В поцелуе рук ли,
В поцелуе рук ли, губ ли,
в дрожи тела
в дрожи тела близких мне
красный
красный цвет
красный цвет моих республик
тоже
тоже должен
тоже должен пламенеть.
Я не люблю
Я не люблю парижскую любовь:
любую самочку
любую самочку шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
потягиваясь, задремлю, сказав —
потягиваясь, задремлю, сказав — тубо —
собакам
собакам озверевшей страсти.
Ты одна мне
Ты одна мне ростом вровень,
стань же рядом
стань же рядом с бровью брови,
дай
дай про этот
дай про этот важный вечер
рассказать
рассказать по-человечьи.
Пять часов,
Пять часов, и с этих пор
стих
стих людей
стих людей дремучий бор,
вымер
вымер город заселенный,
слышу лишь
слышу лишь свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
В черном небе молний поступь,
гром
гром ругней
гром ругней в небесной драме, —
не гроза,
не гроза, а это
не гроза, а это просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
Глупых слов не верь сырью,
не пугайся
не пугайся этой тряски, —
я взнуздаю,
я взнуздаю, я смирю
чувства
чувства отпрысков дворянских.
Страсти корь
Страсти корь сойдет коростой,
но радость
но радость неиссыхаемая,
буду долго,
буду долго, буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
Ревность, жены,
Ревность, жены, слезы…
Ревность, жены, слезы… ну их! —
вспухнут веки,
вспухнут веки, впору Вию.
Я не сам,
Я не сам, а я
Я не сам, а я ревную
за Советскую Россию.
Видел
Видел на плечах заплаты,
их
их чахотка
их чахотка лижет вздохом.
Что же,
Что же, мы не виноваты —
ста мильонам
ста мильонам было плохо.
Мы
Мы теперь
Мы теперь к таким нежны —
спортом
спортом выпрямишь не многих,—
вы и нам
вы и нам в Москве нужны
не хватает
не хватает длинноногих.
Не тебе,
Не тебе, в снега
Не тебе, в снега и в тиф
шедшей
шедшей этими ногами,
здесь
здесь на ласки
здесь на ласки выдать их
в ужины
в ужины с нефтяниками.
Ты не думай,
Ты не думай, щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
Иди сюда, иди на перекресток
моих больших
моих больших и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Не хочешь? Оставайся и зимуй,
и это
и это оскорбление
и это оскорбление на общий счет нанижем.
Я все равно
Я все равно тебя
Я все равно тебя когда-нибудь возьму —
одну
одну или вдвоем с Парижем.
Удар, удар… Ещё удар…
Опять удар — и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушёл…
Вот апперкот — я на полу,
И мне нехорошо!
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
При счёте «семь» я всё лежу —
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу —
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, —
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой —
А я к канатам жмусь.
Но он пролез — он сибиряк,
Настырные они,
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь — отдохни!»
Но он не услышал — он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.
А он всё бьёт — здоровый, чёрт! —
Я вижу: быть беде.
Ведь бокс — не драка, это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три —
И… сам лишился сил,
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому хороша, а кому — ни шиша!
Разбег, толчок… И — стыдно подыматься:
Во рту опилки, слёзы из-под век —
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
Я признаюсь вам как на духу:
Такова вся спортивная жизнь —
Лишь мгновение ты наверху
И стремительно падаешь вниз.
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подёргаю славу я.
У кого толчковая — левая,
А у меня толчковая — правая!
Разбег, толчок… Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!
У тебя растяженье в паху;
Прыгать с правой — дурацкий каприз,
Не удержишься ты наверху —
Ты стремительно катишься вниз».
Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая — левая,
Но моя толчковая — правая!
Разбег, толчок… Мне не догнать канадца —
Он мне в лицо смеётся на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать,
И тренер мне сказал напрямоту,
Что, говорит, меня он утопит в пруду,
Чтобы впредь неповадно другим,
Если враз, сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но я лучше выпью зелье с отравою,
Я над собою что-нибудь и сделаю —
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
Трибуны дружно начали смеяться,
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полёт… и два двенадцать —
Теперь уже мой пройденный этап!
И пусть болит моя травма в паху,
И пусть допрыгался до хромоты,
Но я всё ж таки был наверху —
И меня не спихнуть с высоты!
А дома в шубке на рыбьем меху
Мне она подготовит сюрприз:
Пока я был на самом верху,
Она с кем-то спустилася вниз…
Но всё же съел плоды запретные с древа я,
И поймал за хвост теперя славу я.
Потому что у них у всех (и бог с ними,
это, в конце концов, их личное дело),
У их толчковая — левая,
Но моя толчковая — правая!
Когда лакают
Святые свой нектар и шерри-бренди
И валятся на травку и под стол,
Тогда играют
Никем непобедимые «Медведи»
В кровавый, дикий, подлинный футбол.
В тиски медвежие
Попасть к нам не резон,
Но те же наши лапы — нежные
Для наших милых девочек и жён.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Нам выпадает карта —
Мы ангелы азарта!
Вперёд, к победе!
Соперники растоптаны и жалки,
Мы проучили, воспитали их.
Но вот «Медведи»
Приобретают свежие фиалки
И навещают в госпитале их.
Тиски медвежие
Не выдержит иной,
А в общем, мы ребята нежные
С пробитою, но светлой головой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы дьяволы азарта!
А нам забили…
Не унывают смелые «Медведи» —
Они не знают на поле проблем.
А на могиле
Все наши мэри, доротти и сэди
Потоки слёз прольют в помятый шлем.
В тиски медвежие
К нам попадёт любой,
А впрочем, мы ребята нежные
С травмированной детскою душой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы ангелы азарта!
И пусть святые,
Пресытившись едой и женским полом,
На настоящих идолов глядят.
«Медведи» злые
Невероятным, бешеным футболом
Божественные взоры усладят.
Тиски медвежие
Смыкаются — визжат:
«Спасите наши души нежные,
Нетронутые души медвежат!»
На дистанции — четвёрка первачей,
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто — горячей,
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,
Но судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всём пути —
В общем, равная почти.
«Э-э! Расскажите, как идут, бога ради, а?» —
«Не мешайте! Телевиденье тут вместе с радио!
Да нет особых новостей — всё равнёхонько,
Но зато накал страстей — о-хо-хо какой!»
Номер первый рвёт подмётки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой
Он в победном ореоле и в пылу
Твёрдой поступью приблизиться к котлу.
А, почему высоких мыслей не имел?
Да потому что в детстве мало каши ел,
Ага, голодал он в этом детстве, не дерзал,
Он, вон, успевал переодеться — и в спортзал.
Ну что ж, идеи нам близки — первым лучшие куски,
А вторым — чего уж тут, он всё выверил —
В утешение дадут кости с ливером.
Номер два далёк от плотских тех утех,
Он из сытых, он из этих, он из тех.
Он надеется на славу, на успех —
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже — бетон у щёк!
Краше некуда уже, а он — ещё!
Он стратег, он даже тактик — словом, спец;
У него сила, воля плюс характер — молодец!
Он чёток, собран, напряжён
И не лезет на рожон!
Этот будет выступать на Салониках,
И детишков поучать в кинохрониках,
И соперничать с Пеле в закалённости,
И являть пример целе-устремлённости!
Номер третий убелён и умудрён,
Он всегда — второй, надёжный эшелон.
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Ну, а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, эх, старина!
Он в азарте, как мальчишка, как шпана,
Нужен спурт — иначе крышка и хана:
Переходит сразу он в задний старенький вагон,
Где былые имена — предынфарктные,
Где местам одна цена — все плацкартные.
А четвёртый — тот, что крайний, боковой, —
Так бежит — ни для чего, ни для кого:
То приблизится — мол пятки оттопчу,
То отстанет, постоит — мол так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну, а третьему — ползти
На запасные пути…
Нет, товарищи, сколько всё-таки систем в беге нынешнем!
Он вдруг взял да сбавил темп перед финишем,
Майку сбросил — вот те на! — не противно ли?
Товарищи, поведенье бегуна — неспортивное!
На дистанции — четвёрка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
Отделяются лопатки от плечей —
И летит, летит четвёрка первачей.
Да, сегодня я в ударе, не иначе —
Надрываются в восторге москвичи:
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мёртвые мячи.Вот судья противнику пенальти назначает —
Репортёры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнёт! Но спокойно!
Вот мне бьют головой…
Я коснулся —
подают угловой.
Бьёт «десятый» — дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счёт нулевой.Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят, —
Хоть «десятый» его ловко завернул —
У меня давно такие не проходят.
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.Обернулся, голос слышу из-за фотокамер:
«Извини, но ты мне, Лёва, снимок запорол.
Что тебе — ну, лишний раз потрогать мяч руками,
Ну, а я бы снял красивый гол».Я хотел его послать —
не пришлось:
Еле-еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Вот опять!
Ну зачем хватаешь мяч?
Дал бы снять».«Я, товарищ дорогой, вас понимаю,
Но культурно вас прошу: пойдите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте — я не в силах вам помочь».Вот летит девятый номер с пушечным ударом,
Репортёр бормочет, просит: «Дай ему забить.
Буду всю семью твою всю жизнь снимать задаром…»
Чуть не плачет парень. Как мне быть?«Это всё-таки футбол, —
говорю, —
Нож по сердцу каждый гол
вратарю». —
«Да я тебе как вратарю
Лучший снимок подарю.
Пропусти, а я отблагодарю».Гнусь, как ветка, от напора репортёра,
Неуверенно иду на перехват…
Попрошу-ка потихонечку партнёров,
Чтоб они ему разбили аппарат.Ну, а он всё ноет: «Это, друг, бесчеловечно.
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография навечно.
Ну, так что ценнее? Расцени!»Пятый номер в двадцать два
знаменит.
Не бежит он, а едва
семенит,
В правый угол мяч, звеня,
Значит, в левый от меня,
Залетает и нахально лежит.В этом тайме мы играли против ветра.
Так что я не мог поделать ничего.
Снимок дома у меня — два на три метра —
Как свидетельство позора моего.Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
«Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий…»
Стыд меня терзает, хочь кричи.Искуситель-змей, палач,
как мне жить?
Так и тянет каждый мяч
пропустить.
Мне не справиться с собой —
Видно, жребий мой такой,
Потому и ухожу на покой.
Как спорт, поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав.
Вы помните, как некий грек другого
Поднял и бросил, чуть попридержав.
Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю.
Овацию услышу или свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.
Не обладаю грацией мустанга,
Скован я, в движеньях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
Такую неподъемную громаду
Врагу не пожелаю своему.
Я подхожу к тяжелому снаряду
С тяжелым чувством нежности к нему:
Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он — действительно металл,
И прежде, чем дойти до пьедестала,
Я вмятины в помосте протоптал.
Где стоять мне — в центре или с фланга?
Ждет ли слава? Или ждет позор?
Интересно, что решила штанга —
Это мой единственный партнер.
Лежит соперник, ты над ним — красиво!
Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.
Вес взят — прекрасно, но не справедливо,
Ведь я — внизу, а штанга — наверху.
Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Все дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаху штангу бросить на помост.
Звон в ушах, как медленное танго.
Тороплюсь ему наперекор.
Как к магниту, вниз стремится штанга —
Верный, многолетний мой партнер.
Он ползет, чем выше, тем безвольней,
Мне напоследок мышцы рвет по швам,
И со своей высокой колокольни
Кричит мне зритель: «Брось его к чертям!»
«Вес взят! Держать!» — еще одно мгновенье,
И брошен наземь мой железный бог.
Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием «рывок».
I.
Я раззудил плечо. Трибуны замерли,
Молчанье в ожидании храня.
Эх, что мне мой соперник — Джон ли, Крамер ли! —
Рекорд уже в кармане у меня.
Заметано, заказано, заколото!
Мне кажется, я следом полечу,
Но мне нельзя, ведь я — метатель молота.
Приказано метать — и я мечу.
Эх, жаль, что я мечу его в Италии!
Я б дома кинул молот без труда.
Ужасно далеко, куда подалее,
И лучше, если б раз — и навсегда!
Я был кузнец, ковал на наковальне я,
Сжимал свой молот и всегда мечтал
Закинуть бы его куда подалее,
Чтобы никто его не разыскал!
Я против восхищения повального,
Но я надеюсь, года не пройдёт,
Я всё же зашвырну в такую даль его,
Что и судья с ищейкой не найдёт.
А вот сейчас, как все и ожидали, я
Опять его метнул себе во вред
Ужасно далеко, куда подалее!..
Так в чем успеха моего секрет?
Вокруг меня корреспонденты бесятся,
— Мне помогли, — им отвечаю я, —
Подняться по крутой спортивной лестнице
Мой коллектив, мой тренер и семья.
II.
Два пижона из «Креста и Полумесяца»
И ещё один из «Дейли телеграф»
Передали ахинею с околесицей,
Обзывая меня «Русский Голиаф».
Два приятеля моих — копьеметатели —
И ещё один товарищ-дискобол
Показали неплохие показатели…
Я в гостинице позвал их в нижний холл.
И сказал я им: — Товарищи, внимание!
Взявши в руки копья, диски всех систем,
При метанье культивируйте желание
Позакидывать их к чёрту насовсем!
Метр за метром
вымериваем лыжами,
желаньем
и ветром
по снегу
движимы.
Где нету
места
для езды
и не скрипят
полозья —
сиянье
ста
лучей звезды
от лыж
к Москве сползлося.
Продрогший
мир
уснул во льду,
из мрамора
высечен.
По снегу
и по льдам
идут
рабочие тысячи.
Идут,
размеренно дыша,
стройно
и ровно, —
телам
таким
не труден шаг —
работой тренированы.
И цель
видна уже вам —
километры вымеря,
вперед
с Орла и Ржева,
из Тулы
и Владимира!
Учись, товарищ,
классно
лыжами
катиться,
в военную
в опасность
уменье пригодится.
Куда глаза ни кинешь —
закалены
на холоде,
к цели
на финиш
команды подходят.
Последними
полосками
врезались
и замерли.
Со стадиона Томского
выходят
с призами.
Метр за метром
вымеривают лыжами
желаньем
и ветром
по снегу движимы.
Никто не спорит:
летом
каждому
нужен спорт.
Но какой?
Зря помахивать
гирей и рукой?
Нет!
Не это!
С пользой проведи сегодняшнее лето.
Рубаху
в четыре пота промочив,
гол
загоняй
и ногой и лбом,
чтоб в будущем
бросать
разрывные мячи
в ответ
на град
белогвардейских бомб.
Нечего
мускулы
зря нагонять,
не нам
растить
«мужчин в соку».
Учись
вскочить
на лету на коня,
с плеча
учись
рубить на скаку.
Дача.
Комсомолки.
Сорок по Цельсию.
Стреляют
глазками
усастых проныр.
Комсомолка,
лучше
из нагана целься.
И думай:
перед тобой
лорды и паны́.
Жир
нарастает
тяжел и широк
на пышном лоне
канцелярского брюшка.
Служащий,
довольно.
Временный жирок
скидывай
в стрелковых кружках.
Знай
и французский
и английский бокс,
но не для того,
чтоб скулу
сворачивать вбок,
а для того,
чтоб, не боясь
ни штыков, ни пуль,
одному
обезоружить
целый патруль.
Если
любишь велосипед —
тоже
нечего
зря сопеть.
Помни,
на колесах
лучше, чем пеший,
доставишь в штаб
боевые депеши.
Развивай
дыханье,
мускулы,
тело
не для того,
чтоб зря
наращивать бицепс,
а чтоб крепить
оборону
и военное дело,
чтоб лучше
с белым биться.
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград,
И шар перелетает ряд.Его хватают наугад,
Его отравою поят,
Но башмаков железный яд
Ему страшнее во сто крат.
Назад! Свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка,
Но к ним через моря и реки,
Просторы, площади, снега,
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,
Несётся шар.В душе у форварда пожар,
Гремят, как сталь, его колена,
Но уж из горла бьёт фонтан,
Он падает, кричит: «Измена!»
А шар вертится между стен,
Дымится, пучится, хохочет,
Глазок сожмёт: «Спокойной ночи!»
Глазок откроет: «Добрый день!»
И форварда замучить хочет.Четыре гола пали в ряд,
Над ними трубы не гремят,
Их сосчитал и тряпкой вытер
Меланхолический голкипер
И крикнул ночь. Приходит ночь.
Бренча алмазною заслонкой,
Она вставляет чёрный ключ
В атмосферическую лунку.
Открылся госпиталь. Увы,
Здесь форвард спит без головы.Над ним два медные копья
Упрямый шар верёвкой вяжут,
С плиты загробная вода
Стекает в ямки вырезные,
И сохнет в горле виноград.
Спи, форвард, задом наперёд! Спи, бедный форвард!
Над землёю
Заря упала, глубока,
Танцуют девочки с зарёю
У голубого ручейка.
Всё так же вянут на покое
В лиловом домике обои,
Стареет мама с каждым днём…
Спи, бедный форвард!
Мы живём.