Помертвела белая поляна,
Мреет бледно призрачностью снежной.
Высоко над пологом тумана
Алый венчик тлеет зорькой нежной.В лунных льнах, в гробу лежит царевна;
Тусклый венчик над челом высоким…
Месячно за облаком широким, -
А в душе пустынно и напевно…
Мурза, Багримов сын, царевне Доброславе
Желает здравия, всех благ ее державе:
Чтоб розами уста, в лилеях грудь цвела,
Чтоб райскою росой кропил тебя алла
И, вознеся престол как солнце твой высоко,
Хранил тебя на нем яко зеницу ока.
Мне снилась царевна в затишье лесном,
Безмолвная ночь расстилалась;
И влажным, и бледным царевна лицом
Так нежно ко мне прижималась.— «Пускай не боится твой старый отец:
О троне его не мечтаю,
Не нужен мне царский алмазный венец;
Тебя я люблю и желаю».— «Твоей мне не быть: я бессильная тень, —
С тоской мне она говорила, —
Для ласки минутной, лишь скроется день,
Меня выпускает могила».Год написания: без даты
Какая грусть в кремлевском парке
Октябрьским ознобным днем!..
Здесь девочка еще за партой
Счастливо думала о Нем.
Не просто девочка — царевна
В кремлевском тереме жила.
Там с нею сладко и напевно
Аукались колокола.
Ах, как глаза ее мерцали,
Когда ждала свою мечту!..
Но самый грозный меж отцами
Сослал безумца в Воркуту.
Ушел в безмолвие. С концами…
Что передумала она?..
Ей в сердце врезалась зубцами
Навек кремлевская стена.
Царевна ходит в красном кумаче,
Румянит губы ярко и задорно,
И от виска на поднятом плече
Ложится бант из ленты черной.
Царевна душится изнеженно и пряно
И любит смех, и шумный балаган, —
Но что же делать, если сердце пьяно
От поцелуев и румян?
Мы в старыя сказки не верим,
Не верим давно в чудеса,
Но сказку я знаю: вот терем,
На вышке—царевна краса.
Царевна глядит на дорогу…
Не конница ль мчится в пыли?
Не вторит ли звонкому рогу
Бряцанье оружья вдали?
Ей грезятся пестрые стяги
И удаль безумная сеч,
И витязь исполнен отваги,
Восторженно пылкая речь…
Но солнце восходит, заходит—
Все пусто и глухо в лесу,
И жизнь незаметно проходит,
Минуя царевну красу.
Мы в старые сказки не верим,
Не верим давно в чудеса,
Но сказку я знаю: вот терем,
На вышке — царевна краса.
Царевна глядит на дорогу…
Не конница ль мчится в пыли?
Не вторит ли звонкому рогу
Бряцанье оружья вдали?
Ей грезятся пестрые стяги
И удаль безумная сеч,
И витязь исполнен отваги,
Восторженно пылкая речь…
Но солнце восходит, заходит —
Все пусто и глухо в лесу,
И жизнь незаметно проходит,
Минуя царевну красу.
Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе.
Не боишься никого,
Кроме бога одного.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее». — «Постой, —
Отвечает ветер буйный, —
Там за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места,
В том гробу твоя невеста.
Царица смотрела заставки —
Буквы из красной позолоты.
Зажигала красные лампадки,
Молилась богородице кроткой.
Протекали над книгой Глубинной
Синие ночи царицы.
А к Царевне с вышки голубиной
Прилетали белые птицы.
Рассыпала Царевна зерна,
И плескались белые перья.
Голуби ворковали покорно
В терему — под узорчатой дверью
Царевна румяней царицы —
Царицы, ищущей смысла.
В книге на каждой странице
Золотые да красные числа.
Отворилось облако высоко,
И упала Голубиная книга.
А к Царевне из лазурного ока
Прилетела воркующая птица.
Царевне так томно и сладко, —
Царевна-Невеста — что лампадка
У царицы синие загадки —
Золотые да красные заставки.
Поклонись, царица. Царевне,
Царевне золотокудрой:
От твоей глубинности древней —
Голубиной кротости мудрой.
Ты сильна, царица, глубинностью,
В твоей книге раззолочены страницы.
А Невеста одной невинностью
Твои числа замолит, царица.14 декабря 1902
Благодари богов, царевна,
За ясность неба, зелень вод,
За то, что солнце ежедневно
Свой совершает оборот;
За то, что тонким изумрудом
Звезда скатилась в камыши,
За то, что нет конца причудам
Твоей изменчивой души;
За то, что ты, царевна, в мире
Как роза дикая цветешь
И лишь в моей, быть может, лире
Свой краткий срок переживешь.
Я плакал на заре, когда померкли дали,
Когда стелила ночь росистую постель,
И с шепотом волны рыданья замирали,
И где-то вдалеке им вторила свирель.
Сказала мне волна. «Напрасно мы тоскуем», —
И, сбросив свой покров, зарылась в берега,
А бледный серп луны холодным поцелуем
С улыбкой застудил мне слезы в жемчуга.
И я принес тебе, царевне ясноокой,
Кораллы слез моих печали одинокой
И нежную вуаль из пенности волны.
Но сердце хмельное любви моей не радо…
Отдай же мне за все, чего тебе не надо,
Отдай мне поцелуй за поцелуй луны.
Царевной мудрой Ариадной
Царевич доблестный Тезей
Спасен от смерти безотрадной
Среди запутанных путей:
К его одежде привязала
Она спасительную нить, -
Перед героем смерть стояла,
Но не могла его пленить,
И, победитель Минотавра,
Свивая нить, умел найти
Тезей к венцу из роз и лавра
Прямые, верные пути.А я — в тиши, во тьме блуждаю,
И в Лабиринте изнемог,
И уж давно не понимаю
Моих обманчивых дорог.
Всё жду томительно: устанет
Судьба надежды хоронить,
Хоть перед смертью мне протянет
Путеводительную нить, -
И вновь я выйду на свободу,
Под небом ясным умереть
И, умирая, на природу
Глазами ясными смотреть.
Холодная луна стоит над Пасаргадой.
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя в мечтах ночной тоски
На каменный помост — дышать ночной прохладой.Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэла храм торжественной громадой… Царевна вся дрожит… блестят ее глаза.
Рука сжимается мучительно и гневно…
О будущих веках задумалась царевна! И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колонн немая вереница
И посреди руин — как тень пустыни — львица.
Холодная луна стоит над Насаргадой,
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя в мечтах ночной тоски
На каменный помост — дышать ночной прохладой.
Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэлахрам торжественной громадой…
Царевна вся дрожит… блестят ее глаза…
Рука сжимается мучительно и гневно…
О будущих веках задумалась царевна!
И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колони немая вереница
И посреди руин — как тень пустыни — львица.
24 июня 1895
Под тонкою луной, в стране далекой, древней,
так говорил поэт смеющейся царевне: Напев сквозных цикад умрет в листве олив,
погаснут светляки на гиацинтах смятых,
но сладостный разрез твоих продолговатых
атласно-темных глаз, их ласка, и отлив
чуть сизый на белке, и блеск на нижней веке,
и складки нежные над верхнею, — навеки
останутся в моих сияющих стихах,
и людям будет мил твой длинный взор счастливый,
пока есть на земле цикады и оливы
и влажный гиацинт в алмазных светляках.Так говорил поэт смеющейся царевне
под тонкою луной, в стране далекой, древней…
Так окрыленно, так напевно
Царевна пела о весне.
И я сказал: «Смотри, царевна,
Ты будешь плакать обо мне».
Но руки мне легли на плечи,
И прозвучало: «Нет. Прости.
Возьми свой меч. Готовься к сече.
Я сохраню тебя в пути.
Иди, иди, вернешься молод
И долгу верен своему.
Я сохраню мой лед и холод,
Замкнусь в хрустальном терему.
И будет радость в долгих взорах,
И тихо протекут года.
Вкруг замка будет вечный шорох,
Во рву — прозрачная вода…
Да, я готова к поздней встрече,
Навстречу руки протяну
Тебе, несущему из сечи
На острие копья — весну».
Даль опустила синий полог
Над замком, башней и тобой.
Прости, царевна. Путь мой долог.
Иду за огненной весной.Октябрь 1906
Хорошо, что в этом мире
Есть магические ночи,
Мерный скрип высоких сосен,
Запах тмина и ромашки
И луна.
Хорошо, что в этом мире
Есть еще причуды сердца,
Что царевна, хоть не любит,
Позволяет прямо в губы
Целовать.
Хорошо, что, словно крылья
На серебряной дорожке,
Распластался тонкой тенью,
И колышется, и никнет
Черный бант.
Хорошо с улыбкой думать,
Что царевна (хоть не любит!)
Не забудет ночи лунной,
Ни меня, ни поцелуев —
Никогда!
Холодная луна стоит над Парсагадой.
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя, любовница тоски,
На каменный помост — дышать ночной прохладой.
Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэла храм торжественной громадой…
Царевна вся дрожит … блестят ее глаза …
Рука сжимается насмешливо и гневно…
Все ненавидит здесь печальница-царевна!
И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колонн немая вереница
И посреди руин, — как тень пустыни, — львица.
И пора уснуть, да жалко,
Не хочу уснуть!
Конь качается качалка,
На коня б скакнуть!
Луч лампадки, как в тумане,
Раз-два, раз-два, раз!..
Идет конница… а няня
Тянет свой рассказ…
Внемлю сказке древней, древней
О богатырях,
О заморской, о царевне,
О царевне… ах…
Раз-два, раз-два! Конник в латах
Трогает коня
И мани’т и мчит куда-то
За собой меня…
За моря, за океаны
Он мани’т и мчит,
В дымно-синие туманы,
Где царевна спит…
Спит в хрустальной, спит в кроватке
Долгих сто ночей,
И зеленый свет лампадки
Светит в очи ей…
Под парчами, под лучами
Слышно ей сквозь сны,
Как звенят и бьют мечами
О хрусталь стены…
С кем там бьется конник гневный,
Бьется семь ночей?
На седьмую — над царевной
Светлый круг лучей…
И сквозь дремные покровы
Стелятся лучи,
О тюремные засовы
Звякают ключи…
Сладко дремлется в кроватке.
Дремлешь? — Внемлю… сплю.
Луч зеленый, луч лампадки,
Я тебя люблю!
С темной веткою шепчется ветка,
Под ногами ложится трава,
Где-то плачет сова…
Дай мне руку, пугливая детка! Я с тобою, твой рыцарь и друг,
Ты тихонько дрожишь почему-то.
Не ломай своих рук,
А плащом их теплее закутай.Много странствий он видел и чащ,
В нем от пуль неприятельских дыры.
Ты закутайся в плащ:
Здесь туманы ползучие сыры, Здесь сгоришь на болотном огне!
Беззащитные руки ломая,
Ты напомнила мне
Ту царевну из дальнего мая, Ту, любимую слишком давно,
Чьи уста, как рубины горели…
Предо мною окно
И головка в плену ожерелий.Нежный взор удержать не сумел,
Я, обняв, оторвался жестоко…
Как я мог, как я смел
Погубить эту розу Востока! С темной веткою шепчется ветка,
Небосклон предрассветный серей.
Дай мне руку скорей
На прощанье, пугливая детка!
В тихом небе медленная древность,
и такая притча наяву,
будто бы испуганной царевной
в теремке забытом я живу. Поджидаю что-нибудь такое,
что бы очень полюбилось мне.
И в мое окошко лубяное
пусть ты въедешь на луне. Под окном веселые лягушки
рты раскрыли, лапками звеня.
Дождались придворные подружки
жениха и счастья для меня. Яблонька цветы бы осыпала,
соловей плескался в серебре,
и луна на привязи стояла,
будто конь буланый на дворе. Но сказал невидимый прохожий,
видимо, ослепший от вина:
просто дева глупая в окошке,
просто в небе глупая луна. Испугалась бедная царевна,
покосился лунный небосвод.
Ах, и мне пора в ночную смену
на металлургический завод.
В круг девичий посадите,
Гостя чаркой обнесите;
Ой, гусляр! Ой, гусляр!
Спой про сокола Финиста,
Про чеканное монисто;
Ой, гусляр! Ой, гусляр!
Ладом в ладушки ударим,
Красным золотом одарим;
Ой, гусляр! Ой, гусляр!
Струны мои, струны неурывчаты!
Песни мои, песни переливчаты!
Думы мои за море летят;
За морем три старицы стоят,
Старицы, клобушные да мудрые,
Спрятали царевну на Словут-горе.По морю, по камушкам пойду я,
Песнями царевну расколдую;
Струны мои серебром рассыпятся,
Встанет царь-девица в алой зыбице,
Жемчугом расшитый сарафан…
Здравствуй ты, царевна Самакан!Не понять вам песни, девицы,
Золотой не разгадать,
И в царевнин терем лестницы
Нипочто не отыскать.
Поклонился гусляр до полу,
И пошел в студеную ночь,
От гостей, от чарки прочь,
И запел, заплакал по полю.
Звезды мои, звезды голубые,
Очи царь-девицы золотые…
Синее ты небо запрокинулось,
Песню мою смертную я кину ввысь…
Песню о царевне Самакан,
Запевай за мной, подхватывай, буран.
Мария Моревна, Мария Моревна,
Прекрасная ты королевна!
Дочь Моря ли ты? Ты богиня ли Лада?
Мария Моревна, услада!
Глаза твои светлы, глаза твои чудны,
Одежды твои изумрудны.
Зовут Ненаглядной тебя Красотою,
С косою твоей золотою.
Бессмертный Кощей на тебя покусился,
Похитил, с царевною скрылся.
Но Ветер и Град с дождебрызжущим громом.
Упали над дьявольским домом.
Марии Моревне Кощей ли желанен?
Он змейно-уродливо-странен.
И Ворон, и Сокол, с Орлом, все на Змея,
Царевну спасли от Кощея.
Чу, Буря хохочет, чу, Гром как грохочет,
Весь мир без тебя быть не хочет.
Уж очень мы были бы темно-плачевны
Без нашей Марии Моревны.
Мария Моревна, Мария Моревна,
Прекрасная ты королевна!
Ты мир золотишь светоносностью взгляда,
Мария Моревна, услада!
Помню я вечер — все в слезах деревья;
Белой вуалью закрылась земля;
Небо бесцветно. Сижу я над Судой,
Шуму вод чистых с любовью внемля.
Лодка на якоре; в центре я русла;
Жадно смотрю на поверхность реки:
Там, под поверхностью этой стальною
Мнятся мне пальцы прекрасной руки.
Пальцы зовут меня нежным изгибом;
В грезы впадаю… Пред мною дворец;
Нимфы, сирены несут меня ко дну;
Перед царевной встаю наконец.
Эта царевна — из Суды русалка:
Бледное тело, и в страсти глаза;
Губы — магниты; широкие груди;
Нежно-волнисты ее волоса.
Взгляд ее манит… Одно лишь движенье —
Новый оттенок велит отступить…
Новые взоры и — новые чувства:
Хочется плакать, сердиться, любить…
Судская дева мне все ж недоступна,
Хоть и играет порою огнем.
Я очарован, озлоблен и жажду
Думать о призрачном счастье своем.
Я забываю, что я ей не пара,
Что создана она не для меня:
Я — сын свободы, она — дочь неволи:
Мы ведь контрастней воды и огня.
Я постепенно от грез пробуждаюсь,
Снова мечтаю, теченью внемля.
Небо бесцветно; все в слёзах деревья;
Белой вуалью закрылась земля…
Если б ложью было то,
Что Морской есть Царь с Царевной,
В них не верил бы никто,
Не возник бы мир напевный.
Мы, однако же, поем,
Мы о них слагаем сказки.
Отчего? На дне морском
Мы изведали их ласки.
Много разных есть морей,
Но в морях одна Царевна.
Кто хоть раз предстал пред ней,
Речь того навек напевна.
Но красивей всех поет
Тот, кто знал уста Прекрасной.
Только вот который год
Нет нам песни полногласной.
Может, кто-то в глубине
Слишком сильно полюбился?
Мы помолимся Луне,
Чтоб тайфун до бездны взрылся.
Чтоб до наших берегов
Кинул милого от милой.
Чтоб глубинных жемчугов
Нам он бросил с гордой силой.
И рыдали бы в струне,
Ослепительно напевны
Сон увиденный во сне,
Стоны страсти в глубине,
Крик покинутой Царевны.
По беломраморным ступеням
Царевна сходит в тихий сад —
Понежить грудь огнем осенним,
Сквозной листвой понежить взгляд.
Она аллеей к степи сходит,
С ней эфиопские рабы.
И солнце острый луч наводит
На их лоснящиеся лбы.
Где у границ безводной степи,
Замкнув предел цветов и влаг,
Стоят столбы и дремлют цепи, —
Царевна задержала шаг.
Лепечут пальмы; шум фонтанный
Так радостен издалека,
И ветер, весь благоуханный,
Летит в пустыню с цветника.
Царевна смотрит в детской дрожи,
В ее больших глазах — слеза.
Красивый юноша-прохожий
Простерся там, закрыв глаза.
На нем хитон простой и грубый,
У ног дорожная клюка.
Его запекшиеся губы
Скривила жажда и тоска.
Зовет царевна: «Брат безвестный,
Приди ко мне, сюда, сюда!
Вот здесь плоды в корзине тесной,
Вино и горная вода.
Я уведу тебя к фонтанам,
Рабыни умастят тебя.
В моем покое златотканом
К тебе я припаду, любя».
И путник, взор подняв неспешно,
Глядит, как царь, на дочь царя.
Она — прекрасна и безгрешна,
Она — как юная заря.
Но он в ответ: «Сойди за цепи,
И кубок мне сама подай!»
Закрыл глаза бедняк из степи.
Фонтаны бьют. Лепечет рай.
Бледнеет и дрожит царевна.
Лежат невольники у ног.
Она растерянно и гневно
Бросает кубок на песок.
Идет к дворцу аллеей сада,
С ней эфиопские рабы…
И смех чуть слышен за оградой,
Где степь, и цепи, и столбы.
Так и сижу — царевна Несмеяна,
ем яблоки, и яблоки горчат.
— Царевна, отвори нам! Нас немало! —
под окнами прохожие кричат.Они глядят глазами голубыми
и в горницу являются гурьбой,
здороваются, кланяются, имя
«Царевич» говорят наперебой.Стоят и похваляются богатством,
проходят, златом-серебром звеня.
Но вам своим богатством и бахвальством,
царевичи, не рассмешить меня.Как ум моих царевичей напрягся,
стараясь ради красного словца!
Но и сама слыву я не напрасно
глупей глупца, мудрее мудреца.Кричат они: — Какой верна присяге,.
царевна, ты — в суровости своей? —
Я говорю: — Царевичи, присядьте.
Царевичи, постойте у дверей.Зачем кафтаны новые надели
и шапки примеряли к головам?
На той неделе, о, на той неделе —
смеялась я, как не смеяться вам.
Входил он в эти низкие хоромы,
сам из татар, гулявших по Руси,
и я кричала: «Здравствуй, мой хороший! —
Вина отведай, хлебом закуси».— А кто он был? Богат он или беден?
В какой он проживает стороне? —
Смеялась я: — Богат он или беден,
румян иль бледен — не припомнить мне.Никто не покарает, не измерит
вины его. Не вышло ни черта.
И все же он, гуляка и изменник,
не вам чета. Нет. Он не вам чета.
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом.
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
«Далеко разрушенная Троя,
Сорван парус, сломана ладья.
Из когда-то славного героя
Стал скитальцем бесприютным я.Ни звезды, ни путеводных знаков…
Нереида, дай мне счастье сна», -
И на отмель острова феаков
Одиссея вынесла волна.Он очнулся. День идет к закату.
Город скрыт за рощею олив.
Бедный парус натянул заплату,
Розовый морщинится залив.Тополя бормочут, засыпая,
И сидит на стынущем песке
Тонкая царевна Навзикая
С позабытой ракушкой в руке.«О царевна! Узких щек багрянец —
Как шиповник родины моей.
Сядь ко мне. Я только чужестранец,
Потерявший дом свой, Одиссей.Грудь и плечи, тонкие такие,
Та же страстная судьба моя.
Погляди же, девушка, впервые
В ту страну, откуда родом я.Там на виноградники Итаки
Смотрит беспокойная луна.
Белый дом мой обступили маки,
На пороге ждет меня жена.Но, как встарь, неумолимы боги,
Долго мне скитаться суждено.
Отчего ж сейчас — на полдороге —
Сердцу стало дивно и темно? Я хотел бы в маленькие руки
Положить его — и не могу.
Ты, как пальма, снилась мне в разлуке,
Пальма на высоком берегу.Не смотри мучительно и гневно,
Этот миг я выпил до конца.
Я смолкаю. Проводи, царевна,
Чужестранца в мирный дом отца».
Мама! Хоть ты мне откликнись и выслушай: больно
Жить в этом мире! Зачем ты меня родила?
Мама! Быть может, всё сам погубил я навеки, —
Да, но за что же вся жизнь — как вино, как огонь, как стрела?
Стыдно мне, стыдно с тобой говорить о любви,
Стыдно сказать, что я плачу о женщине, мама!
Больно тревожить твою безутешную старость
Мукой души ослепленной, мятежной и лживой!
Страшно признаться, что нет никакого мне дела
Ни до жизни, которой ты меня учила,
Ни до молитв, ни до книг, ни до песен.
Мама, я всё забыл! Всё куда-то исчезло,
Всё растерялось, пока, палимый вином,
Бродил я по улицам, пел, кричал и шатался.
Хочешь одна узнать обо мне всю правду?
Хочешь — признаюсь? Мне нужно совсем не много:
Только бы снова изведать ее поцелуи
(Тонкие губы с полосками рыжих румян!),
Только бы снова воскликнуть: «Царевна! Царевна!» —
И услышать в ответ: «Навсегда».
Добрая мама! Надень-ка ты старый салопчик,
Да помолись Ченстоховской
О бедном сыне своем
И о женщине с черным бантом!
«— Царевич, Царевич, ты спишь?»
«— Проснуться нельзя мне, Царевна».
И снова жестокая тишь,
Лишь вьюга проносится гневно.
Безумствует там, за окном,
Пред сказочно древним чертогом,
Где призраки скованы сном,
Где дверь замерла над порогом.
Семь страшных ночей круговых,
Как семь жерновов онемелых,
Сложились в колдующий стих,
Над миром безгласностей белых.
Решили они задавить
Возможность листков и расцвета.
Прядется и крутится нить,
И может лишь грезиться лето.
Зловещие пряхи ворчат,
Их прялки рождают метели.
Молчат, неживые, молчат
Листы в их сковавшей постели.
А в древнем чертоге, вдвоем,
Царевич с Царевной заснули,
И грезят, овеяны сном,
О страстном, о жарком июле.
Как будто в глубокой воде,
В их мыслях светло и печально.
Цветок наклонился к звезде,
Глубинность ответа зеркальна.
И только порою, порой,
Как будто бы луч улыбнется,
И сонная с сонной душой
В вопросе-ответе сольется.
«— Ты спишь, мой Царевич?» — «Я сплю».
Тень слов возникает напевно.
«— Я сплю, но тебя я люблю».
«— Я жду», отвечает Царевна.
«Я вернусь к вам потом. Я вернусь к вам с Царевной».
Так молил я своих на своем корабле.
«Отпустите меня». — Но с угрюмостью гневной
Мне твердили они о добре и о зле.
Упадала в мой слух их ворчня однозвучно. —
«Что ж, мы будем здесь слушать морской этот гул?» —
И мне стало меж ними так скучно, так скучно,
Что я прыг с корабля их, и вот, утонул.
О, счастливый прыжок! Ты навеки избавил
Человека Земли, но с морскою душой.
В тесноте корабля я своих там оставил,
И с тобой я, Морская Царевна, я твой.
День и ночь хороводы нам водят ундины,
Аметисты в глазах у Морского Царя,
Головой он тряхнет, — и иные картины,
Утро нашей Земли, дней последних Заря.
Сказки рыбок морских так безгласно-напевны,
Точно души проходят, дрожа по струнам.
И мечтать на груди у тебя, у Царевны, —
О, товарищи дней, не вернуться мне к вам!
Я вам честно солгал, не зовите изменным,
Но настолько все странно в морской глубине,
Так желанно все здесь, в этом мире беспенном.
Что не нужно обятия братского мне.
Да и вам не понять, верховзорным, оттуда,
Как узывны здесь краски и сны и цветы. —
О, Царевна морей, им ты чуждое чудо,
Мне же там только мир, где глубины и ты.
Тихо, грустно и безгневно
Ты взглянула. Надо ль слов?
Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.
Ты живешь в подводной сини
Предрассветной глубины,
Вкруг тебя в твоей пустыне
Расцветают вечно сны.
Много дней с тобою рядом
Я глядел в твое стекло.
Много грез под нашим взглядом
Расцвело и отцвело.
Все, во что мы в жизни верим,
Претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
Сны увяли, я устал…
Я устал от лунной сказки,
Я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
Пламя алого огня.
Я иду к разгулам будней,
К шумам буйных площадей,
К ярким полымям полудней,
К пестроте живых людей…
Не царевич я! Похожий
На него, я был иной…
Ты ведь знала: я — Прохожий,
Близкий всем, всему чужой.
Тот, кто раз сошел с вершины,
С ледяных престолов гор,
Тот из облачной долины
Не вернется на простор.
Мы друг друга не забудем,
И, целуя дольний прах,
Отнесу я сказку людям
О царевне Таиах.
Я учусь быть добрым, я хочу быть ласковым.
Вы, стихов поющих верные хранители:
Это будет песня, это будет сказка вам!
Нежные признанья выслушать хотите ли?
В тайный бор дороги конному и пешему
Дикими кустами строго загорожены.
Там русалки вторят звонким смехом лешему:
Карликов заморских — норы вдоль изложины.
Там, на курьих ножках, есть изба Ягиная;
Плачет, заблудившись, Гретхен с юным Гензелем;
В чаще, где не молкнет песня соловьиная,
Там — высокий терем, с древне-фряжским вензелем.
В горнице тесовой, у окна открытого,
Ждет меня царевна, Берта светлорусая.
К ней, от жизни мерной, мира домовитого,
На коне волшебном вдруг переношуся я.
Маленькие руки я ласкаю длительно,
Аленькие губы я целую, радостный;
Смех ее ответный нежит так целительно,
Взор ее мне светит: тихий, милый, благостный.
За окном Жар-Птица пролетит, вся в пламени,
Рюбецаль киркою простучит с участием…
Нам не нужно лучших, непреложных знамений:
В тереме мы дышим волшебством и счастием!…
О чудесном лесе буду песни складывать,
Расскажу про терем сказку-правду мудрую.
Вам, друзья напевов, — слушать и разгадывать:
Где я взял царевну, Берту светлокудрую!
1.
Как по Волге-реке, по широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
Перед ним красная девица,
Полоненная персидская царевна.
Не глядит Стенька Разин на царевну,
А глядит на матушку на Волгу.
Как промолвил грозен Стенька Разин:
«Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, качала,
В волновую погоду выносила,
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила.
Что ничем тебя еще мы не дарили».
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В волны бросил красную девицу,
Волге-матушке ею поклонился.
2.
Ходил Стенька Разин
В Астрахань-город
Торговать товаром.
Стал воевода
Требовать подарков.
Поднес Стенька Разин
Камки хрущатые,
Камки хрущатые —
Парчи золотые.
Стал воевода
Требовать шубы.
Шуба дорогая:
Полы-то новы,
Одна боброва,
Другая соболья.
Ему Стенька Разин
Не отдает шубы.
«Отдай, Стенька Разин,
Отдай с плеча шубу!
Отдашь, так спасибо;
Не отдашь — повешу
Что во чистом поле
На зеленом дубе,
На зеленом дубе,
Да в собачьей шубе».
Стал Стенька Разин
Думати думу:
«Добро, воевода.
Возьми себе шубу.
Возьми себе шубу,
Да не было б шуму».
3.
Что не конский топ, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
А погодушка свищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается.
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю, по синему:
«Молодец удалой, ты разбойник лихой,
Ты разбойник лихой, ты разгульный буян,
Ты садись на ладьи свои скорые,
Распусти паруса полотняные,
Побеги по морю по синему.
Пригоню тебе три кораблика:
На первом корабле красно золото,
На втором корабле чисто серебро,
На третьем корабле душа-девица».