Зачем покинул я в долине дом родной
И рощи свежие, шумящие ручьями?
«Не унывай, мой сын! За этими скалами,
Пред нами ляжет путь широкий и прямой».
— Отец, отец! Пусти меня домой!
Мне страшно здесь, — какой-то гул невнятный…
«То море за горой нас чует и шумит,
Надеждой манит вдаль — и бурями грозит.
Идем!»—Душа полна тревоги непонятной…
Так вот оно, безбрежье вечных вод!
Прекрасно-гневное, оно меня зовет…
В сердитом плеске волн, отброшенных скалами,
Я слышу голос, грозно нами
Повелевающий — и содрогаюсь я,
И на корабль, как робкое дитя,
Всхожу послушными шагами.
Царя Вахтанга ветхия страницы
Перебирая в памяти моей,
Иду я в терем доблестной царицы,
В развалину, приют неведомых теней.
Уже заря, как зарево пожара,
На гребни темных скал бросает жаркий свет.
Заря, леса и скалы!.. о, Тамара!
Не здесь ли пел твой пламенный поэт?
Дыша, я чувствую, что здесь земля — кладбище,
А небеса—покров почиющих царей;
И между тем нигде природа, как жилище
Творца, не может быть ни лучше, ни пышней…
Кругом, как Божия ограда,
Заоблачный хребет далеко манит взор;
Там спят леса под говор водопада,
А здесь миндаль, и лозы винограда,
И дикаго плюща живой ковер.
О, здесь бы жить — любить и наслаждаться…
Но по горам какой-то демон злой,
Блуждая, не дает ни сердцу забываться,
Ни бедный ум согреть мечтой…
Незримый дух! Он всюду бьет тревогу;
Везде кричит: «сюда, сюда!
«Здесь нужно вам в скалах пробить дорогу!
«Здесь реку запрудить! Там строить города!
«Никто не жнет плодов, не сея…»
Ужасный дух! От каждаго пигмея
Готов он требовать гигантскаго труда!
Тамары нет… О, Русь! Еще ли ты не в силах,
Поднявши меч, и заступ, и топор,
Развить и жизнь, и мысль на царственных могилах,
Чтоб успокоить духа гор?..
Царя Вахтанга ветхие страницы
Перебирая в памяти моей,
Иду я в терем доблестной царицы,
В развалину — приют неведомых теней.
Уже заря, как зарево пожара,
На гребни темных скал бросает жаркий свет!
Заря, леса и скалы!.. О Тамара!
Не здесь ли пел твой пламенный поэт!
Дыша, я чувствую, что здесь земля — кладбище,
А небеса — покров почиющих царей;
И между тем нигде природа, как жилище
Творца, не может быть ни лучше, ни пышней.
Кругом, как Божия ограда.
Заоблачный хребет далеко манит взор,
Там спят леса под говор водопада;
А здесь миндаль, и лозы винограда,
И дикого плюща живой ковер.
О, здесь бы жить — любить и наслаждаться;
Но по горам какой-то демон злой,
Блуждая, не дает ни сердцу забываться,
Ни бедный ум согреть мечтой. —
Незримый дух! Он всюду бьет тревогу;
Везде кричит: сюда, сюда!
Здесь нужно вам в скалах пробить дорогу!
Здесь реку запрудить! там строить города!
Никто не жнет плодов, не сея! —
Ужасный дух! от каждого пигмея
Готов он требовать гигантского труда!
Тамары нет… О Русь! еще ли ты не в силах,
Поднявши меч, и заступ, и топор,
Развить и жизнь и мысль на царственных могилах,
Чтоб успокоить духа гор!
(Посв. Я. К. Гроту).
Вздымая волны, над заливом
Шла к ночи буря,— гром гудел…
За облака, навстречу ливня,
Орел с добычею летел…
В свое гнездо, не внемля грому,
Крылами рассекая мглу,
Он нес в когтях своих голубку
И опустился на скалу.
За ним мерцали на закате
Вершин незыблемых снега,
Под ним клубились тучи,— пена
Посеребрила берега.
Ручьи скакали по каменьям,
Орлы кричали… Никому
Не откликался он и слушал,
Как жертва плакалась ему…
В его когтях, дрожа и жмурясь,
Она молила: «отпусти…»
И внял мольбам великодушный
Орел и молвил ей: «лети!»
И радостно, своей свободы
Почуя миг, как снежный ком,
С размаху брошенный, голубка
Рванулась вдаль, мелькнув крылом,
И полетела… закружилась,
Ища родных ей берегов,—
И погрузилась в водяную
Пыль между волн и облаков…
И сделалась добычей бури,—
Добыча мощного орла…
Увы, бездушная стихия
Ее молитв не приняла…
Как мотылек, дождем прибитый,
Едва мелькая в бурной мгле,
Она исчезла в серой пене
Валов, несущихся к скале;
На той скале, все тот же мощный
Орел державно отдыхал,
Порой свой клюв точил, порою
Лениво крылья расправлял.
И думал он: авось под утро
Стихий угомонится вой,
И выпрыгнет на солнце серна,
И гуси взмоют над водой…
А там, где конь пылит дорогу,
Стада потянутся в кусты…
И мне потребную добычу
Господь укажет с высоты…
Я шел под скалами,
Мглой ночи одет,
Я нес темным людям
Божественный свет —
Любовь и свободу
От страха и чар,
И жажду познанья,
И творческий дар.
Вдруг, разорвалася
Ночи занавеса,—
Брызнули в пространство
Молнии Зевеса,
И проснулись боги,
И богини с ложа
Поднялись, пугливым
Криком мир встревожа.
И посланный ими,
В багровом дыму
Мелькнул черный ворон
И ринулся в тьму,—
Он близко… Он ищет
Меж скал и лесов
Того, кто похитил
Огонь у богов…
Я иду — и свет мой
Светит по дороге;
Я уж знаю тайну,
Что не вечны боги…
Мир земной, я знаю,
Пересоздан снова,—
И уста роняют
Пламенное слово.
Не мог утаить я
Святого огня…—
И ворон из мрака
Завидел меня:
Когтями и клювом
Он рвет мою грудь,—
И кровью обрызгав
Тяжелый мой путь.
Пусть в борьбе паду я!
Пусть в цепях неволи
Буду я метаться
И кричать от боли!—
Ярче будет скорбный
Образ мой светиться,
С криком дальше будет
Мысль моя носиться…
И что тогда, боги!
Что сделает гром
С бессмертием духа,
С небесным огнем?
Ведь то, что я создал
Любовью моей,
Сильнее железных
Когтей и цепей!!.
И.
Не князь, красавец молодой,
Внук иверских царей,
Был сокровенною мечтой
Ее цветущих дней;
Не вождь грузинских удальцов, —
Гроза соседних гор,
Признаньем вынудил ее
Потупить ясный взор;
Не там, где слышат валуны
Плеск Алазанских струй,
Впервые прозвучал ее
Заветный поцелуй;—
Нет, зацвела ее любовь
И расцвела печаль
В том жарком городе, где нам
Прошедшего не жаль…
Где грезится сазандарам
Святая старина,
Где часто музыка слышна,
И веют знамена.
ИИ.
В Тифлисе я ее встречал…
Вникал в ее черты:
То — тень весны была, в тени
Осенней красоты.
Не весела и не грустна, —
Где б ни была она,
Повсюду на ее лице
Царила тишина.
Ни пышный блеск, ни резвый шум
Полуночных балов,
Ни барабанный бой, ни вой
Охотничьих рогов,
Ни смех пустой, ни приговор
Коварной клеветы,—
Ничто не возмущало в ней
Таинственной мечты…
Как будто слава, отразясь
На ней своим лучом,
В ней берегла покой души
И грезы о былом, —
Или о том, кто, силу зла
Изведав, завещал
Ей всепрощающую скорбь
И веру в идеал…
ИИИ.
Я помню час, когда вдали
Вершин седые льды
Румянцем вспыхнули, и тень
С холмов сошла в сады,
Когда Метех, с своей скалой,
Стоял, как бы в дыму,
И уходил сионский крест
В ночную полутьму…—
Она сидела на крыльце
С поникшей головой,
И, помню, кроткий взор ее
Увлажен был слезой.
О незабвенной старине
Намек нескромный мой
Смутил ее больной души
Таинственный покой…
И мне казалось, в этот миг
Я у нее в глазах
Прочел ту повесть, что прошла
Тайком в ее мечтах: —
ИV.
«Он русским послан был царем,
В Иран держал свой путь,
И на пути заехал к нам
Душою отдохнуть.
Желанный гость,— он принят был,
Как друг, моим отцом,—
Не в первый раз входил он к нам
В гостеприимный дом…—
Но не был весел он в тени
Развесистых чинар,
Где на коврах не раз нам пел
Заезжий сазандар;
Где наше пенилось вино,
Дымился наш кальян,
И улыбалась жизнь гостям
Сквозь радужный туман…
И был задумчив он, когда,
Как бы сквозь тихий сон,
Пронизывался лунный свет
На темный наш балкон…—
Его горячая душа,
Его могучий ум
Влачили всюду за собой
Груз неотвязных дум.
Напрасно север ледяной
Рукоплескал ему,
Он там оставил за собой
Бездушную зиму;
Он там холодные сердца
Оставил за собой,—
Лишь я одна могла ему
Откликнуться душой…
Он так давно меня любил,
И так был рад,— так рад,
Когда вдруг понял, отчего
Туманится мой взгляд».
V.
«И скоро перед алтарем
Мы с ним навек сошлись…
Казалось, праздновал весь мир,
И ликовал Тифлис:
Всю ночь к нам с ветром долетал
Зурны тягучий звук,
И мерный бубна стук, и гул
От хлопающих рук…
И не хотели погасать
Далекие огни,
Когда, лампаду засветив,
Остались мы одни…
И не хотела ночь унять
Далекой пляски шум,
Когда с души его больной
Скатилось бремя дум,—
Чтоб не предвидел он конца
Своих блаженных дней,
При виде брачного кольца
И ласковых очей.
VИ.
«Но час настал: посол царя
Умчался в Тегеран…
Прощай, любви моей заря!
Пал на сердце туман…
Как в темноте рассвета ждут,
Чтоб страхи разогнать,
Так я ждала его, ждала,—
Не уставала ждать…
Еще мой верующий ум
Был грезами повит,
Как вдруг… вдруг грянула молва,
Что он убит… убит!
Что он из плена бедных жен
Хотел мужьям вернуть,
Что с изуверами в бою
Он пал, пронзенный в грудь,
Что труп его, — кровавый труп,—
Поруган был толпой
И что скрипучая арба
Везет его домой.
Все эти вести в сердце мне
Со всех сторон неслись…
Но не скрипучая арба
Ввезла его в Тифлис,—
Нет, осторожно между гор,
Ущелий и стремнин
Шесть траурных коней везли
Парадный балдахин;
Сопровождали гроб его
Лавровые венки,
И пушки жерлами назад,
И пики, и штыки…
Дымились факелы, и гул
Колес был эхом гор,
И память вечную о нем
Пел многолюдный хор…
И я пошла его встречать,
И весь Тифлис со мной
К заставе эриванской шел
Растроганной толпой.
На кровлях плакали, когда
Без чувств упала я…
О, для чего пережила
Его — любовь моя!»
VИИ.
«И положила я его
На той скале, где спит
Семья гробниц, и где святой
Давид их сторожит;
Где раньше, чем заглянет к нам
В окошки алый свет,
Заря под своды алтаря
Шлет пламенный привет;
На той скале, где в бурный час
Зимой, издалека
Причалив, плачут по весне
Ночные облака;
Куда весной, по четвергам,
Бредут на ранний звон,
Тропинкой каменной, в чадрах,
Толпы грузинских жен.
Бредут, нередко в страшный зной,
Одни — просить детей,
Другие — воротить мольбой
Простывших к ним мужей…
Там, в темном гроте — мавзолей,
И, — скромный дар вдовы,
Лампадка светит в полутьме,
Чтоб прочитали вы
Ту надпись, и чтоб вам она
Напомнила сама
Два горя: — горе от любви
И горе от ума».