1.
Мы дали панам урок.
2.
Этот урок не пошел впрок.
3.
Подымайтесь дружно!
4.
Дать второй урок нужно.
Мне никто не скажет за уроком «слушай»,
Мне никто не скажет за обедом «кушай»,
И никто не назовет меня Илюшей,
И никто не сможет приласкать,
Как ласкала маленького мать.
Как вы себя ведете?
Куда вы меня ведете?
Что вы задумали, ноги?
Зачем вы свернули с дороги…
Сбросили тапки…
Помчались по травке…
Остановитесь, ноги!
Ноги, марш на уроки!
Учитель наш давал урок,
К доске не вызывал.
Нас на уроке ветерок
Тихонько обдувал.
Весна, весна, пришла весна!
Мы учимся в саду,
Как надо сеять семена,
Как делать борозду.
Расти, наш сад, и хорошей
И распускайся в срок!
Без книжек, без карандашей
Отлично шел урок.
Я однажды ненароком
Задремала за уроком.
Мне уютно и приятно,
Я на лодочке плыву,
И одно мне непонятно,
Что во сне, что наяву.
Вдруг неведомо откуда
Раздается вдалеке:
— Шура Волкова, к доске!
И вот тут случилось чудо:
Я на лодочке плыву
И во сне кувшинки рву,
А урок я без запинки
Отвечаю наяву.
Получила тройку с плюсом,
Но вздремнула я со вкусом.
Учил уроки. Повторял уроки.
Уроки сделав, на уроки мчал.
Как слушал я уроки на уроке!
Как у доски уроки отвечал!
А заслужив укоры иль упреки,
Я тут же извлекал из них уроки.
За педагогом следовал я взглядом.
Меня не отвлекало ничего.
А кто тогда сидел за партой рядом,
Пусть он простит, не слышал я его.
Ученье… Человеком правят страсти,
А я у этой страсти был во власти.
В любом из нас сидит школяр-невольник,
Боящийся, что вызовут к доске.
В любом из нас живет веселый школьник,
Чертящий теоремы на песке.
За школьный дух без примеси школярства,
Как за коня, готов отдать полцарства.
Пчелке твердила мать:
«К свечке нельзя летать!»
Только ее урок
Юной пчеле не впрок.
Носится вкруг огня,
Гулко жужжа, звеня;
Мать ей кричит вослед:
«Пчелка, опасен свет!»
Кровь, молодая кровь…
Вновь бы кружить и вновь;
Ярок свечи огонь, —
«Пчелка, крылом не тронь!»
Вспыхнул огня язык,
Пчелка сгорела вмиг, —
Это тебе урок:
Бойся любви, сынок!
Урок меня не спрашивай,
Не спрашивай, не спрашивай,
Урок меня не спрашивай, -
На отдыхе отряд,
На елке разукрашенной
Фонарики горят.
Повеселятся школьники
В свободные деньки.
Мы — за город, в Сокольники,
На лыжи, на коньки.
Провалишься до пояса,
До пояса, до пояса,
Провалишься до пояса,
Останешься в снегу,
А я на лыжах по лесу
До Северного полюса
Как хочешь пробегу!
Урок меня не спрашивай,
Не спрашивай, не спрашивай,
Урок меня не спрашивай, -
На отдыхе отряд,
На елке разукрашенной
Фонарики горят.
А все тетрадки
Спрятаны,
Пускай пока
Поспят они.
Я на уроке в первый раз.
Теперь я ученица.
Вошла учительница в класс, —
Вставать или садиться?
Как надо парту открывать,
Не знала я сначала,
И я не знала, как вставать,
Чтоб парта не стучала.
Мне говорят — иди к доске, —
Я руку поднимаю.
А как перо держать в руке,
Совсем не понимаю.
Как много школьников у нас!
У нас четыре Аси,
Четыре Васи, пять Марусь
И два Петровых в классе.
Я на уроке в первый раз,
Теперь я ученица.
На парте правильно сижу,
Хотя мне не сидится.
В нашем классе
Нет лентяев, —
Только Вася
Николаев.
Он приходит на урок,
Засыпает, как сурок.
Лодырь,
Лодырь,
Лежебока,
Проворонил
Три урока,
На четвёртый
Опоздал,
Пятый
Где-то пропадал,
На шестом
Мешал
Учиться,
На седьмом
Ходил
Лечиться,
На восьмом
Играл в футбол,
На девятый
Не пришёл.
На десятом
Корчил рожи,
На четырнадцатом
Тоже,
На двадцатом
Видел сон,
На тридцатом
Выгнан
Вон.
Можно делать дело с подлецом:
Никогда подлец не обморочит,
Если только знать, чего он хочет,
И всегда стоять к нему лицом.Можно делать дело с дураком:
Он встречается в различных видах,
Но поставь его средь башковитых —
Дурачок не прыгнет кувырком.Если даже мальчиком безусым
Это правило соблюдено,
Ни о чем не беспокойся. Но —
Ни-ког-да не связывайся с трусом.Трус бывает тонок и умен,
Совестлив и щепетильно честен,
Но едва блеснет опасность — он
И подлец и дурачина вместе.
«А дальше, ребята, урок листопада.
Поэтому в класс возвращаться не надо.
Звонок прозвенит, одевайтесь скорей
И ждите меня возле школьных дверей!»
И парами, парами следом за нею,
За милой учительницей своею
Торжественно мы покидаем село.
А в лужи с лужаек листвы намело!
«Глядите! На ёлочках тёмных в подлеске
Кленовые звёзды горят, как подвески.
Нагнитесь за самым красивым листом
В прожилках малиновых на золотом.
Запомните все, как земля засыпает,
А ветер листвою её засыпает».
А в роще кленовой светлей и светлей.
Всё новые листья слетают с ветвей.
Играем и носимся под листопадом
С печальной, задумчивой женщиной рядом.
Мама учит пчелку-дочь:
«От свечей лети ты прочь!»
Только мамины слова
Пчелка слушает едва.
Не сидится смирно ей —
Все летает вкруг свечей,
Мама сколько ни кричи:
«Пчелка, дальше от свечи!»
Кровь у пчелки горяча —
Прямо в пламя! И свеча
Быстро дурочку взяла…
Пчелка, пчелка умерла!
Раз в огонь кто попадет —
Смертью огненной умрет…
Будь от девочек далек,
Мой сынок, мой сынок!
В классе уютном, просторном
Утром стоит тишина.
Заняты школьники делом –
Пишут по белому черным,
Пишут по черному белым,
Перьями пишут и мелом:
«Нам не нужна
Война!»
Стройка идет в Ленинграде,
Строится наша Москва.
А на доске и в тетради
Школьники строят слова.
Четкая в утреннем свете,
Каждая буква видна.
Пишут советские дети:
«Мир всем народам на свете.
Нам не нужна
Война!»
Мир всем народам на свете.
Всем есть простор на планете, –
Свет и богат и велик.
Наши советские дети
Так изучают язык.
Сознанье, как шестой урок,
выводит из казенных стен
ребенка на ночной порог.
Он тащится во тьму затем,
чтоб, тучам показав перстом
на тонущий в снегу погост,
себя здесь осенить крестом
у церкви в человечий рост.
Скопленье мертвецов и птиц.
Но жизни остается миг
в пространстве между двух десниц
и в стороны от них. От них.
Однако же, стремясь вперед,
так тяжек напряженный взор,
так сердце сдавлено, что рот
не пробует вдохнуть простор.
И только за спиною сад
покинуть неизвестный край
зовет его, как путь назад,
знакомый, как собачий лай.
Да в тучах из холодных дыр
луна старается блеснуть,
чтоб подсказать, что в новый мир
забор указывает путь.
Когда случилось петь Дездемоне, -
А жить так мало оставалось, -
Не по любви, своей звезде, она —
По иве, иве разрыдалась.Когда случилось петь Дездемоне
И голос завела, крепясь,
Про черный день чернейший демон ей
Псалом плакучих русл припас.Когда случилось петь Офелии, -
А жить так мало оставалось, -
Всю сушь души взмело и свеяло,
Как в бурю стебли с сеновала.Когда случилось петь Офелии, -
А горечь слез осточертела, -
С какими канула трофеями?
С охапкой верб и чистотела.Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,
Входили, с сердца замираньем,
В бассейн вселенной, стан свой любящий
Обдать и оглушить мирами.
Узнал я тотчас по замашке
Тебя, насмешливый поэт!
Твой стих весенний легче пташки
Порхает и чарует свет.
Я рад, что гений удосужил
Тебя со мной на пару слов;
Ты очень мило обнаружил
Беседы дружеских часов.
С твоим проказником соседним
Знаком с давнишней я поры:
Обязан другу он последним
Уроком ветреной игры.
Он очень помнит, как, сменяя
Былые рублики в кисе,
Глава «Онегина» вторая
Сезжала скромно на тузе.
Блуждая в молодости шибкой,
Он спотыкался о порог;
Но где последняя ошибка, —
Там первой мудрости урок.
Ты сорванец, и тусклый алкоголь
Оттягивает выстрелы таланта.
Твои друзья — расслабленная голь,
А твой ночлег — китайская шаланда.
Но подожди, и мышцы крепких скул
Ты вывихнешь одним скрипящим стиском,
И ветка жил нальется по виску,
И день придет — птенец с голодным писком.
А нынче — жизнь. Бульвар, и ресторан,
И женщины прижатый локтем локоть.
Весь мир тебе — распластанный экран,
А мудрое томление далеко.
Не попадись в его томящий круг,
Не верь подделывателям алмазов.
И я тебе, мой пораженный друг,
Как Митеньке — папаша Карамазов.
Почему сегодня Петя
Просыпался десять раз?
Потому что он сегодня
Поступает в первый класс.
Он теперь не просто мальчик,
А теперь он новичок.
У него на новой куртке
Отложной воротничок.
Он проснулся ночью темной,
Было только три часа.
Он ужасно испугался,
Что урок уж начался.
Он оделся в две минуты,
Со стола схватил пенал.
Папа бросился вдогонку,
У дверей его догнал.
За стеной соседи встали,
Электричество зажгли,
За стеной соседи встали,
А потом опять легли.
Разбудил он всю квартиру,
До утра заснуть не мог.
Даже бабушке приснилось,
Что твердит она урок.
Даже дедушке приснилось,
Что стоит он у доски
И не может он на карте
Отыскать Москвы-реки.
Почему сегодня Петя
Просыпался десять раз?
Потому что он сегодня
Поступает в первый класс.
«Перемена, перемена!» —
Заливается звонок.
Первым Вова непременно
Вылетает за порог.
Вылетает за порог —
Семерых сбивает с ног.
Неужели это Вова,
Продремавший весь урок?
Неужели этот Вова
Пять минут назад ни слова
У доски сказать не мог?
Если он, то, несомненно,
С ним бо-о-льшая перемена!
Не угонишься за Вовой!
Он гляди какой бедовый!
Он за пять минут успел
Переделать кучу дел:
Он поставил три подножки
(Ваське, Кольке и Сережке),
Прокатился кувырком,
На перила сел верхом,
Лихо шлепнулся с перил,
Подзатыльник получил,
С ходу дал кому-то сдачи,
Попросил списать задачи, —
Словом,
Сделал все, что мог!
Ну, а тут — опять звонок…
Вова в класс плетется снова.
Бедный! Нет лица на нем!
— Ничего, — вздыхает Вова, —
На уроке отдохнем!
Лик этот скорбный, слезы эти
И обездоленные дети,
Врагом сожженный дом родной,
От обгорелого порога
Одна осталася дорога —
Искать норы в глуши лесной,
Покинув прах отцов и дедов.
Таков, Россия, жребий твой
В мечтах немецких людоедов! Но — в испытаньях ты тверда.
Уже не раз, не два чужая
Остервенелая орда
Шла на тебя, уничтожая
Твои деревни, города.
Но на кровавых именинах
Умела ты принять гостей:
О, сколько на твоих равнинах
Истлело вражеских костей!
Ты отстоять себя сумела,
И слава о тебе гремела:
«Все, кто искал на Русь пути,
Ее природу знали скудно:
В Россию вторгнуться — нетрудно,
Трудней — назад живым уйти!» Уроки прошлого не учат
Ослов: таков ослиный рок.
Им нужен новый, свой урок.
Так пусть они его получат!
Бойцы, дадим святой зарок:
«Разбить врага — в ближайший срок!»
Каждый может догадаться —
Антонина влюблена!
Ну и что ж! Ей скоро двадцать,
А на улице весна!
Только звякнет телефон,
Тоня шепчет: — Это он!
Стала ласковой и кроткой,
Ходит легкою походкой,
По утрам поет, как птица…
Вдруг и младшая сестрица
Просыпается чуть свет,
Говорит: — Пора влюбиться!
Мне почти тринадцать лет.
И Наташа на уроке
Оглядела всех ребят:
«Юрка? Слишком толстощекий!
Петя ростом маловат!
Вот Алеша славный малый!
Я влюблюсь в него, пожалуй».
Повторяет класс по карте,
Где Иртыш, где Енисей,
А влюбленная на парте
Нежно шепчет: — Алексей!
Алик смотрит огорченно:
«Что ей нужно от меня?»
Всем известно, что девчонок
Он боится как огня,
Он понять ее не в силах!
То она глаза скосила,
То резинку попросила,
То она вздыхает тяжко,
То зачем-то промокашку
Подает ему любя.
Алик вышел из себя!
Поступил он с ней жестоко
Отлупил после урока.
Так вот с первого свиданья
Начинаются страданья.
Кот в углу глядит понуро
На каминное ребро…
На столе под лампой Юра
Разложил свое добро.
Девятьсот сто двадцать марок!
Восемнадцать сам купил,
Остальные все в подарок
От знакомых получил.
Польша — белая пичужка,
На литовских — конный шах,
На эстляндских — завитушка,
На финляндских — лев в штанах.
С каждым часом все их больше.
Мемель, Венгрия… Сочти!
Погляди, — одной лишь Польши
Всех сортов до тридцати.
И потом еще несчастье:
Чуть надорван где зубец,
Значит рви ее на части, —
Не годится и конец…
А легко ли на бумажках
Их наклеивать в альбом?
И вздыхает Юрик тяжко,
Наклонившись к маркам лбом.
Эту — можно для обмена,
Эту — можно подарить.
Надо будет непременно
Ватиканских раздобыть…
* * *Входит мама. Села рядом.
Замурлыкала романс
И, окинув марки взглядом,
Мастерит из них пасьянс.
Дверь поет. Подходит папа:
«Юра, друг мой, а урок?»
Мальчик книжку взял из шкапа
И уселся в уголок.
«Птичка, бур-бур-бур, не знает
Ни заботы, ни труда…»
Папа марки разбирает:
Те — туда, а те — сюда.
Синеглазый хитрый мальчик
Притаился и глядит,
Улыбается в пенальчик,
Сам с собою говорит:
«Да, уроки… Тоже комик…
Знаем этих мам и пап, —
Заведут себе альбомик
И готово, — цап-царап!»
перевод Р. Морана
В один прекрасный летний день, забившись в уголок,
Готовил мальчик поутру учителю урок.
Он книгу толстую читал не отрывая глаз,
И слово каждое ее твердил по многу раз.
Скользнуло солнышко лучом в закрытое окно:
«Дитя, на улицу иди, я жду тебя давно!
Ты был прилежным, но закрой учебник и тетрадь,
На воле чудно и светло, тебе пора играть!»
А мальчик солнышку в ответ: «Ты погоди, дружок!
Ведь если я пойду гулять, кто выучит урок?
И для игры мне хватит дня, оставим разговор.
Пока не кончу, ни за что не выбегу во двор!»
И, так ответив, замолчал, за книгу взялся он
И снова трудится над ней, ученьем увлечен.
Но в это время под окном защелкал соловей
И слово в слово повторил: «Я жду тебя скорей!
Ты был прилежным, но закрой учебник и тетрадь,
На воле чудно и светло, тебе пора играть!»
Но мальчик молвил: «Погоди, соловушка, дружок!
Ведь если выйду я во двор, кто выучит урок?
Когда закончу, не зови — сам выбегу туда.
Я песню милую твою послушаю тогда».
И, так ответив, замолчал, за книгу взялся он
И снова трудится над ней, ученьем увлечен.
Тут веткой яблоня стучит в закрытое окно:
«Дитя, на волю выходи, я жду тебя давно!
Должно быть, скучно всё сидеть за книгами с утра,
В саду под деревом густым тебе играть пора!»
Но мальчик ей сказал в ответ: «Ах, яблонька, дружок,
Ведь если я пойду гулять, кто выучит урок?
Еще немножко потерпи. Хоть славно на дворе,
Когда уроки за тобой, веселья нет в игре!»
Пришлось недолго ожидать — окончены дела,
Тетради, книжки и пенал исчезли со стола!
И мальчик быстро в сад бежит: «А ну, кто звал меня?
Давайте весело играть!» И началась возня.
Тут солнце красное ему с небес улыбку шлет,
Тут ветка яблони ему дарит румяный плод,
Там соловей запел ему о том, как счастлив он.
А все деревья, все цветы отвесили поклон!
Недавно случай был с Барбосом:
Томила пса жара,
Так средь двора
Клевал он носом.
А не заснуть никак! Усевшись на тыну,
Сорока-стрекотуха
Мешала сну.
«Ой, натрещала ухо…
И принесло же сатану!
Чай, больше места нет?.. Послушай-ка, болтуха:
Уж ты б… таё…
Недалеко до лесу…
Летела б ты, ей-богу, к бесу!»
Сорока же — своё:
То сядет, то привскочит,
Слюною глазки мочит,
Псу жалобно стрекочет:
«Голубчик, не озорь!
Ведь у меня, гляди, какая хворь:
Я так измаялась, устала, —
Пить-есть почти что перестала, —
Вся измытарилась и сердцем и душой,
Скорбя о братии меньшой!
И ко всему щеку раздуло… вспухли губы…
Ох, смертушка! Нет сил терпеть зубную боль!»
«Щека и губы… Тьфу! — рычит Барбос. — Позволь,
Трещотка чёртова, кому бы
Врала ты, да не мне.
Где ж видано, в какой стране, —
Уж разве что во сне, —
Чтоб у сороки были… зубы?!»Урок вам нужен? Вот урок:
Встречаются меж нас нередко лицедеи:
Высокие слова, высокие идеи, —
Нет подвигов, но будут — дайте срок!
Известно urbi et — et orbi *:
Их грудь —
вместилище святой гражданской скорби!
На деле ж вся их скорбь — зубная боль сорок!
___________________
* — Urbi et orbi — городу и миру (лат.)
Послания милой, блаженства уроки,
Прелестные буквы, волшебные строки,
Заветные письма — я вами богат;
Всегда вас читаю, и слезы глотаю,
И знаю насквозь, наизусть, наугад.
Любуюсь я слогом сих нежных посланий;
Не вижу тут жалких крючков препинаний;
В узлах запятых здесь не путаюсь я:
Грамматику сердца лишь вижу святую,
Ловлю недомолвки, ошибки целую
И подпись бесценную: «вечно твоя».
Бывало посланник, являясь украдкой,
Вручит мне пакетец, скрепленный облаткой.
Глядь: вензель знакомый. На адрес смотрю:
Так почерк неровен, так сизо чернило,
И ять не на месте… как все это мило! —
«Так это от… знаю»; а сам уж горю.
От друга, я от брата — бегу, как от пугал,
Куда-нибудь в сумрак, куда-нибудь в угол,
Читаю… те смотрят; я дух затая,
Боюсь, что и мысль мою кто-нибудь слышит;
А тут мне вопросы: кто это к вам пишет? —
Так — старый знакомый. Пустое, друзья
В глазах моих каждая строчка струится,
И каждая буква, вгляжусь, шевелится,
Прислушаюсь: дышит и шепчет: живи!
Тут брызга с пера — род нечаянной точки —
Родимое пятнышко милой мне щечки
Так живо рисует пред оком любви.
Хранитесь, хранитесь, блаженства уроки,
Без знаков, без точек — заветные строки!
Кто знает? Быть может, под рока грозой,
Когда-нибудь после на каждую строчку
Сих тайных посланий я грустную точку
Поставлю тяжелой, сердечной слезой.
Сережа взял свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут как раз пришел монтер.
Сережа начал разговор
О пробках, о проводке.
Через минуту знал монтер,
Как нужно прыгать с лодки,
И что Сереже десять лет,
И что в душе он летчик.
Но вот уже зажегся свет
И заработал счетчик.
Сережа взял свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но вдруг увидел он в окно,
Что двор сухой и чистый,
Что дождик кончился давно
И вышли футболисты.
Он отложил свою тетрадь.
Озера могут подождать.
Он был, конечно, вратарем,
Пришел домой не скоро,
Часам примерно к четырем
Он вспомнил про озера.
Он взял опять свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут Алеша, младший брат,
Сломал Сережин самокат.
Пришлось чинить два колеса
На этом самокате.
Он с ним возился полчаса
И покатался кстати.
Но вот Сережина тетрадь
В десятый раз открыта.
— Как много стали задавать! -
Вдруг он сказал сердито. —
Сижу над книжкой до сих пор
И все не выучил озер.
На старой липе во дворе
Большое оживление.
Повесил кто-то на заре
Такое объявление:
«Открыта школа для птенцов!
Занятия — с пяти часов.
Здесь можно даже летом
Учиться всем предметам!»
И ровно в пять часов утра
Слетелась птичья детвора:
Воробушки, галчата,
Чижи,
Стрижи,
Щеглята,
Сороки, воронята,
Синицы и скворцы.
Щебечут и смеются,
Пищат, галдят, клюются,
Толкаются, дерутся…
Что сделаешь —
Птенцы!
Но вот влетел учитель в класс,
И суматоха улеглась.
Сидит смирнее голубей
На ветках молодежь.
Учитель — Старый Воробей,
Его не проведешь!
Он справедлив, но очень строг.
— Итак, друзья, начнем урок!
У нас
По расписанию
Сейчас
Чистописание. —
Воробушки и галочки
Сидят, выводят палочки…—
Второй урок — родной язык.
Запомним: пишется «чирик»,
А произносится «чивик»
Или «чилик», кто как привык!
Теперь займемся чтением
Любимых детских книжек.
Читаем с выражением
Поэму «Чижик-Пыжик».
К доске пойдет, допустим, Чиж…
Ну, что же ты, дружок, молчишь?
— «Чижик-Пыжик! Где ты был?»
А как дальше, я забыл…
Но тут звонок раздался.
— Попрыгайте пока.
А кто проголодался,
Заморит червячка! —
Теперь естествознание.
Запишем два задания:
«Где собирают крошки»
И «Как спастись от кошки».
Отлично! В заключение
Сегодня будет пение.
Все, даже желторотые,
Поют с большой охотою.
Вот самый лучший ученик
Отдельно на картинке:
Он спел три раза «чик-чирик»
Почти что без запинки!
А вот на этой ветке
Проставлены отметки.
У всех пятерки.
Молодцы!
Летите по домам, птенцы!
Кто растрёпан и всклокочен?
Кто лентяй и озорник?
Ну, конечно, Коля Кочин.
Отстающий ученик.
На уроке наш учитель,
Пётр Иванович Петров,
Просит: — Дети, не кричите!
Я сегодня нездоров.
Кто шумит на задней парте?
Позовём его сюда,
Пусть укажет нам на карте
Все большие города,
Все моря и океаны,
Реки, горы и вулканы.
Где Сибирь, а где Кавказ,
Где Урал, а где Донбасс?
Отвечает Коля Кочин:
— Хорошо я знаю очень —
Стоит Урал на Тереке
В Северной Америке;
И прибавил Коля далее:
— А Донбасс — река в Италии.
В перемену в нашем классе
Окружат ребята Колю:
— В Южной Африке Саратов?
Скажет Боря Аккуратов.
— А в Австралии Берлин?
Скажет Петя Бородин.
— А в Варшаве есть река
Под названием Ока?
Посмотрите, Коля Кочин
Чем-то очень озабочен.
Посмотрите на него-
Глупый, глупый как сорока,
Он не выучил урока
И не знает ничего.
— А теперь, — сказал учитель
Петр Иванович Петров; —
Попрошу я вас, решите
Мне задачу про коров:
Пять коров траву едят,
Десять на реку глядят,
А четырнадцать коров гуляют,
Сколько это составляет?
Отвечает Коля Кочин:
— Хорошо я знаю очень —
Ровно триста пятьдесят
Было этих поросят.
В перемену в нашей школе
Окружат ребята Колю:
— Сосчитай-ка, голова,
Сколько будет дважды два?
И ответил Коля Кочин,
Огорчен и озабочен:
— Я не знаю ничего,
Сам не знаю отчего,
Я бездельник, я тупица,
Разучился я учиться.
Ухитрился потерять,
И задачник и тетрадь.
Перестаньте вы смеяться,
Помогите заниматься.
Все сказали: — Ладно, можем,
Сообща тебе поможем.
Зимним вечером у нас
Собирается весь класс.
Ванька Тычкин, сев на парту,
Тычет пальцем прямо в карту: -
— Эта линия — река,
А зовут ее Ока.
Вот Сибирь, а вот Кавказ.
Вот Урал, а вот Донбасс.
— Вот Ростов, а вот Саратов, —
Объясняет Аккуратов.
— Вот Париж, а вот Берлин, —
Объясняет Бородин.
Так ребята в нашей школе
Помогли учиться Коле.
Мир слова ждал в ответ на вой безумья злого.
На вопли извергов, грязнящие эфир.
Советская страна сказала это слово,
Сказала властно и сурово,
И, услыхав его, культурный вздрогнул мир.
Пред ним разбойная открылася картина:
Телами детскими покрытая земля,
Опустошенная пожарами равнина, –
Злодейств неслыханных обрушилась лавина
На села мирные, на мирные поля.
Дымится кровь, мороз каленый
Не может остудить ее, она – свежа.
Ни мудрой старости, годами убеленной,
Ни резвой юности, в жизнь, в красоту влюбленной,
Не пощадил разгул бандитского ножа.
Так вот оформилось в какое окаянство
Фашистских подлецов безграмотное чванство,
Рожденное в бреду лжемудрецом больным:
«Немецкой расе – власть над миром, все пространство!
Нет места – расам остальным».
«Сверхчеловек»! Его дыханьем ядовитым
Отравлен выродков немецких пьяный сброд.
Взрывать советские святыни динамитом,
В приюте гения всемирно-знаменитом
Сжигать рабочий стол и взламывать комод,
Все, все дозволено немецким сверхбандитам:
Они – «сверхлюди», «сверхнарод»!
Культ человечности свиным засыпан сором
Под злое хрюканье тупых расистских рыл.
Повальным грабежом, разнузданным разором
Путь отмечая свой, поистине позором
Сверхчеловеческим фашизм себя покрыл.
В коробке черепной фашизма пустозвонной
Такая мысль была – она пошла ко дну:
Напав на нас врасплох ордой многомильонной,
Топча копытами живую целину,
Дым едкий распластав над порослью зеленой,
В молниеносный срок пустынной сделать зоной
Необозримую Советскую страну.
Но просчиталися фашистские пророки,
Пришлось им удлинять назначенные сроки,
Покамест мстительный не встал пред ними Рок.
Их, напоровшихся на тяжкие уроки,
Ждет заключительный урок.
На исторический они пошли экзамен,
Они, матрикул чей так бескультурно гол!
Но, мейне геррен, мейне дамен,
Вам всем оценку даст – судебный протокол.
Рука истории под ним напишет «áмен»!
И в ваш могильный холм вонзит железный кол.
Графиня, не забудьте слова,
Оставьте маску мертвеца!
Какая страшная обнова
Для столь прелестного лица!
Как наряжаться в ваши лета,
С такою милой красотой —
По образцу другого света,
По страшной моде гробовой?
Вчерашняя, скажу вам, шутка
Была разительный урок,
Урок для сердца и рассудка!..
И этот тихий уголок,
Где предо мной, в одно мгновенье,
На место прелести младой,
Явилось грозное виденье,
Унылый призрак гробовой —
Его я не забуду вечно.
Нет! так шутить бесчеловечно!
И это будь в последний раз!
Когда, оставив в свете нас,
Вы в темноту ночную скрылись,
С веселым прелести лицом —
И вдруг на нас оборотились
Из тьмы ужасным мертвецом,
Невольно сердце взволновалось,
И в быстрой перемене сей
Ему житейское сказалось
Всей ненадежностью своей:
„Как все желанное неверно!
Как упованье лицемерно,
Как счастья переменчив вид!
Душа ли вслед за ним порвется,
Оно лицом к ней обернется, —
И перед ней мертвец стоит“.
Графиня! ваше превращенье
Меня в сей бросило испуг;
Но, вдруг сразив воображенье,
Оно ж и ободрило вдруг:
И я забыл свою ошибку,
Когда веселую улыбку
Вы отдали своим устам;
Когда померкнувшим глазам
Очаровательную ласку
Позволили изображать,
Свободней начали дышать
И сняли привиденья маску.
Графиня! будьте просто вы!
Забудьте страшное искусство,
И — в сердце зарождая чувство,
Не убивайте головы...
Графиня, ваше превращенье,
Ужель оно изображенье
Для нас всей участи земной?
Как? этой прелести живой
Назначено так измениться,
Сим ясным взорам помутиться,
Ланитным розам побледнеть,
Младым устам охолодеть
И не манить души улыбкой?
Итак, прекрасное ошибкой
На землю к нам заведено!
Поспешным странником оно
Нас посещает ненароком,
Минуты здесь не отдохнет,
Лишь повернется и уйдет
Переживаемое роком.
А то, к чему так манит он,
Столь часто тайное стремленье,
Оно нам только заблужденье
И лишь изменчивости глас?
С душой от странствия усталой
О бреге жизни небывалой
[Нрзб.] несчастий говорит,
А наша лучшая надежда
Одна лишь тленности одежда,
И лишь мертвец под нею скрыт.
Сойди с небес хвала героев,
Войди Царица Муз, трубу свою прими,
Безсмертным гласом песнь высокую греми,
Или при звук лирных строев;
Иль с арфой Феба золотой! —
Не внемлетель?—иль я мечтаю? —
О прелесть! о восторг, чарующий певцов!
Уже блуждаю в мгле божественных лесов,
Журчание ключей внимаю
И сладкой шопот ветерка.
От Дев Парнасса вся благая.
Могу ли я забыть, как в отческой стран,
Усталаго от игр, младенца, в сладком сне,
Чудотворяща горлиц стая
В тени осыпала меня.
Благоуханными цветами—
И Ахеронция, нагнувшись с диких скал,
Дивилася и бор Бантинский трепетал?
И углубленный меж холмами
Фарент во ужасе: кто сей.
Кто сей, вещает? невредимый
Ни зверем, ни змием на дерн луговом,
Покрытый лаврами и миртами кругом? —
Сей сын земли непостижимый
Не без призрения богов! —
Я ваш, я ваш, о Пиериды!
Стремлюся ли когда в Сабински высоты,
Пренест ли ждет меня, Тибура л красоты,
Иль влажных Баий милы виды
Мне улыбаются вдали.
Я ваш!—любитель громким хоров,
Любитель счастливый от вас святимых вод,
Я вами огражден средь бранных непогод,
Среди стихийных в бездне споров,
Под древом смерти роковым.
Готов, готов стремиться с вами
Босфора злобнаго в зыбучия поля,
Пылающих песков в безбрежныя моря, —
Землей, пучиной, небесами
Безбедный странник и пловец!
Увижу льдистой брег Британнов,
Пришельца робкаго погибельной предел,
И племя Гелонов, ужасных силой стрел,
И пьющих кровь коней Конканов,
И мрачный Скифский Танаис! —
Вы заперли врата военны,
От вас приял граждан осиротевший град;
Лобзают матери давно желанных чад! —
И в ваших гротах несравненный
Почиет Цезарь после бурь.
От вас спасительны уроки,
Вы учите добро любить и совершать! —
Вселенна видела неистовую рать,
Титанов замыслы высоки,
И торжествующий перун.
И тот, которой управляет
Трясением земли, волнением в морях
Раздором в тартаре и громом в небесах,
Кто смерти их и богов смиряет,
Един единой правотой, —
И тот вострепетал дружины
Земных богатырей, зовущих небо в бой,
Когда от братних рук, как лист перед грозой,
Взлетел на Пиндовы вершины
Многолесистый Пелион;
Но что Тифей, что Мимас ярый,
Но что Порфирион, мятежных сил глава,
И Рет, и с корнями кидающий древа
Енцелад, коего удары
Трясли молниецветну твердь,
Что все враги богов, закона
Пред опаляющим Минервиным щисом?
Здесь ратует Вулкан, облитый вкруг огнем;
Там всемогущая Юнона;
Здесь звонкий напрягает лук,
Из неприступных света сеней,
Кропящий чистою Кастальскою росой
Власы, разлитыя по раменам волной, —
Пророк и Царь родимых теней,
Благовеститель Аполлон.
Падет совета чужда сила,
Своей огромностью стирается в пыли;
Смиренну мудрость Бог возносит на земли!
Злой умысл сам себе могила,
И проклят пред лицем небес! —
Не тыль сей правды возвеститель
Стремительный Гигес, сторукий изувер.
Ты наглой Орион, наказанных пример,
Дияны чистой искуситель,
Сраженный девственной стрелой.
Земля дрожит, ревет, стенает!
Громами сверженных тягча преслушных чад;
Их давит, жжет, томит богатый в муках ад
Огнь быстрый Етну пожирает
И неизсякнет никогда!
Титей, не жди отрад покоя,
И не насытится ко чреву пригвожден,
Пиющий кровь твою пернатый страж измен! —
Трехсотны цепи Перитоя
Теснят безбожников в урок. —
Xор.
О Наташа,
Радость наша,
Доброй миленькой дружок,
К нам скорее, к нам в кружок!
Здесь игрушки
Здесь подружки
Все свою Наташу ждут,
Все ей песеньки поют.
Что же в песнях про Наташу,
Что поют про радость нашу?
Что соседи все об ней
Говорят в урок детей?
Тише, сядем все… ни слова!
Быль для маленьких готова!
Быль такая
Дорогая,
Золотая,
Кою, может быть, один
В околодке нашем целом
Не поймет соседской сын;
Да за то на свете белом
И упрямей нет его! —
О Бог с ним!—что до того! —
Пусть он слушает у няни
О походах, чудесах
Сына глупинькаго Вани,
О русалках, о змеях;
Как Ягая в ступе мчится,
Заметая след метлой:
Как получощной порой
Ведьма на луче катится,
Чтоб напасть на Русской дух;
Как изба ея вертится
На куриных ножках вкруг….
Вы смеетесь!.. Как же можно,
Не смеяся, слушать вздор! —
Ну, довольно.—Дети! сбор! —
Не толкайтесь, осторожно! —
Быль скажу вам не отложно,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать….
Киньте игры, не шумите;
Что спою вам, затвердите.
Только солнышко взойдет
И в окошечко блеснет,
Где покоится Наташа: —
«Пробудися радость наша!»
Вдруг малюточка вспорхнет,
Приумоется беленько,
Приосанится скоренько,
С няней к образу идет,
И мольбу Творцу приносит,
(Детской голос слышит Он!)
Вот крестится—крест большой
Скромно, чинно совершает,
Вкруг глазами не гуляет;
За родимаго поклон,
За родимую другой,
За сестриц и братца просит,
Чтобы бабинька была
Век здорова, весела,
Чтобы дедушкина старость
В ней нашла покой и радость,
Чтобы Бог ума ей дал,
И в добр бы укреплял. —
О Наташа,
Радость наша, и проч.
Помолилася Наташа,
Должно к маминьке сходить;
Но смирненько, радость наша,
Чтоб ее не разбудить! —
С добрым утром привечает,
Ручки, глазки лобызает,
И садится возле ней
С книжкой маленькой своей! —
О когдаб вы услыхали
Их сердечной разговор о
О когдаб вы увидали
Как малютки милой взор
Во очах своей родныя
Ловит чувствия святыя;
Скромность, нежность, простоту,
Всю душевну красоту! —
О Наташа,
Радость наша, и проч.
Тут от утренней работы
Усладить свои заботы
К милой тятинька идет. —
Что учила ты, Наташа?
Чем утешишь, радость наша?
Кто гостинец мой возмет?
Я, я! тятинька, но прежде
Мой послушаем урок! —
Если знаю!… и в надежде
Вдруг летит как голубок.
Вот ужь карточки приносят
И на столик перед ней
Положили!… Если спросят,
Отвечай, мой друг, смелей! —
Здесь под Азом—астрономы;
Там, где Буки—барабан;
Пред Глаголем—вьются гномы;
В Како—крепость Кериман;
Там Султан-усач пред Словом
На диван спит шелковом.
Все деревья, все цветы,
Звери, птички и народы, —
Все тут области природы,
Все вселенной красоты…
И сама с пером Наташа,
Утешенье, радость наша! —
О Наташа,
Радость наша, и проч.
A видалиль, как Наташа
При гостях себя ведет?
Покажися, радость наша!
Только спросят, в миг идет!
Не робеет? не дичится;
Светлой взор, свободной вид!
Знает молвить, поклониться,
С тихой радостью глядит. —
В светлом, алом одеянье,
Так как пчелка по цветам
Собирать не мед—ласканье,
Вкруг летает по рукам,
Спросят—скромно отвечает,
Что прикажут исполняет,
A без спросу—ни на час!
Потанцуй!—забыв игрушки,
Вдруг берет гремушку в ручки,
И головкой наклонясь,
Тихо, вежливо, игриво,
Или горлинкой тоскливой,
Или ласточкой кругом,
Прямо, в сторону, бочком,
Пред собранием вертится…
Спой-ка песеньку! В тот миг,
Не дождавшись слов других
У Наташи песнь родится:
,,На двор овечка спит
"И тихохонько лежит!
"В поле бабочка летает,
"В поле пищу собирает;
"Стрекоза всегда шумит
"И нигде не посидит:
"Я не буду так болтлива,
"Так как бабочка игрива;
"Как овечка я смирна
"Буду, вежлива, умна!
О Наташа,
Радость наша, и проч.
A видали ли Наташу
Посреди семьи своей?
Как обступит радость нашу
Круг веселеньких детей! —
От прелестной Катерины
Все до Сонюшки младой —
Вереницы голубины
Или шумной пчелок рой —
Все вокруг ее играют,
Все занять ее желают,
Все малютку веседлят,
Ловят, носят и кружат,
Не упряма, не ленива
И ни чуть не прихотлива,
Всех готова веселить,
Ласкам ласками платить.
Вдруг… смотрите…. где девалась…
Где Наташа?—Ах, помчалась
В ближний, милая, покой,
Братец где ея меньшой
На руках у няни болен. —
«Ах Николинька неволен
С нами вместе поиграть!…
Хоть займем его игрою!» —
Что я вижу пред собою ?
Можно ль кистию земною
Мне картину написать! —
Добры Ангелы спуститесь,
И на страже станьте здесь;
На невинность преклонитесь,
Лейте благость от небес!
Лейся мир, покой, отрада! —
Веселите матерь чада! —
Друг ко другу преклонясь
И ручонками сплетясь,
Будто птенчики младыя
Под крылом своей родныя
Лобызаются стократ,
Улыбаются, смеются,
Дружка дружку щекотят;
То все к маминьке привьются,
То от ней все прочь бегут;
То все к бабиньке собором,
То все к дедушке со спором;
То разсыплются все вдруг….
A Николинька за ними
Рыщет—глазками одними!…
Все тут были?… где ж теперь?…
Тютю!…. нет!—оборотился….
Ищет там и здесь!… сгрустился.
Глазки плачут…. настеж дверь.
Стук и хохот—все влетели,
Закружились, зашумели;
Глазки снова засветлели,
Все взыграло пред толпой:
И ручонки,
И ножонки,
И головка… весь не свой!
Улетел бы!… трудно няне
Удержать его в руках!….
Но довольно, перестанем!
Лишня резвость лишний страх!
Все замолкли, утишились,
Близь Николиньки садились.
Ты не весел милой друг!
Погорюем же с тобою,
Распрощаемся с игрою.
Спи, мой братец, усыпись
И здоровым пробудись!
Вот вам, миленьки сестрицы,
Быль сказал, не небылицы,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Пусть любезная Наташа,
Пусть подружка будет наша
Век здорова, весела,
Всем родным своим мила!
О Наташа,
Радость наша,
Доброй миленькой дружок,
К нам скорее, к нам в кружок!
Здесь игрушки
Здесь подружки
Все свою Наташу ждут,
Все ей песеньки поют.
Мрзлкв.
Я получил сей дар, наперсник Аполлона,
Друг вкуса, верный страж Парнасского закона,
Вниманья твоего сей драгоценный дар.
Он пробудил во мне охолодевший жар,
И в сердце пасмурном, добыче мертвой скуки,
Поэзии твоей пленительные звуки,
Раздавшись, дозвались ответа бытия:
Поэт напомнил мне, что был поэтом я.
Но на чужих брегах, среди толпы холодной,
Где жадная душа души не зрит ей сродной,
Где жизнь издержка дней и с временем расчет,
Где равнодушие, как все мертвящий лед,
Сжимает и теснит к изящному усилья —
Что мыслям смелость даст, а вдохновенью крылья?
В бездействии тупом ослабевает ум,
Без поощренья спит отвага пылких дум.
Поэзия должна не хладным быть искусством,
Но чувства языком иль, лучше, самым чувством.
Стих прибирать к стиху есть тоже ремесло!
Поэтов цеховых размножилось число.
Поэзия в ином слепое рукоделье:
На сердце есть печаль, а он поет веселье;
Он пишет оттого, что чешется рука;
Восторга своего он ждет не свысока,
За вдохновением является к вельможе,
И часто к небесам летает из прихожей.
Иль, утром возмечтав, что комиком рожден,
На скуку вечером сзывает город он;
Иль, и того смешней, любовник краснощекой,
Бледнеет на стихах в элегии: К жестокой!
Кривляется без слез, вздыхает невпопад
И чувства по рукам сбирает напрокат;
Он на чужом огне любовь разогревает
И верно с подлинным грустит и умирает.
Такой уловки я от неба не снискал:
Поется мне, пою, — вот что поэт сказал,
И вот пиитик всех первейшее условье!
В обдуманном пылу хранящий хладнокровье,
Фирс любит трудности упрямством побеждать
И, вопреки себе, а нам назло — писать.
Зачем же нет? Легко идет в единоборство
С упорством рифмачей читателей упорство.
Что не читается? Пусть имянной указ
К печати глупостям путь заградит у нас.
Бурун отмстить готов сей мере ненавистной,
И промышлять пойдет он скукой рукописной.
Есть род стократ глупей писателей глупцов —
Глупцы читатели. Обильный Глазунов
Не может напастись на них своим товаром:
Иной божиться рад, что Мевий пишет с жаром.
В жару? согласен я, но этот лютый жар —
Болезнь и божий гнев, а не священный дар.
Еще могу простить чтецам сим угомоннным,
Кумира своего жрецам низкопоклонным,
Для коих таинством есть всякая печать
И вольнодумец тот, кто смеет рассуждать;
Но что несноснее тех умников спесивых,
Нелепых знатоков, судей многоречивых,
Которых все права — надменность, пренья шум,
А глупость тем глупей, что нагло корчит ум!
В слепом невежестве их трибунал всемирной
За карточным столом иль кулебякой жирной
Венчает наобум и наобум казнит;
Их осужденье — честь, рукоплесканье — стыд.
Беда тому, кто мог языком благородным,
Предупреждений враг, друг истинам свободным,
Встревожить невзначай их раболепный сон
И смело вслух вещать, что смело мыслил он!
Труды писателей, наставников отчизны,
На них, на их дела живые укоризны;
Им не по росту быть вменяется в вину,
И жалуют они посредственность одну.
Зато какая смесь пред тусклым их зерцалом?
Тот драмой бьет челом иль речью, сей журналом,
В котором, сторож тьмы, взялся он на подряд,
Где б мысль ни вспыхнула иль слава, бить в набат.
Под сенью мрачною сего ареопага
Родится и растет марателей отвага,
Суд здравый заглушен уродливым судом,
И на один талант мы сто вралей сочтем.
Как мало, Дмитриев, твой правый толк постигли,
Иль крылья многие себе бы здесь подстригли!
Но истины язык невнятен для ушей:
Глас самолюбия доходней и верней.
Как сладко под его напевом дремлет Бавий!
Он в людях славен стал числом своих бесславий;
Но, счастливый слепец, он все их перенес:
Чем ниже упадет, тем выше вздернет нос.
Пред гением его Державин — лирик хилый;
В балладах вызвать рад он в бой певца Людмилы,
И если смельчака хоть словом подстрекнуть,
В глазах твоих пойдет за Лафонтеном в путь.
Что для иного труд, то для него есть шутка.
Отвергнув правил цепь, сложив ярмо рассудка,
Он бегу своему не ведает границ.
Да разве он один? Нет, много сходных лиц
Я легким абрисом в лице его представил,
И подлинников ряд еще большой оставил,
Когда, читателей моих почтив корысть,
Княжнин бы отдал мне затейливую кисть,
Которой Чудаков он нам являет в лицах —
Какая б жатва мне созрела в двух столицах!
Сих новых чудаков забавные черты
Украсили б мои нельстивые листы;
Расставя по чинам, по званью и приметам,
Без надписей бы дал я голос их портретам.
Но страхом робкая окована рука:
В учителе боюсь явить ученика.
Тебе, о смелый бич дурачеств и пороков,
Примерным опытом и голосом уроков
Означивший у нас гражданам и певцам,
Как с честью пролагать блестящий путь к честям,
Тебе, о Дмитриев, сулит успехи новы
Свет, с прежней жадностью внимать тебе готовый.
Что медлишь? На тобой оставленном пути
Явись и скипетр ты первенства схвати!
Державин, не одним ты с ним гордишься сходством,
Сложив почетный блеск, изящным благородством
И даром, прихотью не власти, но богов,
Министра пережал на поприще певцов.
Люблю я видеть в вас союзом с славой твердым
Честь музам и упрек сим тунеядцам гордым,
Князьям безграмотным по вольности дворян,
Сановникам, во тьме носящим светлый сан,
Вы постыдили спесь чиновничью раскола:
Феб двух любимцев зрел любимцами престола.
Согражданам своим яви пример высокий,
О Дмитриев, рази невежества вражду,
И снова пристрастись к полезному труду,
И в новых образцах дай новые уроки!
Посланница небес, бессмертных дар счастливый,
Подруга тихая печали молчаливой,
О память! — ты одна беседуешь со мной,
Ты возвращаешь мне отятое судьбой;
Тобою счастия мгновенья легкокрылы
Давно протекшие в мечтах мне снова милы.
Еще в забвении дышу отрадой их;
Люблю, задумавшись, минувших дней моих
Воспоминать мечты, надежды, наслажденья,
Минуты радости, минуты огорченья.
Не раз волшебною взлелеянный мечтой
Я в ночь безмолвную беседовал с тобой;
И в дни счастливые на час перенесенный,
Дремал утешенный и с жизнью примиренный.
Так, всем обязан я твоим приветным снам.
Тебя я петь хочу; — дай жизнь моим струнам,
Цевнице вторь моей; — твой голос сердцу внятен,
И резвой радости и грусти он приятен.
Ах! кто о прежних днях порой не вспоминал?
Кто жизнь печальную мечтой не украшал?
Смотрите: — Вот старик седой, изнеможенный,
На ветхих костылях под ношей лет согбенный,
Он с жизнью сопряжен страданием одним;
Уже могилы дверь отверста перед ним; —
Но он живет еще! — он помнит дни златые!
Он помнит резвости и радости младые!
С товарищем седым, за чашей круговой,
Мечтает о былом, и вновь цветет душой;
Светлеет взор его, весельем дух пылает,
И руку друга он с восторгом пожимает.
Наскучив странствием и жизни суетою,
Усталый труженик под кровлею родною
Вкушает сладостный бездействия покой;
Благодарит богов за мирный угол свой;
Забытый от людей блажит уединенье,
Где от забот мирских нашел отдохновенье;
Но любит вспоминать он были прежних лет,
И море бурное, и столько ж бурный свет,
Мечтанья юности, восторги сладострастья,
Обманы радости и ветреного счастья;
Милее кажется ему родная сень,
Покой отраднее, приятней рощи тень,
Уединенная роскошнее природа,
И тихо шепчет он: — «всего милей свобода!» —
О дети памяти! о Фебовы сыны!
Певцы бессмертные! кому одолжены
Вы силой творческой небесных вдохновений?
— «Отзыву прежних чувств и прежних впечатлений». —
Они неопытный развить умели ум,
Зажгли, питали в нем, хранили пламень дум.
Образовала вас природа — не искусство;
Так, — чувство выражать одно лишь может чувство.
Когда вы кистию волшебною своей
Порывы бурные, волнение страстей
Прелестно, пламенно и верно выражали,
Вы отголоску их в самих себе внимали.
Ах, скольких стоит слез бессмертия венец!
Но все покоится в безмолвии ночном,
И вежды томные сомкнулись тихим сном.
Воспоминания небесный, светлый Гений
К нам ниспускается на крыльях сновидений.
В пленительных мечтах, одушевленных им,
И к играм и к трудам обычным мы спешим:
Пастух берет свирель, — владелец багряницу,
Художник кисть свою, — поэт свою цевницу,
Потомок рыцарей, взлелеянный войной,
Сверкающим мечем махает над главой.
Доколе памяти животворящий свет
Еще не озарил туманной бездны лет,
Текли в безвестности века и поколенья;
Все было жертвою безгласного забвенья:
Дела великие не славились молвой,
Под камнем гробовым незнаем тлел герой.
Преданья свет блеснул, — и камни глас прияли,
Века минувшие из тьмы своей восстали;
Народы поздние урокам внемлют их,
Как гласу мудрому наставников седых.
Рассказы дивные! волшебные картины!
Свободный, гордый Рим! блестящие Афины!
Великолепный ряд триумфов и честей!
С каким волнением внимал я с юных дней
Бессмертным повестям Плутарха, Фукидида!
Я Персов поражал с дружиной Леонида;
С отцом Виргинии отмщением пылал,
Казалось, грудь мою пронзил его кинжал;
И подданный Царя, защитник верный трона,
В восторге трепетал при имени Катона.
Но любопытный ум в одной ли тьме преданий
Найдет источники уроков и познаний? —
Нет; все вокруг меня гласит о прежних днях.
Блуждая странником в незнаемых краях,
Я всюду шествую минувшим окруженный.
Я вопрошаю прах дряхлеющей вселенной:
И грады, и поля, и сей безмолвный ряд
Рукою времени набросанных громад.
Событий прежних лет свидетель молчаливый,
Со мной беседует их прах красноречивый.
Здесь отвечают мне оракулы времен:
Смотрите, — видите ль, дымится Карфаген!
Полнеба Африки пожарами пылает!
С протяжным грохотом Пальмира упадает!
Как волны дымные бегущих облаков,
Мелькают предо мной события веков.
Печать минувшего повсюду мною зрима…
Поля Авзонии! державный пепел Рима!
Глашатаи чудес и славы прежних лет!
С благословеньем вас приветствует поэт.
Смотрите, — как века, незримо пролетая,
Твердыни древние и горы подавляя,
Бросая гроб на гроб, свергая храм на храм,
Остатки гордые являют Рима нам.
Великолепные, бессмертные громады!
Вот здесь висящих рек шумели водопады;
Вот здесь входили в Рим когорты Плебеян,
Обремененные богатством дальних стран;
Чертогов, портиков везде я зрю обломки,
Где начертал резец Римлян деянья громки.
Не смела времени разрушить их рука,
И возлегли на них усталые века.
Все, все вещает здесь уму, воображенью.
Внимайте времени немому поученью!
Познайте тления незыблемый закон!
Из-под развалин сих вещает глухо он:
«Все гибнет, все падет, — и грады, и державы»…
О колыбель наук, величия и славы!
Отчизна светлая героев и богов!
Святая Греция! теперь толпы рабов
Блуждают на брегах божественной Эллады;
Ко храму ветхому Дианы иль Паллады
Шалаш пристроил свой ленивый рыболов!
Ты б не узнал, Солон, страну своих отцов;
Под чуждым скипетром главой она поникла;
Никто не слышит там о подвигах Перикла; —
Все губит, все мертвит невежества ярем.
Но неужель для нас язык развалин нем?
Нет, нет, лишь понимать умейте их молчанье, —
И новый мир для вас создаст воспоминанье.
Счастлив, счастлив и тот, кому дано судьбою
От странствий отдохнуть под кровлею родною,
Увидеть милую, священную страну,
Где жизни он провел прекрасную весну,
Провел невинное, безоблачное детство.
О край моих отцов! о мирное наследство!
Всегда присутственны вы в памяти моей:
И в берегах крутых сверкающий ручей,
И светлые луга, и темные дубравы,
И сельских жителей приветливые нравы. —
Приятно вспоминать младенческие дни…
Когда, едва вздохнув для жизни неизвестной,
Я с тихой радостью взглянул на мир прелестный, —
С каким восторгом я природу обнимал!
Как свет прекрасен был! — Увы! тогда не знал
Я буйственных страстей в беспечности невинной:
Дитя, взлелеянный природою пустынной,
Ее одну лишь зрел, внимал одной лишь ей;
Сиянье солнечных, торжественных лучей
Веселье тихое мне в сердце проливало;
Оно с природою в ненастье унывало;
Не знал я радостей, не знал я мук других,
За мигом не умел другой предвидеть миг;
Я слишком счастлив был спокойствием незнанья;
Блаженства чуждые и чуждые страданья
Часы невидимо мелькали надо мной…
О, суждено ли мне увидеть край родной,
Друзей оставленных, друзей всегда любимых,
И сердцем отдохнуть в тени дерев родимых?..
Там счастье я найду в отрадной тишине.
Не нужны почести, не нужно злато мне; —
Отдайте прадедов мне скромную обитель.
Забытый от людей, дубрав безвестных житель,
Не позавидую надменным богачам;
Нет, нет, за тщетный блеск я счастья не отдам;
Не стану жертвовать фортуне своевольной.
Спокойный совестью, судьбой своей довольный,
И песни нежные, и мирный фимиам
Я буду посвящать отеческим богам.
Так перешедши жизнь незнаемой тропою,
Свой подвиг совершив, усталою главою
Склонюсь я наконец ко смертному одру;
Для дружбы, для любви, для памяти умру;
И все умрет со мной! — Но вы, любимцы Феба,
Вы вместе с жизнию принявшие от неба
И дум возвышенных и сладких песней дар!
Враждующей судьбы не страшен вам удар:
Свой век опередив, заране слышит Гений
Рукоплескания грядущих поколений.