Алонзо де-Перец, защитник цитадели,
Герой, чьи волосы в сраженьях поседели,
И кем гордится вся кастильская земля,
Готовый жизнь отдать за честь и короля —
Обходит медленно валы и укрепленья.
Он крепость отстоит, как следует бойцу;
Со смертью свыкся он: ее в пылу сраженья
Недаром видел он всегда лицом к лицу.
Одно по временам с непобедимой силой
Смущает воина: Алонзо де-Перец
Не только гражданин, он также и отец.
Наследник имени, последний отпрыск хилый
Ствола могучего — ему на склоне лет
Дарован был. Тот миг, когда на Божий свет
Явилося дитя — был также без сомненья
Минутою, когда впервые пробужденье
И сердца своего почувствовал старик,
Бледневший каждый раз, услышав детский крик.
Ребенка своего он сам отправил в горы,
Но мавры в эту ночь, подкравшись, словно воры,
Селенья предали мечу и грабежу,
А старцев и детей беспомощных — ножу.
И вот — перед лицом опасности спокоен —
О чем украдкою вздыхает старый воин:
Печаль — в душе его, и слезы, как туман,
Собой увлажили рубцы старинных ран.
Но вдруг, сияющий кольчугой дорогою,
Весь в золоте — герольд явился под стеною
И громко возвестил, что славный Дон-Жуан
Кастильский говорить желает с дон-Алонзо.
(С душою черною и твердою, как бронза,
Иль вековой гранит, отступник дон-Жуан
Был предводителем безбожных мусульман).
Алонзо, не страшась возможности измены,
Спокойно поднялся на крепостные стены.
— Я здесь, сеньор!
— Смотри! — воскликнул ренегат.
И все увидели, что он одной рукою
Держал оружие, и мальчика — другою.
Ребенок закричал, — и, ужасом обят,
Отец узнал его.
— Открой моим дружинам!
Не то вот этот меч с твоим малюткой сыном
Покончит через миг, — и в том свидетель Бог!
Но молния в глазах Алонзо заблистала.
— Презренный, опусти обратно твой клинок:
Он недостаточно хорошего закала
Чтоб даже голову младенца им отсечь!…
И с высоты стены ему швырнул он меч.
В раздумье погружен, стоял недвижно Будда
И молвил ученик: — Любовь свершает чудо.
Освобожденные от вековечной тьмы,
Подобны вольному течению умы!
Леса переходя, переплывая реки, —
Я к отдаленнейшим из мировых племен
Пойду, чтоб возвестить великий твой закон,
И тем утешить их и просветить вовеки.
Но Будда отвечал, ученика любя:
— А если заклеймят проклятием тебя,
Что скажешь ты, о друг?
— Скажу, что люди эти
Не чужды жалости! Взамен мужи и дети
Могли бы закидать каменьями меня. —
— А если их толпа, пророка изгоня,
Поднимет на тебя действительно каменья? —
— Я все же призову на них благословенья.
Не камни и песок, а лезвие меча
Могли они поднять, безжалостно влача
Меня на судьбище и осудив на муки. —
— Но если грозный меч поднимут эти руки? —
— Так я скажу себе: разгневанной толпой
Я мог убитым быть, меж тем я только ранен. —
— А если от меча падешь ты бездыханен? —
— Скажу: блаженны все, обретшие покой. —
— Ступай, — сказал тогда ему великий Будда:
— Учи, освобождай, — тебе возможно чудо! —
В теченье семнадцати долгих веков,
От синих морей до сыпучих песков,
С усильем влача утомленные ноги,
Везде исходил он пути и дороги.
Пустынею дикой, во мраке пещер,
Гонимый проклятьем, бежал Агасфер.
Своим появленьем прохожих пугая,
Весь мир обошел он, от края до края,
Не зная покоя, не ведая сна.
На севере диком, где плещет волна,
Однажды, печальные очи понуря,
Он шел по сугробам, и снежная буря,
Казалось, ему повторяла: — Иди!
И вырвался вопль из усталой груди.
— О, если б найти мне для отдыха ложе
Меж этих утесов! Поведай, о Боже!
Что должен я сделать, чтоб тягостный путь
Навеки окончить и в мире уснуть? —
Покуда молил он о жалости небо,
Старик, не имеющий крова и хлеба,
Шел мимо, — и, чувствуя жалость к нему,
Он нищему отдал свой плащ и суму.
И это исполнив, он в тоже мгновенье
Почувствовал ясно конца приближенье,
И кроткая смерть улыбнулась ему.
Христа учению верна,
Богам языческим она
Не поклонялась, — и в собранье
Актею претор осудил
Отдать зверям на растерзанье.
А так как видимо смутил
Нескромный взор ее стыдливость —
Судья, ценивший справедливость,
Велел при этом, чтоб она
На казнь явилася нагою.
И пред толпой обнажена
Она предстала; лишь волною
На грудь ей падала коса.
Внезапно шепот раздался:
Кругом вздымая прах летучий,
Тремя прыжками лев могучий
Вмиг очутился близ нея…
И цирк, дыханье затая,
При этом зрелище ужасном
Дрожал в восторге сладострастном
И царь пустынь, издавши рев,
Полураскрыл свой грозный зев…
— Назад! — воскликнула Актея,
И зверь, ослушаться не смея,
Прилег, мгновенно присмирев.
А так как дева пред толпою
Своей смущалась наготою —
Смежил зеницы грозный лев.
Когда решил в своей премудрости Господь
Из праха жалкого создать живую плоть, —
Он землю взял со всех концов вселенной:
С востока, где цветут в красе неизреченной
И пальмы стройные, и золотой банан,
С окраин запада, где плещет океан,
С цветущих берегов сияющего юга,
И с северных равнин, где завывает вьюга.
Хотел Он, чтоб везде, во всех концах земли,
Где кости путника приют себе нашли —
Земля холодная не мачехою злою
Была б усталому, а матерью родною.
В каком бы уголке, об отдыхе моля,
Гнет жизни не сложил и сердце он больное —
Чтоб всюду путнику могла сказать земля:
— Приди на грудь мою, засни, дитя родное!
Вечерняя звезда сияла в вышине
И отражалася в дробящейся волне.
И путник тут спросил у юноши поэта:
— Поведай, наконец, искатель вечный света,
Ты, воспевающий, среди цветущих роз,
Иллюзию страстей и обольщенье грез —
Какая разница меж нами и тобою?
— Смотрите, — молвил тот: — над вашей головою
Вы видите звезду блестящую? — О, да!
— Но если вы глаза закроете — звезда
Вам будет не видна, не правда ли? — Конечно.
— А мне — сказал поэт, — она сияет вечно:
Закрыв глаза свои, я вижу пред собой
Сияние ее в лазури голубой. —
Когда, подобно горлице пугливой,
Ты уклоняешься смущенно и стыдливо
От поцелуя одного —
Я буду терпелив; поверь не оскорблю я
Тебя, дитя, безумьем поцелуя
Я своего.
Когда глаза твои с их глубиной прозрачной
Не любят, чтобы в них гляделся вечер мрачный —
Страданье затая,
Веселья твоего пускай я буду эхо,
И для тебя охотно маску смеха
Надену я.
Но если, друг, склоняясь, как лилея
Под зноем, ты грустишь, томяся и бледнея —
Поверь, печаль твоя
Священною мне будет и родною,
И непритворными слезами над тобою
Заплачу я!
Молвит солнце земле белоснежной:
— О, когда ж моей ласкою нежной
Растоплю я снега твои вновь? —
И сердцам повторяет любовь
То, что солнце — земле белоснежной.
Молвят пчелы сиреням лиловым:
— О, когда же мы к вашим медовым
И душистым прильнем лепесткам? —
Говорят поцелуи устам
То, что пчелы — сиреням лиловым.
Молвят звездочки гордой планете:
— Лишь в твоем ослепительном свете —
Жизнь, и радость, и счастие нам! —
Молвят взоры любимым очам
То, что звездочки — гордой планете.
(СОНЕТ)
Давно уста рассталися с улыбкой,
Давно в очах не видно прежних слез,
Все худшее я в жизни перенес,
Все лучшее — считаю я ошибкой.
Я не страшусь, судьба, твоих угроз,
Не дорожу твоею я улыбкой;
Недели, дни — проходят тенью зыбкой,
Без горестей и без блаженных грез.
Как заживо в могиле погребенный,
Иль как скупец, сокровища лишенный,
Гнет бытия обязан я влачить.
Стряхнуть его — мне было б облегченье,
Но я живу: из одного влеченья,
Потребности — дышать и жить.
(СОНЕТ).
Давно уста разсталися с улыбкой,
Давно в очах не видно прежних слез,
Все худшее я в жизни перенес,
Все лучшее—считаю я ошибкой.
Я не страшусь, судьба, твоих угроз,
Не дорожу твоею я улыбкой;
Недели, дни—проходят тенью зыбкой,
Без горестей и без блаженных грез.
Как заживо в могиле погребенный,
Иль как скупец, сокровища лишенный,
Гнет бытия обязан я влачить.
Стряхнуть его—мне было-б облегченье,
Но я живу: из одного влеченья,
Потребности—дышать и жить.
(СОНЕТ)
Презирая доступные цели,
К отдаленным, волшебным краям,
Не пугаясь предательской мели —
Поплывем по безбрежным морям.
И пускай небеса потемнели —
Доверяя своим парусам,
Мы бесстрашно плывем к колыбели
Идеала: к волшебным краям.
В тщетных поисках нового рая,
Мы, искатели чудного края,
Будем вечно стремиться туда,
С тем, чтоб, вечною жаждой сгорая,
Не увидеть, вдали умирая,
Нам его берегов никогда.
(СОНЕТ).
Презирая доступныя цели,
К отдаленным, волшебным краям,
Не пугаясь предательской мели—
Поплывем по безбрежным морям.
И пускай небеса потемнели—
Доверяя своим парусам,
Мы безстрашно плывем к колыбели
Идеала: к волшебным краям.
В тщетных поисках новаго рая,
Мы, искатели чуднаго края,
Будем вечно стремиться туда,
С тем, чтоб, вечною жаждой сгарая,
Не увидеть, вдали умирая,
Нам его берегов никогда.