Посох мой — моя свобода,
Сердцевина бытия.
Скоро-ль истиной народа
Станет истина моя?
Я земле не поклонился,
Прежде чем себя нашел;
Посох взял, возвеселился
И в далекий Рим пошел.
Знаю, снег на черных пашнях
Не растает никогда,
Дев полуночных отвага
И безумных звезд разбег,
Да привяжется бродяга,
Вымогая на ночлег...
Кто, скажите, мне сознанье
Виноградом замутит,
Если явь — Петра созданье,
Медный всадник и гранит?
Ты прошла сквозь облако тумана.
На ланитах нежные румяна.
Светит день холодный и недужный.
Я брожу свободный и ненужный...
Злая осень ворожит над нами,
Угрожает спелыми плодами,
Говорит вершинами с вершиной
И в глаза целует паутиной.
Поговорим о Риме — дивный град!
Он утвердился купола победой.
Послушаем апостольское crеdo:
Несется пыль, и радуги висят.
На Авентине вечно ждут царя —
Двунадесятых праздников кануны, —
И строго-канонические луны —
Двенадцать слуг его календаря.
Сегодня дурной день:
Кузнечиков хор спит,
И сумрачных скал сень —
Мрачней гробовых плит.
Мелькающих стрел звон
И вещих ворон крик...
Я вижу дурной сон,
За мигом летит миг.
* * *
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,
Я подымаюсь над собою, —
Себя хочу, к себе лечу,
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою;
На площадь выбежав, свободен
Стал колоннады полукруг,
И распластался храм Господень,
Как легкий крестовик-паук.
А зодчий не был итальянец,
Но русский в Риме; ну, так что-ж?
Ты каждый раз, как иностранец,
Сквозь рощу портика идешь!
И храма маленькое тело
Одушевленнее стократ
О временах простых и грубых
Копыта конския твердят,
И дворники в тяжелых шубах
На деревянных лавках спят.
На стук в железныя ворота
Привратник, царственно ленив,
Встал, и звериная зевота
Напомнила твой образ, скиф,
Когда с дряхлеющей любовью,
Мешая в песнях Рим и снег,
Как тень внезапных облаков —
Морская гостья налетела
И, проскользнув, прошелестела —
Смущенных мимо берегов.
Огромный парус строго реет.
Смертельно-бледная волна
Отпрянула, и вновь она
Коснуться берега не смеет.
Есть иволги в лесах, и гласных долгота
В тонических стихах единственная мера,
Но только раз в году бывает разлита
В природе длительность, как в метрике Гомера.
Как бы цезурою зияет этот день:
Уже с утра покой и трудные длинно́ты,
Волы на пастбище, и золотая лень
Из тростника извлечь богатство целой ноты.
Неумолимые слова...
Окаменела Иудея,
И, с каждым мигом тяжелея,
Его поникла голова.
Стояли воины кругом
На страже стынущего тела;
Как венчик, голова висела
На стебле тонком и чужом.
* * *
Истончается тонкий тлен —
Фиолетовый гобелен
К нам — на воды и на леса —
Опускаются небеса
Нерешительная рука
Эти вывела облака
Неумолимыя слова...
Окаменела Иудея,
И, с каждым мигом тяжелея,
Его поникла голова.
Стояли воины кругом
На страже стынущаго тела;
Как венчик, голова висела
На стебле тонким и чужом.
Тысячеструйный поток —
Журчала весенняя ласка.
Скользнула-мелькнула коляска,
Легкая, как мотылек.
Я улыбнулся весне,
Я оглянулся украдкой, —
Женщина гладкой перчаткой
Правила, точно во сне.
Летают Валкирии, поют смычки —
Громоздкая опера к концу идет.
С тяжелыми шубами гайдуки
На мраморных лестницах ждут господ.
Уж занавес наглухо упасть готов,
Еще рукоплещет в райке глупец,
Извозчики пляшут вокруг костров…
«Карету такого-то!» — Разезд. Конец.
Ни триумфа, ни войны!
О железные, доколе
Безопасный Капитолий
Мы хранить осуждены?
Или римские перуны —
Гнев народа — обманув,
Отдыхает острый клюв
Той ораторской трибуны;
Я так же беден, как природа,
И так же прост, как небеса,
И призрачна моя свобода —
Как птиц полночных голоса.
Я вижу месяц бездыханный
И небо мертвенней холста;
Твой мир, болезненный и странный,
Я принимаю, пустота!
Нежнее нежнаго
Лицо твое,
Белее белаго
Твоя рука,
От мира целаго
Ты далека,
И все твое—
От неизбежнаго.
От неизбежнаго—
Уничтожает пламень
Сухую жизнь мою,
И ныне я не камень,
А дерево пою.
Оно легко и грубо,
Из одного куска
И сердцевина дуба,
И весла рыбака.
В спокойных пригородах снег
Сгребают дворники лопатами;
Я с мужиками бородатыми
Иду, прохожий человек.
Мелькают женщины в платках,
И тявкают дворняжки шалые,
И самоваров розы алые
Горят в трактирах и домах.
Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, и чем я виноват,
Что слабых звезд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь;
Который час, его спросили здесь—
А он ответил любопытным: вечность!
О, небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!
191
1.
«Здесь я стою — я не могу иначе»,
Не просветлеет темная гора —
И кряжистого Лютера незрячий
Витает дух над куполом Петра.
Ибо, если смысла в жизни нет,
Говорить о жизни нам не след.
Я еще довольно сердцем дик.
Скучен мне понятный наш язык.
И вереница стройная уносится
С весенним трепетом, и вдруг —
Одумалась и прямо в сердце просится
Стрела, описывая круг.