Какие слабые цветы!
Над ними мчится ветер злобный,
Злорадно песнею надгробной
Пророча гибель красоты.
Не так же ль их, как нас, гнетёт
Слепой судьбы неумолимость, —
Но непреклонная решимость
В них созидает нежный плод!
Почтенная барышня! Слабый, больной
Сын муз прибегает к вам с просьбой единой:
Позвольте прижаться ему головой
У вашей груди лебединой!
«Но… сударь! Ко мне обращаться публично
Как смели вы с просьбой такой неприличной?»
Со слабых век сгоняя смутный сон,
Живу весь день, тревожим и волнуем,
И каждый вечер падаю, сражен
Усталости последним поцелуем.
Но и во сне душе покоя нет:
Ей снится явь, тревожная, земная,
И собственный сквозь сон я слышу бред,
Дневную жизнь с трудом припоминая.
Качка слабых мучит и пьянит.
Круглое окошко поминутно
гасит, заливает хлябью мутной -
и трепещет, мечется магнит.
Но откуда б, в ветре и тумане,
ни швыряло пеной через борт,
верю — он опять поймает Nord,
крепко сплю, мотаясь на диване.
Не собьет меня с пути никто.
Некий Nord моей душою правит,
он меня в скитаньях не оставит,
он мне скажет, если что: не то!
Если б я был физически слабым -
Я б морально устойчивым был, -
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Если б я был физически сильным -
Я б тогда — даже думать боюсь! -
Пил бы влагу потоком обильным,
Но… по бабам — ни шагу, клянусь!
Ну, а если я средних масштабов -
Что же делать мне, как же мне быть? -
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
Так, занимаясь пустяками —
Покупками или бритьем —
Своими слабыми руками
Мы чудный мир воссоздаем.И поднимаясь облаками
Ввысь — к небожителям на пир —
Своими слабыми руками
Мы разрушаем этот мир.Туманные проходят годы,
И вперемежку дышим мы
То затхлым воздухом свободы,
То вольным холодом тюрьмы.И принимаем вперемежку —
С надменностью встречая их —
То восхищенье, то насмешку
От современников своих.
Как слабый луч сквозь чёрный морок адов —
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.
И вот в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим, —
Откуда-то из древних утр туманных —
Как нас любил, слепых и безымянных,
За синий плащ, за вероломства — грех…
И как нежнее всех — ту, глубже всех
В ночь канувшую — на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия.
И вдоль виска — потерянным перстом
Всё водит, водит… И ещё о том,
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать — и как не
встанет…
Так, узником с собой наедине
(Или ребёнок говорит во сне?),
Предстало нам — всей площади широкой! —
Святое сердце Александра Блока.
Летит паровоз, клубится дым.
Под ним снег, небо над ним.По сторонам — лишь сосны в ряд,
Одна за другой в снегу стоят.В вагоне полутемно и тепло.
Запах эфира донесло.Два слабых голоса, два лица.
Воспоминаньям нет конца!«Милый, куда ты, в такую рань?»
Поезд останавливается. Любань.«Ты ждал три года, остался час,
она на вокзале и встретит нас».Два слабых голоса, два лица,
Нет на свете надеждам конца… Но вдруг на вздрагивающее полотно
Настежь дверь и настежь окно.«Нет, не доеду я никуда,
нет, не увижу ее никогда! О, как мне холодно! Прощай, прощай!
Надо мной вечный свет, надо мной вечный рай».
Ну, что же? Устало заломлены слабые руки,
И вечность сама загляделась в погасшие очи,
И муки утихли. А если б и были высокие муки, —
Что нужды? — Я вижу печальное шествие ночи.
Ведь солнце, положенный круг обойдя, закатилось.
Открой мои книги: там сказано всё, что свершится.
Да, был я пророком, пока это сердце молилось, —
Молилось и пело тебя, но ведь ты — не царица.
Царем я не буду: ты власти мечты не делила.
Рабом я не стану: ты власти земли не хотела.
Вот новая ноша: пока не откроет могила
Сырые объятья, — тащиться без важного дела…
Но я — человек. И, паденье свое признавая,
Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.
То ревность по дому, тревогою сердце снедая,
Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее.21 февраля 1914
Если нас хлестала штормовая волна
И в глазах была пелена,
То для начала
Нас выручала
Добрая бутыль вина! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!.. Если нас терзала по любимым тоска
И звенела боль у виска,
То для начала
Нас выручала
Песенки лихой строка! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!..
Тебя ль я видел, милый друг?
Или неверное то было сновиденье,
Мечтанье смутное, и пламенный недуг
Обманом волновал мое воображенье?
В минуты мрачные болезни роковой
Ты ль, дева нежная, стояла надо мной
В одежде воина с неловкостью приятной?
Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал
Знакомые красы под сей одеждой ратной:
И слабым шепотом подругу я назвал…
Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы,
Я слабою рукой искал тебя во мгле…
И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы
И влажный поцелуй на пламенном челе…
Бессмертные! с каким волненьем
Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!
Я закипел, затрепетал…
И скрылась ты прелестным привиденьем!
Жестокий друг! меня томишь ты упоеньем:
Приди, меня мертвит любовь!
В молчанье благосклонной ночи
Явись, волшебница! пускай увижу вновь
Под грозным кивером твои небесны очи,
И плащ, и пояс боевой,
И бранной обувью украшенные ноги.
Не медли, поспешай, прелестный воин мой,
Приди, я жду тебя. Здоровья дар благой
Мне снова ниспослали боги,
А с ним и сладкие тревоги
Любви таинственной и шалости младой.
Когда мы разумом сверкаем,
Пороча слабые умы,
Вреднее зверя мы бываем,
И разум сей скучнее тьмы.
На то премудрости лучами
Тебя создатель озарил,
Чтоб ты других перед очами
Сиянье истины явил;
Чтобы любезну добродетель
Во всей вселенной вострубил
И, став страстей своих владетель,
Пороки гнал, а честь любил.
Сократ земным прославлен кругом;
За что Сократа славит свет?
За то, что правды был он другом
И мудрый всем давал совет.
Премудростью своей гордиться —
То цену мудрости терять;
На что умней других родиться,
Когда другого презирать?
Мы зрели разумы высоки,
Людей ученых зрели мы,
В такие ж вверженных пороки,
В какие слабые умы.
Какой же разум прославляет
В пространном свете сам себя?
Который правду подкрепляет,
Как брата ближнего любя.
Кто, чести следуя закону,
Имеет ум на сей конец,
Тот носит мудрости корону,
Порфиру славы и венец.
Скончался скромный человек
Без имени и отчества,
Клиент прилежнейший аптек
И рыцарь стихотворчества.Он от своих булыжных строк
Желал добиться легкости.
Была бы смерть задаче впрок —
И он бы тут же лег костьми.Хоть для камней имел Сизиф
Здоровье не железное.
Он все ж мечтал сложить из них
Большое и полезное.Он шел на бой, он шел на риск,
Он — с животом надорванным
Не предъявлял народу иск,
Что нe отмечен орденом.Он свято веровал в добро
И вряд ли бредил славою,
Когда пудовое перо
Водил рукою слабою.Он все редакции в Москве
Стихами отоваривал,
Он приносил стихи в мешке
И с грохотом вываливал.Валялись рифмы по столам,
Но с примесью гарнирною —
С гранитной пылью пополам
И с крошкою гранитною.В тот день, когда его мослы
Отправили на кладбище,
Все редколлегии Москвы
Ходили, лбы разгладивши.Но труд — хоть был он и не впрок!
Видать, нуждался в отзвуке, —
И пять его легчайших строк
Витать остались в воздухе… Поэт был нищ и безымян
И жил, как пес на паперти,
Но пять пылинок, пять семян
Оставил в нашей памяти.Пусть вентилятор месит пыль,
Пусть трет ее о лопасти —
Была мечта, а стала быль:
Поэт добился легкости! Истерты в прах сто тысяч тонн
Отменного булыжника.
Но век услышал слабый стон
Бесславного подвижника.Почил великий аноним,
Трудившийся до одури…
…Снимите шляпы перед ним,
Талантливые лодыри!!!..
Махнув рукой, перекрестясь,
К тебе свой труд я посылаю,
И только лишь того желаю,
Чтоб это было в добрый час.
Не думай, чтоб мечтал я гордо,
Что с образцом мой схож портрет! —
Я очень это знаю твердо,
Что мастера на свете нет,
Кто б мог изобразить в картине
Всё то, чему дивится свет
В божественной Екатерине.
Поверит ли рассудок мой,
Чтоб был искусник где такой,
Кто б живо хитрою рукой
Представил солнце на холстине?
Не думай также, чтоб тебя
Я легким почитал судьею,
И, слабый вкус и глаз любя,
К тебе с работой шел моею.
Нет, нет, не столь я близорук!
Твои считая дарованья,
Браню себя я за желанье
Работу выпустить из рук.
Перед твоим умом и вкусом,
Скажи, кто может быть не трусом?
В тебе блестят дары ума,
Знакома с кистью ты сама;
Тобой, как утро солнцем красным.
Одушевлялось полотно,
И становилося оно
Природы зеркалом прекрасным;
Нередко, кажется, цветы
Брала из рук Ирисы ты:
Всё это очень мне известно.
Но несмотря на всё, что есть,
Тебе свой слабый труд поднесть
Приятно мыслям, сердцу лестно.
Прими его почтенья в знак,
И, не ценя ни так, ни сяк,
Чего никак он не достоен.
Поставь смиренно в уголку,
И я счастливым нареку
Свой труд — и буду сам спокоен.
Пусть видят недостатки в нем;
Но, критику оставя строгу.
Пусть вспомнят то, что часто к богу
Мы с свечкой денежной идем.
В быт стола, состоящий из яств и гостей,
в круг стаканов и лиц, в их порядок насущный
я привел твою тень. И для тени твоей —
вот стихи, чтобы слушала. Впрочем, не слушай.Как бы все упростилось, когда бы не снег!
Белый снег увеличился. Белая птица
преуспела в полете. И этот успех
сам не прост и не даст ничему упроститься.Нет, не сам по себе этот снег так велик!
Потому он от прочего снега отличен,
что студеным пробелом отсутствий твоих
его цвет был усилен и преувеличен.Холод теплого снега я вытерпеть мог —
но в прохладу его, волей слабого жеста,
привнесен всех молчаний твоих холодок,
дабы стужа зимы обрела совершенство.Этом снегом, как гневом твоим, не любим,
я сказал своей тени: — Довольно! Не надо!
Оглушен я молчаньем н смехом твоим
и лицом, что белее, чем лик снегопада.Ты — во всем. Из всего — как тебя мне извлечь?
Запретить твоей тени всех сказок чрезмерность.
твое тело услышать, как внятную речь,
где прекрасен не вымысел, а достоверность? Снег идет и не знает об этом. Летит
и об этом не ведает белая птица.
Этот день лицемерит и делает вид,
что один, без тебя он сумеет продлиться.О, я помню! Я сам был огромен, как снег.
Снега не было. Были огромны и странны
возле зренья и слуха -твой свет и твой смех,
возле губ и ладоней — вино и стаканы.Но не мне быть судьей твоих слов и затей!
Ты прекрасна. И тень твоя тоже прекрасна.
Да хранит моя тень твою слабую тень
там, превыше всего, в неуюте пространства.
В один из городов, врагами раззоренных,
На боевом коне, в тени хоругви бранной,
Явилася она —защита угнетенных,
Надежда родины, спасительница-Жанна.
И, вдохновенная всем гражданам вещала:
«За родину, вперед! Идите вслед за мною,
«Вооружайтеся! Отмстить пора настала!»
Поникнув головой, дрожащей и седою,
К ней вышел старшина и выполнил уныло:
— «Кому-жь идти с тобой? Растерзаны, убиты
«Все люди лучшие… Недавно вражья сила
«Здесь тучей пронеслась, и страшное копыто
«Тальботова коня нещадно растоптало
«Всю нашу молодежь. Пролито крови море
«Напрасно. Сыновей-богатырей не стало;
«Лишь слабые одни остались мыкать горе,
«Больные, старики, да вдовы с сиротами,
«А храбрые бойцы лежат в земле могильной,
«На старом кладбище под новыми крестами».
В ответ раздался вновь призывный голос сильный:
«Ну, чтожь, что мало вас? Сбирайтесь остальные!
«Все! дети, старики и женщины толпою
«Беритесь за мечи и бердыши стальные,
«И за хоругвею идите вслед святою!»
— «Оружья нет у нас… Отобраны врагами
«Мечи и бердыши, и меткий лук и стрелы —
Ей старшина сказал и залился слезами.
— «Ножа простого нет —и за святое дело
«Нам не с чем постоять!»
Подвижница в молчаньи,
К лазурным небесам взор ясный обратила;
Горячею мольбой, в сердечном упованьи,
Оружье слабым дать Всевышняго просила
и молвила потом: «Пойдемте на могилы,
«Где граждане лежат сраженные врагами;
«В могилах тех живет таинственная сила,
«На поле смерти том, засеянном крестами,
«Оружье мы пожнем!»
За девой вдохновенной
На кладбище тотчас все хлынули волною,
И за оградою печальной и священной
Остановилися, увидев пред собою
Свершившееся вмиг неслыханное чудо:
Блестящий лес мечей стоял теперь сверкая
На страшном месте том, где над кровавой грудой
Был прежде лес крестов. —
Ко мщенью призывая,
Могила каждая дарила меч желанный.
«Вооружайтеся»! —сказала просто Жанна,
«Вы видите, взросло оружье для народа
«Из крови тех, кто пал за правду и свободу;
«Так верьте-жь, что пройдут дни рабства и мученья!
«К оружью! Настает заря освобожденья!»
товарищ Чичерин
товарищ Чичерин и тралеры отдает
товарищ Чичерин и тралеры отдает и прочее.
Но поэту
Но поэту незачем дипломатический такт.
Я б
Я б Керзону
Я б Керзону ответил так:
— Вы спрашиваете:
— Вы спрашиваете: «Тралеры брали ли?»
Брали тралеры.
Почему?
Мурман бедный.
Мурман бедный. Нужны ему
дюже.
Тралер
Тралер до того вещь нужная,
что пришлите
что пришлите хоть сто дюжин,
все отберем
все отберем дюжину за дюжиною.
Тралером
Тралером удобно
Тралером удобно рыбу удить.
А у вас,
А у вас, Керзон,
А у вас, Керзон, тралерами хоть пруд пруди.
Спрашиваете:
Спрашиваете: «Правда ли
Спрашиваете: «Правда ли подготовителей восстаний
поддерживали
поддерживали в Афганистане?»
Керзон!
Керзон! До чего вы наивны,
Керзон! До чего вы наивны, о боже!
И в Персии
И в Персии тоже.
Известно,
Известно, каждой стране
в помощи революционерам
в помощи революционерам отказа нет.
Спрашиваете:
Спрашиваете: «Правда ли,
Спрашиваете: «Правда ли, что белых
Спрашиваете: «Правда ли, что белых принимают в Чека,
а красных
а красных в посольстве?»
Принимаем —
Принимаем — и еще как!
Русские
Русские неподражаемы в хлебосольстве.
Дверь открыта
Дверь открыта и для врага
Дверь открыта и для врага и для друга.
Каждому
Каждому помещение по заслугам.
Спрашиваете:
Спрашиваете: «Неужели
Спрашиваете: «Неужели революционерам
суммы идут из ИИИ Интернационала?»
Идут.
Идут. Но[]
]ало.
Спрашиваете:
Спрашиваете: «А воевать хотите?»
Спрашиваете: «А воевать хотите?» Господин Керзон,
бросьте
бросьте этот звон
бросьте этот звон железом.
Ступайте в отставку!
Ступайте в отставку! Чего керзоните?!
Наденьте галоши,
Наденьте галоши, возьмите зонтик.
И,
И, по стопам Ллойд-Джорджиным,
гуляйте на даче,
гуляйте на даче, занимайтесь мороженым.
А то
А то жара
А то жара действует на мозговые способности.
На слабые
На слабые в особенности.
Г-н Керзон,
Г-н Керзон, стихотворение это
не считайте
не считайте неудовлетворительным ответом.
С поэта
С поэта взятки
гладки.
Хвала, о музы! вам, я зрел селенья звездны.
Бесстрашно нисходил в подземны ада бездны;
Дерзаю вновь парить в священный эмпирей,
В пространство вечное лазоревых полей.
Хочу я небо зреть, сей новый мир блаженный,
Светилом золотым согретый, озаренный.
И се я чувствую огонь лучей его;
Но свет угаснул их для взора моего!
Зеницы тусклые во тьме ночной вращаю,
И тщетно средь небес я солнце зреть желаю!
Увы! не просветит оно моих очей;
Мой не увидит взор златых его лучей. —
Но ты, мой верный друг, божественная муза!
Ты не прервешь со мной священного союза;
Не перестанешь глас мой слабый оживлять,
Когда я буду песнь святую воспевать:
Скитаясь по горам, до облак вознесенным,
Среди густых лесов, по берегам зеленым,
Не наслаждаюсь я уже их красотой,
В одном безмолвии беседую с тобой.Места, живившие мой томный дух смущенный,
Гора Сионская и ты, ручей священный,
Что при стопах ее задумчиво журчишь
И светлую лазурь между цветов катишь, —
Вас часто с музою, слепец, я посещаю;
О мужи славные, вас часто призываю!
Слепцы, живущие в бессмертных звуках лир,
Тирезий, Тамирис, божественный Омир!
Одним несчастием я с вами только равен;
Увы! подобно вам почто и я не славен?.Таким мечтанием дух слабый напитав
И силу новую воображенью дав,
Вселенной чудеса я с музой воспеваю
И огнь души моей в сих песнях изливаю, —
Так скромный соловей, в ночной, безмолвный час,
Сокрывшись в мрак лесов, лиет свой сладкий глас
И год, и день, и ночь — всё снова возродится;
Но для очей моих свет дня не возвратится;
Мой взор не отдохнет на зелени холмов:
Весна моя без роз, и лето без плодов.
Увы! я не узрю ни синих вод безмерных;
Ни утренних лучей, ни пурпуров вечерних;
Ни богомужнего и кроткого лица,
В чертах которого блистает лик творца.
Вотще красуются цветов различны роды;
Исчезли для меня все красоты природы;
И небо и земля покрылись страшной тьмой,
И книга дивная закрылась предо мной;
Всё пусто, вечною всё ночью поглотилось,
И солнце для меня навеки закатилось!
Простите навсегда, науки и труды,
Сокровища искусств и мудрости плоды!
Сокровищем искусств я больше не пленюся,
Плодами мудрости уже не наслажуся:
Всё скрыла ночь! — Но ты, любимица небес,
Сойди на помощь мне, расторгни мрак очес;
О муза, просвети меня огнем небесным;
И не останусь я в потомстве неизвестным,
Открыв бестрепетно в священной песне сей
Сокрытое доднесь от смертного очей.
Река священнейшая в мире,
Кристальных вод царица, мать!
Дерзну ли я на слабой лире
Тебя, о Волга! величать,
Богиней песни вдохновенный,
Твоею славой удивленный?
Дерзну ль игрою струн моих,
Под шумом гордых волн твоих —
Их тонкой пеной орошаясь,
Прохладой в сердце освежаясь —
Хвалить красу твоих брегов,
Где грады, веси процветают,
Поля волнистые сияют
Под тению густых лесов,
В которых древле раздавался
Единый страшный рев зверей
И эхом ввек не повторялся
Любезный слуху глас людей, —
Брегов, где прежде обитали
Орды Златыя племена;
Где стрелы в воздухе свистали
И где неверных знамена
Нередко кровью обагрялись
Святых, но слабых християн;
Где враны трупами питались
Несчастных древних россиян;
Но где теперь одной державы
Народы в тишине живут
И все одну богиню чтут,
Богиню счастия и славы,
Где в первый раз открыл я взор,
Небесным светом озарился
И чувством жизни насладился;
Где птичек нежных громкий хор
Воспел рождение младенца;
Где я Природу полюбил,
Ей первенцы души и сердца —
Слезу, улыбку — посвятил
И рос в веселии невинном,
Как юный мирт в лесу пустынном?
Дерзну ли петь, о мать река!
Как ты, красуяся в теченье
По злату чистого песка,
Несешь земли благословенье
На сребряном хребте своем,
Везде щедроты разливаешь,
Везде страны обогащаешь
В блистательном пути твоем;
Как быстро плаватель бесстрашный
Летит на парусных крылах
Среди пучин стихии влажной,
В твоих лазоревых зыбях,
Хваля свой жребий, милость неба,
Хваля благоприятный ветр,
И как, прельщенный светом Феба,
Со дна подъемлется осетр,
Играет наверху с волнами,
С твоими пенными буграми,
И плесом рассекает их?
Когда ж под тучами со гневом,
С ужасным шумом, грозным ревом
Начнешь кипеть в брегах своих,
Как вихри воздух раздирают,
Как громы с треском ударяют
И молнии шипят в волнах,
Когда пловцы, спастись не чая
И к небу руки простирая,
Хлад смерти чувствуют в сердцах, —
Какая кисть дерзнет представить
Великость зрелища сего?
Какая песнь возможет славить
Ужасность гнева твоего?..
Едва и сам я в летах нежных,
Во цвете радостной весны,
Не кончил дней в водах мятежных
Твоей, о Волга! глубины.
Уже без ветрил, без кормила
По безднам буря нас носила;
Гребец от страха цепенел;
Уже зияла хлябь под нами
Своими пенными устами;
Надежды луч в душах бледнел;
Уже я с жизнию прощался,
С ее прекрасною зарей;
В тоске слезами обливался
И ждал погибели своей…
Но вдруг творец изрек спасенье —
Утихло бурное волненье,
И брег с улыбкой нам предстал.
Какой восторг! какая радость!
Я землю страстно лобызал
И чувствовал всю жизни сладость.
Сколь ты в величии своем,
О Волга! яростна, ужасна,
Столь в благости мила, прекрасна:
Ты образ божий в мире сем!
Теки, Россию украшая;
Шуми, священная река,
Свою великость прославляя,
Доколе времени рука
Не истощит твоей пучины:
Увы! сей горестной судьбины
И ты не можешь избежать:
И ты должна свой век скончать!
Но прежде многие народы
Истлеют, превратятся в прах,
И блеск цветущия Природы
Померкнет на твоих брегах.
Смягчи, о боже! гнев твой ярый,
Вины души моей забудь;
И молний уклони удары,
В мою направленные грудь!
Престани в тучах, в облистаньях
И в бурных пламенных дыханьях
Являть, колико суд твой строг;
Пролей надежду в грудь унылу,
Яви свою во благе силу
И буди в милостях мне бог!
Стрелами острыми твоими
Мне сердце все изязвлено
И, раздираемое ими,
Горит, как в пламени, оно;
Свои счисляя преступленьи,
В стыде, в болезни, в изумленьи,
Смыкаю я смущенный взор.
Нет предо мною света дневна —
На мне твоя десница гневна,
Хладнее льдов, тягчее гор.
Все скорби на меня зияют
И плоть мою себе делят.
Как воск, во мне так кости тают,
И кровь моя, как острый яд;
Как трость ломка во время зною,
Как ломок лед в реках весною,
Так ломки ноги подо мной.
Все множит мне печалей бремя;
Остановилось само время,
Чтобы продлить мой жребий злой.
В сем зле, как в треволненном море,
Собрав остаток слабый сил,—
В отчаяньи, в надежде, в горе,
К творцу миров я возопил,
Воззвал и сердцем встрепетался;
То луч надежды мне являлся,
То, вспомянув мои вины,
Терял я из очей свет красный:
Меч видел мщения ужасный
И видел ада глубины.
Вкруг моего собравшись ложа,
С унылой жалостью друзья,
Моей кончины ужас множа,
Казалось, взорами меня
Во гроб холодный провождали;
Притворным плачем мне стужали
Враги сокрыты дней моих;
А я, как мертв, среди смятенья
Лежал без слуха, без движенья
И уст не отверзал своих.
Но в страшную сию минуту,
В сей час, ужасный бытию,
Зря под ногами бездну люту,
А пред очами смерть мою,—
Надеждой на тебя отрадной,
Как в жар поля росой прохладной,
Мой слабый дух себя питал.
Хоть телом упадал я в бездны,
Но духом за пространства звездны
К тебе с молитвой возлетал.
Нет!— рек я в глубине сердечной,
Нет, не погибну я, стеня;
Исторгнет бог мой сильный, вечный
Из смертных челюстей меня
И дух мой не отдаст он аду
Неправедным врагам в отраду;
Их не свершится торжество;
Не посмеется мне их злоба,
Что у дверей ужасных гроба
Помочь бессильно божество.
Творец! Внемли мое моленье
И гласу сердца ты внемли:
Хотя ничтожное творенье,
Я прах, не видный на земли;
Но что есть мало, что презренно,
Тобою, боже, сотворенно?
Прекрасен звездный твой чертог;
Ты в солнцах, ты во громах чуден,—
Но где ты чудесами скуден?—
Ты и в пылинке тот же бог!
И я к тебе, надежды полный,
Свой простираю томный глас:
Смири страстей свирепых волны,
В которых духом я погряз!
Мои велики преступленья:
Их сердцу страшно исчисленье,—
Но в судие я зрю отца.
Мой страшен грех, но он конечен,—
А ты, мой бог, ты силен, вечен;
Твоим щедротам нет конца.
Послание к Дмитриеву в ответ
на его стихи, в которых он жалуется на
скоротечность счастливой молодости
Конечно так, — ты прав, мой друг!
Цвет счастья скоро увядает,
И юность наша есть тот луг,
Где сей красавец расцветает.
Тогда в эфире мы живем
И нектар сладостный пием
Из полной олимпийской чаши;
Но жизни алая весна
Есть миг — увы! пройдет она,
И с нею мысли, чувства наши
Лишатся свежести своей.
Что прежде душу веселило,
К себе с улыбкою манило,
Немило, скучно будет ей.
Надежды и мечты златые,
Как птички, быстро улетят,
И тени хладные, густые
Над нами солнце затемнят, —
Тогда, подобно Иксиону,
Не милую свою Юнону,
Но дым увидим пред собой! *
И я, о друг мой, наслаждался
Своею красною весной;
И я мечтами обольщался —
Любил с горячностью людей,
Как нежных братий и друзей;
Желал добра им всей душею;
Готов был кровию моею
Пожертвовать для счастья их
И в самых горестях своих
Надеждой сладкой веселился
Небесполезно жить для них —
Мой дух сей мыслию гордился!
Источник радостей и благ
Открыть в чувствительных душах;
Пленить их истиной святою,
Ее нетленной красотою;
Орудием небесным быть
И в памяти потомства жить
Казалось мне всего славнее,
Всего прекраснее, милее!
Я жребий свой благословлял,
Любуясь прелестью награды, —
И тихий свет моей лампады
С звездою утра угасал.
Златое дневное светило
Примером, образцом мне было…
Почто, почто, мой друг, не век
Обманом счастлив человек?
Но время, опыт разрушают
Воздушный замок юных лет;
Красы волшебства исчезают…
Теперь иной я вижу свет, —
И вижу ясно, что с Платоном
Республик нам не учредить,
С Питтаком, Фалесом, Зеноном
Сердец жестоких не смягчить.
Ах! зло под солнцем бесконечно,
И люди будут — люди вечно.
Когда несчастных Данаид*
Сосуд наполнится водою,
Тогда, чудесною судьбою,
Наш шар приимет лучший вид:
Сатурн на землю возвратится
И тигра с агнцем помирит;
Богатый с бедным подружится
И слабый сильного простит.
Дотоле истина опасна,
Одним скучна, другим ужасна;
Никто не хочет ей внимать,
И часто яд тому есть плата,
Кто гласом мудрого Сократа
Дерзает буйству угрожать.
Гордец не любит наставленья,
Глупец не терпит просвещенья —
Итак, лампаду угасим,
Желая доброй ночи им.
Но что же нам, о друг любезный,
Осталось делать в жизни сей,
Когда не можем быть полезны,
Не можем пременить людей?
Оплакать бедных смертных долю
И мрачный свет предать на волю
Судьбы и рока: пусть они,
Сим миром правя искони,
И впредь творят что им угодно!
А мы, любя дышать свободно,
Себе построим тихий кров
За мрачной сению лесов,
Куда бы злые и невежды
Вовек дороги не нашли
И где б, без страха и надежды,
Мы в мире жить с собой могли,
Гнушаться издали пороком
И ясным, терпеливым оком
Взирать на тучи, вихрь сует,
От грома, бури укрываясь
И в чистом сердце наслаждаясь
Мерцанием вечерних лет,
Остатком теплых дней осенних.
Хотя уж нет цветов весенних
У нас на лицах, на устах
И юный огнь погас в глазах;
Хотя красавицы престали
Меня любезным называть
(Зефиры с нами отыграли!),
Но мы не должны унывать:
Живем по общему закону!..
Отелло в старости своей
Пленил младую Дездемону*
И вкрался тихо в сердце к ней
Любезных муз прелестным даром.
Он с нежным, трогательным жаром
В картинах ей изображал,
Как случай в жизни им играл;
Как он за дальними морями,
Необозримыми степями,
Между ревущих, пенных рек,
Среди лесов густых, дремучих,
Песков горящих и сыпучих,
Где люди не бывали ввек,
Бесстрашно в юности скитался,
Со львами, тиграми сражался,
Терпел жестокий зной и хлад,
Терпел усталость, жажду, глад.
Она внимала, удивлялась;
Брала участие во всем;
В опасность вместе с ним вдавалась
И в нежном пламени своем,
С блестящею в очах слезою,
Сказала: я люблю тебя!
И мы, любезный друг, с тобою
Найдем подругу для себя,
Подругу с милою душею,
Она приятностью своею
Украсит запад наших дней.
Беседа опытных людей,
Их басни, повести и были
(Нас лета сказкам научили!)
Ее внимание займут,
Ее любовь приобретут.
Любовь и дружба — вот чем можно
Себя под солнцем утешать!
Искать блаженства нам не должно,
Но должно — менее страдать;
И кто любил, кто был любимым,
Был другом нежным, другом чтимым,
Тот в мире сем недаром жил,
Недаром землю бременил.
Пусть громы небо потрясают,
Злодеи слабых угнетают,
Безумцы хвалят разум свой!
Мой друг! не мы тому виной.
Мы слабых здесь не угнетали
И всем ума, добра желали:
У нас не черные сердца!
И так без трепета и страха
Нам можно ожидать конца
И лечь во гроб, жилище праха.
Завеса вечности страшна
Убийцам, кровью обагренным,
Слезами бедных орошенным.
В ком дух и совесть без пятна,
Тот с тихим чувствием встречает
Златую Фебову стрелу, *
И ангел мира освещает
Пред ним густую смерти мглу.
Там, там, за синим океаном,
Вдали, в мерцании багряном,
Он зрит… но мы еще не зрим.
* Известно из мифологии, что Иксион, желая обнять Юнону, обнял облако и дым.
* Они в подземном мире льют беспрестанно воду в худой сосуд.
* Смотри Шекспирову трагедию «Отелло».
Автор Залман Шнеур
Перевод Владислава Ходасевича
…Я царский сын. Взгляни ж: от ветхости истлела
Моя, давно скитальческая, обувь,
Но смуглые нежны еще ланиты —
Востока неизменное наследье.
В глазах — какая грусть, и сколько в них презренья!
В моей глуби все океаны тонут,
И слезы все — в одной моей слезе.
Все реки горестей в мое впадают море,
И все-таки оно еще не полно.
В котомке у меня такие родословья,
Какими ни один вельможа похвалиться
Не может никогда. И многие народы
Обязаны мне властию, величьем,
Победами, богатством, славой царств.
Здесь на пергаменте записаны долги
Слезой и кровью моего народа.
Здесь Сафаоф писал, и Моисей скрепил.
Свидетелями были — твой Спаситель,
Пророк Аравии и все провидцы Божьи.
Я — пасынок земли, вельможа разоренный —
Как я потребую назад свои богатства,
С кого взыщу сокровища души?
По всем тропам, по всем большим дорогам
Напрасно я искал себе путей.
В ворота всех судов стучался я: никто
Награбленных не отдает сокровищ.
И видел я:
Во прахе всех дорог, в грабительских вертепах,
В потоке всех времен и в смене поколений
Разбросаны сокровища мои.
И с каждым шагом видел я: в грязи —
Вся сила духа, что досталась мне
В наследие от многих поколений;
Из храма каждого мне слышен голос Бога,
Из леса каждого звучит мне песня жизни, —
Но слушать мне нельзя, на всем лежит запрет.
В высоких замках, утром озлащенных,
В окошке каждом, где горит огонь,
Моих героев вижу, вижу предков, —
Моей страны, моих надежд осколки, —
И все они, увы, чужим покрыты прахом,
Все в образах мне предстают суровых
И с чуждым гневом смотрят на меня.
И даже к их ногам упасть я не могу,
Чтоб лобызать края святых одежд,
Благоухающих куреньями… Я видел
Хоть я еще живу — раб духа моего
И мудрости моей стал господином.
А знаешь ты раба, который господину
Наследовал? Земля дрожит под ним,
Когда он воцаряется. Вовеки
Мне не простят рабы своих воспоминаний
О грязной луже той, где родились они.
Мой каждый шаг напоминает им
Их низкое рожденье. Древний путь мой —
Зерцало вечное их преступлений.
Знак Каина на лбу у всех народов,
Знак подлости, кровавое пятно
На сердце мира. И глубоко въелся
Тот страшный знак, и смыть его нельзя
Ни пламенем, ни кровью, ни водою
Крещения…
Презренье, горделивое презренье
Рабам рабов, вознесшихся высоко!
Покуда сердце бьется, не возьму
Их жалкой красоты, законов их лукавых
За свитки, опороченные ими.
В упадочном и дряхлом этом мире —
Презренье им! Презренью моему
Воздайте честь: оно в моих мехах —
Как старое вино, сок сорока столетий.
Очищено оно и выдержано крепко,
Вино тысячелетнее мое…
Отравятся им маленькие души,
И слабый мозг не вынесет его,
Не помутясь, не потеряв сознанья.
Не молодым народам пить его,
Не новым племенам, не первенцам природы,
Которые вчера лишь из яйца
Успели вылупиться. Чистый, крепкий,
Мой винный сок — не им… Но ненависть ко мне
Бессильна выплеснуть его из мира…
Презрение мое! Тебя благословляю:
Доныне ты меня питало и хранило.
Меня возненавидел мир. Он избавленья
Не признает, которое несу я.
И вот, от жажды бледный, я стою
Пред родником живым. Расколотое, пусто
Мое ведро. Мной этот мир отвергнут
С неправой справедливостью его.
И если сам Господь, отчаявшийся, древний,
Придет и скажет мне: «Я стар, Я не могу
Тебя хранить в боях, сломай Мои печати,
Последний свиток разорви, смирись!» —
Я не смирюсь.
И на Него ожесточился я!
И если будет день, и смерть ко мне придет,
Смерть безнадежного народа моего, —
Тогда, клянусь, не смертью жалких смертных
Погибну я!
Вся мощь моей души, все тайное презренье
В последнем мятеже зальют весь мир.
На лапах мощных мой воспрянет лев,
Сей древний знак моих заветных свитков…
Венчанную главу подняв, тряхнет он гривой,
И зарычит
Рычаньем льва, что малым, слабым львенком
Похищен из родимой кущи,
Из пламенных пустынь, от золотых песков
И ловчим злым навеки заточен
На севере, в туманах и снегах.
Эй, северный медведь, поберегись тогда!
Счастлив тогда медведь, что в темноте берлоги
Укрылся — и сопит, сося большую лапу.
Коль Божий лев умрет — умрет он в груде трупов,
Меж тел растерзанных его взметнется грива!
Вот как умрет великий лев Егуда!
И волосы народов станут дыбом,
Когда они узнают, как погиб
Последний иудей…
Гавриилу Романовичу Державину (*).
Как! к Мевию, тебе безвестному, во мрак
Пустыннаго уединенья,
Твои безсмертны песнопенья
Ты шлешь, увенчанный наш Флакк!..
Чем мог я заслужить внимания сей знак?..
Какия принесу благодаренья?..
Они нам слабым трудны так,
Как сильным вам легки благотворенья;
Я силу чту души великой, не призрак:
Мне памятны твои, в Вельможе, Наставленья.
О, как завиден, в этот час
Мне сладкой песнопевцев глас!
Не для того, чтобы хвалами
Твою я скромность утомлял,
Как то ведется межь писцами.
Фелицын Бард, рожденный для похвал,
В ком дар Горация и дар Анакреона
Ко славе Русскаго воскресли Геликона,
Кто лирой век певцов, век мудрых услаждал,
Не всеми ль мудрыми прославится веками?
Пленятся ль взор и ум вселенныя красами,
И добрым щедраго Отца их возвестят?
Перуны ль возгремят под небесами,
И злым в Нем мстителя и судию явят?
Блеснет ли царь светил на высотах лазурных,
В весенней ясности, в осенних тучах бурных?
На Щастие ли кинут взгляд?
Пииты ль воспоют Отечества героев,
И в мире и в полях кровавых среди боев?
К Развалинам ли взор унылым обратят?
Воспенится ль и возшумит водами,
Между гранитными скалами,
С крутых утесов их алмазный Водопад,
Оплачут ли чью смерть безсмертными стихами?
Красы ли Русския их Пляскою прельстят?
Раздастся ли между лесами,
Вечерней, утренней зарей,
В ночи под ясною луной,
Свист громкой Соловья весной?
С друзьями ль мудраго увеселит беседа?
В награду ли достоинств изваян
Чей будет Истукан?
Пиры ли удивят роскошнаго Соседа?…
При видах, иль при памятниках сих,
Витийственных даров твоих,
Всегда тебя, всегда потомки воспомянут;
И даже самые завистливы певцы
Сплетут Державину и гимны и венцы!
Не смолкнут песни те, ввек лавры не увянут,
Ни плески в честь тебя греметь не перестанут!
И так не похвалы ненужныя сплетать,
Я даром творческим желал бы обладать:
Твое внимание мне лестно, драгоценно,
Внимание певца Фелицына священно,
Приятно было бы мне в сердце оправдать
Каким нибудь трудом тебя достойным,
Парнасским жителям пристойным!…
Когдаб лет пылких прежний жар,
В замену труднаго Парнасскаго искуства,
Еще одушевлял мой слабой дар;
Ласкался б я, хотя излить живее чувства,
И благодарности тот сладостной восторг:
Которой щедростью из сердца ты исторг!
Но что могу принесть и ныне
В безсильной старости, в пустыне?
Чем дар и жар мне заменить;
Чем благодарность изявить?
Ужель в невольном сем движенье
Безгласным вовсе легче быть?
От благодарности ль, быв в нежном восхищенье,
Неблагодарнаго дерзну я вид носить?
Колеблются ль тогда в недоуменье?
Стерплю ли я, хотя того не повториить;
Что в нашей простоте, на Юге, в отдаленье,
О Барде Северном в пустынях говорят?
Как сладко здесь об нем нам Мевиям то мненье;
Что он дарами Флакк, добротой Меценат!
Что в лаврах и звездах и в звании великом;
Как славой, мыслями и словом ни богат,
С изящным, и умом, и вкусом, и языком,
И на чреде высокой в мудрый век,
В Совет Царском и во Званке,
Он равен и в одной осанке:
Всегда друг Муз, людей, Вельможа-человек!
Сколь гордой от него в том Римлянин далек!
Тот Мевиев своих и Бавиев тазает:
Наш тоюж лирою гремящей обладает,
Глаголом выспренним, согласием богов;
Однако наших он разлаженных гудков,
Нескладных песен и стихов,
Скропанья иногда и из обломков слов,
Затычек, вставок и скачков
Отнюд не презирает,
Хотя от них под час конечно и зевает!
И Малых он щадит даров,
И скудные шаланты ободряет!…
Сия известная доброта свойств твоих
Осмелила меня принесть и этот стих,
Конечно слабой и ничтожной,
Но щедрости твоей души и чувств моих
Истолкователь он не ложной.
Почто в моей судьбе,
Для приношения достойнаго тебе,
Иной нет жертвы, мне возможной?
Почто не Волховски струи я ныне пью,
Которые меня поили в нежном детстве?
Почто не в Званке я пою (**),
В старинном дедовском жилище и наследстве?
Как сладкобы провел я старость там свою,
И с мудрым и с певцом, с Державиным в соседстве!
Вблизи бы лирной глас его меня пленял;
Изустно б я ему вс чувства изливал,
И быв согласием его наставлен звона,
Достиг бы, может быть, и я до Геликона!
И Руской мой Делиль и Сен-Ламберт тогда (***)
Могли бы, кажется, в свет выйти без стыда,
И поздныя мои Донскова петь затеи
Тогда бы приняли вид некий Эпопеи.
Беседа с мудрыми всх больше учит книг,
И возвышает ум и сердце и язык.
Не только кровы их, но гробы нам священны;
Малейшия от них остатки драгоценны!
Они-то честь, краса и слава естества!
Наставники людей суть образ Божества!
Летите тщетныя из мыслей вон мечтанья,
Восторга моего плоды, воспоминанья
О детств, и всегда мне милой старине!
Не жить мечтателю в той славной стороне,
Где древле пел Боян, где ныне песни громки
Державин предает щастливее в потомки!
Под бремем лет и нужд, сих тягостных оков,
В уединении влачащу дни унылы,
И стражу дружеской и собственной могилы (****),
Не видеть, Волхов мне уже твоих брегов;
Не слышать мне из уст Державина стихов!…
Прошли те времена, когда под сельски кущи
К богатым мудростью стекались неимущи;
Когда Орфеев голоса
Творили чудеса!
Гордися тем река в России знаменита,
Что ты Державина внимаешь лирной звон;
Приветствуй шумом вод, красой брегов Пиита,
Что славу древнюю твою умножил он,
Что на брегах твоих воздзигнул Геликон,
И старость самая его мастита
Нам струн Софокловых издаст печальный стон!
Июня 25 дня
Не раз, не два Ливония видала,
Как, ратуя за веру христиан,
Могучая рука твоя, Аран,
Из вражьих рук победу вырывала;
Не раз, не два тебя благославлял
Приветный крик воинственного схода,
Когда тобой хвалился воевода
И смелого, как сына, обнимал.
Винанд любил и уважал Арана:
Его всегда убийственный удар,
Среди мечей неутомимый жар,
Усердие к законам Ватикана,
Железное презренье к суетам,
Высокий нрав, решительность деяний,—
Все красоты воспитанника брани
Казалися магистровым очам
Посланием небесной благодати
Для слабого владения Христа,
Где не смирял враждебных предприятий,
Недавный гром крестового щита.
Но мнилося — любовь и наслажденье,
А не войну и славу на войне,
Арановой пленительной весне
Назначило уделом провиденье.
Аран! твои ланиты и уста,
Румяные, как пурпуры денницы,
Твоих очей лазурь и быстрота,
Их милый взор, их длинные ресницы,
Твой гибкий стан и черные власы —
Как сладостно, и пламенно, и живо
Мечталися в полночные часы
Красавице надменной и стыдливой!
В стране, где ты, как радость, расцветал,
Где Везер льет серебряные воды,—
В стране, где сын отчизны и свободы,
Возвышенный Арминий побеждал.
Как яркий луч божественного света,
Как мощного воителя стрела,
Как творческий и смелый дух поэта
И горний лет победного орла:
Дни юноши легки и быстротечны,
Когда, пленен высоким и благим,
Мечтательный, живой, простосердечный,
Он весь дался надеждам золотым —
И новый мир яснеет перед ним,
Для подвигов прекрасных бесконечный!
Так молодость Аранова текла:
Уж полон чувств и бодрых упований,
Он был готов десницею для брани,
Готов душой на славные дела.
Его мечта туда переносила,
Где Божий свет крестом преображен:
Где Иордан, Голгофа и Кедрон,
Где высоты Ермона и Кармила;
Там юноша, при ратных знаменах,
Наместником Петра благословенных,
Горел, алкал прославиться в боях
Красою дел отважных и священных.
Не то ему на подвиг бытия
Назначило отцовское желанье:
Он полетел в ливонские края
Свершить одно и страшное деянье.
Обманутый любимою мечтой,
Лишен отрад надежды величавой;
Кляня судьбу и перед нею правый,
Он мог разить нещадною рукой,
Он мог нести всю тяготу условий,
Предписанных для рыцарей меча —
И на него надета епанча,
Где крест и меч, как вылиты из крови,
Являлися на светлой белизне;
Он в них узнал свое знаменованье,
Сокрыл свой род, отчизну и названье
И стал служить магистру и войне!
Задумчивый, угрюмый, молчаливый,
Как часто, длань простерши на кинжал,
Аран души ужасные порывы
Насильственным упорством побеждал.
«Я совершу безжалостное мщенье!
Передо мной родителев кинжал;
Но седины, но доблесть, но смиренье!..»
Так думал он — и плакал, и дрожал.
На синеве безоблачного свода
Светило дня прекрасное горит;
Труба на сбор воителей манит;
Надел броню их старец-воевода…
Они стеклись — наточенный булат
Звучит, блестит; геройские воззванья,
Веселые текут из ряда в ряд;
У всех одни надежды и желанья,
Все бранными восторгами кипят.
Закрыв лицо решеткою забральной,
На рукоять поникнув головой,
Один Аран, безмолвный и печальной,
Не веселел, не ликовал душой…
Когда магистр, готовяся на битву,
Сложив шелом пернатый и стальной,
Произносил сердечную молитву
Спасителю и Деве Пресвятой;
Когда, подняв трепещущие длани
И слезный взор к бессмертным небесам,
Он призывал внимающим полкам
Великую защиту бога брани;
Когда клялся не холодеть в боях,
Блюсти мечом Апостолов державу
И возвещать в языческих странах
Всевышнего трисолнечную славу —
Что чувствовал ты, воин молодой,
Вождя побед глазами озирая,
То яркими, как пламень громовой,
То мрачными, как туча громовая?
Простертые на бархате полян,
В безмолвии окрестность наблюдая,
Ливонцы ждут прихода христиан;
Они без лат: меч, стрелы и чекан,
Копье и щит — их сбруя боевая…
Блеснула рать знакомая вдали;
Трескучий зык сзывающего рога
Их взволновал: столпились, потекли —
И началась кровавая тревога.
Не облака ль сверкают и гремят?
Не озеро ль Чудское расшумелось?
Не облака сверкают и гремят,
Не озеро Чудское расшумелось.
Враги Христа с Винандовым полком
Сшибаются; воинственные крики,
То слабые, то яростны и дики,
Разносятся на поле боевом.
Ужасный вид! там рыцаря пронзает
Смертельная ливонская стрела:
Его рука на стали замирает,
Холодный пот на бледности чела,
Воитель стих и падает с седла;
Свободный конь бежит между толпами,
Ржет, прядает, могучими ногами
Разит и рвет кровавые тела.—
«Не убивай меня, великодушный воин!
Мне подари остаток бытия,
Счастлива мной прекрасная семья,
Я крест приму и буду вас достоин!»—
Старик бойцу, спасаяся, кричит:
«Ах! удержи неправедное мщенье.
Не убивай меня! Смотри: бросаю щит,—
Жесток же ты! постой, еще мгновенье
На небеса, на землю дай взглянуть!»
Не слушает боец освирепелый,
Летит, настиг и в старческую грудь
Орудие злодейства заскрипело.
Там общий бой; толпа толпу теснит,
Пирует смерть, кровь брызжет, сталь звенит.
Тот меч занес и, не свершив удара,
Оцепенел, разрубленный мечем;
Тот в ярости губительного жара
Не слышит ран и рубится с врагом;
Иной копье из тела вырывает,
И в судоргах влачится по земле;
Тот навзничь пал — и язва на челе:
Тот, жалостно стоная, издыхает,
Подавленный израненным конем;
Кто смерть зовет, кто битву проклинает:
Обширный ад на поле боевом!
Уж месяц встал блестящий и багряный
Над зеркалом балтийской глубины;
Уж потекли росистые туманы
По беpегам лазоревой Двины…
Бурливый лес, чернея, утихает,
Певец зари умолкнул соловей
И ночь свои покровы расстилает
И тьма легла на поприще мечей.
Бой перестал. Огни в долине стана;
Воители на рыцарских щитах
Несут в шатер полмертвого Арана:
Он весь в крови; мерцание в очах,
И широко запекшаяся рана.
Ужель я тварь слепого рока?..
Ужели случая я сын?..
Так нет святыни, нет порока,
И разум мой лишь дым один?..
А вечность, добрых дел награда,
Пустая слабых душ отрада?
Все слепо, глупо под луной,
И бытие мое свершилось,
Затем что только так случилось,
Вина всего лишь звук пустой?..
Махина мира, цепь природы,
Светил блестящих миллион,
Разнообразных тварей роды,
Движенья вечного закон,
Парящий ум, воображенье,
К Познанью истины стремленье,
Любовь, связь общая людей,
От Лейбница до паутины —
Все дело глупыя причины:
Равны и добрый, и злодей?
Душа моя затрепетала
От мысли бедственной сея;
На части грудь мою терзала
Сомненья лютая змея.
Итак, я автомат презренный,
Слепым лишь случаем рожденный?
Что ж добродетель, кою чту?
Что разум, память и свобода?
Что связь, порядок и природа?..
Везде я вижу лишь мечту.
Вдруг небо вскрылось надо мною,
Я слышу бурных вихрей лом,
Земля трепещет под ногою,
Сверкнул перун, ударил гром.
В превыспренних пределах дальных
Средь звезд и солнцев лучезарных
Богиню вижу я тотчас.
Она трясет светоч возжженный…
Проникла искра ум мой темный…
Внутри себя я слышу глас:
"В пространстве атома безмерном,
Полкапли в страшных безднах вод,
Куда в безумстве дерзновенном
Ты буйных мыслей правишь ход?
Ты червь — а быть желаешь богом
И в исступлении жестоком
Стремишься в тьму низвергнуть мир;
И даже не из туч гремящих,
Не из огней светил блестящих —
Из глупости творишь кумир.
Зри, как лучи в волнах играют,
Оделись зеленью леса,
Колосья нивы покрывают,
Звездами блещут небеса;
Как плод, поспевший пред тобою,
Ты рвешь завистливой рукою;
Как все имеет свой предел
И отягченная трудами
Земля почиет под снегами —
Ужли то случай повелел?
Когда картиной Тициана
Прельщается твой ум пустой
И верит, что не начертанна
Была своей она рукой,
Что даже труд сей несравненный
Не кисти плод обыкновенный, -
То как же мир собой быть мог?
Он тьма картин в изящном роде.
Коль случай сделал все в природе,
То случай — разум, случай — бог.
Ты уважаешь дух Невтонов
И чтишь первейшим в естестве
За то, что из судьбы законов
Он истины открыл нам две:
Лучей чрез призму раздробленье,
Всех к центру в мире тел стремленье,
Его бессмертия венец.
Коль разум нужен был отменный
Найти звено в цепи вселенной,
То случай ли ее творец?
В пустынях воздуха безмерных
Кружится сонм тяжелых тел,
К своим орбитам пригвожденных:
Кто им вращаться повелел?
Закрой же взор и с быстротою
Беги назначенной чертою, -
Своей дойдешь ли цели ты?
Когда ж и ум тебе изменит,
То как душа твоя поверит,
Что бег их — дело слепоты?
Всем действиям здесь есть причина,
Собой не может быть ничто,
Конец, начало есть, средина -
Доказывает опыт то.
Какой же случай прежде века
Всему дал жизнь и человека
Душой разумной одарил?
Ужели свет был создан тьмою?..
Ты глупость чтишь ума виною,
Бессилие причиной сил.
Ум человеческий огромный
Не может атомы создать,
То как же случай глупый, темный
Возмог вселенну основать?
Украсить свод небес звездами,
Разлить моря между брегами,
Пустить по тверди треск громов,
Природе дать движенье, душу,
Пролить дожди и сделать сушу,
Лучи составить из цветов?
Порядок, стройность всей природы,
Связь общая во всех вещах,
Поддержанные тварей роды
Всегда им в свойственных чертах -
Слепой ли действие причины?
Коль слон родил бы апельсины,
А бытие дуб галке дал,
Когда бы огнь знобил нам члены,
То б вследствие такой премены
Льзя мыслить: случай здесь играл.
Но мы рождаемся одними
И производим в свет одних;
Природа узами святыми
Сковала чад с отцами их.
Она ж велела наслажденью
Дать повод к нашему рожденью, —
А без того что б быть могло?
Беда в потомстве, а не радость.
Ужли ж союзов нежных сладость
Пустое в мире сопрягло?
Когда ничто миров содетель,
То призрак жизнь была б пустой,
А совесть, честь и добродетель —
Причины действие слепой.
Что ж было б свято нам в природе?
Равно бы славились в народе
Отрепьев, Минин, Анкерштрем;
И, к пользе чистой устремленны,
Злодейства были бы почтенны —
Мила пороков гнусность всем.
В хаос бы мир сей превратился,
Порядок, ум нам был бы чужд,
Везде б дух буйства воцарился,
Расторглась связь взаимных нужд.
Морозы спорили б с жарами,
Столкнулись бы миры с мирами,
Расшиблась твердь небесных тел,
Везде б был ужас, разрушенье,
Расстройка, смерть, опустошенье,
Огонь бы в недрах вод горел.
Но сколь веков прошло уж в мире,
А все идет своей чредой!
Коль царства пали, раб в порфире —
То глупость наша в том виной.
Монадой воли одаренный,
Помыслил человек надменный,
Чтоб было все в его руках,
Чтоб в страхе все пред ним тряслися.
И — реки крови полилися,
И — человечество в цепях.
Вот сколько глупость твари тленной
Наводит миру страшных бед!
Так что ж бы было в той вселенной,
В творце которой смысла нет?
Хоть зло является меж нами,
Но мы ему причина сами,
Всегда один творца закон:
Он служит тварей к соблюденью,
Не к ужасу и разрушенью,
К добру навеки устремлен.
Виновен ли создатель света,
Что гордость здесь, корысть, обман,
Что чтут пророком Магомета,
На троне царствует тиран?
Что ханжества костры пылают,
Что мир войны опустошают?
Он дал нам жизнь и бытие,
Он дал нам часть ума и воли;
Зачем же к точке лучшей доли
Не правим сами мы ее?"
Глас правды, разума священный,
Твердись всегда в душе моей!
Как гром раздайся по вселенной
И врежься ты в сердца людей,
От грубых трудников Потозы
До Мирабо и до Спинозы.
Не знать тебя, творец всего,
Гораздо меньше преступленья,
Чем силой ложного сужденья
Доказывать, что ты ничто.
Зиждитель вечный, всемогущий,
Всего, что есть, душа, вина,
Святый, всесильный, вездесущий,
Кем вся природа создана!
Хоть я тебя не постигаю,
Но что ты есть, то твердо знаю
И слабым дохожу умом,
Что ты велик, коль всем владеешь,
Ты благ, коль все хранить умеешь,
Премудр, коль правишь естеством.
Доколь, сын гордыя Юноны,
Враг свойства мудрых — тишины,
Ничтожа естества законы,
Ты станешь возжигать войны?
Подобно громам сединенны,
Доколе, Марс, трубы военны
Убийства будут возглашать?
Когда воздремлешь ты от злобы?
Престанешь города во гробы,
Селеньи в степи превращать?
Дни кротки мира пролетели,
Местам вид подал ты иной:
Где голос звонкой пел свирели.
Там слышен фурий адских вой.
Нимф нежных скрылись хороводы,
Бросаются наяды в воды,
Сонм резвых сатир убежал.
Твой меч, как молния, сверкает;
Народы так он посекает,
Как прежде серп там класы жал.
Какой еще я ужас внемлю!
Куда мой дух меня влечет!
Кровавый понт я зрю, не землю,
В дыму тускнеет солнца свет.
Я слышу стоны смертных рода...
Не расторгается ль природа?..
Не воскресает ли хаос?..
Не рушится ль вселенна вскоре?...
Не в аде ль я?.. Нет, в Финском море,
Где поражает готфа росс.
Где образ естества кончины
Передо мной изображен,
Кипят кровавые пучины,
И воздух молнией разжен.
Там плавают горящи грады,
Не в жизни, в смерти там отрады.
Повсюду слышно: гибнем мы!
Разят слух громы разяренны.
Там тьма подобна тьме геенны;
Там свет ужасней самой тьмы.
Но что внезапу укрощает
Отважны россиян сердца?
Умолк мятеж и не смущает
Вод Финских светлого лица.
Рассеян мрак, утихли стоны,
И нереиды и тритоны
Вкруг мирных флагов собрались,
Победы россиян воспели:
В полях их песни возгремели.
И по вселенной разнеслись.
Арей, спокойство ненавидя,
Питая во груди раздор,
Вздохнул, оливны ветви видя,
И рек, от них отвлекши взор:
«К тому ль, россияне суровы,
Растут для вас леса лавровы,
Чтобы любить вам тишину?
Дивя весь свет своим геройством,
Почто столь пленны вы спокойством
И прекращаете войну?
Среди огня, мечей и дыма
Я славу римлян созидал,
Я богом был первейшим Рима,
Мной Рим вселенной богом стал.
Мои одни признав законы,
Он грады жег и рушил троны,
Забаву в злобе находил;
Он свету был страшней геенны,
И на развалинах вселенны
Свою он славу утвердил.
А вы, перунами владея,
Страшней быв Рима самого,
Не смерти ищете злодея,
Хотите дружества его.
О росс, оставь толь мирны мысли:
Победами свой век исчисли,
Вселенну громом востревожь.
Не милостьми пленяй народы:
Рассей в них страх, лишай свободы,
Число невольников умножь».
Он рек и, чая новой дани,
Стирая хладну кровь с броней,
Ко пламенной готовил брани
Своих крутящихся коней...
Но вдруг во пропасти подземны
Бегут, смыкая взоры темны,
Мятеж, коварство и раздор:
Как гонит день ночны призраки,
Так гонит их в кромешны мрака
Один Минервы кроткий взор.
Подобно как луна бледнеет,
Увидя светла дней царя,
Так Марс мятется и темнеет,
В Минерве бога мира зря.
Уносится, как ветром прахи:
Пред ним летят смятеньи, страхи,
Ему сопутствует весь ад;
За ним ленивыми стопами
Влекутся, скрежеща зубами,
Болезни, рабство, бедность, глад.
И се на севере природа
Весенний образ приняла.
Минерва росского народа
Сердцам спокойство подала.
Рекла... и громов росс не мещет,
Рекла, и фин уж не трепещет;
Спокойны на морях суда.
Дивясь, дела ее велики
Нимф нежных воспевают лики;
Ликуют села и града.
Таков есть бог: велик во брани,
Ужасен в гневе он своем,
Но, коль прострет в знак мира длани,
Творца блаженства видим в нем.
Как воск пред ним, так тает камень;
Рука его, как вихрь и пламень,
Колеблет основанье гор;
Но в милостях Эдем рождает,
Сердца и души услаждает
Его единый тихий взор.
Ликуй, росс, видя на престоле
Владычицу подобных свойств;
Святой ее усердствуй воле;
Не бойся бед и неустройств.
Вотще когтями гидры злоба
Тебе копает двери гроба;
Вотще готовит чашу слез;
Один глагол твоей Паллады
Коварству становит преграды
И мир низводит к нам с небес.
О, сколь блаженны те державы,
Где, к подданным храня любовь.
Монархи в том лишь ищут славы,
Чтоб, как свою, щадить их кровь!
Народ в царе отца там видит,
Где царь раздоры ненавидит;
Законы дав, хранит их сам.
Там златом ябеда не блещет,
Там слабый сильных не трепещет,
Там трон подобен небесам.
Рассудком люди не боятся
Себя возвысить от зверей,
Но им они единым льстятся
Вниманье заслужить царей.
Невежество на чисты музы
Не смеет налагать там узы,
Не смеет гнать оно наук;
Приняв за правило неложно,
Что истребить их там не можно,
Где венценосец музам друг.
Там тщетно клевета у трона
Приемлет правды кроткий вид:
Непомраченна злом корона
Для льстивых уст ее эгид.
Не лица там, дела их зримы:
Законом все одним судимы —
Простый и знатный человек;
И во блаженной той державе,
Царя ее к бессмертной славе,
Цветет златой Астреи век.
Но кто в чертах сих не узнает
Россиян счастливый предел?
Кто, видя их, не вспоминает
Екатерины громких дел:
Она наукам храмы ставит,
Порок разит, невинность славит,
Дает художествам покой;
Под сень ее текут народы
Вкушать Астреи кроткой годы,
Астрею видя в ней самой.
Она неправедной войною
Не унижает царский сан,
И крови подданных ценою
Себе не ищет новых стран.
Врагов жалея поражает.
Когда суд правый обнажает
Разящий злобу меч ее,
Во гневе молниями блещет,
Ее десница громы мещет,
Но в сердце милость у нее.
О ты, что свыше круга звездна
Седишь, царей суды внемля,
Трон коего есть твердь небесна,
А ног подножие — земля,
Молитву чад России верных,
Блаженству общества усердных,
Внемли во слабой песни сей:
Чтоб россов продолжить блаженство
И зреть их счастья совершенство,
Давай подобных им царей!
Но что в восторге дух дерзает?
Куда стремлюся я в сей час?..
Кто свод лазурный отверзает,
И чей я слышу с неба глас?..
Вещает бог Екатерине:
«Владей, как ты владеешь ныне;
Народам правый суд твори,
В лице твоем ко мне языки
Воздвигнут песни хвал велики,
В пример тебя возьмут цари.
Предел россиян громка слава:
К тому тебе я дал их трон;
Угодна мне твоя держава,
Угоден правый твой закон.
Тобой взнесется росс высоко;
Над ним мое не дремлет око;
Я росский сам храню престол».
Он рек... и воздух всколебался,
Он рек... и в громах повторялся
Его божественный глагол.