Сей «писатель» умер от удара,
Ибо днем и ночью он строчил,
Отсылая четверть гонорара
В магазин бумаги и чернил.
И вереница стройная уносится
С весенним трепетом, и вдруг —
Одумалась и прямо в сердце просится
Стрела, описывая круг.
Когда удар с ударами встречается
И надо мною роковой,
Неутомимый маятник качается
И хочет быть моей судьбой,
Торопится, и грубо остановится,
И упадет веретено —
И невозможно встретиться, условиться,
И уклониться не дано.
Узоры острые переплетаются,
И, все быстрее и быстрей,
Отравленные дротики взвиваются
В руках отважных дикарей…
1.
Против юга готовьте красные брони.
2.
Баронское наступление — тылу удар.
3.
Удар барона — по фронту труда.
4.
Не прекратить России стона, если Врангель уголь утащит с Дона.
5.
Чтоб голод победить, и холод, и тиф,
6.
надо на юг с винтовкой идти.
1.
Фронт первый номер —старайся, чтоб пан помер.
2.
Фронт второй —Врангелю могилу рой.
3.
Фронт третий —смотри, чтоб враги подохли эти.
4.
Четвертый фронт — фронт труда.Обрушь на разруху за ударом удар.
5.
Пятый фронт внутри нас: расхлябанность из сердца вырвите враз.
6.
Победите на этих фронтах, и тогдарадостью засветятся
По горам две хмурых тучи
Знойным вечером блуждали
И на грудь скалы горючей
К ночи медленно сползали.
Но сошлись — не уступили
Той скалы друг другу даром,
И пустыню огласили
Яркой молнии ударом.
Грянул гром — по дебрям влажным
Эхо резко засмеялось,
А скала таким протяжным
Стоном жалобно сказалась,
Так вздохнула, что не смели
Повторить удара тучи
И у ног скалы горючей
Улеглись и обомлели…
Не наживай дурных приятелей —
Уж лучше заведи врага:
Он постоянней и внимательней,
Его направленность строга.
Он учит зоркости и ясности, —
И вот ты обретаешь дар
В час непредвиденной опасности
Платить ударом за удар.
Но в мире и такое видано:
Добром становится беда,
Порою к дружбе неожиданно
Приводит честная вражда.
Не бойся жизни, но внимательно
Свою дорогу огляди.
Не наживай дурных приятелей —
Врага уж лучше заведи.
Удар, заглушенный годами забвенья,
Годами незнанья.
Удар, доходящий — как женское пенье,
Как конское ржанье, Как страстное пенье сквозь зданье
Удар — доходящий.
Удар, заглушенный забвенья, незнанья
Беззвучною чащей.Грех памяти нашей — безгласой, безгубой,
Безмясой, безносой!
Всех дней друг без друга, ночей друг без друга
Землею наноснойУдар — заглушенный, замшенный — как тиной.
Так плющ сердцевину
Съедает и жизнь обращает в руину…
— Как нож сквозь перину!..Оконною ватой, набившейся в уши,
И той, заоконной:
Снегами — годами — бездушья
Удар — заглушенный… А что если вдруг
. . . . . . . . . . . . . . .
А что если вдруг
А что если — вспомню? Начало января
Над дерзновенной головою,
Как над землей скопленный пар,
Нависли тучи надо мною
И за ударом бьют удар.
Я бросил мирную порфиру,
Боюсь явленья бога струн,
Чтоб персты, падшие на лиру,
Не пробудили бы перун.
И отрываюсь, полный муки,
От музы ласковой ко мне
И говорю: до завтра звуки,
Пусть день угаснет в тишине.
Что миг — то новые удары,
Что день — то новая беда:
Там мятежи, а здесь пожары,
Повсюду ропот и вражда… Недаром вызваны явленья,
Но до поры молчит судьба, —
Начатки ль это возрожденья
Или предсмертная борьба? Быть может, вспыхнет дух народный
Любовью к правде и труду,
И мы стезею благородной
Пойдем со всеми на ряду.А может быть, на повороте
С дороги сбившись, мы опять
Завязнем по уши в болоте
И не вперед пойдем, а вспять… Нет, прочь сомненья! Горькой доле
Настал теперь последний час.
Для пышных жатв готово ноле,
И пахарь добрый есть у нас…
Бежит тропинка с бугорка,
Как бы под детскими ногами,
Все так же сонными лугами
Лениво движется Ока;
Колокола звонят в тени,
Спешат удары за ударом,
И все поют о добром, старом,
О детском времени они.
О, дни, где утро было рай
И полдень рай и все закаты!
Где были шпагами лопаты
И замком царственным сарай.
Куда ушли, в какую даль вы?
Что между нами пролегло?
Все так же сонно-тяжело
Качаются на клумбах мальвы…
Налетела гроза, разразилась,
Отблеск молний пылал, как пожар,
Все живое, дрожа, притаилось
И гремел за ударом удар.
Потемнели небесные своды,
Словно мрачный свинцовый навес,
И шумели, и пенились воды,
И гудел пробудившийся лес…
Потрясенные бури порывом
Наклоняли деревья чело,
По долинам цветущим и нивам —
Разрушенье повсюду прошло…
Снова небо горит бирюзою,
Блещут листья в алмазной пыли,
Но колосьям, примятым грозою —
Не поднять головы от земли.
Утром здесь плотники стучали.
Я радостно слушала их стуки,
И пилу из синеватой стали
Осторожно я взяла в руки…
Кору сбивали ударом топора…
Я радовалась, что падает кора,
А плотники смеялись чуть презрительно.
Но билось сердце с самого утра,
Все билось в такт ударам топора, —
И это было слишком утомительно…
Как бодро эти плотники стучали!
Вспоминаю эти четкие стуки
И гляжу с презрительной печалью
На мои бескровные руки.
Господь, меня готовя к бою,
Любовь и гнев вложил мне в грудь,
И мне десницею святою
Он указал правдивый путь;
Одушевил могучим словом,
Вдохнул мне в сердце много сил,
Но непреклонным и суровым
Меня Господь не сотворил.
И гнев я свой истратил даром,
Любовь не выдержал свою,
Удар напрасно за ударом
Я отбивая устаю.
Навстречу их враждебной вьюги
Я вышел в поле без кольчуги
И гибну раненный в бою.
<1857>
Когда в творении великом
Творца великость вижу я —
Пред гениальным этим ликом
Простерта ниц душа моя;
Благоговейным полон страхом,
Дрожу, поникнув головой,
Я под торжественным размахом
Шекспира мысли вековой.
Несется гений огнекрылый
В лучах, в пространстве голубом, —
И я, подавлен этой силой,
Вмиг становлюсь ее рабом.
Но это рабство не обидно, —
Свободы вечной в нем залог;
Мое подвластье не постыдно
Затем, что мой властитель — бог.
Он поражает — я покорен,
Он бьет — и я, приняв удар,
Ударом тем не опозорен,
Зане удар тот — божий дар.
Могучий в громы обращает
Величье сродное ему
И, поражая, приобщает
Меня к величью своему.
Когда пред вещим на колени
Я становлюсь, чело склоня,
Он, став на горние ступени
И молнией обвив меня,
Просторожденца благородит,
Раба подъемлет и сплеча
Плебея в рыцари возводит
Ударом божьего меча.
Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина! Вон пловец! Его от брега
Быстриною унесло;
В синий сумрак водобега,
Упирает он весло…
Тщетно! Бурную стремнину
Он не силен оттолкнуть;
Далеко его в пучину
Бросит каменная круть! Мирно гибели послушной,
Убрал он свое весло;
Он потупил равнодушно
Безнадежное чело;
Он глядит спокойным оком…
И к пучине волн и скал
Роковым своим потоком
Водопад его помчал.Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина!
Еще удар судьбы... Хотя оно и грустно,
Но этот всех других решительней, сильней,
Он неожидан был, он нанесен искусно
Рукою близкого, и оттого больней!
И грудь уже не так, как некогда бывало, —
Года осилили и жизнь вконец измяла!
А все же кажется и верится подчас,
Что в этой груди есть остатков сил не мало,
Что будто этих сил, хоть бы в последний раз,
Хоть на один порыв, но все же бы достало...
Так, говорят, поверженный в бою
Глазами тусклыми и видом угрожает,
Сжимает крепко длань, вздымает грудь свою, —
Но эту грудь не вздох, а тленье поднимает.
Эх, горе мое, — не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
Тоска меня душит, мне грудь надрывая,
А с черствым бы сердцем я жил припевая;
При виде страданий, несомых людьми,
Махнул бы рукою, — да прах их возьми!
Ничто б за живое меня не задело:
Те плачут, те хнычут, а мне что за дело? А медный-то лоб — удивительный дар, —
С ним всё нипочем, и удар не в удар;
Щелчки и толчки он спокойно выносит,
Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,
К стене стенобитным орудьем пойдет
И мрамор с гранитом насквозь прошибет;
Другие во мраке, а он — лучезарен.
Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, —
Из милых даров не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
К замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора! Он был без ножек, черный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей.А пальцы вспухшие алели.
На левой — два, на правой — пять…
Он опускался на колени,
Чтобы до клавишей достать.Семь пальцев бывшего завклуба!
И, обмороженно-суха,
С них, как с разваренного клубня,
Дымясь, сползала шелуха.Металась пламенем сполошным
Их красота, их божество…
И было величайшей ложью
Все, что игралось до него! Все отраженья люстр, колонны…
Во мне ревет рояля сталь.
И я лежу в каменоломне.
И я огромен, как рояль.Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И как коронного пассажа,
Я жду удара топора!
Красной калиной покой свой убрав,
Принеся в него много лесных, стреловидных, как
будто отточенных, трав,
Я смотрю, хорошо ль убрана моя хата,
И горит ли в ней серебро, ярко ли злато.
Все как и нужно кругом.
Мысли такие же в сердце, сверкают, цветятся огнем.
Сердце колдует.
Что это? Что это там за окном?
Дрогнула молния в Небе! Темнеет оно. Негодует?
Или довольно, что в этом вот сердце пожар?
Ветер прерывисто дует.
Гром.
Гулко гремит за ударом удар.
Длится размах грозового раската.
Светится золотом малая хата.
И, опоясан огнем,
В брызгах, в изломах червленого злата,
В рокотах струн,
Сея алмазы продольным дождем,
В радостях бури, в восторге возврата,
Мчится — Перун.
Человек, заковавший свой разум
В строгих принципов духа кольчугу,
Этим к небу возносится разом,
Примыкая к почетному кругу.
Взявши меч справедливости в руки,
Что гимнастикой развиты веры,
Он идет под штандартом науки
Показать нам отваги примеры.
Ждет его не один уже недруг:
Смотришь, Ложь подползает ехидной,
То Соблазн на ретивом коне вдруг
Пристает к нему с речью бесстыдной.
Не смущается доблестный витязь,
На удар отвечает ударом,
Грозно кличет: «с пути расступитесь!»
И глаза его пышут пожаром.
Наказуя гордыней объятых,
Он — смиренных и правых защита.
Сердце светлое спрятано в латах,
И душа в них великая скрыта.
Да, мечи из божественных кузниц
Обладают могучею силой
И, свободными делая узниц,
Палачам угрожают могилой.
Костер трещит. В фелюке свет и жар.
В воде стоят и серебрятся щуки,
Белеет дно… Бери трезубец в руки
И не спеши. Удар! Еще удар!
Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар,
Но сил уж нет, противны кровь и муки…
Гаси, гаси — вали с борта фелюки
Костер в Лиман… И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают…
И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть — до зари, но в море путь не скучен.
Я задремлю под ровный стук уключин.
Удар, удар, еще удар, опять удар — и вот
Борис Будкеев (Краснодар) проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу, вот я едва ушел,
Вот — апперкот, я на полу, и мне нехорошо.
И думал Будкеев, мне челюсть кроша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"
При счете "семь" я все лежу, рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу, и мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу я силы берегу, —
Бить человека по лицу я с детства не могу.
Но думал Будкеев, мне ребра круша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"
В трибунах свист, в трибунах вой: — Ату его, он трус!..-
Будкеев лезет в ближний бой, а я к канатам жмусь.
Но он пролез — он сибиряк, настырные они.
И я сказал ему: — Чудак! Устал ведь, отдохни!
Но он не услышал, он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.
А он все бьет — здоровый черт! Я вижу — быть беде.
Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три — и сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери, которой я не бил.
Лежал он и думал: что жизнь хороша…
Кому — хороша, а кому — ни шиша.
Гремит и гремит войны барабан.
Зовет железо в живых втыкать.
Из каждой страны
за рабом раба
бросают на сталь штыка.
За что?
Дрожит земля
голодна,
раздета.
Выпарили человечество кровавой баней
только для того,
чтоб кто-то
где-то
разжился Албанией.
Сцепилась злость человечьих свор,
падает на мир за ударом удар
только для того,
чтоб бесплатно
Босфор
проходили чьи-то суда.
Скоро
у мира
не останется неполоманного ребра.
И душу вытащат.
И растопчут там ее
только для того,
чтоб кто-то
к рукам прибрал
Месопотамию.
Во имя чего
сапог
землю растаптывает скрипящ и груб?
Кто над небом боев —
свобода?
бог?
Рубль!
Когда же встанешь во весь свой рост,
ты,
отдающий жизнь свою им?
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
за что воюем?
Я — побежден, и, не упорствуя,
Я встречу гибельный клинок.
Я жизнь провел, единоборствуя,
С тобою, Черный Рыцарь, Рок.
Теперь, смирясь, теперь, покорствуя,
Я признаю: исполнен срок!
Немало выпадов губительных
Я отразил своим щитом,
Ударов солнечно-слепительных,
Горевших золотым огнем.
И, день за днем, я, в схватках длительных,
С тобой стоял, к лицу лицом.
Не раз я падал, опрокинутый;
Мой панцирь был от крови ал,
И я над грудью видел — вынутый
Из ножен твой кривой кинжал.
Но были миги смерти минуты,
И, с новой силой, я вставал.
Пусть, пусть от века предназначено,
Кому торжествовать из нас:
Была надежда не утрачена —
Продлить борьбу хоть день, хоть час!
Пусть горло судорогой схвачено,
Не мне просить о coup de grace!Вот выбит меч из рук; расколото
Забрало; я поник во прах;
Вихрь молний, пламени и золота
Всё вкруг застлал в моих глазах…
Что ж медлить? Пусть, как тяжесть молота,
Обрушится последний взмах!Удар из милости (фр.) — удар, прекращающий мучения
О, Россия, о, Россия,
Снова пробил час зловещий,
Час великих испытаний
Для тебя, моя отчизна!
Снова, снова, как и прежде,
Меч твой вырванный из ножен,
Заключил союз со Смертью,
О, Россия, о, Россия!
И не шуцману в короне
Повалить тебя!.. Припомни:
У ворот своих ты прежде
И не этаких видала!
И не мало вражьих сабель
Обломилось с хриплым лязгом
На груди твоей широкой,
О, Россия, о Россия!
И опять раскатом Гpoмa,
Отзовясь на дерзкий вызов,
Ты схватилась за железо,
Мирный плуг швырнув далече!..
И да будет меч твой ныне
Для врага — герольдом смерти!..
И могучие удары,
Как удары гневных молний!..
В бессоннице ночи, о, как мучительно
Пульсируют в изломанном безволием теле —
Боксирующих рифм чугунные мячи,
Черные в подушках перчаток гантели.
За раундом раунд. Но нет, я не сдамся.
На проценты побед живя, как рантье,
И поэт падет, как под ударами Демпси
И Баттлинг Сики пал Карпантье…
Слышать — как сорокатысячная толпа рукоплещет
И гикает, и чувствовать, как изо рта
И из носа кипятком малиновым хлещет
Лопнувшая шина сердца — аорта.
И бессильно сжимая сведенные пальцы,
В тумане обморока видеть над собой
Наклоненное бронзовое лицо сенегальца,
Упоенного победой, торжеством и борьбой.
Готовый к удару, он ждет. Но не встанет
Сраженный, и матча последний момент
Уже желатином эфирным стынет
В вечности кинематографических лент.
Боксер, иль поэт, о, не все ли равно
Как пораженным на месте лобном лечь.
Нокаут и от молний в глазах черно,
Беспамятство, и воли и поэзии паралич!
Даль темнеет; аромата
Полон воздух; стынет жар…
Вот и перваго раската
Освежающий удар.
Пыль взметнулась по дороге;
Листья шепчутся в тревоге
И, кружась, летят в поток.
Вновь удар! То, раздвигая
Кущи радужнаго рая,
Мчится по небу пророк
На пурпурной колеснице
В пару огненных коней;
В золотых руках возницы
Змеи белыя зарницы
Вместо шелковых возжей…
Гром умолк — и снова ярко
Блещет солнце на луга,
И горит на небе арка —
Семицветная дуга.
Даль лазурна и багряна…
В урне пышнаго тюльпана
Серебрятся капли слез.
Весь заплакан сад зеленый;
Слезы смигивают клены
На подушки алых роз.
Порвана последней тучки
Легко-дымчатая ткань…
И в окно уносят ручки
Юной бабушкиной внучки
Орошенную герань.
Пред десятками загонов пурпурные души
Из вскрытых артерий увлажняли зной.
Молодцы, окончив разделку туши,
Выходили из сараев за очередной.Тянули веревкой осовелую скотину,
Кровавыми руками сучили хвост.
Станок железный походил на гильотину,
А пол асфальтовый — на черный помост.Боец коротким ударом кинжала
Без хруста крушил спинной позвонок.
И, рухнувши, мертвая груда дрожала
Бессильным ляганьем задних ног.Потом, как бритвой, полоснув по шее,
Спускал в подставленные формы шлюз.
В зрачках, как на угольях, гаснул, синея,
Хребта и черепа золотой союз.И словно в гуртах средь степного приволья
В одном из загонов вздыбленный бык,
Сотрясая треньем жерди и колья,
В углу к годовалой телке приник.Он будто не чуял, что сумрак близок,
Что скоро придется стальным ногам —
С облупленной кожей литой огрызок
Отрезанным сбросить в красный хлам.И я думал, смиряя трепет жгучий:
Как в нежных любовниках, убойную кровь
И в быке каменнолобом ударом созвучий
Оглушает вечная рифма — любовь!
Дикий камень при дороге
Дремлет глыбою немой;
В гневе гром, земля в тревоге:
Он недвижен под грозой.
Дни ль златые улыбнуться —
Всюду жизнь заговорит,
Всюду звуки отольются:
Глыба мертвая молчит;
Все одето ризой света,
Все согрето, а она —
Серым мхом полуодета
И мрачна и холодна. Но у этой мертвой глыбы
Жизни чудное зерно
В сокровенные изгибы
До поры схоронено.
Вот — удар! Она проснулась,
Дикий звук произнесла,
И со звуком — встрепенулась
Брызга света и тепла:
Искра яркая вспрыгнула
Из темницы вековой,
Свежим воздухом дохнула,
Красной звездочкой блеснула,
Разгорелась красотой.
Миг еще — и дочь удара
В тонком воздухе умрет,
Иль живым зерно пожара
Вдруг на ветку упадет, —
Разовьется искра в пламень,
И, дремавший в тишине,
Сам ее родивший, камень
Разрушается в огне.
Долго дух в оцепененьи
Безответен и угрюм,
Долго в хладном онеменьи
Дремлет сердце, дремлет ум;
Долго искра золотая
В бездне сумрачной души,
В божий мир не выступая,
Спит в бездейственной тиши;
Но удар нежданный грянет —
Искра прянет из оков
И блистательно проглянет
Из душевных облаков,
И по миру пролагая
Всепалящей силой путь,
И пожары развивая,
Разрушает, огневая,
Огнетворческую грудь.
На Колчака! И по тайге бессонной,
На ощупь, спотыкаясь и кляня,
Бредем туда, где золотопогонный
Ночной дозор маячит у огня…
Ой, пуля, пой свинцовою синицей!
Клыком кабаньим навострися, штык!
Удар в удар! Кровавым потом лица
Закапаны, и онемел язык!
Смолой горючей закипает злоба,
Упрись о пень, штыком наддай вперед.
А сзади — со звездой широколобой
Уже на помощь конница идет.
Скипелась кровь в сраженье непрестанном,
И сердце улеем поет в дупле;
Колчак развеян пылью и туманом
В таежных дебрях, по крутой земле.
И снова бой. От дымного потопа
Не уберечься, не уйти назад,
Горячим ветром тянет с Перекопа,
Гудит пожар, и пушки голосят.
О трудная и тягостная слава!
В лиманах едких, стоя босиком
В соленом зное, медленном, как лава,
Мы сторожим, склонившись над ружьем.
И, разогнав крутые волны дыма,
Забрызганные кровью и в пыли,
По берегам широкошумным Крыма
Мы яростное знамя пронесли.
И, Перекоп перешагнув кровавый,
Прославив молот
и гремучий серп,
Мы грубой и торжественною славой
Своп пятипалый утверждали герб.
Нет, об этом невозможно в прозе.
Очерк выйдет? Все равно не так.
Воспеваю час, когда бульдозер
Разгрызает,
Рушит
И крушит барак.Встал, как вздрогнул, и подходит сбоку,
И срезает стебли сорных трав,
Как молотобоец, вдох глубокий
Первому удару предпослав.
И — удар!
Стена перекосилась.
Из-под досок сыплется зола,
Стонут балки, удержаться силясь
В равновесии добра и зла.Побежден неравною борьбою,
На колени падает барак,
Обнажая шесть слоев обоев,
Вскручивая вихрем серый прах, Разрывая старые газеты
За тридцатый и сороковой,
Где все чаще снимки и портреты
Человека с трубкою кривой… А вокруг —
Свидетели и судьи —
Светлые толпятся корпуса
И звучат задорной новой сутью
Кровельщиков юных голоса.Если это было бы возможно:
Так же, враз, бульдозером смести
Все, что стыло временно и ложно
На большом и правильном пути.Только память
Крепче и упрямей
Всех перегородок засыпных.
И на стенках сердца —
Шрам на шраме
У меня, у сверстников моих.Не было заботы постоянней
Временности нашего жилья.
Славлю исполнение желаний,
Светлые кварталы славлю я.
Врут про Гамлета,
Что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен.
Но когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен.
Не помедлив стреляют злодеи
В сердце Лермонтова или Пушкина.
Не помедлив бьет лейб-гвардеец,
Образцовый, шикарный воин.
Не помедлив бьют браконьеры,
Не жалея, что пуля пущена.
Гамлет медлит,
Глаза прищурив
И нацеливая клинок,
Гамлет медлит.
И этот миг
Удивителен и велик.
Миг молчания, страсти и опыта,
Водопада застывшего миг.
Миг всего, что отринуто, проклято.
И всего, что познал и постиг.
Ах, он знает, что там за портьерою,
Ты, Полоний, плоский хитрец.
Гамлет медлит застывшей пантерою,
Ибо знает законы сердец,
Ибо знает причины и следствия,
Видит даль за ударом клинка,
Смерть Офелии, слабую месть ее, —
Все, что будет потом.
На века.
Бей же, Гамлет! Бей без промашки!
Не жалей загнивших кровей!
Быть — не быть — лепестки ромашки,
Бить так бить! Бей, не робей!
Не от злобы, не от угару,
Не со страху, унявши дрожь, —
Доверяй своему удару,
Даже если себя убьешь!
Du stig nu sa vackert till sadel och hast,
Zat inte gullsporrarne klinga.Ung Hillerstrom «В седло! На коня! Не бренчи, не звени
Своей раззолоченной шпорой!
Подпруга надежна, не лопнут ремни;
Чрез мост устремися в бег скорый!»Конь взвился под смелым. Вот в роще уж он,
С седла слез при блеске денницы.
Его наезжают от разных сторон
Семь братьев любимой девицы.«Здорово, приятель! Отколе теперь?
Где был ты сегодня так рано?»
«На ловлю поутру взманил меня зверь:
По следу я ехал поляной».«А где же борзая? Что ж нет соколов?
Или не потешило поле?»
— «Товарищу отдал я утренний лов,
А сокол летает по воле».С коней все. Кроваво на солнце горят
Мечи в позлащенной оправе.
Удар за ударом… и мертвы лежат
Все семеро братьев в дубраве.На сивого снова взлетел он коня,
К любезной путь смело направил:
«Ждала ль ты так скоро, друг милый, меня?
Тебя я в кручине оставил.Тяжелую новость я должен сказать!
Не плачь, не предайся печали!
Семи твоих братьев тебе не видать:
В дубраве, в бою они пали!»«О, пусть моих братьев мне ввек не видать,
Когда они в битве все пали!
Ты всех мне заменишь! И слез проливать
С тобой я не стану в печали!»Апрель 1835
Мы на паре горячих буланых
Норовистых ее лошадей,
В чарах вечера благоуханных,
Возвращались домой из гостей.
Утрамбованный путь был извилист,
Пролегавший полями меж гор.
Вдалеке небеса озарились —
То зажег фонари Морибор.
Ночь, в разгаре словенского лета,
Упояла прохладным теплом,
С колокольни Святая Марьэта
За своим наблюдала селом.
Чуть шуршала в тиши кукуруза,
Дальний замок стоял на горе,
Где из «Тоски» — умерший Карузо
В граммофоне брал верхнее «ре».
Но слова, — ими все не расскажешь, —
Приблизительны и далеки.
Вот над нашим блестят экипажем
Пролетающие светляки.
Точно взят из тропической сказки
Этот путь удивительный наш.
На проселок, от гравия вязкий,
Поворачивает экипаж.
Чужд нам город, исчадье азарта,
Узаконенный переполох.
С колокольни Святого Ленарта
Хрипловатый доносится вздох.
За горами Святая Барбара
Откликается глухо ему:
Раз удар и еще два удара
Упадают в душистую тьму.
А за нами, пред нами, над нами,
В отраженьи возникшей реки,
Вьются — в явь превращенные снами
Размечтавшиеся светляки.