобождая.
Витает дух ее в аду,
Парит ли в горнем месте —
Куда угодно я пойду,
Но лишь не с нею вместе.
В могиле прах похоронен,
По милости Господней,
А дух ее? Не нужен он
И черту в преисподней!
Когда ж грозе внимаю я,
Потрясшей стены дома —
Мне голос слышится ея
Среди раскатов грома.
Когда сгустятся облака
В темнеющей лазури —
Ее душа опять близка
Моей — в порывах бури!
Повеяло первым дыханьем зимы,
Покровом туманным оделись холмы,
Скрывая бегущий в долине ручей.
Ни красок осенних, ни ярких лучей!
Тоскливо поникнул безлиственный бор;
В полях, потерявших зеленый убор,
Печально брожу я по листьям сухим,
Одной неотвязною думой томим.
Как время уходит, и день ото дня
Преследует жребий суровый меня:
Как много я прожил, как тщетно я жил,
Как мало осталось и жизни и сил, —
Как все изменили истекшие дни
И узы какие порвали они!
Беспечно мы с песнею в гору идем,
Но грустно плетемся обратным путем.
Ужель за пределами жизни земной
Нет высшего смысла и жизни иной?
Я сердцем не здесь, я в шотландских горах,
Я мчусь, забывая опасность и страх,
За диким оленем, за ланью лесной, —
Где б ни был, я — сердцем в отчизне родной.
Шотландия, смелых борцов колыбель,
Стремлений моих неизменная цель,
С тобой я расстался, но в каждом краю
Люблю я и помню отчизну мою!
Простите, вершины скалистые гор,
Долин изумрудных цветущий простор!
Простите, поляны и рощи мои,
Простите, потоков шумящих струи!..
Я сердцем — в родимых шотландских горах;
Я мчусь, забывая опасность и страх,
За диким оленем, за ланью лесной, —
Где б ни был, я — сердцем в отчизне родной.
Свободен и весел, я малым доволен;
Мир Божий мне кажется чудно приволен;
Я радуюсь солнцу, я радуюсь дню,
И призрак заботы я песней гоню.
Взгрустнется ль порой под ударом судьбы —
Я вспомню, что жизнь нам дана для борьбы;
Веселье равняется звонкой монете,
Свобода же — сан высочайший на свете,
И этого сана лишить не могли
Великие мира — ничтожных земли!
Мой путь не без терний, но раз уж пройден —
Кто вспомнит, как труден был путнику он?
Фортуну слепую мы часто поносим,
Но как бы ее ни звалися дары:
Любовь, песнопенья, работа, пиры, —
На все отвечаю я: — милости просим!
Все обнял черной ночи мрак.
Но светел, радостен кабак.
Тому, кто пьян, стакан вина —
Свет солнца, звезды и луна.
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина.
Жизнь — праздник знатным господам
И холод, голод беднякам.
Но здесь для всех почет один.
Здесь каждый пьяный — господин.
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина!
Святая влага! Я топлю
В ней долю горькую мою:
На дне веселье, — пью до дна,
Пью и смеюсь… Еще вина!
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина!
Бушует буря, ночь темна
И у твоей двери,
Я одинока и грустна
Стою, лорд Грегори.
Меня отринула семья
За то, что я люблю!
Пусть нелюбима больше я —
О жалости молю.
Ты помнишь тень густых аллей,
Где, вняв твоей мольбе,
Впервые я в любви своей
Открылася тебе?
Мне в душу речь твоя лилась,
И верности полна —
Тебе навеки в этот час
Доверилась она.
Но ты жесток и лжив душой,
Слова твои — обман!
О, разразись же надо мной
Ты смертью, ураган!
Казни меня, меня одну
Небесною стрелой.
И отпусти его вину
Пред Господом и мной!
Мне снилась долина, залитая блеском,
Весеннего полдня краса,
И речка, бегущая с радостным плеском,
И пташек лесных голоса.
Но вдруг отдаленного грома угрозы,
Как стон пронеслись в тишине,
И ветви склонив, зашумели березы,
Грозя потемневшей волне…
Так было и в жизни со мною когда-то:
Весеннего полдня лазурь
Сменили собою в минуту заката —
Порывы суровые бурь.
Развеяли бурные вихри собою
Цветущее счастье мое.
И все ж устоял я, как дуб под грозою,
И грудью встречаю ее.
Джон Андерсон, сердечный друг!
Как я сошлась с тобой,
Был гладок лоб твой и как смоль
Был черен волос твой.
Теперь морщины по лицу,
И снег житейских вьюг
В твоих кудрях; но — бог храни
Тебя, сердечный друг!
Джон Андерсон, сердечный друг!
Мы вместе в гору шли,
И сколько мы счастливых дней
Друг с другом провели!
Теперь нам под гору плестись;
Но мы рука с рукой
Пойдем — и вместе под горой
Заснем, сердечный мой!
Прекрасна ты, в том нет и спору.
Я жаждал бы твоей любви,
Когда б ты милости свои
Не расточала без разбору.
И кто увлечь тебя не мог
И обмануть готовой сказкой?
Ты — словно вешний ветерок,
Дарящий всех своею лаской!
Взгляни на розу: меж листвой
Она скрывается от взора,
Небрежной сорвана рукой,
Она увянет слишком скоро.
Ты, к наслаждению стремясь,
Цветешь такою же красою,
Но дерзкой сорвана рукою,
Погибнешь, брошенная в грязь!
Растопились снега,
Зеленеют луга,
Омываемы светлой волною,
Только в сердце печаль,
И кого-то мне жаль,
Кто сюда не вернется весною…
Словно солнечный свет,
Неизменный привет
Ежедневно несущий вселенной:
Так любила и я,
Так была и моя,
Молодая любовь неизменной.
Но, увы, холодна
И как месяц бледна
Мне любовь его часто казалась:
Изменялась она,
И как в небе луна —
С каждым разом она уменьшалась.
Осенний день бросает тень
На рощи и луга,
В горах — глубок — бежит поток
И бьется в берега.
Тумана мгла кругом легла
И буря — все грозней,
Но мне туман и ураган
Милее вешних дней.
Грозы порыв и вод разлив
Сродни душе моей;
Любовь — мертва, она — листва,
Опавшая с ветвей.
Но если свет минувших лет
Не светит в вышине.
Дай силу жить и позабыть,
Дай примиренье мне.