Снег да снежные узоры,
В поле вьюга, разговоры,
В пять часов уж тьма.
День — коньки, снежки, салазки,
Вечер — бабушкины сказки, —
Вот она — зима!..
За узором дымных стёкол
Хвойный лес под снегом бел.
Отчего мой ясный сокол,
Не простившись, улетел?
Слушаю людские речи.
Говорят, что ты колдун.
Стал мне узок с нашей встречи
Голубой шушун.
На двойном стекле узоры
Начертил мороз,
Шумный день свои дозоры
И гостей унес; Смолкнул яркий говор сплетней,
Скучный голос дня:
Благодатней и приветней
Всё кругом меняПред горящими дровами
Сядем — там тепло.
Месяц быстрыми лучами
Пронизал стеклоТы хитрила, ты скрывала,
Небо в тонких узорах
Хочет день превозмочь,
А в душе и в озерах
Опрокинулась ночь.Что-то хочется крикнуть
В эту черную пасть,
Робким сердцем приникнуть,
Чутким ухом припасть.И идешь и не дышишь…
Холодеют поля.
Нет, послушай… Ты слышишь?
Это дышит земля.Я к траве припадаю.
Узорами заволокло
Мое окно.— О, день разлуки! —
Я на шершавое стекло
Кладу тоскующие руки.Гляжу на первый стужи дар
Опустошенными глазами,
Как тает ледяной муар
И расползается слезами.Ограду, перерос сугроб,
Махровей иней и пушистей,
И садик — как парчевый гроб,
Под серебром бахром и кистей… Никто не едет, не идет,
Девушка в светлице вышивает ткани,
На канве в узорах копья и кресты.
Девушка рисует мертвых на поляне,
На груди у мертвых — красные цветы.
Нежный шелк выводит храброго героя,
Тот герой отважный — принц ее души.
Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,
И в узорах крови смяты камыши.
Дано мне тело — что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Цветными шелками по беглому шелку я вышила милый и сложный узор
Карминных, шарлаховых, вишнево-алых, пунцовых, златистых и палевых роз.
Что может быть краше, что слаще волнует, в смарагдовой зелени брошенных роз!
По беглому шелку цветными шелками я вышила сложный и милый узор.
Пусть милый, далекий, меня позабывший, хоть раз поглядел бы на этот узор.
О скорби моей и о слезах пролитых ему разсказали-б сплетения роз.
Цветными по беглому шелку шелками я вышила милый и хитрый узор
Пунцовых, шарлаховых, вишнево-алых, карминных, златистых и кремовых роз.
Какие хитроумные узоры
Поутру наведет мороз…
Проснувшись, разберешь не скоро:
Что это — в шутку иль всерьез? Во сне еще иль это в самом деле
Деревья и цветы в саду?
И не захочется вставать с постели
В настывшем за ночь холоду.Какая нехорошая насмешка
Над человеком в сорок лет:
Что за сады, когда за этой спешкой
Опомниться минуты нет! И, первым взглядом встретившись с сугробом,
Горячий день. Мой конь проворно
Идет над мягкой пахото́й;
Белеют брошенные зерна,
Еще не скрытые землей.
Прилежной кинуты рукою,
Как блестки в пахотной пыли,
Где в одиночку, где семьею,
Они узором полегли...
На бледно-лазурном стекле
Расписаны ярко узоры.
Цветы наклонились к земле,
Скала убегает к скале,
И видно, как дремлют во мгле
Далекие снежные горы.
Но что за высоким окном
Горит нерассказанным сном,
И краски сливает в узоры?
Не дышит ли там Красота
Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей? В трафарете готовом
Он — узор на посуде…
И не все ли равно вам:
Камни там или люди? Сбита в белые камни
Нищетой бледнолицей,
Эта одурь была мне
Колыбелью-темницей.Коль она не мелькает
Я взял клубок, но не подозревая,
Что будет нить прястись сама собой
В узоры алый, желтый, голубой.
Клубок скользнул, в нем власть была живая.
И к нити нить мечтой перевивая,
Закрыв глаза, стоял я как слепой.
Узор к узору шел на перебой,
Означилась вся повесть огневая.
Бьют часы. Бегут мгновенья.
Вечер вспыхнул и погас.
И настойчивы мученья
В этот поздний горький час.
Луч Луны кладет узоры
На морозное стекло.
Сердца трепетные взоры
Ищут правды, видят зло.
Нет отрады, нет привета
Вне Земли и на Земле,
Короли, и валеты, и тройки!
Вы так ласково тешите ум:
От уверенно-зыбкой постройки
До тоскливо замедленных дум
Вы так ласково тешите ум,
Короли, и валеты, и тройки! В вашей смене, дразнящей сердца,
В вашем быстро мелькающем крапе
Счастье дочери, имя отца,
Слово чести, поставленной на-пе,
В вашем быстро мелькающем крапе,
Увидеть с улицы грохочущей
Вершины снежных гор, —
Неизъяснимое пророчащий
Зазубренный узор;
Отметить монастырь, поставленный
На сгорбленный уступ.
И вдоль реки, снегами сдавленной,
Ряд кипарисных куп;
Вступив в толпу многоодежную,
В шум разных языков,
Зеленый диск явил свои узоры
С разбегом тонких вытканных лучей,
И в звучном сердце стало вдруг звончей,
Узор стиха в ответ на те уборы.
Там были срывы, кратеры, и горы,
Мельканья копий, веянье мечей,
Был светлый спор, гадало сердце: «Чей?»
И мнилось, что ответ возникнет скорый.
На кривеньких ножках заморыши-детки!
Вялый одуванчик у пыльного пня!
И старая птица, ослепшая в клетке!
Я скажу! Я знаю! Слушайте меня! В сафировой башне златого чертога
Королевна Гульда, потупивши взор,
К подножью престола для Господа Бога
Вышивает счастья рубинный узор.Ей служат покорно семь черных оленей,
Изумрудным оком поводят, храпят,
Бьют оземь копытом и ждут повелений,
Ждут, куда укажет потупленный взгляд.Вот взглянет — и мчатся в поля и долины.
(В Симферополе летом)
Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей?
В трафарете готовом
Он — узор на посуде…
И не все ли равно вам:
По отвесному берегу моря маленькой Эстии,
Вдоль рябины, нагроздившей горьковатый коралл,
Где поющие девушки нежно взор заневестили,
Чья душа целомудренней, чем берëзья кора,
По аллее, раскинутой над черной смородиной,
Чем подгорье окустено вплоть до самой воды,
Мы проходим дорогою, что не раз нами пройдена,
И все ищем висячие кружевные сады...
Прекрасна ты, осенняя пора!
Задумчивой природы увяданье,
Седой туман в час раннего утра,
Лучей и птиц прощальная игра —
Всё будит грусть и сны очарованья!
Прекрасна ты, осенняя пора!
От детских лет печальный северянин —
Люблю я шум захолодавших вод
И сонный лес, когда он зарумянен
Дыханием осенних непогод.
Горит свод неба, ярко-синий;
Штиль по морю провел черты;
Как тушь, чернеют кроны пиний;
Дыша в лицо, цветут цветы;
Вас кроют плющ и сеть глициний,
Но луч проходит в тень светло.
Жгла вас любовь, желанье жгло…
Ты пал ли ниц, жрец, пред святыней?
Вы, вновь вдвоем, глухой пустыней
Шли — в глуби черной пустоты;
Каждый миг отдавая себя,
как струна отдается смычку,
милый друг, я любил не тебя,
а свою молодую тоску!
И рассудок и сердце губя,
в светлых снах неразлучен с тобой,
милый друг, я любил не тебя,
а венок на тебе голубой!
Я любил в тебе вешний апрель,
тишину необсохших полей,
1.
Тоска отшумевшей грозыСердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.Все, что есть лазурного,
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Все, что там безбурного
Начертивши ножом
Круговую черту,
Углем ее обведя,
И зажженной лучиной как глазом змеиным глядя.
В полночасьи ночном,
И зажженной лучиной, сосновой, отрезанный круг свой святя,
Озаряя свою круговую черту,
Я в молчаньи узоры заклятья, узоры проклятья плету
Смерть заклинаю, — не белую, — черную,
Желтую, серую, красную,
(Баллада).
Кто знает клятву лэди Норы:
— Скорей падут леса и горы,
Скорей затмится свет дневной,
Чем стану графа я женой!
Ценой безчисленных владений
И драгоценных украшений
И всех земель его ценой,—
Останься мы вдвоем на свете,
(Баллада)
Кто знает клятву леди Норы:
— Скорей падут леса и горы,
Скорей затмится свет дневной,
Чем стану графа я женой!
Ценой бесчисленных владений
И драгоценных украшений
И всех земель его ценой, —
Останься мы вдвоем на свете,
Я в горы ушел изумрудною ночью,
В безмолвье снегов и опаловых льдин...
И в небе кружились жемчужные клочья,
И прыгать мешал на ремне карабин...
Меж сумрачных пихт и берез шелестящих
На лыжах скользил я по тусклому льду,
Где гномы свозили на тачках скрипящих
Из каменных шахт золотую руду...
Юноша Месяц и Девушка Солнце знают всю длительность мира,
Помнят, что было безветрие в щели, в царство глухого Имира.
В ночи безжизненно-злого Имира был Дымосвод, мглистый дом,
Был Искросвет, против Севера к Югу, весь распаленный огнем.
Щель была острая возле простора холода, льдов, и мятели,
Против которых, в багряных узорах, капли пожара кипели.
Выдыхи снега, несомые вьюгой, мчались до щели пустой,
Рдяные вскипы, лизнувши те хлопья, пали, в капели, водой.
Скоро двенадцатый час.
Дышут морозом узоры стекла.
Свечи, как блески неведомых глаз,
Молча колдуют. Сдвигается мгла.
Стынут глубинно, и ждут зеркала.
Скоро двенадцатый час.
Взглянем ли мы без испуга на то,
Что наколдует нам льдяность зеркал?
Кто за спиной наклоняется? Что?
— Колдунья, мне странно так видеть тебя.
Мне люди твердили, что ты
Живешь — беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты:
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,
И вся ты полна красоты. —
«Кто так говорил, может, был он и прав:
Жила я не годы, — всегда.
И много безумцев, свой ум потеряв,
Узнали все пытки, — о, да!
Безмолвно она под землею таится,
Ей Солнце и Небо, там в сумраке, снится,
И нежная к Солнцу сумеет прорыться,
Пещеры сплотит в города.
Застынет, и дремлет, над горной вершиной,
И дрогнет, услышавши возглас звериный,
От крика проснется, сорвется лавиной,
И вихрем несется Беда.
Беззвучна в колодцах, в прозрачных озерах,
Безгласна во влажных ласкающих взорах,
Скоро двенадцатый час.
Дышат морозом узоры стекла.
Свечи, как блески неведомых глаз,
Молча колдуют. Сдвигается мгла.
Стынут глубинно и ждут зеркала.
Скоро двенадцатый час.
Взглянем ли мы без испуга на то,
Что наколдует нам льдяность зеркал?
Кто за спиной наклоняется? Что?
На занавесках голубых
Химеры вышиты красиво.
Сквозь злость насмешек их пустых
Глядится небо молчаливо.
Язвят их длинные извивы
Покой равнины шерстяной,
Волной прозрачно-голубой
Вниз упадающей лениво…
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,