Весь переезд забавою
Казался; третьим днем
И морем мы, и Травою
До Любека дойдем.И как бы ветру флюгером
Ни вздумалось играть,
Мы с капитаном Крюгером
Не будем трепетать.
Пред этой гордою забавой
Пред изможденностью земной
Предстанут громкою оравой
Храм обратя во двор свиной
Пред бесконечностью случайной
Пред зарожденьем новых слов
Цветут зарёй необычайной
Хулители твоих основ
Прохладная забава, —
Скамейка челнока,
Зелёная дубрава,
Весёлая река.
В простой наряд одета,
Сидишь ты у руля,
Ликующее лето
Улыбкою хваля.
Я тихо подымаю
Два лёгкие весла.
Твои мечты я знаю, —
Душа твоя светла.
Ты слышишь в лепетаньи
Прозрачных, тихих струй
Безгрешное мечтанье,
Невинный поцелуй.
Отечество любя,
Являть ему пути спокойства, счастья, славы;
Смягчая грозные и грубые уставы,
Приятность с пользою мешать в свои забавы;
Забавами желать людские правит нравы,
Другим желанием людей не оскорбя, —
Не суть ли то дела, достойные тебя?
В часы забав, во дни пиров,
Пред божеством благоговея,
Поэты славили любовь
И пышный факел Гименея.Он горячо волнует грудь
И сквозь покров полупрозрачный
На расцвеченный кажет путь
И жениху и новобрачной.И мы отраду возвестим
Князьям сегодняшнего пира;
Споет о счастьи молодым
Моя стареющая лира.На юность озираясь вновь
И новой жизнью пламенея,
Ура! и я хвалю любовь
И пышный факел Гименея! 30 апреля 1889
Пускала пузырики
В соломинку Фея.
Придворные лирики
Жужжали ей, рея: —
«О, чудо-пузырики,
О, дивная Фея!
Пурпурные, синие,
Нежнее, чем в сказке.
Какие в них линии,
Какие в них краски!
Зеленые, синие,
Как детские глазки».
Но Фее наскучили
Жужжащие мошки.
Всегда ведь канючили
Они на дорожке.
Забавы замучили
Ей ручки и ножки.
Соломинку фейную
От Феи убрали.
Постельку лилейную
Готовить ей стали.
И песнь тиховейную
Ей сны напевали.
Ища забав, быть может, сатана
Является порой у нас в столице:
Одет изысканно, цветок в петлице,
Рубин в булавке, грудь надушена.
И улица шумит пред ним, пьяна;
Трамваи мчатся длинной вереницей…
По ней читает он, как по странице
Открытой книги, что вся жизнь — гнусна.
Но встретится, в толпе шумливо-тесной,
Он с девушкой, наивной и прелестной,
В чьих взорах ярко светится любовь…
И вспыхнет гнев у дьявола во взоре,
И, исчезая из столицы вновь,
Прошепчет он одно: memento mori!
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.
В забавах ратных целый век,
В трудах, как говорится,
Жил-был хороший человек,
По положенью — рыцарь.Известен мало, не богат —
Судьба к нему жестока,
Но рыцарь был, как говорят,
Без страха и упрёка.И счастье понимал он так:
Турнир, триумф, повержен враг,
Прижат рукою властной.
Он столько раз судьбу смущал,
Победы даме посвящал
Единственной, прекрасной! Но были войны впереди,
И от судьбы — не скрыться!
И, спрятав розу на груди,
В поход умчался рыцарь.И по единственной одной
Он тосковал, уехав,
Скучало сердце под бронёй
Его стальных доспехов, Когда в крови под солнцем злым
Копался он мечом своим
В душе у иноверца.
Так счастье понимать он стал:
Что не его, а он достал
Врага копьём до сердца.
Счастлив тот, кому забавы,
Игры, майские цветы,
Соловей в тени дубравы
И весенних лет мечты
В наслажденье — как и прежде;
Кто на радость лишь глядит,
Кто, вверяяся надежде,
Птичкой вслед за ней летит.Так виляет по цветочкам
Златокрылый мотылек;
Лишь к цветку — прильнул к листочкам,
Полетел — забыл цветок;
Сорвана его лилея —
Он летит на анемон;
Что его — то и милее,
Грусть забвеньем лечит он.Беден тот, кому забавы,
Игры, майские цветы,
Соловей в тени дубравы
И весенних лет мечты
Не в веселье — так, как прежде;
Кто улыбку позабыл;
Кто, сказав: «прости!» надежде,
Взор ко гробу устремил.Для души моей плененной
Здесь один и был цветок,
Ароматный, несравненный;
Я сорвать!.., но что же Рок?
«Не тебе им насладиться;
Не твоим ему доцвесть!»
Ах, жестокий! чем же льститься?
Где подобный в мире есть?
Я веселился
С Забавой Белой.
Я опушился,
Как колос спелый.
Смеясь, умылся
Я свежим снегом.
В полях носился
Проворным бегом.
Я в шелк рядился,
И в бархат пышный.
В лесах крутился,
Как дух неслышный.
Я притаился
За косяками.
Я в дом ломился,
Гремя замками.
Я засветился,
Плясал и топал.
О стены бился,
И ставней хлопал.
В трубу укрылся,
Насытясь скачкой.
И там томился,
И ныл заплачкой.
Освободился
От злой неволи.
Оборотился
Я зайцем в поле.
Воронкой вился
В песчинках снега.
И сам дивился,
Что в этом нега.
Скакнул, вонзился
В крыло воронье.
С ней наклонился
В крестопоклонье.
Мечтой влюбился
В верченье круга.
С Забавой слился,
И мчит нас вьюга.
Настала осень, непогоды
Помчались с юга на восток.
Затмилася краса природы,
Уныл, осиротел лужок
Поля, леса оделись тьмою,
Туман гуляет над землею,
И ветр порывный с быстротой
Свистит летит на край земной.
Пространство дали почернело,
Дожди как ливни, день и ночь;
Всё будто в горе помертвело,
Забавы улетели прочь;
К людям в соседки поселились
Тоска, печаль, досуг и лень;
Длиннее ночь, короче день,
И солнце и луна затмились.
Но долго ль осени туманной
Веселый край опустошать?
И долго ль ветер непрестанный
Уныло будет завывать?
Придет весна, придет веселье,
К людям забавы придут вновь,
Лишь невозвратны наслажденья
И прошлой юности любовь.
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот — и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Война им кажется забавой,
Игрой, затеей шалуна.
А в небе бомбою кровавой
Летящая творит луна
Солдата липою корявой
И медью — злато галуна.
И Бельгию уж не луна ли
Хотела превратить в отэль,
Где б их не только не прогнали,
А приготовили постель
И накормили, как едва ли
Кормили злаки их земель.
А герцогство Аделаиды
С его заманчивым мостом
Какие открывало виды!
Но стал автомобиль крестом
На том мосту, — и панихиды
Звучат на их пути пустом.
И Льеж сражен, и близко Сена.
Над Notre-Dame аэроплан
Кощунствует и, в жажде тлена,
Бросает бомбы… Рухнул план:
Взрыв душ французских, пушек пена, —
И враг смятеньем обуян!
От сна восставшая Варшава!
Ты поступила, как Париж:
Когда тевтонская орава
Надеялась — ты смертно спишь, —
Вздохнула ты, вся — гнев и лава.
Смела ее, и снова тишь.
Что ж, забавляйтесь! Льет отраду
Во всей Вселенной уголки
Благая весть: круша преграду,
Идут, ловя врага в силки,
К Берлину, к Вене и к Царьграду
Благочестивые полки!
Все прошли мои забавы,
Вижу я тебе не милъ!
Тщетно счастием ласкался,
Тщетно им себя манилъ;
Но подумай дарагая,
Можноль было предъузнать.
Что меня ты склонным взором
Только хочешь наказать? Как тоскою я терзался,
Ты смущалася сама,
О счастливыя минуты,
Вылетайте изь ума.
Ты мои стенанья слыша;
Сожалела обо мне,
Говорила, естьли вспомнишь,
Что несчастной мил тебе.О места! Места прекрасны,
Где я много счастлив был,
Где я слышал от любезной,
Что и я ей также милъ;
Я на вась места ссылаюсь,
Вы то слышали тогда
Как драгая обещала
Быть моею навсегда.Вы пременитесь скоряе,
Говорила та, клянясь,
Нежель я любить престану,
Вольности своей лишась;
Вы еще не пременились,
Но она уже не та;
Для чего ты не изчезла
Вдруг с любовью красота? Ты и ныне мне драгая
К горести моей мила,
На мученье мне предстала,
К бедствию склонна была.
Ты хотя любить престала,
Мне не можно перестать,
О судьбина! Или вечно
Мне покоя не видать.
Флавий милый! Давно бы показал ты
Мне подружку свою, — ведь ты не скрытен, —
Безобразной не будь она и грубой.
Вижу, вижу, в распутную девчонку
Ты влюбился, и совестно признаться.
Не проводишь ты ночи в одиночку.
Молча, спальня твоя вопит об этом,
Вся в цветах и пропахшая бальзамом,
И подушка, помятая изрядно,
И кровати расшатанной, на ножках
Не стоящей, скрипенье и дрожанье.
Не поможет молчать и отпираться.
Ты таким не ходил бы утомленным,
Если б втайне греху не предавался.
Расскажи же про радость мне и горе,
И тебя, и любовь твою до неба
Я прославлю крылатыми стихами.
Приятель строгий, ты не прав,
Несправедливы толки злые;
Друзья веселья и забав,
Мы не повесы записные!
По своеволию страстей
Себе мы правил не слагали,
Но пылкой жизнью юных дней,
Пока дышалося, дышали;
Любили шумные пиры;
Гостей веселых той поры,
Забавы, шалости любили
И за роскошные дары
Младую жизнь благодарили.
Во имя лучших из богов,
Во имя Вакха и Киприды,
Мы пели счастье шалунов,
Сердечно презря крикунов
И их ревнивые обиды.
Мы пели счастье дней младых,
Меж тем летела наша младость;
Порой задумывалась радость
В кругу поклонников своих;
В душе больной от пищи многой,
В душе усталой пламень гас,
И за стаканом в добрый час
Застал нас как-то опыт строгой.
Наперсниц наших, страстных дев
Мы поцелуи позабыли
И, пред суровым оробев,
Утехи крылья опустили.
С тех пор, любезный, не поем
Мы безрассудные забавы,
Смиренно дни свои ведем
И ждем от света доброй славы.
Теперь вопрос я отдаю
Тебе на суд. Подумай, мы ли
Переменили жизнь свою
Иль годы нас переменили?
Только дружба обещает
Мне бессмертия венок;
Он приметно увядает,
Как от зноя василек.
Мне оставить ли для славы
Скромную стезю забавы? —
Путь к забавам проложен;
К славе тесен и мудрен!
Мне ль за призраком гоняться,
Лавры с скукой собирать?
Я умею наслаждаться,
Как ребенок всем играть;
И счастлив!.. Досель цветами
Путь ко счастью устилал;
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
Пел от лени и досуга;
Муза — мне была подруга;
Не был ей порабощен.
А теперь, весна как сон
Легкокрылый исчезает,
И с собою увлекает
Прелесть песней и мечты!
Нежны мирты и цветы,
Чем прелестницы венчали
Юного певца, — завяли!
Ах! ужели наградит
Слава счастия утрату,
И ко дней моих закату
Как нарочно прилетит?
Наскучив роскошью блистательных забав,
Забыв высокие стремленья
И пресыщение до времени узнав,
Стареет наше поколенье.
Стал недоверчивей угрюмый человек;
Святого чуждый назначенья,
Оканчивает он однообразный век
В глубокой мгле предубежденья.
Ему не принесло прекрасного плода
Порока и добра познанье,
И на челе его осталось навсегда
Бессильной гордости сознанье;
Свое ничтожество не хочет он понять
И юных сил не развивает,
Забытой старине стыдится подражать
И нового не создавает.
Слабея медленно под бременем борьбы
С действительностию суровой,
Он смутно прожил всю слепую нить судьбы,
Влачит сомнения оковы,
И в жалких хлопотах, в заботах мелочных,
В тревоге жизни ежедневной
Он тратит попусту избыток чувств святых,
Минуты мысли вдохновенной.
Не зная, где найти страданию исход
Или вопросам обясненье,
Печальных перемен он равнодушно ждет,
Не требуя успокоенья;
Во всех явлениях всегда одно и то ж
Предузнавает он, унылый,
И сон хладеющей души его похож
На мир безжизненной могилы.
Все забавы мне не милы,
Не могу спокоен быть,
Нет моей уж больше силы,
Мне мучение таить.
Ты, которая пленила
Вольно сердце навсегда,
Ах и жить определила!
Как не думал никогда.
Ты меня воспламенила,
То ты видела в тот час,
Как судьбина осудила
Мне увидеть в первой раз.
О нещастная минута!
Вредной взор очам моим;
Как принудила страсть люта
Быть мя пленником твоим.
Как в жарчайшую погоду,
Утомленный человек,
Жаждет пить холодну воду,
Слыша шум текущих рек:
И с крутых брегов взирая,
Многи жалобы творит,
Что гора его крутая,
Не пущает воду пить.
Так подобно я страдая,
Жажду зреть тебя мой свет,
Хотя вижу тя драгая,
Но в свиданье пользы нет.
Ты суровствуя, гордишся,
Видя пред собой меня,
И взирая, веселишся,
Что я мучуся стеня.
Сжалься видя как в злой части
Воздыхания гублю,
И не множь мои напасти,
Молви мне, тебя люблю.
Молви, молви дарагая,
Утуши кипящу кровь,
И мученья скончавая,
Награди мою любовь.
Все прошли мои забавы,
Вижу я тебе не мил!
Тщетно счастием ласкался,
Тщетно им себя манил;
Но подумай дарагая,
Можноль было предузнать,
Что меня ты склонным взором
Только хочешь наказать?
Как тоскою я терзался,
Ты смущалася сама,
О счастливые минуты,
Вылетайте из ума.
Ты мои стенанья слыша;
Сожалела обо мне,
Говорила, естьли вспомнишь,
Что несчастной мил тебе.
О места! места прекрасны,
Где я много счастлив был,
Где я слышал от любезной,
Что и я ей также мил;
Я на вас места ссылаюсь,
Вы то слышали тогда,
Как драгая обещала
Быть моею навсегда.
Вы пременитесь скоряе,
Говорила та, клянясь,
Нежель я любить престану,
Вольности своей лишась;
Вы еще не пременились,
Но она уже не та;
Для чего ты не исчезла
Вдруг с любовью красота?
Ты и ныне мне драгая
К горести моей мила,
На мученье мне предстала,
К бедствию склонна была.
Ты хотя любить престала
Мне не можно перестать,
О судьбина! или вечно
Мне покоя не видать.
Так, чувство* лишь одно внушает
Любезность истинную нам;
Его ничто не заменяет!..
Искусство может дать цветам
Все краски, образ их прелестный;
Но может ли им дать оно
Природный запах их небесный?
Искусству столько не дано. —
Пускай дохнет свирепой силой
На нежну лилию Борей:
Хотя поблек ее вид милый,
Но жизнь и дух остались с ней.
Нельзя не быть в вещах премене —
Снесем закон без горя сей!
Теперь на Талииной сцене**
Пленяешь ты игрой своей;
Забавы разны вымышляешь
В бесхитростном кругу своем;
Душой веселия бываешь,
И каждый сердцем весел в нем.
Теперь улыбкою одною
Манишь к себе подруг своих —
И грации всегда с тобою:
Амуры ж вечно в свите их.
Забав, веселий шумных время
Пройдет, известно, наконец;
Но жизнь тебе не будет бремя:
Любезность есть магнит сердец.
Она над ними не теряет
Волшебной силы никогда;
Сама собой их привлекает,
Сама собой мила всегда!
Скажу: ты сей магнит имеешь:
Он в чувстве сердца твоего;
Навек сердцами ты владеешь
Счастливым действием его.
К. Ш-в.
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,
Презрел людей за дьявольские нравы.
Я изобрел пылинку, порох, прах,
Ничтожный порошочек для забавы.
Смеялась надо мной исподтишка
Вся наша уважаемая братья:
«Что может выдумать он, кроме порошка!
Он порох выдумал! Нашел занятье!»
Да, порох, прах, пылинку! Для шутих,
Для фейерверков и для рассыпных
Хвостов павлиньих. Вспыхивает — пых! -
И роем, как с небесной наковальни,
Слетают искры! О, как я люблю
Искр воркованье, света ликованье!..
Но то, что создал я для любованья,
На пагубу похитил сатана.
Да, искры полетели с наковален,
Взревели, как быки, кузнечные меха.
И оказалось, что от смеха до греха,
Не шаг — полшага, два вершка, вершок.
А я — клянусь спасеньем, боже правый! -
Я изобрел всего лишь для забавы
Сей порох, прах, ничтожный порошок!
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,
Вас спрашиваю, как мне жить на свете?
Ведь я хотел, чтоб радовались дети.
Но создал не на радость, а на страх!
И порошочек мой в тугих стволах
Обрел вдруг сатанинское дыханье…
Я сотворил паденье крепостей,
И смерть солдат, и храмов полыханье.
Моя рука — гляди! — обожжена,
О, господи, тебе, тебе во славу…
Занем дозволил ты, чтоб сатана
Похитил порох, детскую забаву!
Неужто все, чего в тиши ночей
Пытливо достигает наше знанье,
Есть разрушенье, а не созиданье.
Чей умысел здесь? Злобный разум чей?
Всё в пустом лишь только цвете,
Что ни видим, — суета.
Добродетель, ты на свете
Нам едина красота!
Кто страстям себя вверяет,
Только время он теряет
И ругательство влечет;
В той бесчестие забаве,
Кая непричастна славе;
Счастье с славою течет.Чувствуют сердца то наши,
Что природа нам дала;
Строги стоики! Не ваши
Проповедую дела.
Я забав не отметаю,
Выше смертных не взлетаю,
Беззакония бегу
И, когда его где вижу,
Паче смерти ненавижу
И молчати не могу.Смертным слабости природны,
Трудно сердцу повелеть,
И старания бесплодны
Всю природу одолеть,
А неправда с перва века
Никогда для человека
От судьбины не дана;
Если честность мы имеем,
Побеждать ее умеем,
Не вселится в нас она.Не с пристрастием, но здраво
Рассуждайте обо всем;
Предпишите оно право,
Утверждайтеся на нем:
Не желай другому доли
Никакой, противу воли,
Тако, будто бы себе.
Беспорочна добродетель,
Совести твоей свидетель,
Правда — судия тебе.Не люби злодейства, лести,
Сребролюбие гони;
Жертвуй всем и жизнью — чести,
Посвящая все ей дни:
К вечности наш век дорога;
Помни ты себя и бога,
Гласу истины внемли:
Дух не будет вечно в теле;
Возвратимся все отселе
Скоро в недра мы земли.
Скучно тряпочной матрешке,
Пошалить бы ей немножко,
Да у ней не ходят ножки,
Не шевелятся ладошки.
— Петушок какой у нас!
Красный гребень, красный глаз,
Три полоски на боку.
Ну-ка, спой ку-ка-реку!
Скок-скок, скок-скок.
Ай, как кружится волчок.
Побежим за ним скорей, —
Не ушел бы из дверей.
Если белый пышный зайчик
Бьет сердито в барабанчик,
То другой, поднявши уши,
Должен лечь и смирно слушать.
— Когда вырасту большой,
Буду кучер вот какой!
Щелкну звонко я кнутом
И поеду в детский дом.
Едет поезд с дымом белым
Мимо дома моего.
Машинист веселый, смелый
Не боится ничего.
— Ах, высоко бросил мяч,
Не могу его поймать.
— Брось еще повыше —
Улетит на крышу.
— Посмотри-ка, посмотри,
Полетели пузыри:
Мишин лопнул, Ванин — цел,
Мой к солнцу улетел.
Кукла спит, закрывши глазки.
Я тихонечко сижу.
Завтра ей большую сказку
Про медведя расскажу.
Большими шагами
Уходим в луга
Искать под кустами
Большого жука.
Кто жаждет славы, милый мой!
Тот не всегда себя прославит:
Терзает Комик нас порой,
Порою Трагик нас забавит.
Путей к Парнасу много есть:
Зевоту можно произвесть
Равно и Притчею и Одой,
Но ввек того не приобресть,
Что не даровано природой.
Когда старик Анакреон,
Утех любовник постоянный,
Толпой красавиц окружен,
С главою, розами венчанной,
Веселый пел бокалов звон,
Смеясь над мудростью жеманной,
Вслед за толпой младых забав,
Для гармонической услады,
Богини песней, миновав
Певцов усерднейших Эллады,
Ему внимать исподтишка
С вершины Пинда поспешали,
И волокиту старика
Венцом бессмертья увенчали, —
Неиспове́дим Фебов суд.
К чертогу Муз, к чертогу славы
Одних ведет упорный труд,
Других ведут одни забавы!
Напрасно до поту лица
О славе Фофанов хлопочет;
Ему отказан дар певца,
Трудится он — а Феб хохочет!
Меж тем даря веселью дни,
Едва ли Батюшков, Парни
О прихотливой вспоминали
И что ж? — Нечаянно они
Ее в Цитере повстречали.
Приятно петь желаешь ты?
Когда влюблен — бери цевницу!
Воспой победы красоты,
Воспой души твоей царицу.
Когда же любишь стук мечей,
С бессмертной Музою Омира,
Пускай поет вражды царей
Твоя возвышенная лира!
Равны все Музы красотой,
Несходство их в одной одежде,
Старайся нравиться любой;
Но помолися Фебу прежде.
Кипел народом цирк. Дрожащие рабыВ арене с ужасом плачевной ждут борьбы.А тигр меж тем ревел, и прыгал барс игривой,Голодный лев рычал, железо клетки грыз,И кровью, как огнем, глаза его зажглись.Отворено: взревел, взмахнув хвостом и гривой,На жертву кинулся… Народ рукоплескал…В толпе, окутанный льняною, грубой тогой,С нахмуренным челом седой старик стоял,И лик его сиял, торжественный и строгой.С угрюмой радостью, казалось, он взирал,Спокоен, холоден, на страшные забавы,Как кровожадный тигр добычу раздиралИ злился в клетке барс, почуя дух кровавый.Близ старца юноша, смущенный шумом игр,Воскликнул: «Проклят будь, о Рим, о лютый тигр!О, проклят будь народ без чувства, без любови,Ты, рукоплещущий, как зверь, при виде крови!»— «Кто ты?» — спросил старик. «Афинянин! ПривыкРукоплескать одним я стройным лиры звукам,Одним жрецам искусств, не воплям и не мукам…»— «Ребенок, ты не прав», — ответствовал старик.— «Злодейство хладное душе невыносимо!»— «А я благодарю богов-пенатов Рима».— «Чему же ты так рад?» — «Я рад тому, что естьЕще в сердцах толпы свободы голос — честь:Бросаются рабы у нас на растерзанье —Рабам смерть рабская! Собачья смерть рабам!Что толку в жизни их — привыкнувших к цепям?Достойны их они, достойны поруганья!»
Кипел народом цирк. Дрожащие рабы
В арене с ужасом плачевной ждут борьбы.
А тигр меж тем ревел, и прыгал барс игривой,
Голодный лев рычал, железо клетки грыз,
И кровью, как огнем, глаза его зажглись.
Отворено: взревел, взмахнув хвостом и гривой,
На жертву кинулся… Народ рукоплескал…
В толпе, окутанный льняною, грубой тогой,
С нахмуренным челом седой старик стоял,
И лик его сиял, торжественный и строгой.
С угрюмой радостью, казалось, он взирал,
Спокоен, холоден, на страшные забавы,
Как кровожадный тигр добычу раздирал
И злился в клетке барс, почуя дух кровавый.
Близ старца юноша, смущенный шумом игр,
Воскликнул: «Проклят будь, о Рим, о лютый тигр!
О, проклят будь народ без чувства, без любови,
Ты, рукоплещущий, как зверь, при виде крови!»
— «Кто ты?» — спросил старик. «Афинянин! Привык
Рукоплескать одним я стройным лиры звукам,
Одним жрецам искусств, не воплям и не мукам…»
— «Ребенок, ты не прав», — ответствовал старик.
— «Злодейство хладное душе невыносимо!»
— «А я благодарю богов-пенатов Рима».
— «Чему же ты так рад?» — «Я рад тому, что есть
Еще в сердцах толпы свободы голос — честь:
Бросаются рабы у нас на растерзанье —
Рабам смерть рабская! Собачья смерть рабам!
Что толку в жизни их — привыкнувших к цепям?
Достойны их они, достойны поруганья!»
Часто здесь в юдоли мрачной
Слезы льются из очей;
Часто страждет и томится,
Терпит много человек.
Часто здесь ужасны бури
Жизни океан мятут;
Ладия наша крушится
Часто среди ярых волн.
Наслаждаясь, унываем;
Веселяся, слезы льем.
Что забава, то причина
Новая крушить себя.
На кусту здесь Филомела
Нежны песенки поет;
Ей внимая, воздыхаешь,
Вспомня, сколько беден ты.
Чем во внешности утехи
Чаще будешь ты искать,
Тем ты более постраждешь,
В жизни горечи найдешь.
Что в том нужды, что страдаешь
Ты почасту от себя?
Ты, страдая, смело можешь
Звать несчастливым тебя.
Но ты должен постараться
Скорби уменьшать свои,
Сколь возможешь утешаться,
Меньше мучить сам себя.
Впредь не думай, что случиться
Может страшного тебе;
Коль случилось, ободряйся;
Что прошло, позабывай.
Не ликуй ты при забавах,
Чтоб не плакать после их;
Чем кто более смеется,
Тем вздыхает чаще тот.
Ни к чему не прилепляйся
Слишком сильно на земле;
Ты здесь странник, не хозяин:
Всё оставить должен ты.
Будь уверен, что здесь счастье
Не живет между людей;
Что здесь счастьем называют,
То едина счастья тень.
Дутые-надутые шары-пустомели
Разноцветным облаком на ниточке висели,
Баловали-плавали, друг друга толкали,
Своего меньшого брата затирали.
— Беда мне, зеленому, от шара-буяна,
От страшного красного шара-голована.
Я шар-недоумок, я шар несмышленыш,
Приемыш зеленый, глупый найденыш.
— А нитка моя
Тоньше паутинки,
И на коже у меня
Ни одной морщинки.
Увидела шар
Шарманка-хрипучка:
— Пойдем на бульвар
За белою тучкой:
И мне веселей,
И вам будет лучше.
На вербе черно
От разной забавы.
Гуляют шары —
Надутые павы.
На всех продавцов
Не хватит копеек:
Пять тысяч скворцов,
Пятьсот канареек.
Идет голован
Рядами, рядами.
Ныряет буян
Ларями, ларями.
— Эх, голуби-шары
На белой нитке,
Распродам я вас, шары,
Буду не в убытке!
Говорят шары лиловые:
— Мы не пряники медовые,
Мы на ниточке дрожим,
Захотим и улетим.
А мальчик пошел,
Свистульку купил,
Он пряники ест,
Другим раздает.
Пришел, поглядел.
Приманка какая:
На нитке дрожит
Сварливая стая.
У него у самого
Голова большая!
Топорщатся, пыжатся шары наливные —
Лиловые, красные и голубые:
— Возьми нас, пожалуйста, если не жалко,
Мы ходим не попросту, а вперевалку.
Вот плавает шар
С огнем горделивым,
Вот балует шар
С павлиньим отливом,
А вот найденыш,
Зеленый несмышленыш!
— Снимайте зеленый,
Давайте мне с ниткой.
Чего тебе, глупому,
Ползать улиткой?
Лети на здоровье
С белою ниткой!
На вербе черно
От разной забавы.
Гуляют шары,
Надутые павы.
Идет голован
Рядами, рядами,
Ныряет буян
Ларями, ларями.
Когда-то в Пекине вельможны старшины,
В часы народной тишины,
Желая по трудах вкусить отдохновенье,
Стеклись в ристалище своих изведать сил.
Не злато получить там победитель мнил,
Но плески дланей в награжденье;
И бескорыстных сих наград
И сами мудрецы отнюдь не возгнушались.
Две меты в поприще пекинцев назначались:
Одна для малых чад,
Другая юношам и возмужалым;
Бег начался—и вдруг жена явилась там.
Хочу сказать в Китае небывалым,
Что жены тамошни сидят в нем по домам,
И к беганью у них все заперты дороги;
Что с детства нежного, едва изыдут в свет,
Тесьмами крутят им и стягивают ноги;
Без ног же в поприще стязаться выгод нет;
Но счастью их чрез то, казалось, нет утраты.
Других забав, другой и платы
Они в награду ждать должны своих трудов.
Да и к чему в краю нам царства
Искать того, что внутрь находится домов?
Будь доброю женой, без прихотей, коварства;
По кротости души кажи всем кроткий взгляд;
Пекись о благонравье чад,
О нуждах подданный и их забавах;
Будь доброй дочерью, сестрой,
Блюди семейственный покой,
И славу обретай в своих незлобных нравах:
Вот поприще обширное для нас!
Однако в Пекине на этот раз
В ристалище жена возмнила состязаться.
То видно праздная, иль сирая была.
Иль дома не найдя полезней чем заняться,
За славою от скуки притекла,
Иль мнила милого увеселить тем взоры.
Не знаю в истину для нужд она каких,
Но знаю, что, забыв скудельность ног своих,
С мужами вздумала войти в неравны споры.
Знак к бегу дан трубой.
Коснея трепетной стопой,
Бежит сподвижница, шатаясь с каждым шагом,
И сил не ощутя, считая благом,
Что меты детские достигла не упав,
Ждет хохота—презора,
Угрюмого от старцев взора
И буйных юношей забав;
Ждет и с стыда главу на перси преклоняет…
Но что ж?.. Все сонмище во длани ей плескает!
Мир судит в нас дела и подвиг лишь единый;
Знаток их меряет со способом и с силой.
А. Б-на.
Тебе, который с юных дней
Меня хранил от бури света,
Тебе усердный дар беспечного поэта —
Певца забавы и друзей.
Тобою жизни обученный,
Питомец сладкой тишины,
Я пел на лире вдохновенной
Мои пророческие сны, -
И дружба кроткая с улыбкою внимала
Струнам, настроенным свободною мечтой;
Умом разборчивым их звуки поверяла
И просвещала гений мой!
Она мне мир очарованья
В живых восторгах создала, К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,
Облагородила желанья,
Учила презирать нелепый суд невежд
И лести суд несправедливый:
Смиряла пылкий жар надежд
И сердца ранние порывы.
И я душой не изменил
Ее спасительным стараньям:
Мой гений чести верен был
И цену знал благодеяньям! Быть может, некогда твой счастливый поэт,
Беседуя мечтой с протекшими веками,
Расскажет стройными стихами
Златые были давних лет;
И, вольный друг воспоминаний,
Он станет петь дела отцов:
Неутомимые их брани
И гибель греческих полков,
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар.
И оживит он — в песнях славы —
Славян пленительные нравы:
Их доблесть на полях войны,
Их добродушные забавы
И гений русской старины
Торжественный и величавый! А ныне — песни юных лет,
Богини скромной и веселой,
Тебе дарит рукой не смелой
Тобой воспитанный поэт!
Пускай сии листы, в часы уединенья,
Представят памяти твоей
Живую радость прошлых дней,
Неверной жизни оболыценья
И страсти ветренных друзей;
Здесь все, чем занят был счастливый дар поэта, Когда он тишину боготворил душой,
Не рабствовал молве обманчивого света
И пел для дружбы молодой!
Напрасно — ветреный поэт —
Я вас покинул, други,
Забыв утехи юных лет
И милые досуги!
Напрасно из страны отцов
Летел мечтой крылатой
В отчизну пламенных певцов
Петрарки и Торквато!
Напрасно по лугам и брожу
Авзонии прелестной
И в сердце радости бужу,
Смотря на свод небесный!
Ах! неба чуждого красы
Для странника не милы;
Не веселы забав часы,
И радости унылы!
Я слышу нежный звук речей
И милые приветы;
Я вижу голубых очей
Знакомые обеты:
Напрасно нега и любовь
Сулят мне упоенья—
Хладеет пламенная кровь
И вянут наслажденья.
Веселья и любви певец,
Я позабыл забавы;
Я снял свой миртовый венец
И дни влачу без славы.
Порой на Тибр склонивши взор,
Иль встретив Капитолий,
Я слышу дружеский укор,
Стыжусь забвенной доли...
Забьется сердце для войны,
Для прежней славной жизни—
И я из дальней стороны
Лечу в края отчизны!
Когда я возвращуся к вам,
Отечески Пенаты,
И снова жрец ваш, фимиам
Зажгу средь низкой хаты?
Храните меч забвенный мой
С цевницей одинокой!
Я весь дышу еще войной
И жизнью высокой.
А вы, о милые друзья,
Простите ли поэта?
Он видит чуждые поля
И бродит без привета.
Как петь ему в стране чужой?
Узрит поля родные—
И тронет в радости немой
Он струны золотые.
для выпуска благородных девиц
Смольного монастыря
Один голос
Прости, гостеприимный кров,
Жилище юности беспечной!
Где время средь забав, веселий и трудов
Как сон промчалось скоротечной.
Хор
Прости, гостеприимный кров,
Жилище юности беспечной!
Подруги! сердце в первый раз
Здесь чувства сладкие познало;
Здесь дружество навек златою цепью нас,
Подруги милые, связало.
Так! сердце наше в первый раз
Здесь чувства сладкие познало.
Виновница счастливых дней!
Прими сердец благодаренья:
К тебе летят сердца усердные детей
И тайные благословенья.
Виновница счастливых дней!
Прими сердец благодаренья!
Наш царь, подруги, посещал
Сие жилище безмятежно:
Он сам в глазах детей признательность читал
К его родительнице нежной.
Монарх великий посещал
Жилище наше безмятежно!
Простой, усердной глас детей
Прими, о боже, покровитель!
Источник новый благ и радости пролей
На мирную сию обитель.
И ты, о боже, глас детей
Прими, всесильный покровитель!
Мы чтили здесь от юных лет
Закон твой, благости зерцало;
Под сенью олтарей, тобой хранимый цвет,
Здесь юность наша расцветала.
Мы чтили здесь от юных лет
Закон твой, благости зерцало.
Финал
Прости же ты, священный кров,
Обитель юности беспечной.
Где время средь забав, веселий и трудов
Как сон промчалось скоротечной!
Где сердце в жизни в первый раз
От чувств веселья трепетало,
И дружество навек златою цепью нас,
Подруги милые, связало!
Среди игры, среди забавы,
Среди благополучных дней,
Среди богатства, чести, славы
И в полной радости своей,
Что всё сие, как дым, преходит,
Природа к смерти нас приводит,
Воспоминай, о человек!
Умрешь, хоть смерти ненавидишь,
И всё, что ты теперь ни видишь,
Исчезнет от тебя навек.Покинешь матерню утробу —
Твой первый глас есть горький стон,
И, исходя отсель ко гробу,
Исходишь ты, стеня, и вон;
Предписано то смертных части,
Чтоб ты прошел беды, напасти
И разны мира суеты,
Вкусил бы горесть ты и сладость,
Печаль, утеху, грусть и радость
И всё бы то окончил ты.Во всем на свете сем премена,
И всё непостоянно в нем,
И всё составлено из тлена:
Не зрим мы твердости ни в чем;
Пременой естество играет,
Оно дарует, отбирает;
Свет — только образ колеса.
Не грянет гром, и ветр не дохнет,
Земля падет, вода иссохнет,
И разрушатся небеса.Зри, как животных гибнут роды,
На собственный свой род воззри,
Воззри на красоты природы
И коловратность разбери:
Зимой луга покрыты снегом,
Река спрягается со брегом,
Творя из струй крепчайший мост;
Прекрасны, благовонны розы
Едины оставляют лозы
И обнаженный только грозд.Почтем мы жизнь и свет мечтою;
Что мы ни делаем, то сон,
Живем, родимся с суетою,
Из света с ней выходим вон,
Достигнем роскоши, забавы,
Великолепия и славы,
Пройдем печаль, досаду, страх,
Достигнем крайнего богатства,
Преодолеем все препятства
И после превратимся в прах.Умерим мы страстей пыланье;
О чем излишне нам тужить?
Оставим лишнее желанье;
Не вечно нам на свете жить.
От смерти убежать не можно,
Умрети смертным неотложно
И свет покинуть навсегда.
На свете жизни нет миляе.
И нет на свете смерти зляе, —
Но смерть — последняя беда.
Скажи, парнасский мой отец,
Неужто верных муз любовник
Не может нежный быть певец
И вместе гвардии полковник?
Ужели тот, кто иногда
Жжет ладан Аполлону даром,
За честь не смеет без стыда
Жечь порох на войне с гусаром
И, если можно, города?
Беллона, Муза и Венера,
Вот, кажется, святая вера
Дней наших всякого певца.
Я шлюсь на русского Буфлера
И на Дениса храбреца,
Но не на Глинку офицера,
Довольно плоского певца;
Не нужно мне его примера…
Ты скажешь: «Перестань, болтун!
Будь человек, а не драгун;
Парады, караул, ученья —
Всё это оды не внушит,
А только душу иссушит,
И к Марину для награжденья,
Быть может, прямо за Коцит
Пошлют читать его творенья.
Послушай дяди, милый мой:
Ступай себе к слепой Фемиде
Иль к дипломатике косой!
Кропай, мой друг, посланья к Лиде,
Оставь военные грехи
И в сладостях успокоенья
Пиши сенатские решенья
И пятистопные стихи;
И не с гусарского корнета, —
Возьми пример с того поэта,
С того, которого рука
Нарисовала Ермака
В снегах незнаемого света,
И плен могучего Мегмета,
И мужа модного рога,
Который, милостию бога,
Министр и сладостный певец,
Был строгой чести образец,
Как образец он будет слога».
Всё так, почтенный дядя мой,
Почтен, кто глупости людской
Решит запутанные споры;
Умен, кто хитрости рукой
Переплетает меж собой
Дипломатические вздоры
И правит нашею судьбой.
Смешон, конечно, мирный воин,
И эпиграммы самой злой
В известных «Святках» он достоин.
Но что прелестней и живей
Войны, сражений и пожаров,
Кровавых и пустых полей,
Бивака, рыцарских ударов?
И что завидней бранных дней
Не слишком мудрых усачей,
Но сердцем истинных гусароь
Они живут в своих шатрах,
Вдали забав и нег и граций,
Как жил бессмертный трус Гораций
В тибурских сумрачных лесах;
Не знают света принужденья,
Не ведают, что скука, страх;
Дают обеды и сраженья,
Поют и рубятся в боях.
Счастлив, кто мил и страшен миру;
О ком за песни, за дела
Гремит правдивая хвала;
Кто славил Марса и Темиру
И бранную повесил лиру
Меж верной сабли и седла.
Но вы, враги трудов и славы,
Питомцы Феба и забавы,
Вы, мирной праздности друзья
Шепну вам на-ухо: вы правы,
И с вами соглашаюсь я!
Бог создал для себя природу,
Свой рай и счастие глупцам,
Злословие, мужчин и моду,
Конечно, для забавы дам,
Заботы знатному народу,
Дурачество для всех, — а нам
Уединенье и свободу! 1817 г.