«Пять дней голодаю, скитаюсь, но мне
Работы нигде нет в родной стороне.
Брожу, побираясь, из дома я в дом.
Чтоб вымолить черствого хлеба с трудом».
Что держит бедняк подмастерье в руке?
Что тихо скатилось по бледной щеке?
Зачем безнадежно, сквозь листьев узор,
Блуждает от дерева к дереву взор?
Клинк-линк, бум-бум и чингда дах!
Не едет ли персидский шах?
Грохочут трубы за углом,
Как в судный день: и звон, гром!
Вот бубен и трещотки.
Брум-брум! А вот большой тромбон,
Кларнет с корнетом а пистон;
Вот гобоист и литаврист,
И барабанщик, и флейтист.
В старых письмах я рылся сегодня —
Письмецо мне попвлось одно
Из далекого, светлого детства…
Как давно это было, давно!
Буквы длиные, почерк неровный,
Все послание—в пятнах чернил —
Сорок лет нынче минуло ровно,
Как от Брози письмо получил:
«Фриц мой милый, дожди насиупили,
И в разбойников негде играть…
До дна морскую бездну ураган
Перевернул:
До тех высот, где — звездный караван
Волной плеснул.
Вихрь — исполин лишь слабым ветерком,
С зарею стал,
И от него зыбь ходит ходуном,
Как прежде — вал.
О, если бы теперь в глухую осень
Умчаться в лес, где свищет ураган,
Где на меня, из-за щита из сосен,
Несется в пене загнанный кабан!
О, если б я на корабле корсаров
Был рулевым, при шуме волн ночных!
Блестит гарпун, готовый для ударов
И ждет толпа товарищей моих…
На стены, ворота и башенный ров,
На темные сосны — ложится
От факелов дымных пурпурный покров,
От стягов мерцанье струится.
На башне красавица смотрит вперед,
Разносятся по ветру речи:
— Мой милый ушел в нидерландский поход
Ушел он в кровавые сечи! —
На стены, ворота и башенный ров,
На темныя сосны—ложится
От факелов дымных пурпурный покров,
От стягов мерцанье струится.
На башне красавица смотрит вперед,
Разносятся по ветру речи:
— Мой милый ушел в нидерландский поход
Ушел он в кровавыя сечи!—
Вторую ночь, второй уж день
Лежит во ржи солдат забытый
И кровью ран своих покрытый.
Над ним — колосьев спелых сень.
В груди — предсмертное томленье.
Возвел он взоры в небеса.
Что это? Сон? Звенит коса,
Работа, мирное селенье…
Из-под десятков копий, пронзивших грудь героя —
Роланд освобождает одну из мощных рук,
И рог к устам подносит и здесь, в долине боя
Предсмертною мольбою несется рога звук.
Но нет вождю ответа: все выбыли из строя
И падает он снова среди предсмертных мук…
Так — гибнущим я видел не одного героя
И слышался из мрака предсмертный рога звук.
Завязан мною бой опасный
И звон щита — не арфы звон,
И не Мадонны лик прекрасный
На том щите изображен.
Мой меч с врагом покончил тем,
Кто сбить с седла меня пытался,
Я молнией ударил в шлем —
На месте мертвым он остался.
Плитою каменной зачем в его отчизне
Вы украшаете могильный холм певца?
Каменьями в него бросали вы при жизни
И злобою к нему пылали в вас сердца.
На мраморной плите — зачем венок лавровый?
Любовь, одна любовь горела в нем светло.
Прекраснейший из всех венков — терновый,
Который украшал Спасителя чело.
Розы дикия обвили
Наготу кровавых ран,
О победе возвестили
И труба, и барабан.
Полночь… Ужас безпредельный…
Бой в деревне был жесток,
Много рук в тоске смертельной
Рвут траву… Воды глоток!
Розы дикие обвили
Наготу кровавых ран,
О победе возвестили
И труба, и барабан.
Полночь… Ужас беспредельный…
Бой в деревне был жесток,
Много рук в тоске смертельной
Рвут траву… Воды глоток!
Мы разошлись не с нынешних времен,
Твой стяг — иной, я добивался с бою
Лишь обладанья вражеских знамен,
Ты — благ мирских, и мир — одно с тобою.
Ты праотцев оберегаешь сон,
А я судьбу кую своей рукою,
Ты — ветерком, я — бурей вдохновлен,
Моя — борьба, предайся ты покою!