Сокол ясный, головы
не клони на скатерть.
Все страдания, увы,
оттого, что заперт.
Ручкой, юноша, не мучь
запертую дверку.
Пистолет похож на ключ,
лишь бородка кверху.
Белый сокол, светлый сокол, он отец,
Серый сокол, соколица, — это мать.
Светлый сокол, клюв и когти — в глубь сердец,
Он когтями так умеет обнимать.
Белый сокол, сильный сокол, солнцеок,
Серый сокол, темный сокол — в глубь гнезда.
Светлый сокол, твой полет в лучах высок,
Темный сокол, над тобой во тьме звезда.
В поднебесье твоего безбурного лица
Не я ль на скаку, встряхнув рукавицей,
Позволил каменной грудью взвиться
Белому соколу с золотого кольца.
Конец девичнику и воле девичьей.
Подшибленная лебедь кличет в крови.
Мой сокол, мой сокол под солнцем с добычей,
Терзай ее трепетную, когти и рви!
На дубу зеленом
Да над тем простором
Два сокола ясных
Вели разговоры.А соколов этих
Люди все узнали:
Первый сокол — Ленин,
Второй сокол — Сталин; Первый сокол — Ленин,
Второй сокол — Сталин,
Возле них кружились
Соколята стаей.Ой, как первый сокол
Со вторым прощался,
Он с предсмертным словом
К другу обращался: — Сокол ты мой сизый,
Час пришел расстаться, —
Все труды-заботы
На тебя ложатся.А второй ответил:
— Позабудь тревоги,
Мы тебе клянемся —
Не свернем с дороги! И сдержал он клятву,
Клятву боевую:
Сделал он счастливой
Всю страну родную.
Голуби, соколы, лебеди —
редкие в доме друзья,
вот что за тайной беседою
нынче проведала я. Проворковали мне голуби,
тронув ладони мои:
— Только в любви наша молодость,
молодость только в любви… Сокол окраину облака
срезал точеным крылом:
— Место оставь и для подвига
в сердце упорном своем… Лебедь, летя с лебедицей,
дали мои огласил:
— Чашу с живою водицей
ты по земле пронеси… Чаша моя переполнена,
хватит ли силы поднять?
Лебеди, соколы, голуби,
не оставляйте меня.
— Пойте, птахи, около сада потаенного,
Заманите сокола с неба полуденного!..
— Не глядите, очи, за море из светлицы девичьей:
Есть царевич за морем, краше всех царевичей.
— Легче ветра крылья сокола, перья в них узорные:
Легче ж крыльев сокола крылья — брови черные.
Ой ли, птахи-певушки: сокол бьет без промаху!..
Скройтесь, дружки-девушки, в белую черемуху!..
Голубку сокол драл в когтях.
«Попалась! ну, теперь оставь свои затеи!
Плутовка! знаю вас! ругательницы, змеи!
Ваш род соколью вечный враг!
Есть боги-мстители!» — «Ах, я б того желала!» —
Голубка, чуть дыша, измятая стенала,
«Как! как! отступница! не веровать богам!
Не верить силе провиденья!
Хотел тебя пустить; не стоишь; вижу сам.
Умри! безбожным нет прощенья!».
Не воскормлён ты пищей нежной,
Не унесён к зиме в тепло,
И каждый час рукой прилежной
Твоё не холено крыло.Там, над скалой, вблизи лазури,
На умирающем дубу,
Ты с первых дней изведал бури
И с ураганами — борьбу.Дразнили молодую силу
И зной, и голод, и гроза,
И восходящему светилу
Глядел ты за море в глаза.Зато, когда пора приспела,
С гнезда ты крылья распустил
И, взмахам их доверясь смело,
Ширяясь, по небу поплыл.
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон! где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»
Ворон ворону в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая».
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милога,
Не убитого, живого.
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
Там бел-город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной
Медны маковки горят.
Там, едва заря настанет, —
Строй пехотный закипит,
Барабаном в небо грянет
И штыками заблестит.
Закипит тогда войною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною
И прокатится «ура».
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
Каждый куплет повторяется
А кому ж мы песню,
Друзья, посвящаем?
А кого ж мы с вами,
Кого величаем? Величаем мы сокола,
Что всех выше летает,
Чья могучая сила
Всех врагов побеждает.
Величаем мы сокола,
Друга лучшего нашего,
Величаем мы Сталина —
Всенародного Маршала.В мире нет человека
Дороже, роднее.
С ним и счастье счастливей
И солнце светлее.Величаем мы сокола,
Что всех выше летает,
Чья могучая сила
Всех врагов побеждает.
Величаем мы сокола,
Друга лучшего нашего,
Величаем мы Сталина —
Всенародного Маршала.Пусть живет он, любимый,
В здоровье и в силе,
И ему всенародный,
Поклон от России.Величаем мы сокола,
Что всех выше летает,
Чья могучая сила
Всех врагов побеждает.
Величаем мы сокола,
Друга лучшего нашего,
Величаем мы Сталина —
Всенародного Маршала.
Летели на фронт самолеты,
Над полем закат догорал.
И пели бойцы на привале,
Как сокол в бою умирал.Бесстрашно он бился с врагами
За счастье советской земли,
Но грудь ему пулей пронзили,
Но крылья ему подожгли.И раненый сокол воскликнул:
— Пусть я погибаю в бою, —
Они дорогою ценою
Заплатят за гибель мою! И ринул на вражьи гнездовья
Два жарко горящих крыла.
Его соколиная гибель
Всю землю кругом потрясла.Спалил он разбойную нечисть,
Развеял, как пепел и дым,
Последним движением сердца,
Последним дыханьем своим.Летели на фронт самолеты,
Над полем закат догорал.
И пели бойцы на привале,
Как сокол в бою умирал.
В вершине дерева, за ветку уцепясь,
Червяк на ней качался.
Над Червяком Сокол, по воздуху носясь,
Так с высоты шутил и издевался:
«Каких ты, бедненький, трудов не перенес!
Что́ ж прибыли, что ты высоко так заполз?
Какая у тебя и воля, и свобода?
И с веткой гнешься ты, куда велит погода».—
«Тебе шутить легко»,
Червяк ответствует: «летая высоко,
Затем, что крыльями и силен ты, и крепок;
Но мне судьба дала достоинства не те:
Я здесь на высоте
Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!
Перевод Якова Козловского
Было небо черно от лохматых овчин,
Все клубились они в беспорядке.
И сидел вдалеке от родимых вершин
Красный сокол на белой перчатке.
Бубенцами его одарили ловцы
И кольцом с ободком золоченым.
Поднимал он крыла, и опять бубенцы
Заливались серебряным звоном.
На перчатке сидел и не ведал забот,
И кормили его, как ручного.
Только снился ему в черных тучах полет
И скала у потока речного.
Он домой полетел, бубенцами звеня,
Красный сокол, рожденный для схватки,
И товарищам крикнул:
— Простите меня,
Что сидел я на белой перчатке!
Отвечали они там, где катится гром
И клубятся туманы на склонах:
— Нет у нас бубенцов, что звенят серебром,
Нет колечек у нас золоченых.
Мы вольны, и у нас бубенцы не в чести,
И другие мы ценим повадки.
Ты не свой, ты чужой, ты обратно лети
И сиди там на белой перчатке.
(В. П. Боткину)
Долго ль буду я
Сиднем дома жить,
Мою молодость
Ни за что губить?
Долго ль буду я
Под окном сидеть,
По дорожке вдаль
День и ночь глядеть?
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
Иль боится он
В чужих людях быть,
С судьбой-мачехой
Сам-собою жить?
Для чего ж на свет
Глядеть хочется,
Облететь его
Душа просится?
Иль зачем она,
Моя милая,
Здесь сидит со мной,
Слезы льет рекой;
От меня летит,
Песню мне поет,
Все рукой манит!
Все с собой зовет?
Нет, уж полно мне
Дома век сидеть,
По дорожке вдаль
День и ночь глядеть!
Со двора пойду,
Куда путь лежит,
А жить стану там,
Где уж бог велит!
Николаю АсеевуНад рекой-красавицей птица не воркует —
Голос пулемета заменил дрозда.
Там моя заботушка, сокол мой воюет,
На папахе алая звезда.Я ли того сокола сердцем не кормила?
Я ли не писала кровью до зари?
У него, у милого, от его да милой
Письмами набиты газыри.Письма — не спасение. Но бывает слово —
Душу озаряет веселей огня.
Если там хоть весточки ожидают снова,
Это значит — помнят и меня.Это значит — летом ли, зимней ли порошей
Постучит в оконце звонкое ружье.
Золотой-серебряный, друг ты мой хороший,
Горюшко военное мое.Над моей бессонницей пролетают ночи,
Как закрою веки — вижу своего.
У него, у милого, каренькие очи…
Не любите, девушки, его.
Степь синея расстилалась
Близ Азовских берегов;
Запад гас, и ночь спускалась;
Вихрь скользил между холмов.
И, тряхнувшись, в поле диком
Серый сокол тихо сел;
И к нему с ответным криком
Брат стрелою прилетел.
«Братец, братец, что ты видел?
Расскажи мне поскорей».
— Ах! Я свет возненавидел
И безжалостных людей.
«Что ж ты видел там худого?»
— Кучу каменных сердец:
Деве смех тоска мило́го,
Для детей тиран отец.
Девы мукой слез правдивых
Веселятся, как игрой;
И у ног самолюбивых
Гибнут юноши толпой!..
Братец, братец! Ты что ж видел?
Расскажи мне поскорей!
«Свет и я возненавидел
И изменчивых людей.
Ношею обманов скрытых
Юность там удручена;
Вспоминаний ядовитых
Старость мрачная полна.
Гордость, верь ты мне, прекрасной
Забывается порой;
Но измена девы страстной
Нож для сердца вековой!..»
А из Крыму ли, братцы, из Нагаю,
Из тоя ли орды бесурманския,
А ехали два братца родимыя,
Под бо́льшим-та братом конь уставает,
А меньшей за бо́льшева умирает:
«А и гой еси, мой братец родимой!
А я тебе, братец, посверстняе,
А пеша ту дороженьку повыду».
Когда было добру молодцу время,
Народ, господа ево почитали,
А стало доброму молодцу безвременье —
Некто́-де молодца не почитает,
А сам се молодец размышляет:
«Сокол ли то на сем свете не птица?
На ево-та безвременьица бывает:
Он пеш да по чисту полю гуляет;
Худая та птичка — куличонко,
И та над соколом насмеялась,
Наперед-та ево залетела».
Дверь на балконе была из стекол
Квадратиками трех цветов.
И сквозь нее мне казался сокол,
На фоне моря и кустов,
Трехцветным: желтым, алым, синим.
Но тут мы сокола покинем:
Центр тяжести совсем не в нем…
Когда февральским златоднем
Простаивала я у двери
Балкона час, по крайней мере,
Смотря на море чрез квадрат
То желтый, то иной, — мой взгляд
Блаженствовал; подумать только,
Оттенков в море было столько!
Когда мой милый приходил,
Смотрела я в квадратик алый, —
И друг болезненный, усталый,
Окровянев, вампиром был.
А если я смотрела в синь
Стеклянную, мертвел любимый,
И предо мною плыли дымы,
И я шептала: «Призрак, сгинь…»
Но всех страшнее желтый цвет:
Мой друг проникнут был изменой…
Себя я истерзала сменой
Цветов. Так создан белый свет,
Что только в белом освещенье
Лицо приводит в восхищенье…
Муромец Русскую землю прошел,
Ветер идет так смарагдами бора,
Видел бесчисленность градов и сел,
Обнял их ласкою взора.
Жизнь он прошел из предела в предел,
Видел могучих, и видел бессильных,
Много безвестного он подглядел,
В мире, на торжищах пыльных
Муромец силу свою развернул,
Попил довольно с хмельною он голью,
В думах притихших расслышал он гул,
Тесных бросал он к раздолью.
Всех он сермяжных в пути защитил,
Важных смириться он властно заставил,
Дикую схватку враждующих сил
Он к равновесью направил.
Дух свои предавши Полярной Звезде,
Той, что в сказаньях зовется Судьбою,
Был предрешенно он верным везде,
Брал недоступность без бою.
Муромец полюс и полюс узнал.
Будет Пришел к Океану морскому
Сокол-корабль колыхался там, ал, —
Смелый промолвил: «К другому»
Сел на червленый корабль, и ушел
Прочь от пройденной земли, не жалея
Гнался за Соколом Сизый-Орел,
Сокол Орла был быстрее
Где он? Доныне ль в неузнанном Там?
Синею бездной, как в люльке, качаем?
Снова ль придет неожиданно к нам?
Песня гадает. Не знаем.
Рыженькую и смешную
дочь баюкая свою,
я дремливую, ночную
колыбельную спою, С парашютной ближней вышки
опустился наземь сон,
под окошками колышет
голубой небесный зонт.Разгорелись в небе звезды,
лучики во все концы;
соколята бредят в гнездах,
а в скворечниках скворцы.Звездной ночью, птичьей ночью
потихоньку брежу я:
«Кем ты будешь, дочка, дочка,
рыженькая ты моя? Будешь ты парашютисткой,
соколенком пролетать:
небо — низко, звезды — близко,
до зари рукой подать! Над зеленым круглым миром
распахнется белый шелк,
скажет маршал Ворошилов:
«Вот спасибо, хорошо!»Старый маршал Ворошилов
скажет: «Ладно, будем знать:
в главный бой тебя решил я
старшим соколом послать».И придешь ты очень гордой,
крикнешь: «Мама, погляди!
Золотой красивый орден,
точно солнце, на груди…»Сокол мой, парашютистка,
спи… не хнычь… время спать…
небо низко,
звезды близко,
до зари рукой подать…
Сокол! сокол! не смейся теперь надо мной,
Что в тюрьме я свой жребий нашел.
Был я выше, чем ты, в небесах над землей,
Был я выше, чем ты и орел.
Много видел тебе неизвестных светил,
Много тайн заповедных узнал,
И со звездами часто беседы водил,
И до яркаго солнца взлетал.
Родился я, как ты, непокорным и злым.
Были братья мне ветер и гром.
Быстро день проходил и сменялся другим, —
И сгорел я тревожным огнем.
И нежданно я темною ночью в степи,
В роковую грозу вдруг ослаб…
И теперь я посажен, как вор, на цепи,
Как неверный и пойманный раб.
Сокол! сокол! Я здесь не хочу умереть:
Я еще отомщу за позор.
И когда соберешься ты снова лететь
В безпредельный и гордый простор, —
Не забудь передать облакам мой поклон:
Всем скажи, что я цепь разорву,
Что в тюрьме моя жизнь только сумрачный сон,
Только призрачный сон на яву.
Не грозовая туча темная
Из синих гор подымается,
Собирается рать хоробрая,
Стая дружная соколиная.
Не для игрища, разгульных потех
Ясны соколы послетелися,
Крылья быстрые порасправили,
Клювы острые понаточили.
Полетят они по родной земле
Вдоль и поперек тучей-бурею,
Будут бить, клевать Птицу черную,
Что мешает жить вольной пташечке.
Не страшит их бой с лютым ворогом,
Не смущают их козни вражии,
Не одни летят, поводырь ведет —
ГАМАЮН-вещун, птица мудрая.
Берегись же ты, птица черная,
Не дадут тебе больше властвовать,
Не спасут тебя твои хитрости,
Разобьет тебя стая дружная.
И настанет день, не далек той час,
Когда вольно жить будут соколы,
Не боясь орлов, злых насильников,
Закружат они по поднебесью.
1
Огромное стекло
в оправе изумрудной
разбито вдребезги под силой ветра чудной —
огромное стекло
в оправе изумрудной.
Печальный друг, довольно слез — молчи!
Как в ужасе застывшая зарница,
луны осенней багряница.
Фатою траурной грачи
несутся — затенили наши лица.
Протяжно дальний визг
окрестность опояшет.
Полынь метлой испуганно нам машет.
И красный лунный диск
в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.
2
В небесное стекло
с размаху свой пустил железный молот…
И молот грянул тяжело.
Казалось мне — небесный свод расколот.
И я стоял,
как вольный сокол.
Беспечно хохотал
среди осыпавшихся стекол.
И что-то страшное мне вдруг
открылось.
И понял я — замкнулся круг,
и сердце билось, билось, билось.
Раздался вздох ветров среди могил —
«Ведь ты, убийца,
себя убил, —
убийца!»
Себя убил.
За мной пришли. И я стоял.
побитый бурей сокол —
молчал
среди осыпавшихся стекол.
На поляне одинокая
Девица стояла,
Поджидала друга милаго,
Долго поджидала
И, увидя птицу-сокола,
Соколу сказала:
«Как ты счастлив! Где угодно
Можешь ты летать свободно —
В поднебесьи место есть;
В темной роще, не робея,
Где захочешь, можешь сесть.
Захотела и себе я
Выбрать по̀ сердцу дружка,
Да завидовать — беда —
Стали женщины мне всюду.
Я до гроба плакать буду,
Если милаго отдать
Мне оне не захотят!
Мне и в мысль не приходило
Ин завидовать — лишать
Их того, что было мило…
Как для птицы нужно пенье,
Цвет и зелень для растенья,
Соловью — дыханье розы,
Светлым звездам — сумрак ночи,
Так мне, бедной, нужны слезы,
Омрачающия ночи.
Воротись же, мой желанный,
Верный клятве прежде данной!
Вспомни, как, желанный, свято
Ты любил меня когда-то!»
Я все вопросы освещу сполна -
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена -
Но русского она происхожденья.
Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Я все вопросы освещу сполна -
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна -
Вопросы будут, видимо, о спальне…
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: "Вы изменяли женам?" -
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: "А что имели вы в виду
В такой-то песне и в такой-то строчке?"
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет — не суетитесь, -
А что имел в виду — то написал, -
Вот — вывернул карманы — убедитесь!
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Летел соко́л. Все куры всхлопотались
Скликать цыплят; бегут цыпляточки, прижались
Под крылья к маткам; ждут, чтобы напасть прошла,
Певица филомела,
Которая в лесу пустынницей жила
И в тот час, на беду, к подружке полетела
В соседственный лесок,
Попалась к соколу. «Помилуй, — умоляет, —
Ужели соловьев соколий род не знает!
Какой в них вкус! один лишь звонкий голосок,
И только! Вам, бойцы, грешно нас, певчих, кушать!
Не лучше ль песенки моей послушать?
Прикажешь ли? спою
Про ласточку, сестру мою…
Как я досталася безбожнику Терею…» —
«Терей! Терей! я дам тебе Терея, тварь!
Годится ль твой Терей на ужин?» — «Нет, он царь!
Увы! сему злодею
Я вместе с Прогною сестрой
На жертву отдана безжалостной судьбой!
Склони соколий слух к несчастной горемыке!
Гармония мила чувствительным сердцам!..» —
«Конечно! натощак и думать о музы́ке!
Другому пой! я глух!» — «Я нравлюсь и царям!» —
«Царь дело, я другое!
Пусть царь и тешится музы́кою твоей!
Для нас, охотников, она — пустое!
Желудок тощий — без ушей!».
Жертва Божья умиленна, он оставил ширь пустынь,
Сад развел, возделал нивы, истребил в полях полынь.
Кипарисные древа он насадил в своем саду,
Он до Запада от Моря обозначил борозду.
Корень длинен и развилист в должном месте утвердил,
Мир сердец срастив в единость, тем взрастил цветистость сил.
Возросли благоуханно листья, ветви, целый сад,
Благодатный и снежистый, вызрел белый виноград.
Прилетела птица Сокол, золотой, спустился вниз,
Сел, жемчужный, сел, алмазный, на высокий кипарис.
В славном граде во Сионе, Сокол сел среди ветвей,
У него сидит под сердцем сладкозвучный Соловей.
Херувимом, серафимом, на двенадцать голосов,
Распевает на две смены, по двенадцати часов.
Чинны, действенны, старинны и первичны песни все,
В них, созвонных, благовонны все цветы в своей красе.
Ах ты пташечка певуча, как утешила ты нас,
Звезды все — Седьмого Неба — ты влила в текущий час.
A caza iban a caza.
Los cazadores del Rey…Веселой тешились охотой
Король и рыцари его;
Веселой тешились охотой, —
И не убили ничего.
Все сокола их разлетелись,
И утомил бесплодный путь,
Все сокола их разлетелись, —
Настало время отдохнуть.
Поблизости был древний замок,
Там, где кончался темный лес;
Поблизости был древний замок,
А в нем прекрасная Иньес.
Ее увидел рыцарь Рико, —
И все на свете позабыл;
Ее увидел рыцарь Рико, —
И деву страстно полюбил.
Наутро, замок покидая,
Еще при блеске ранних рос,
Наутро, замок покидая,
Коварно деву он увез.
— Не об отце ль, Иньес, ты плачешь?
Забудь: не встанет больше он.
О брате ли, Иньес, ты плачешь?
Моим мечом он поражен.
— Не плачу я, сеньор любезный,
Но мне наряд мешает мой,
Мне дайте нож, сеньор любезный:
Я длинный шлейф обрежу свой.
Тогда учтиво рыцарь Рико
Кинжал толедский подает,
Тогда учтиво рыцарь Рико,
Полет коня замедлив, ждет.
Лицо Иньес к нему склоняет,
Чтоб взор ее он видеть мог,
И в грудь ему Иньес вонзает
В Толедо кованный клинок.
Приветы иногда злых умыслов прикраса.
Один
Московский гражданин,
Пришлец из Арзамаса,
Матюшка-долгохвост, по промыслу каплун,
На кухню должен был явиться
И там на очаге с кухмистером судиться.
Вся дворня взбегалась: цыпь! цыпь! цыпь! цыпь! — Шалун
Проворно,
Смекнувши, что беда,
Давай бог ноги! «Господа,
Слуга покорный!
По мне, хотя весь день извольте горло драть,
Меня вам не прельстить учтивыми словами!
Теперь: цыпь! цыпь! а там меня щипать,
Да в печку! да, сморчами
Набивши брюхо мне, на стол меня! а там
И поминай как звали!»
Тут сокол-крутонос, которого считали
По всей окружности примером всем бойцам,
Который на жерди, со спесью соколиной,
Раздувши зоб, сидел
И с смехом на гоньбу глядел,
Сказал: «Дурак каплун! с такой, как ты, скотиной
Из силы выбился честной народ!
Тебя зовут, а ты, урод,
И нос отворотил, оглох, ко всем спиною!
Смотри пожалуй! я тебе ль чета? но так
Не горд! лечу на свист! глухарь, дурак,
Постой! хозяин ждет! вся дворня за тобою!»
Каплун, кряхтя, пыхтя, советнику в ответ:
«Князь сокол, я не глух! меня хозяин ждет?
Но знать хочу, зачем? а этот твой приятель,
Который в фартуке, как вор с ножом,
Так чванится своим узорным колпаком,
Конечно, каплунов усердный почитатель?
Прогневался, что я не падок к их словам!
Но если б соколам,
Как нашей братье каплунам,
На кухне заглянуть случилось
В горшок, где б в кипятке их княжество варилось,
Тогда хозяйский свист и их бы не провел;
Тогда б, как скот каплун, черкнул и князь сокол!»
Du stig nu sa vackert till sadel och hast,
Zat inte gullsporrarne klinga.Ung Hillerstrom «В седло! На коня! Не бренчи, не звени
Своей раззолоченной шпорой!
Подпруга надежна, не лопнут ремни;
Чрез мост устремися в бег скорый!»Конь взвился под смелым. Вот в роще уж он,
С седла слез при блеске денницы.
Его наезжают от разных сторон
Семь братьев любимой девицы.«Здорово, приятель! Отколе теперь?
Где был ты сегодня так рано?»
«На ловлю поутру взманил меня зверь:
По следу я ехал поляной».«А где же борзая? Что ж нет соколов?
Или не потешило поле?»
— «Товарищу отдал я утренний лов,
А сокол летает по воле».С коней все. Кроваво на солнце горят
Мечи в позлащенной оправе.
Удар за ударом… и мертвы лежат
Все семеро братьев в дубраве.На сивого снова взлетел он коня,
К любезной путь смело направил:
«Ждала ль ты так скоро, друг милый, меня?
Тебя я в кручине оставил.Тяжелую новость я должен сказать!
Не плачь, не предайся печали!
Семи твоих братьев тебе не видать:
В дубраве, в бою они пали!»«О, пусть моих братьев мне ввек не видать,
Когда они в битве все пали!
Ты всех мне заменишь! И слез проливать
С тобой я не стану в печали!»Апрель 1835
По улице полдень, летя напролом,
Бьёт чёрствую землю зелёным крылом.
На улице, лет молодых не тая,
Вся в бусах, вся в лентах — невеста моя.
Пред нею долины поют соловьём,
За нею гармоники плачут вдвоём.
И я говорю ей: «В нарядной стране
Серебряной мойвой ты кажешься мне.
Направо взгляни и налево взгляни,
В зелёных кафтанах выходят лини.
Ты видишь линя иль не видишь линя?
Ты любишь меня иль не любишь меня?»
И слышу, по чести, ответ непрямой:
«Подруги, пора собираться домой,
А то стороной по камням-валунам
Косые дожди приближаются к нам».
«Червонная краля, постой, подожди,
Откуда при ясной погоде дожди?
Откуда быть буре, коль ветер — хромой?»
И снова: «Подруги, пойдёмте домой.
Оратор сегодня действительно прав:
Бесчинствует солнце у всех переправ;
От близко раскиданных солнечных вех
Погаснут дарёные ленты навек».
«Постой, молодая, постой, — говорю, —
Я новые ленты тебе подарю
Подругам на зависть, тебе на почёт,
Их солнце не гасит и дождь не сечёт.
Что стало с тобою? Никак не пойму.
Ну, хочешь, при людях тебя обниму…»
Тогда отвечает, как деверю, мне:
«Ты сокол сверхъясный в нарядной стране.
Полями, лесами до огненных звёзд
Лететь тебе, сокол, на тысячу вёрст!
Земля наши судьбы шутя развела:
Ты сокол, а я дожидаю орла!
Он выведет песню, как конюх коня,
Без спросу при людях обнимет меня,
При людях, при солнце, у всех на виду».
…Гармоники смолкли, почуяв беду.
И я, отступая на прах медуниц,
Кричу, чтоб «Разлуку» играл гармонист.
Собака, Человек, да Кошка, да Соко́л
Друг другу поклялись однажды в дружбе вечной,
Нелестной, искренней, чистосердечной.
У них был общий дом, едва ль не общий стол;
Клялись делить они и радость, и заботу,
Друг другу помогать,
Друг за друга стоять,
И, если надо, друг за друга умирать.
Вот как-то вместе все, отправясь на охоту,
Мои друзья
Далеко от дому отбились,
Умаялися, утомились
И отдохнуть пристали у ручья.
Тут задремали все, кто лежа, кто и сидя,
Как вдруг из лесу шасть
На них медведь, разинув пасть.
Беду такую видя,
Сокол на воздух, Кошка в лес,
И Человек тут с жизнью бы простился;
Но верный Пес
Со зверем злым барахтаться схватился,
В него вцепился.
И, как медведь его жестоко ни ломал,
Как ни ревел от боли и от злости,
Пес, прохватя его до кости,
Повис на нем и зуб не разжимал,
Доколе с жизнию всех сил не потерял.
А Человек? К стыду из нас не всякой
Сравнится в верности с собакой!
Пока медведь был занят дракой,
Он, подхватя ружье свое с собой,
Пустился без-души домой.
На языке легка и ласка, и услуга;
Но в нужде лишь узнать прямого можно друга.
Как редки таковы друзья!
И то сказать, как часто видел я,
Что так, как в басне сей был верный Пес оставлен,
Так тот,
Кто из хлопот
Был другом выручен, избавлен,
Его же покидал в беде,
Его же и ругал везде.
Мы Славяне — дети Волха, а отец его — Словен,
Мы всегда как будто те же, но познали смысл измен.
Прадед наш, Словен могучий, победительный был змей,
Змейно стелется ковыль наш в неоглядности степей.
Волх Всеславич, многоликий, оборачиваться мог,
Волхом рыскал, был он сокол, тур был красный, златорог.
Солнцеликий, змеегибкий, бесомудрый, чародей,
Он от женщины красивой нас родил, крылатых змей.
Сам от женщины красивой и от змея был рожден,
Так гласит об этом голос отдалившихся времен.
Молода княжна гуляла, расцветал весенний сад,
С камня змей скочил незапно, изумрудный светит взгляд.
Вьется лентой переливной, прикоснулся белых ног,
Льнет к чулочику шелкову, бьет сафьянный башмачок.
Белизну ноги ласкает, затуманил, опьянил.
И содвинулись недели, Волх рожден прекрасной был.
Сине Море сколебалось, пошатнулась глубяна,
С Солнцем красным в Небе вместе закраснелася Луна.
И от рыб по Морю тучи серебристые пошли,
И летели птицы в Небе, словно дым стоял вдали.
Скрылись туры и олени за громадой синих гор,
Зайцы, волки, и медведи все тревожатся с тех пор.
И протяжно на озерах кличет стая лебедей,
Ибо Волх родился в мире, сокол, волк он, тур, и змей.
Оттого в степи и в чащах зверь нам радость, не беда,
И змеею наша песня длится, тянется всегда.
Оттого и вещий Волхов именит среди стихий,
Чародеем он зовется, вековой речной наш змий.
И по суше, и по Морю, всюду в мире, далеко,
Прозвучит в столетьях песня про богатого Садко.
Сковало морозом реку,
Хватило траву,
Пожелтел камыш,
Спуталась на низком берегу осока…
На лед выбежала девушка
В белых чулках, в лисьей шубке:
— Я по речке иду,
И боюсь, и смеюсь,
По хрустящему льду
Башмачком прокачусь…
Я во льду голубом
Залюбуюсь собой;
В шапке с белым пером
Будет суженый мой…
А мороз, словно лист,
Разрумянил лицо,
Подарит мне Финист
Золотое кольцо.
Ах ты, девица, девица, девица…
Нынче сокол Финист тебе грезится,
Добежала до березового острова,
Подобрала шубку, села, загрустила:
Выходила на заре,
Липе, древу на дворе,
В ветви бросила монисто,
Ворожила и спросила
Липу: «Дерево девичье,
Не свистел ли про Финиста,
Лада-липа, голос птичий?»
И не знала липа о соколе,
Не сказала — близко, далеко ли.
Облокотилась девушка,
Упали черные ресницы…
И расступились, покачнулись березы,
Вышел белый терем
О двенадцати башнях, на них двенадцать голов медвежьих.
В терему окно стукнуло,
Вылетел белый сокол и обернулся Финистом:
— Девушка моя, не тоскуй,
Зимнего меня поцелуй…
Я сыграю на свирели: –
На твоей горят постели
Янтари;
Я тебя, мою голубку,
Заверну в соболью шубку
До зари;
Спи, не тронет сон ни свекор,
Ни свекровь…
Спи, с тобою белый сокол
И любовь…
Встает, шатается девушка,
Смеются медвежьи головы…
Зазвенело вдруг по реке,
Позыкнулось в роще:
На березе белый дед,
Под березой снегу нет!
То ребята бегут, гонят дубинками котяши по реке…
Побелел Финист, дрогнул,
И пропал и он, и терем медвежий.
Набежали ребята,
Девушку в салазки посадили –
Покатили — смеяться не поспеешь:
На девушке сарафан,
Алым шелком белый ткан;
Что ты, ясная, бледна,
Ходишь по лесу одна?
Станем девушку катать,
Зимней песней величать:
— Царица льдяная,
Зима буранная,
Будь наша мати,
Дай переждати
Твои метели
В веселой хате,
Где б песни пели
Парням девицы…
Зима царица!
Белая птица!
Снежная пава!
Слава!