Беспамятна лишь жизнь, — такой не назовем
Ее сестру, — последняя дремота
В назначенный вчера, сегодня входит дом,
И целый день стоят открытыми ворота.
Ты мне не обещан ни жизнью, ни Богом,
Ни даже предчувствием тайным моим.
Зачем же в ночи перед темным порогом
Ты медлишь, как будто счастьем томим?
Не выйду, не крикну: «О, будь единым,
До смертного часа будь со мной!»
Я только голосом лебединым
Говорю с неправедною луной.
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть.
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей.
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своей слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука. А сколько там
Ты кто-то из прежней жизни,
А кто — не вспомнить теперь…
На чьей мы скорбели тризне,
В какой мы гибли отчизне,
Зачем мне стучишься в дверь?
Из каких ты склубился бредней
И какого ты ждешь венца?
Уж не ты ль тот самый — последний,
Который после конца
О, жизнь без завтрашнего дня!
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей Любови
Звезда восходит для меня.
Так незаметно отлетать,
Почти не узнавать при встрече.
Но снова ночь. И снова плечи
В истоме влажной целовать.
Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый…
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.
А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь.
И любишь ты всю жизнь меня, меня одну.
Да, если хочешь знать, и даже вот такую.
Пусть я безумствую, немотствую, тоскую,
И вечная разлука суждена.
Ничто нас не бросит друг к другу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты мне не обещал, и мы смеялись оба.
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Тютчев
Н.А. О-ой
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Так вот он — тот осенний пейзаж,
Которого я так всю жизнь боялась:
И небо — как пылающая бездна,
И звуки города — как с того света
Услышанные, чуждые навеки.
Как будто все, с чем я внутри себя
Всю жизнь боролась, получило жизнь
Отдельную и воплотилось в эти
Слепые стены, в этот черный сад…
А в ту минуту за плечом моим
И никакого розового детства…
Веснушечек, и мишек, и игрушек,
И добрых теть, и страшных дядь, и даже
Приятелей средь камешков речных.
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом,
Иль отраженьем в зеркале чужом,
Без имени, без плоти, без причины.
Уже я знала список преступлений.
Которые должна я совершить.
Когда уже к неведомой отчизне
Ее рука незримая вела,
Последней страстью этой черной жизни
Божественная музыка была.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прощенье ли услышать ожидала,
Прощанье ли вставало перед ней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1.
Творчество
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов