Увы! Не избегу судьбы я,
Как загремят издалека
Там громовые, голубые,
В твердь возлетая облака,
Зане взволнованные силы
Их громовой круговорот, —
Над бездной мировой могилы
Молниеблещущий полет.
В поток быстротекущей жизни,
В житейский грозовой туман,
Забыв о неземной отчизне,
Низринулся, и всё — обман.
Увы! Не избегу судьбы я.
И смерть моя недалека.
И громовые, голубые
В дверь возлетают облака.
Пылит и плачется: расплачется пурга.
Заря багровая восходит на снега.
Ты отошла: ни слова я… Но мгла
Легла суровая, свинцовая — легла.
Ни слова я… И снова я один
Бреду, судьба моя, сквозь ряд твоих годин.
Судьба железная задавит дни мои.
Судьба железная: верни ее — верни!
Лихие шепоты во мгле с лихих нолей.
Сухие шелесты слетают с тополей.
Ни слова я… Иду в пустые дни.
Мы в дни погребены: мы искони одни.
Мы искони одни: над нами замкнут круг.
Мой одинокий, мой далекий друг, —
Далек, далек и одинок твой путь:
Нам никогда друг друга не вернуть.
Струит ручей струи из бирюзы
Через луга и розовые мяты, —
В пустой провал пережитой грозы,
В осеребренные туманом скаты.
Ручей, разговорись — разговорись!
Душа моя, развеселись: воскресни!
И вот — извечно блещущая высь!
И вот — извечно блещущие песни!
Старинный друг, освободи меня
Пылающей, пылающей судьбою.
Пылай во мне, как… языки огня,
Пылай во мне: я полн судьбой — Тобою.
Прими меня: не отвергай! Я — здесь,
Друг сказочный, полузабытый, милый…
Как хорошо! И — блещущая высь!..
И — над душой невидимые силы!..
Сырое поле, пустота,
И поле незнакомо мне.
Как бьется сердце в тишине!
Какие хладные места!
Куда я приведен судьбой?..
В пустынный берег бьет Коцит;
И пена бисерной каймой
В прибрежных голышах бежит.
Свежеет… Плещется прибой;
В кудрявой пене темных волн,
Направленный самой судьбой,
Ко мне причалил утлый челн.
Меня влекут слепые силы
В покой отрадный хладных стран;
И различаю сквозь туман
Я закоцитный берег милый.
Рыдают жалобные пени,
Взлетает гребень на волне,
Безгласные, немые тени
Протягивают руки мне.
Багровые лучи Авроры
Сурово озаряют твердь.
Уныло поднимаю взоры,
Уныло призываю смерть…
Упорный маг, постигший числа
И звёзд магический узор.
Ты — вот: над взором тьма нависла…
Тяжёлый, обожжённый взор.
Бегут года. Летят: планеты,
Гонимые пустой волной, —
Пространства, времена… Во сне ты
Повис над бездной ледяной.
Безводны дали. Воздух пылен.
Но в звёзд разметанный алмаз
С тобой вперил твой верный филин
Огонь жестоких, жёлтых глаз.
Ты помнишь: над метою звездной
Из хаоса клонился ты
И над стенающею бездной
Стоял в вуалях темноты.
Читал за жизненным порогом
Ты судьбы мира наизусть…
В изгибе уст безумно строгом
Запечатлелась злая грусть.
Виси, повешенный извечно,
Над тёмной пляской мировой, —
Одетый в мира хаос млечный,
Как в некий саван гробовой.
Ты шёл путём не примиренья —
Люциферическим путём.
Рассейся, бледное виденье,
В круговороте бредовом!
Ты знаешь: мир, судеб развязка.
Теченье быстрое годин —
Лишь снов твоих пустая пляска;
Но в мире — ты, и ты — один,
Всё озаривший, не согретый,
Возникнувший в своём же сне…
Текут года, летят планеты
В твоей несчастной глубине.
Меж вешних камышей и верб
Отражена ее кручина.
Чуть прозиявший, белый серп
Летит лазурною пустыней —
В просветах заревых огней
Сквозь полосы далеких ливней.
Урод склоняется над ней.
И всё видней ей и противней
Напудренный, прыщавый нос,
Подтянутые, злые губы,
Угарный запах папирос,
И голос шамкающий, грубый,
И лоб недобрый, восковой,
И галстук ярко огневой;
И видит —
где зеленый сук
Цветами розовыми машет
Под ветром, — лапами паук
На паутинных нитях пляшет;
Слетает с легкой быстротой,
Качается, — и вновь слетает,
И нитью бледно-золотой
Качается, а нить блистает:
Слетел, и на цветок с цветка
Ползет по росянистым кочкам.
И падает ее рука
С атласным кружевным платочком;
Платочек кружевной дрожит
На розовых ее коленях;
Беспомощно она сидит
В лиловых, в ласковых сиренях.
Качается над нею нос,
Чернеются гнилые зубы;
Угарной гарью папирос
Растянутые дышат тубы;
Взгляд оскорбительный и злой
Впивается холодной мглой,
И голос раздается грубый:
«Любовницей моею будь!»
Горбатится в вечернем свете
В крахмал затянутая грудь
В тяжелом, клетчатом жилете.
Вот над сафьянным башмачком
В лиловые кусты сирени
Горбатым клетчатым комком
Срывается он на колени.
Она сбегает под откос;
Безумие в стеклянном взгляде…
Стеклянные рои стрекоз
Летят в лазуревые глади.
На умирающей заре
Упала (тяжко ей и дурно)
В сырой росе, как серебре,
Над беломраморною урной.
Уж в черной, лаковой карете
Уехал он…
В чепце зеленом,
В колеблемом, в неверном свете,
Держа флакон с одеколоном,
Старушка мать над ней сидит,
Вся в кружевах, — молчит и плачет.
То канет в дым, то заблестит
Снеговый серп; и задымит
Туманами ночная даль;
Извечная висит печаль;
И чибис в полунощи плачет…
Там мне кричат издалека,
Что нос мой — длинный, взор — суровый,
Что я похож на паука
И страшен мой костыль дубовый,
Что мне не избежать судьбы,
Что злость в моем потухшем взгляде,
Что безобразные торбы
Торчат и спереди, и сзади…
Так глухо надо мной в дупло
Постукивает дятел пестрый…
Глаза — как ночь; как воск — чело;
На сердце — яд отравы острый;
Угрозою кривится рот;
В ресницах стекленеют слезы…
С зарей проносится и гнет
Едва зеленые березы
Едва запевший ветерок
И кружится на перекрестках,
И плещется там мотылек
На кружевных, сребристых блестках
В косматых лапах паука;
Моя дрожащая рука
Протянется и рвет тенета…
В душе — весенняя тоска:
Душа припоминает что-то.
Подглядываю в мягких мхах,
Весь в лиственном, в прозрачном пухе,
Ребенок в голубых цветах
Там крылья обрывает мухе, —
И тянется к нему костыль,
И вскрикивает он невольно,
И в зацветающую пыль
Спасается — мне стыдно, больно —
Спасается, в кулак свистя,
И забирается в валежник.
Я вновь один. Срываю я
Мой нежный, голубой подснежник, —
А вслед летят издалека
Трусливые и злые речи,
Что я похож на паука
И что костыль мне вздернул плечи,
Что тихая моя жена,
Потупившись, им рассказала,
Когда над цветником она,
Безропотная, умирала,
Как в мраке неживом, ночном
Над старым мужем — пауком —
Там плакала в опочивальне,
Как изнывала день за днем,
Как становилась всё печальней; —
Как безобразные горбы
С ней на постель ложились рядом,
Как, не снеся своей судьбы,
Утаивала склянку с ядом,
И вот…
Так медленно бреду.
Трещат и пикают стрекозы
Хрустальные — там, на пруду.
В ресницах стекленеют слезы;
Душа потрясена моя.
Похрустывает в ночь валежник.
Я вновь один. Срываю я
Цветок единственный, подснежник.
Любимому другу и брату
(С.М. Соловьеву)Я вижу — лаврами венчанный,
Ты обернулся на закат.
Привет тебе, мой брат желанный,
Судьбою посланный мне брат!
К вам в октябре спешат морозы
На крыльях ветра ледяных.
Здесь все в лучах, здесь дышат розы
У водометов голубых.
Я здесь с утра в Пинакотеке
Над Максом Клингером сижу.
Потом один, смеживши веки,
По белым улицам брожу.
Под небом жарким ем Kalbsbraten,
Зайдя обедать в Breierei.
А свет пройдется сетью пятен
По темени, где нет кудрей.
Там ждет Владимиров Василий
Васильевич (он. шлет привет).
Здесь на чужбине обновили
Воспоминанья прежних лет.
Сидим, молчим над кружкой нива
Над воскрешающим былым,
Засунув трубки в рот лениво,
Пуская в небо пыльный дым.
Вот и теперь: в лучах заката
(Ты знаешь сам — разлуки нет)
Повеет ветр — услышу брата
И улыбнусь ему в ответ.
Привет тебе, мне Богом данный,
Судьбою посланный мне брат,
Я вижу, лаврами венчанный,
Ты мне киваешь на закат.
Часу в десятом, деньги в кассе
Сочтя, бегу — путь не далек —
Накинув плащ, по Тurkenstrasse
Туда, где красный огонек.
Я знаю, час придет, и снова
Родимый север призовет
И сердце там в борьбе суровой
Вновь сердце кровью изойдет.
Но в миг, как взор падет на глобус,
В душе истает туч гряда.
Я вспомню Munchen, Kathy Cobus
И Simplicissimus тогда.
Придет бывало — бьют минуты
Снопами праздничных ракет,
И не грозится Хронос лютый
Потомкам вечно бледных лет.
Вот ритму вальса незаметно
Тоску угрюмую предашь.
Глядишь — кивает там приветно
Мне длинноносый бритый Asch.
Кивает нежно Fraulein Ани
В бездумной резвости своей,
Идет, несет в простертой длани
Бокал слепительных огней.
Под шелест скрипки тиховейный
Взлетит бокал над головой,
Рассеет искры мозельвейна,
Как некий факел золотой.
Но, милый брат, мне ненадолго
Забыться сном — вином утех —
Ведь прозвучал под небом долга
Нам золотой, осенний смех!
Пусть бесконечно длинен свиток —
Бесцельный свиток бытия.
Пускай отравленный напиток
Обжег мне грудь — не умер я.