Темный камень драконит
Уж не так хорош на вид.
Изумруд его нежней,
В бриллианте свет сильней.
И нежней его опал,
И рубин пред ним так ал.
И однако драконит
Тем хорош, что верно мстит.
Чтоб достать его, дождись,
Как ущербный Месяц вниз,
Я знаю, что Брама умнее, чем все бесконечно-имянные боги.
Но Брама — Индиец, а я — Славянин. Совпадают ли наши дороги?
О, Брама — Индиец, а я — Скандинав, а я — Мексиканец жестокий,
Я — Эллин влюбленный, я — вольный Араб, я — жадный, безумный, стоокий.
Я — жадный, и жить я хочу без конца, не могу я насытиться лаской.
Не разум люблю я, а сердце свое, я пленен многозвучною сказкой.
Все краски люблю я, и свет Белизны не есть для меня завершенье.
Люблю я и самые темные сны, и алый цветок преступленья.
Оранжевый, желтый, и красный огонь мне желанен, как взор темно-синий.
Не знаю, что лучше: снега ли вершин или вихри над желтой пустыней.
О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
И не только пел он песни, но умел их записать,
В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
В венке из весенних цветов,
Цветов полевых,
Овеян вещаньями прошлых веков,
В одеждах волнистых, красиво-живых,
На белом коне,
Тропою своей,
Я еду, Ярило, среди Белорусских полей,
И звездные росы сияют на мне,
Погаснут, и снова зажгутся светлей,
Под рокот громов,
Ручеечек, ручеек,
Ты как ниточка идешь
Под тобой блестит песок,
Весел ты, хоть неглубок,
Ручеечек, ручеек,
Ты уходишь и поешь.
Словно девушка-дитя,
В малом зеркальце твоем,
Кудри в косы заплетя,
Под дубом под мокрецким,
На тех юрах Афонских,
Сидит Пафнутий старей,
Тридесять старцев с ним.
Двенадесять идут к ним
Девиц простоволосых,
Девиц простопоясых,
Не по-людски идут.
Рече Пафнутий старец:
Кто к нам сии идоша?
Довременно Доброе Начало,
Довременно и Начало Злое.
Что сильнее, — Мысль мне не сказала,
Лишь одно известно мне: — Их двое.
Гений неразлучен с темным Зверем,
Лик Огня — в эбеновой оправе,
Веря в Бога — в Дьявола мы верим,
Строим Замок — быть при нем канаве.
Ты дрожишь, облыжное Мечтанье,
Как собака под хлыстом владыки?
Муромец Русскую землю прошел,
Ветер идет так смарагдами бора,
Видел бесчисленность градов и сел,
Обнял их ласкою взора.
Жизнь он прошел из предела в предел,
Видел могучих, и видел бессильных,
Много безвестного он подглядел,
В мире, на торжищах пыльных
Муромец силу свою развернул,
Попил довольно с хмельною он голью,
Есть слово — и оно едино.
Россия. Этот звук — свирель.
В нем воркованье голубино.
Я чую поле, в сердце хмель,
Позвавший птиц к весне апрель.
На иве распустились почки,
Береза слабые листочки
Раскрыла — больше снег не враг,
Трава взошла на каждой кочке,
Заизумрудился овраг.
Когда художник пережил мечту,
В его душе слагаются картины,
И за чертой он создает черту.Исчерпав жизнь свою до половины,
Поэт, скорбя о том, чего уж нет,
Невольно пишет стройные терцины.В них чувствуешь непогасимый свет
Страстей перекипевших и отживших,
В них слышен ровный шаг прошедших лет.Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают, как сказка, в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи —
Царь муравейный
С свитой фейной
Вздумал войну воевать.
Всех он букашек,
С кашек, с ромашек,
Хочет теперь убивать.
Фея вздыхает,
Фея не знает,
Как же теперь поступить.
Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,
Трижды темная Тайна, хоть Он — ослепительный Свет.
Лишь скажи утвержденье, — оно уж наверное ложно,
Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет».
Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни движенья,
Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он как брат.
И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,
Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний твой взгляд.
Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна
То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.
Поехал Добрыня в домашнюю сторону. Закручинился.
Хочет домой.
Попадалася Смерть на дороге престрашная.
Говорит, покачав головой:
«Полно ездить по свету, и кровь лить напрасную,
кровь невинную в мире струить».
А Добрыня ей: «Ты-то кто? Царь ли, царевич ли?
Иль изволишь ты витязем быть?»
Отвечает ему: «Я не царь, не царевич я, и не витязь.
Я страшная Смерть».
— Брат, над лугом ты трубишь
В свою золотую трубу.
Если меня ты любишь,
Скажи мне мою судьбу. — Быть тебе вечно со мною,
И всегда быть белой, сестра.
Тебе уготован Луною
Путь серебра. Если в часах — ты минуты
Захочешь, минуты одной,
На горы пойдешь ты круты,
В замок, где сон ледяной. Если в минуте — минутней,
Есть красивые старинные слова,
Их душа через столетия жива.
У Славян в почтеньи были берегини,
Это водные прибрежные богини.
Цвет морей и цвет затонов нежно-синь,
Взор глубок у синеглазых берегинь.
Голос их — как зов-напев волны
прибрежной,
Завлекательный, ласкательный, и нежный.
Лебедь Белая, ведунья старых дней,
За горами за дольними
Там Небо беззвездное,
За горами за дольними
Есть Море железное
Путь в Море бесследный,
Есть в Море столб медный,
На столбе том чугунный Пастух,
От всех он живых вдали,
До Неба тот столб от Земли,
На Восток и на Запад чугунный Пастух
Ай же ты, Микула Селянинович, Мужик,
Ты за сколько тысяч лет к земле своей привык?
Сколько долгих тысяч лет ты водил сохой?
Век придет, и век уйдет, вечен образ твой.
Лошадь у тебя была, некрасна на вид,
А взметнется да заржет, облако гремит.
Ходит, ходит, с бороздой борозда дружна.
Светел Киев, — что мне он? Пашня мне нужна.
Сколько долгих тысяч лет строят города,
Строят, нет их, — а идет в поле борозда.
(русское сказание)Бог Землю сотворил, и создал существа,
Людей, зверей, и птиц, и мысли, и слова,
Взошла зеленая, желая пить, трава.
Бог Землю сотворил, и вдунул жизнь в живых,
Но жаждали они всей силой душ своих,
И Воду создал Бог! для жаждущих земных
Изрыл Он ямины огромные в земле,
Он русла проложил, чтоб течь ручьям во мгле,
Ключ брызжущий исторг из мертвых глыб в скале.
И птицам, чья судьба близ туч небесных быть,
Постои. Мне кажется, что я о чем-то позабыл.
Чей странный вскрик: «Змея! Змея!» — чей это возглас был?
О том я в сказке ли читал? Иль сам сказал кому?
Или услышал от кого? Не знаю, не пойму.
Но в этот самый беглый миг я вспомнил вдруг опять,
Как сладко телом к телу льнуть, как радостно обнять,
И как в глаза идет огонь зеленых женских глаз,
И как возможно в Вечный Круг сковать единый час.
О, в этот миг, когда ты мне шепнула: «Милый мой!» —
Я вдруг почувствовал, что вновь я схвачен властной Тьмой,
Над невестой молодою
Я держал венец.
Любовался, как мечтою,
Этой нежной красотою,
Этой легкою фатою,
Этим светлым «Наконец!»
Наконец она сумела
Вызвать лучший сон.
Все смеялось в ней и пело,
А с церковного придела,
1
Розоватый свет заката озаряет облака,
И волною просветленной плещет сонная река.
Еле плещет, еле дышит просветленная волна,
Точно чувствует и слышит, что подходит тишина.
Друг желанный, одинокий, о тебе моя печаль,
Я один в стране далекой, и тебя мне сердцем жаль.
Я, как ты, не знаю ласки, сохраняю поцелуй,
В час, когда мне шепчет сказки еле слышный лепет струй.
Если б нам убить пространство, друг мой, друг мой, сон мечты,
Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу.
Спросил её: «Ты знаешь ли, какой я грех несу?»
Смеётся ведьма старая, смеётся что есть сил:
«Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил.
Отверг живые радости и стал себе врагом,
И тащишься в дремучий лес убогим стариком.»
Я вижу, ведьма старая всё знает про меня,
Смеётся смехом дьявола, мечту мою кляня,
Мечту мою о праведном, безгрешном житии, —
И молвил ей: «А знаешь ли ты чаянья мои?
Сорвавшись в горную ложбину,
Лежу на каменистом дне.
Молчу. Гляжу на небо. Стыну.
И синий выем виден мне. Я сознаю, что невозможно
Опять взойти на высоту,
И без надежд, но бестревожно,
Я нити грез в узор плету.Пока в моем разбитом теле
Размерно кровь свершает ток,
Я буду думать, пусть без цели,
Я буду звук — каких-то строк. О, дайте мне топор чудесный —
Уж ночь зажигает лампады
Пред ликом пресветлым Творца
Пленителен ропот прохлады,
И водная даль — без конца.
Мечта напевает мне, вторя.
«Мой милый, желанный… Приду!»
Над синею влагою Моря,
В ладье легкокрылой я жду.
Был покинут очаг. И скользящей стопой
На морском берегу мы блуждали с тобой.
В Небесах перед нами сверкал Скорпион,
И преступной любви ослепительный сон.
Очаровывал нас все полней и нежней
Красотой содрогавшихся ярких огней.
Сколько таинства было в полночной тиши!
Сколько смелости в мощном размахе души!
Целый мир задремал, не вставала волна,
Нам никто не мешал выпить чашу до дна.