Усердно с праздником я друга поздравляю;
Честнейшим образом ему того желаю,
Чего себе едва ль он может пожелать.
Желание сие я вздумал отослать
Со оным хлопцем то, ко мне сей день присланным
И сей же от меня к тебе — ах! — отосланным.
Желание сие сосложено в стихах,
Да ведаешь сие, что ум наш не в голях.
Семион де Мазюр
P. S. Еще не утерпел, чтоб боле не сказати;
Хощу еще, мой друг, сей день я похваляти.
Коль красен вить сей день и коль — ах! — солнечн есть!
Туманов, мрака в нем совсем, совсем — ах! — несть.
Мой дух поэзии теперь весьма играет,
И красный день зимы весьма он похваляет.
«Вот этуб тысячу мне только докопить,
А там я стану жить.»
Сказал кащей, давно уж тысячи имея.
Сбылось желание кащея,
И тысячу он докопил.
Однако же кащей все недоволен был:
«Нет тысячу еще; а ту когда достану,
Я право более желать уже не стану,»
Увидим: тысячу и эту он достал;
Однако слова не сдержал,
И тысячу еще желает;
Но уж последнюю, в том точно уверяет.
Теперь он правду говорил:
Севодни тысячу и эту докопил,
А завтре умер он; и все ево именье
Досталося по нем другим на расточенье.
Когдаб кащей иной,
Доход приумножая свой,
Еще севодни догадался,
И пользоваться им старался.
Няня, что это такое
Нынче сделалось со мной?
Изнывает ретивое
Под неведомой тоской.Все кого-то ожидаю,
Все об ком-то я грущу;
Но не знаю, не сгадаю,
Что такое я ищу.Помнишь, няня, как, бывало,
В светлом тереме моем
Я резвилась, распевала,
Не заботясь ни о чем.А теперь твоя шалунья
Пригорюнившись сидит:
Пало на душу раздумье,
Сердце ноет и болит.Смех подружек мне досаден,
Игры их не веселят,
И нестатен, непригляден
Мне мой праздничный наряд.Нет мне солнца в полдень ясный,
Мир цветет не для меня,
Опостыл мне терем красный,
Опостыла жизнь моя.Няня! Няня! Что за чудо
Нынче сделалось со мной?
Что — добро оно иль худо
Мне пророчит, молодой?
Лето паляще летит;
Молния в туче немеет;
Осень на буре висит;
Риза туманна сизеет.
Брови навислы ея
Иней на долы кидают;
Голые рощи, слезя,
Вздохи шумящи выводят.
Злачны веночки падут;
Травка ложится и сохнет;
Кролики в норы бегут;
Спящая мошка не дохнет.
Мила весна! ты повей;
Все при тебе поновится;
Будет опять все живей,
В зелени одушевится.
Пусть и твое, прозябая,
Счастье еще оживет
Или, туман презирая,
Весну свою призовет,
Чтобы морозы унять,
Страшные робкой надежде,
Чтобы муравку поднять
В новой зеленой одежде!
«Вот эту б тысячу мне только докопить,
А там уж стану я довольствуяся жить», —
Сказал кащей, давно уж тысячи имея.
Сбылось желание кащея,
Что тысячу он докопил;
Однако же кащей все недоволен был.
«Нет, тысячу еще; а ту когда достану,
Я, право, более желать уже не стану».
Увидим. Тысячу и эту он достал,
Однако слова не сдержал
И тысячу еще желает;
Но уж последнюю, в том точно уверяет.
Теперь он правду говорил:
Сегодни тысячу и эту докопил,
А завтре умер он; и все его именье
Досталося по нем другим на расточенье.
Когда б кащей иной,
Доход приумножая свой,
Еще сегодни догадался
И пользоваться им старался!
Я голубя просил: — О, взвейся над полями
И мне добудь любви таинственный цветок,
Что расцветает там, за дальними краями…
Он отвечал: — «Нет, слишком путь далек!»
И я просил орла: — Направь полет чудесный,
К бегущим облакам, что мчатся на восток,
И для меня с высот добудь огонь небесный…
Он отвечал: — «Нет, к небу путь высок!»
Я коршуна просил: — О вырви, умоляю,
Зловещую любовь, что словно лютый зверь
Терзает сердце… Я в борьбе изнемогаю? —
Он отвечал: — «Не поздно ли теперь!..»
1886 г.
Вот что:
Жизнь прекрасна, товарищи,
И она удивительна,
И она коротка.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Может, вы не заметили
И решили, что не было
Самого-самого главного? Может быть,
В самом деле и не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.И вот что:
Человек человечеству —
Друг, товарищ и брат у нас.
Друг, товарищ и брат —
Это самое-самое главное.Труд нас
Должен облагораживать,
Он из всех из нас делает
Настоящих людей.
Это самое-самое главное.Правда вот
В фильме этого не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.Мир наш —
Колыбель человечества,
Но не век находиться нам
В колыбели своей —
Циолковский сказал ещё.Скоро
Даже звёзды далёкие
Человечество сделает
Достояньем людей.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить? На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.На древней стене их наследственный щит,
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом
И смахнул бы я пыль с них крылом; И арфы шотландской струну бы задел,
И по сводам бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробужден,
Как раздался, так смолкнул бы он.Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.Последний потомок отважных бойцов
Увядает средь чуждых снегов;
Я здесь был рожден, но нездешний душой…
О! зачем я не ворон степной?
Смотри, какое небо звездное,
Смотри, звезда летит, летит звезда.
Хочу, чтоб зимы стали веснами,
Хочу, чтоб было так, было всегда.
Загадай желанье самой синей полночью
И никому его не назови.
Загадай желанье, пусть оно исполнится —
Будет светло всегда, светло в нашей любви!
Мне этот час мечтою кажется,
Все соловьи земли спешат сюда.
И сердце вдруг по небу катится —
Оно звезда теперь, оно звезда.
Смотри, какое небо звездное,
Смотри, звезда летит, летит звезда.
Хочу, чтоб зимы стали веснами,
Хочу, чтоб было так, было всегда.
Загадай желанье самой синей полночью
И никому его не назови.
Загадай желанье, пусть оно исполнится…
Будет светло всегда, светло в нашей любви!
Желаем, мы всего желаем,
Но где желаний наших край?
Иль мукой жизнь мы представляем,
Иль в ней находим сладкий рай.
В богатстве ли спокойство наше
И в пышных титлах состоит?
Иль там оно сияет краше,
Где в хижине крестьянин спит?
Монах ли мне уединенный
Представит златовидный век?
Или наукой просвещенный,
Полезный свету человек?
Чертоги ль вобразят царевы
Блаженство мира мне сего?
Или, красой цветущи девы,
Вы зрите вкруг себя его?
От Марса ли гремящей славы
Или от Фемисы желать?
Пуститься в роскошь и в забавы
Или в пустыню убежать?
Какими в свете сем следами
Искать спокойствия пойдем?
Не сходствуя ни в чем сердцами,
Мы спорить на пути начнем.
Желанья наши разногласны,
Колико видом разны мы;
Ясней сказать: мы все несчастны,
Имея слабые умы.
Любимец ветреных Лаис,
Прелестный баловень Киприды —
Умей сносить, мой Адонис,
Ее минутные обиды!
Она дала красы младой
Тебе в удел очарованье,
И черный ус, и взгляд живой,
Любви улыбку и молчанье.
С тебя довольно, милый друг.
Пускай, желаний пылких чуждый,
Ты поцелуями подруг
Не наслаждаешься, что нужды?
В чаду веселий городских,
На легких играх Терпсихоры
К тебе красавиц молодых
Летят задумчивые взоры.
Увы! язык любви немой,
Сей вздох души красноречивый,
Быть должен сладок, милый мой,
Беспечности самолюбивой.
И счастлив ты своей судьбой
А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний;
С невольным пламенем ланит
Украдкой нимфа молодая,
Сама себя не понимая,
На фавна иногда глядит.
Я давно живу с такой надеждой:
Вот вернется
город Пушкин к нам, —
Я пешком пойду к нему, как прежде
Пилигримы шли к святым местам. Незабытый мною, дальний-дальний,
Как бы сквозь войну обратный путь,
Путь на Пушкин, выжженный, печальный,
Путь к тому, чего нельзя вернуть. Милый дом с крутой зеленой крышей,
Рядом липы круглые стоят…
Дочка здесь жила моя, Ириша,
Рыжеватая была, как я. Все дорожки помню, угол всякий
В пушкинских таинственных садах:
С тем, кто мной доныне не оплакан,
Часто приходила я сюда. Я пешком пойду в далекий Пушкин
Сразу, как узнаю — возвращен.
Я на черной парковой опушке
Положу ему земной поклон. Кланяюсь всему, что здесь любила, —
сердце, не прощай, не позабудь! —
Кланяюсь всему, что возвратила,
Трижды — тем, кого нельзя вернуть.
Опять они, мои мечты
О тишине уединенья,
Где в сердце столько теплоты
И столько грусти и стремленья.
О, хороши мои поля,
Лежат спокойны и безбрежны…
Там протекала жизнь моя,
Как вечер ясный, безмятежный…
Хорош мой тихий, светлый пруд!
В него глядится месяц бледный,
И соловьи кругом поют,
И робко шепчет куст прибрежный.
Хорош мой скромный, белый дом!
О! сколько сладостных мгновений,
Минут любви я прожил в нем,
Минут прекрасных вдохновений.
Опять туда манят мечты,
Все прочь от этой жизни шумной,
От этой пошлой суеты,
От этой праздности безумной,
Опять душа тоски полна
И просит прежнего покоя;
Привыкла там любить она,
Там гроб отца, там все родное.
Опять они, мои мечты
О тишине уединенья,
Где в сердце столько теплоты
И столько грусти и стремленья.
<Конец 1839>
Предметы сердца моего,
Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот? Когда опять я не с чужими
Найду себя — златую лиру,
Венчанну розами, настрою
И воспою природу, Бога,
И мир, и дружбу, и любовь? Ах, долго я служил тщете,
Пустым обязанностям в жертву
Младые годы приносил! Нет, нет! — теперь уж иго свергну.
Надмеру долго угнетало
Оно мой дух, который алчет
Свободы! — о, восстану я!
Направлю бег мой к истой цели,
И презрю низких тварей цель. Так, презрю все! — но кто меня
Обуздывает? — кто дерзает
Восторгу отсекать крыле?..
Не ты ль, судьба неумолима!
Не ты ли?.. Ах, и так мне снова
Тщеты несносной быть рабом! Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот?
Переход на страницу аудио-файла.
ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя,—
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальному упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, все на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И все передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
Переход на страницу аудио-файла.
Примечание
Увидел Маленький Енот
Падучей звездочки полет
И загадал желание:
— Хочу я стать
Бараном,
Вараном,
Тараканом,
Тритоном,
Питоном
Или Хамелеоном.
Пусть стану я
Фламинго,
Или Собакой Динго,
Омаром,
Кальмаром,
Пятнистым Ягуаром,
Медузой,
Воблой,
Камбалой,
Гадюкой (но не очень злой!),
Чижом,
Ежом,
Ужом,
Моржом,
Козой
(А то и Стрекозой!),
Хоть Плавунцом, в конце концов
(Люблю я вкусных Плавунцов!),
Хотя бы Бегемотом —
Но только
НЕ ЕНОТОМ!
Сойдут и Кит, и Кот, и Крот!
Вот все мое желание, —
Закончил Маленький Енот
И
Перевел дыхание.
В ответ Падучая Звезда
Сказала: — Что за ерунда?
Твое желание, мой друг,
Мне показалось странным:
С какой же это стати вдруг
Еноту — стать Бараном?
Чем плох, по-твоему, Енот?
По-моему, наоборот:
Он — умное животное
И очень чистоплотное!..
Вот я — я как-никак звезда!
А видишь сам,
Лечу сюда,
Лечу с космических высот,
Сюда, к земным болотам,
В надежде — лет через пятьсот
(Конечно, если повезет!) —
Стать
Маленьким Енотом!
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя, —
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальному упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, все на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И все передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
Романс
Озарися, дол туманный;
Расступися, мрак густой;
Где найду исход желанный?
Где воскресну я душой?
Испещренные цветами,
Красны холмы вижу там…
Ах! зачем я не с крылами?
Полетел бы я к холмам.
Там поют согласны лиры;
Там обитель тишины;
Мчат ко мне оттоль зефиры
Благовония весны;
Там блестят плоды златые
На сенистых деревах;
Там не слышны вихри злые
На пригорках, на лугах.
О предел очарованья!
Как прелестна там весна!
Как от юных роз дыханья
Там душа оживлена!
Полечу туда… напрасно!
Нет путей к сим берегам;
Предо мной поток ужасный
Грозно мчится по скалам.
Лодку вижу… где ж вожатый?
Едем!.. будь, что суждено…
Паруса ее крылаты,
И весло оживлено.
Верь тому, что сердце скажет;
Нет залогов от небес;
Нам лишь чудо путь укажет
В сей волшебный край чудес.
Чу! Вихорь пронесся по чистому полю!
Чу! Крикнул орел в громовых облаках!
О, дайте мне крылья! О, дайте мне волю!
Мне тошно, мне душно в тяжелых стенах! Расти ли нагорному кедру в теплице,
И красного солнца и бурь не видать;
Дышать ли пигаргу свободно в темнице,
И вихря не веять и тучи не рвать? Ни чувству простора! Ни сердцу свободы!
Ни вольного лёту могучим крылам!
Все мрачно! Все пусто! И юные годы
Как цепи влачу я по чуждым полям.И утро заблещет, и вечер затлеет,
Но горесть могилой на сердце лежит.
А жатва на ниве душевной не зреет,
И пламень небесный бессветно горит.О, долго ль стенать мне под тягостным гнетом?
Когда полечу я на светлый восток?
О, дайте мне волю! Орлиным полетом
Я солнца б коснулся и пламя возжег.Я б реял в зефире, я б мчался с грозою
И крылья разливом зари позлатил;
Я жадно б упился небесной росою
И ниву богатою жатвой покрыл.Но если бесплодно страдальца моленье,
Но если им чуждо желанье души, —
Мой гений-хранитель, подай мне терпенье,
Иль пламень небесный во мне потуши!
Тропинкой мы шли отдаленной,
При бледном сиянье луны,
И трепет любви затаенной
Нам слышался в плеске волны.
Казалося, им трепетали
Во мраке деревьев листы.
И звезды в сияющей дали;
И тихо головки склоняли
Обятые негой цветы.
И молвил я с нежной любовью:
— О, друг мой! безумно любя,
Всей жизнью моею и кровью
Пожертвую я для тебя.
Скажи — и, веленью покорный,
Я брошусь в шумящий поток;
Повиснув над бездною черной,
Тебе я с вершины нагорной
Достану альпийский цветок!
Но звездной любуяся далью,
Сребрившейся в темном пруду,
Она прошептала с печалью:
Кто даст мне вон эту звезду?
Пред нею, без слова ответа
Стоял я, потупив глаза.
Она продолжала: — Ведь эта
Звезда золотая — слеза.
То первые чистые слезы
Сияют звездой с высоты.
Счастливые юности грезы
И отблеск ее чистоты! —
Много лет тому назад жила на свете
Дама, подчинившая себя диете.
В интересных закоулках ее тела
Много неподдельного желания кипело.
От желания к желанию переходя,
Родилось у ней красивое дитя.
Год проходит, два проходит, тыща лет —
Красота ее все та же. Изменении нет.
Несмотря, что был ребенок
И что он вместо пеленок
Уж давно лежит в гробу,
Да и ей пришлось не сладко: и ее снесли, рабу.
И она лежит в могиле, как и все ее друзья —
Представители феодализма — генералы и князья.Но она лежит — не тлеет,
С каждым часом хорошеет,
Между тем как от князей
Не осталося частей.«Почему же, — возопит читатель изумленный, —
Сохранила вид она холеный?!
Нам, читателям, не ясно,
Почему она прекрасна,
Почему ее сосуды
Крепче каменной посуды».
Потому что пресловутая покойница
Безубойного питания была поклонница.
В ней микробов не было и нету
С переходом на фруктовую диету.Если ты желаешь быть счастливой,
Значит, ты должна питаться сливой,
Или яблоком, или смородиной, или клубникой,
Или земляникой, или ежевикой.
Будь подобна бабочке, которая,
Соками питаяся, не бывает хворая.
Постарайся выключить из своего меню
Рябчика и курицу, куропатку и свинью!
Ты в себя спиртные жидкости не лей,
Молока проклятого по утрам не пей.
Свой желудок апельсином озаряя,
Привлечешь к себе ты кавалеров стаю.
И когда взмахнешь ты благосклонности флажком,
То захочется бежать мне за тобою петушком.
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
Дайте мне мантилью;
Дайте мне гитару;
Дайте Инезилью,
Кастаньетов пару.
Дайте руку верную,
Два вершка булату,
Ревность непомерную,
Чашку шоколату.
Закурю сигару я,
Лишь взойдёт луна…
Пусть дуэнья старая
Смотрит из окна!
За двумя решётками
Пусть меня клянёт;
Пусть шевелит чётками,
Старика зовёт.
Слышу на балконе
Шорох платья, — чу! —
Подхожу я к донне,
Сбросил епанчу.
Погоди, прелестница!
Поздно или рано
Шелковую лестницу
Выну из кармана!..
О сеньора милая,
Здесь темно и серо…
Страсть кипит унылая
В вашем кавальеро.
Здесь, перед бананами,
Если не наскучу,
Я между фонтанами
Пропляшу качучу.
Но в такой позиции
Я боюся, страх,
Чтобы инквизиции
Не донёс монах!
Уж недаром мерзостный,
Старый альгвазил
Мне рукою дерзостной
Давеча грозил
Но его, для сраму, я
Маврою одену;
Загоню на самую
На Сьерра-Морену!
И на этом месте,
Если вы мне рады,
Будем петь мы вместе
Ночью серенады.
Будет в нашей власти
Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире;
Об улыбках, взорах,
Вечном идеале,
О тореодорах
И об Эскурьяле…
Тихо над Альгамброй,
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
Пусть все идет своим порядком
Иль беспорядком — все равно!
На свете — в этом зданье шатком —
Жить смирно — значит жить умно.
Устройся ты как можно тише,
Чтоб зависти не разбудить;
Без нужды не взбирайся выше,
Чтоб после шеи не сломить.
Пусть будут во владенье скромном
Цветник, при ручейке древа,
Алтарь любви в приделе темном,
Для дружбы стул, а много — два;
За трапезой хлеб-соль простая,
С приправой ласк младой жены;
В подвале — гость с холмов Токая,
Душистый вестник старины.
Две-три картины не на славу;
Приют мечтанью — камелек
И, про домашнюю забаву,
Непозолоченный гудок;
Книг дюжина — хоть не в сафьяне.
Не рук, рассудка торжество,
И деньга лишняя в кармане
Про нищету и сиротство.
Вот все, чего бы в скромну хату
От неба я просить дерзал;
Тогда б к хранителю-Пенату
С такой молитвою предстал:
«Я не прощу о благе новом;
Мое мне только сохрани,
И от злословца будь покровом,
И от глупца оборони».
Его милости разжалованному отставному сержанту, дворянской думы копиисту, архивариусу без архива, управителю без имения и стихотворцу без вкуса
На кабаке Борея
Эол ударил в нюни;
От вяхи той бледнея,
Бог хлада слякоть, слюни
Из глотки источил,
Всю землю замочил.
Узря ту Осень шутку,
Их вправду драться нудит,
Подняв пред нами юбку,
Дожди, как реки, прудит,
Плеща им в рожи грязь,
Как дуракам смеясь.
В убранстве козырбацком,
Со ямщиком-нахалом,
На иноходце хватском,
Под белым покрывалом —
Бореева кума,
Катит в санях Зима.
Кати, кума драгая,
В шубеночке атласной,
Чтоб Осень, баба злая,
На Астраханский Красный
Не шлендала кабак
И не кутила драк.
Кати к нам, белолика,
Кати, Зима младая,
И, льстя седого трыка
И страсть к нему являя,
Эола усмири,
С Бореем помири.
Спеши, и нашу музу,
Кабацкую певицу,
Наполнь хмельного грузу,
Наладь ее скрипицу!
Строй пунш твоей рукой,
Захарьин! пей и пой.
Пой, только не стихеры,
И будь лишь в стойке дивен,
На разные манеры
Ори ширень да вирень,
Да лист, братцы, трава...
О, пьяна голова!
1787
Радуга — лук,
Из которого Индра пускает свои громоносные стрелы.
Кто в мире единый разведает звук,
Тот услышит и все семизвучье, раздвинет душой звуковые пределы,
Он войдет в восьмизвучье, и вступит в цветистость,
где есть фиолетовый полюс и белый,
Он услышит всезвучность напевов, рыданий,
восторгов, молений, и мук
Радуга — огненный лук,
Это — оружье Перуна,
Бога, который весь мир оживляет стрелой,
Гулко поющей над майской, проснувшейся, жадной Землей,
Лук огневого Перуна,
Бога, в котором желание жизни, желание юности вечно и юно.
Радуга — мост, что в выси изогнулся дугой,
Мост, что в разбеге, над бурею влажной и жаркой,
Свежей при молниях, выгнулся праздничной аркой,
Словно павлин,
Исполин,
В радости яркой,
Вдруг распустил в Небесах расцвеченный свой хвост,
Словно Жар-Птица над миром раскрыла кометный свой хвост,
В радости яркой
От свежей игры самоцветных дождей
Радуга — мост,
Радуга — Змей,
Пояс цветной из играющих звезд,
Царский убор из небесных лучей,
Божий престол,
Божий алтарь для возженья неузнанных дней,
Праздник весеннего Агни над мирностью пашен и сел,
Радуга — звук,
Претворившийся в свет,
Радуга — Ветхий Завет,
В Новом несозданном Храме живущий как знак
избавленья от временных мук,
Слово, в котором несчетность значений, число,
для которого имени нет,
Радуга — звук,
Воплотившийся в пламенный цвет.
О, коль возлюбленно селенье
Твое мне, Боже, Боже сил!
Душа в восторге, в умиленье,
На пламенном пареньи крыл
К Тебе моя летит, стремится,
И жаждет Твой узреть чертог;
А плоть и сердце веселится,
Что царствует мой в небе Бог!
Как голубь храмину находит
И ласточка гнездо себе,
И в нем детей своих выводит,
Так я найду покой в Тебе.
Блажен в дому Твоем живущий
И восхваляющий Тебя,
Защитником Тебя имущий
В невинном сердце у себя!
Долину может он унылу
В луга и воды превратить,
Ненастье в ведро, — духом в силу
Пришед, в Сионе опочить
Услышь, услышь мое моленье,
О Боже сил! миров Господь!
Внуши сердечное прошенье,
И призри на меня с высот.
В Твоем мне доме день милее,
Чем тысячи в дому других;
У прага храма веселее,
Чем у вельмож на пире злых.
Един даешь все благи смертным,
Великолепье, славу Ты!
Не оставляешь неприметным
Ты и меня в моем пути.
Так Ты, который управляет
Подсолнечной из века в век!
Блажен, блажен, коль уповает
На Бога токмо человек!
<1797>
Там, где небо встретилось с землёй,
Горизонт родился молодой.
Я бегу, желанием гоним.
Горизонт отходит. Я за ним.
Вон он за горой, a вот — за морем.
Ладно, ладно, мы ещё поспорим!
Я и погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!
Все деревья заберу оттуда,
Где живёт непойманное чудо,
Всех зверей мгновенно приручу…
Это будет, если я хочу!
Я пущусь на хитрость, на обман,
Сбоку подкрадусь… Но как обидно —
На пути моём встаёт туман,
И опять мне ничего не видно.
Я взнуздал отличного коня —
Горизонт уходит от меня.
Я перескочил в автомобиль —
Горизонта нет, а только пыль.
Я купил билет на самолёт.
Он теперь, наверно, не уйдёт!
Ровно, преданно гудят моторы.
Горизонта нет, но есть просторы!
Есть поля, готовые для хлеба,
Есть ещё не узнанное небо,
Есть желание! И будь благословенна
Этой каждой дали перемена!..
Горизонт мой! Ты опять далёк?
Ну ещё, ещё, ещё рывок!
Как преступник среди бела дня,
Горизонт уходит от меня!
Горизонт мой… Я ищу твой след,
Я ловлю обманчивый изгиб.
Может быть, тебя и вовсе нет?
Может быть, ты на войне погиб?
Мы — мои товарищи и я —
Открываем новые края.
С горечью я чувствую теперь,
Сколько было на пути потерь!
И пускай поднялись обелиски
Над людьми, погибшими в пути, —
Всё далёкое ты сделай близким,
Чтоб опять к далёкому идти!
Не искушай меня без нужды…
Боратынский
Как в беззащитную обитель
Вошедший нагло тать ночной,
Желанье, хитрый искуситель,
Довольно ты владело мной.
Протей, всегда разнообразный,
Во все приманки красоты,
Во все мечты, во все соблазны
Волшебно облекалось ты.
Меня влекло ты, уносило,
Как там рассудок ни грози;
Вдали все так казалось мило,
Все было приторно вблизи.
Довольно раб твой безоружный
Тебе игралищем служил.
В душе усталой и недужной
Уж нет порывов, нет уж сил.
Давно твое их точит жало,
Давно исчерпан ключ страстей;
Мою ты алчность раздражало,
Но пищи не давало ей.
Всегда искал я целей новых
И не достиг ни до одной;
Ценою опытов суровых
Я дослужился на покой.
Но смертный слаб, он малодушен,
Он суеверен, — вновь могу
Невольно быть тебе послушен,
Тебе, любезному врагу.
Мне страшно думать, что, безумный,
Желать еще способен я,
Что в море, под погодой шумной,
Моя сорвется ладия.
Молю: улыбкой вероломной
Не растравляй заснувших ран,
Не вызывай из бездны темной
Снов, обличивших свой обман.
Бесплодны будут заклинанья;
Отстань, не искушай меня;
В одном отсутствии желанья
Хочу провесть остаток дня.
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой.
Пушкин
Рано узнал я желания;
В сердце сначала моем
Речки то было плескание,
Моря волненье потом.
Сладки при ветре стенающем
Были с младенческих дней
Мне пред камином пылающим
Сказки про храбрых и фей.
В отрока мысль благодатную
Гений какой-то вдыхал —
Думу, не многим понятную;
С ней я повсюду блуждал.
Часто ручей гармонический
В лес меня дальний манил;
С душой соловей мелодический
Тайную речь заводил.
Осенью ль за море ласточки
Реяли вдаль до весны —
Думы на крыльях касаточки
В теплые слал я страны.
Пред орлом, на утесе пирующим,
Пропастей гласу внимал;
Над морем, с громами воюющим,
Молниям мысли вверял.
Вдруг свои радости скромные
Сердце устало любить;
Грезы какие-то темные
Начали душу мутить.
Слава приснилась мне бранная:
Грудью на вражий перун
Радостно в поле желанное
Мой полетел бы скакун!
Сердца меж тем развернувшийся
В праздности цвет увядал;
К персям Лаис прикоснувшийся,
Чувств кипяток остывал.
Бросил я саблю булатную,
Душу изведал людей:
Искру в ней тмил благодатную
Пестрый какой-то пигмей.
Сердце воспрянуло праздное:
Посох я странника взял;
В знойных пустынях алмазное
Солнце мой дух обожал.
Жизнь полюбилась мне бурная:
Горы в чужой стороне,
Моря равнина лазурная
Стали отчизною мне.
Скрылось меж тем обаяние:
Снова мне снится покой;
Персти могильной стяжание
Золото славы земной!
Кто же над жизнью остылою
Радости солнце зажжет?
Чью душу сестрой своей милою
Громко моя назовет?
Рощи ль Прованса душистые,
Скалы ль Таврических волн,
Вы ль, минареты сребристые,
Мой остановите челн?..
Хижина, миром хранимая,
Сад над лазурью морской —
Стали, как дева любимая,
Сердца любимой мечтой!
Хотел бы видеть я свободным армянина,
Чтоб от души он мог судьбу благословить,
Чтоб был богат, учен, забыл свои кручины, —
Но только б не пришлось мне жертвы приносить!
Чтоб сделались навек свободны все армяне…
Как жизнь тогда для нас была бы хороша!
И чтоб землей своей владели бы крестьяне, —
Но только… пусть с меня не просят ни гроша!
О, как бы я хотел, чтоб стали все армяне
Наукам, грамоте учить детей своих!
Учеными тогда все были бы граждане, —
Но только от листов избавьте подписных!..
О, как бы я хотел, чтоб юноши учились,
Шли в академию, в пределы дальних стран,
Чтобы армянки все в Швейцарию стремились, —
В покое только бы остался мой карман!
Чтоб завелись у нас и университеты,
Имела б много школ родимая земля,
И библиотеки, театры, и газеты, —
Лишь мне бы не пришлось затратить ни рубля!
Чтобы Зейтунец наш (хоть волею Зевеса!)
И бомбы, и шаспо, и штуцер получил…
О, как разбил бы он и курда, и черкеса!..
Лишь только б у меня он денег не просил!
Когда ж Армения (уж это будет чудо!)
Заблещет славою, от бед освободясь, —
Сознайтесь, господа, — ведь было бы не худо,
Когда б в Армении я был глава и князь!..
Радуга — лук,
Из котораго Индра пускает свои громоносныя стрелы.
Кто в мире единый разведает звук,
Тот услышит и все семизвучье, раздвинет душой звуковые пределы,
Он войдет в восьмизвучье, и вступит в цветистость, где есть фиолетовый полюс и белый,
Он услышит всезвучность напевов, рыданий, восторгов, молений, и мук.
Радуга — огненный лук,
Это — оружье Перуна,
Бога, который весь мир оживляет стрелой,
Гулко поющей над майской, проснувшейся, жадной Землей,
Лук огневого Перуна,
Бога, в котором желание жизни, желание юности вечно и юно.
Радуга — мост, что в выси изогнулся дугой,
Мост, что в разбеге, над бурею влажной и жаркой,
Свежей при молниях, выгнулся праздничной аркой,
Словно павлин,
Исполин,
В радости яркой,
Вдруг распустил в Небесах расцвеченный свой хвост,
Словно Жар-Птица над миром раскрыла кометный свой хвост,
В радости яркой
От свежей игры самоцветных дождей.
Радуга — мост,
Радуга — Змей,
Пояс цветной из играюших звезд.
Царский убор из небесных лучей,
Божий престол,
Божий алтарь для возженья неузнанных дней,
Праздник весенняго Агни над мирностью пашен и сел,
Радуга — звук.
Претворившийся в свет,
Радуга — Ветхий Завет.
В Новом несозданном Храме живущий как знак избавленья от временных мук,
Слово, в котором несчетность значений, число, для котораго имени нет,
Радуга — звук,
Воплотившийся в пламенный цвет.
Давно ли безпечный, как воздуха житель,
Несытой душею я радость ловил?
Давно ли мне мир сей был счастья обитель?
Давно ли я сердцем все в мире любил?
Уже ли и сонмы волшебных мечтаний
Исчезли на веки, о юность, с тобой?
Ужели и прелесть безвестных желаний
Не будет тесниться в груди молодой?
Уже ли на веки рукою железной
Разсудок волшебны покровы сорвал,
И мир не воскреснет мечтою любезной?
Уже ль невозвратно век счастья пропал?
Приди же на голос зовущий, унылый,
Приди, вспоминанье, и легкой рукой
Развей мрак печали, и призраки милы
Протекших веселий сбери предо мной.
Представь мне младенчества резвые годы,
Безпечную радость невинной души,
И время Любови и прелесть Природы
Украшенной ею ты мне опиши.
Миг первыя встречи напомни счастливый,
И сердца биенье, и радость очей,
И юныя девы румянец стыдливый.,
И голос волшебный любимых ричей,
Унылость разлуки, блаженство свиданья
И первый понятный очей разговор;
Представь верх желаний, награду страданья,
Тот милый, украдкой мелькающий взор,
Который, как новыя жизни дыханье,
Все чувства, все мысли в одну сединил,
Который все вещи, весь мир, все созданье
Единым предметом любви заменил.
Но нет! окруженно толпой привидений
Лети, вспоминанье, от мыслей моих;
Пусть сердце отвыкнет от милых волнений;
Ему ли знать прелесть мечтаний младых?
Товарищ дней юных, Дути упоенье
К нам гостем минутным нисходит с небес;
И тяжко, несносно души охлажденье.
Так старец, от детства лишенный очес,
Прозрев на минуту, несчастней чем прежде
Нисходит в сужденный Природою мрак.
Прибегнем же, сердце, к отрадной надежде
Чей светлый и радостью дышущий зрак
В печальныя души лиет утешенье,
С чьей помощью бремя влачит человек;
Внемли сей небесной, подруги внушенье:
«Что здесь на минуту, там будет на век!»
Разсекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю Новый Год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
На встречу божеству сему.
Гряди, сын вечности прекрасный!
Гряди, часов и дней отец!
Зовет счастливый и несчастный:
Подай желаниям венец!
И самого среди блаженства
Желаем блага совершенства
И недовольны мы судьбой.
Еще вельможа возвышаться,
Еще сильнее хочет быть;
Богач — богатством осыпаться
И горы злата накопить;
Герой бессмертной жаждет славы,
Корысти — льстец, Лукулл — забавы,
И счастия — игрок в игре.
Мое желание: предаться
Всевышнего во всем судьбе,
За счастьем в свете не гоняться,
Искать его в самом себе.
Меня здоровье, совесть права,
Достаток нужный, добра слава
Творят счастливее царей.
А если милой и приятной
Любим Пленирой я моей
И в светской жизни коловратной
Имею искренних друзей,
Живу с моим соседом в мире,
Умею петь, играть на лире:
То кто счастливее меня?
От должностей в часы свободны
Пою моих я радость дней;
Пою Творцу хвалы духовны,
И добрых я пою царей.
Приятней гласы становятся
И слезы нежности катятся,
Как Россов матерь я пою.
Петры и Генрихи и Титы
В народных век живут сердцах;
Екатерины не забыты
Пребудут в тысяще веках.
Уже я вижу монументы,
Которых свергнуть элементы
И время не имеют сил.
Пришел на землю Новый Год (1781).
Мольбы и плески восшумели,
Тимпаны, громы возгремели.
И дай желаниям венец!
Среди текущих рек блаженства
Мы благ желаем совершенства.
Безсмертной воин жаждет славы.
Леандр Фортуны при игре
Здоровье, хлеб и совесть права,
Одежда, сон и добра слава
Меня равняют с королем.
А если милой и прекрасной.
И в здешней жизни, пышной, страстной.
Живу с моим соседством в мире.
Кто есть счастливее меня (1780 и 1783).
От должности в часы свободны (1780, 1783 и 1798).
Нежнее гласы становятся (1780).
Петры, Траяны, Генрих, Титы.
«Престаньте здесь шуметь вы, резвые Зефиры,
И не тревожьте прах любезныя Плениры».
Мир очарованный песен —
То же, что синее море,
Так же глубок и чудесен,
Радость таит он и горе.
Много сокровищ добыто
В недрах его сокровенных.
Много в них было зарыто
Перлов любви многоценных.
Полные ласки призывной,
Песни несутся оттуда,
Вея гармонией дивной,
Теша возможностью чуда.
Кто их услышит случайно —
Тот никогда не забудет,
Странным желанием тайно
Вечно томиться он будет.
Скорби житейской далекий,
Чудный земному привету,
Бледный, всегда одинокий,
Тенью он бродит по свету.
В край он блуждает из края,
С жизнью порвав настоящей,
Песне волшебной внимая,
В сердце немолчно звучащей.
Как древний витяр(?витязь) заколдован,
Мой дух дремотой был окован,
Томясь без воли и без сил,
Но чей-то голос чародейный,
Будя восторг благоговейный,
Меня для жизни пробудил.
Душа откликнулась на звуки,
И вновь, полна безумной муки,
Дрожит и плачет как струна.
Конец бесстрастию покоя!
Но как борцу в разгаре боя —
Душе погибель не страшна.
Пускай судьба меня обманет;
Когда последний миг настанет,
Воспрянет дух мой, смел и горд,
И, как в былом, сильны и юны,
Душевные сольются струны
В один ликующий аккорд.
Порыв несбыточных желаний
Перегорел в огне страданий,
Все очищающем огне,
И так легко и грустно мне,
И так печаль моя отрадна.
Любимый взор ловлю я жадно,
Я слово каждое ловлю,
И муки самые люблю.
Так, в час вечернего отлива
Уходят воды молчаливо,
И брызги их, как капли слез,
Во мгле дробятся об утес.
Небес померкнувшие своды
На успоко́енные воды
Бросают траурную тень.
Уходит он — тревожный день,
Все дышит грустью затае́нной,
Но в этой скорби примире́нной
Покой божественный разлит,
И все, что нас манило в жизни —
Найти в неведомой отчизне
Нам смерть грядущая сулит.
Не раз предо мною из тьмы возставало виденье
И снился мне странный, не раз повторявшийся сон:
Я видел за гранью на век отошедших времен,
Когда чередою в могилу сойдут поколенья—
Я видел себя одиноким в пределах земли.
Все было кругом тишиною могильной обято,
Людей голоса, оглашавшие землю когда-то,
И вопль океана,—затихли вдали…
Оставив орбиту, красы лишена и убранства,
Нарушив собою созвездий расчисленный ход,
В хаосе вселенной, среди мироваго пространства—
Земля уносилась безцельно вперед.
Моря пересохли; из их опустевшей пучины,
Подобно обломкам, вздымались наверх острова.
Как факел могильный, луна озаряла равнины,
И мертвой казалась небес синева.
Не зная желаний и чуждый навек сожаленью,
Последний из смертных, почивших под сенью могил,
По воле судьбы—позабытой и бледною тенью—
И сам я безцельно во мраке бродил.
Но вдруг в отдаленье увидел я призрак прекрасный,
Как будто паривший над высью заоблачной гор.
На мертвую землю и мертвенный неба простор
Безмолвно взирал он, спокойно-безстрастный.
И был этот призрак подобен Олимпа богам.
Он высился гордо среди своего пьедестала,
Как в дни золотые, когда наполнявшая храм
Колена толпа перед ним преклоняла.
Но, брошены рядом, покоились лук и колчан,
Откуда летели волшебныя стрелы желаний,
Собой зажигавших безумную жажду лобзаний
В сердцах недоступных Юнон и Диан.
И отблеск лучей над челом беззаботнаго бога
Померкнул, погас, и не билося сердце его—
Источник любви, где таилася страсти тревога
И ея торжество.
И снова во мне пробудилися с силой могучей
Тоска и восторг позабытых порывов любви;
Отравы ея, сладострастно, мучительно жгучей—
Я почувствовал пламень в крови.
И в призраке том, в неподвижном и бледном кумире,
Узнали тогда пораженныя очи мои
Того, кем живет, без кого умирает все в мире:
Последняго бога, великаго бога любви!