1.
Если сеть профсоюзов крепи́м мы —
2.
мы и хозяйство крепим этим.
3.
Значит, профсоюзы — рельсы к Коммуне; ими
4.
к Коммуне помчим, как по железнодорожной сети.
Где слезиночки роняла,
Завтра розы будут цвесть.
Я кружавчики сплетала,
Завтра сети буду плесть.Вместо моря мне — все небо,
Вместо моря — вся земля.
Не простой рыбацкий невод —
Песенная сеть моя! 15 июня
Как любовно сплетал я тончайшую сеть!
Но один — на другом берегу —
Жду — в полночной поре незаметно сгореть,
Искру прошлого дня берегу.
В тайный круг замыкали мы злую печаль
И дошли до последней дуги.
С легким звоном распалась блестящая сталь, —
Всё сомкнутые мнились круги…1 мая 1902
Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!
Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Всё воспринять и снова воплотить.
Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул, как сети:
Злой сердцелов! Ожидает добычи, рекая в пустыне,
Сухосплетенные мышцы расправил и, корпий
Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет
Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком,
Зубом верхним о нижний, как уголь черный, щелкая.Маккавей — полководец, упоминаемый в Библии.Адресат эпиграмм не установлен, поэтому смысл этого сравнения неясен.
Перевод Наума Гребнева
Утро и вечер, солнце и мрак —
Белый рыбак, черный рыбак.
В мире как в море; и кажется мне:
Мы, словно рыбы, плывем в глубине.
В мире как в море: не спят рыбаки,
Сети готовят и ладят крючки.
В сети ли ночи, на удочку дня
Скоро ли время поймает меня?
Мы долго думали, что сети
Сплетает Дьявол с простотой,
Чтоб нас поймать, как ловят дети
В силки беспечных птиц, весной.Но нет. Опутывать сетями —
Ему не нужно никого.
Он тянет сети — между нами,
В весельи сердца своего.Сквозь эту мглу, сквозь эту сетку,
Друг друга видим мы едва.
Чуть слышен голос через клетку,
Обезображены слова.Шалун во образе змеином
Пути друг к другу нам пресёк.
И в одиночестве зверином
Живёт отныне человек.
«Очи, смертные светила!» —
Было песенки начало,
Что когда-то мне в Тоскане
Возле моря прозвучала.
Пела песенку девчонка,
Сеть у моря починяя,
И смотрела так, что начал
Целовать ее в уста я.
Песенку и сеть у моря
Вспомнил я, когда, тоскуя,
Увидал тебя впервые, —
Дай же рот для поцелуя!
Окрест — дорог извилистая сеть.
Молчание — ответ взывающим.
О, долго ль будешь в небе ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим? Была пора, — с небес грозил дракон,
Он видел вдаль, и стрелы были живы.
Когда же он покинет небосклон,
Всходили вестники, земле не лживы.Обвеяны познанием кудес,
Являлись людям звери мудрые.
За зельями врачующими в лес
Ходили ведьмы среброкудрые.Но все обман, — дракона в небе нет,
И ведьмы так же, как и мы, бессильны.
Земных судеб чужды пути планет,
Пути земные медленны и пыльны.Страшна дорог извилистая сеть,
Молчание — ответ взывающим.
О, долго ль с неба будешь ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим?
Я видел бабочку: ее поймали дети…
Как билася она о край зловещей сети!
Напрасно! Не могли несчастную спасти
Ее ничтожные и слабые усилья;
А злые шалуны, порвав бедняжке крылья,
Кричали ей с насмешкою: — лети!
Так, сетью мелких зол, заботы повседневной
Опутанный, я бьюсь, но, крылья обломив,
Не в силах уж лететь на радостный призыв!
Зачем же над собой я слышу ропот гневный:
«Ужели новых сил не можешь ты найти?
Вот цель желанная, лети же к ней, лети!»
1887 г.
Лунный дьявол, бледно-матовые,
Наклонил к земле рога.
Взоры, призрачно-агатовые,
Смотрят с неба на снега,
Словно тихо мир захватывая
В сети хитрого врага.
Руки, тонкой сетью сдавленные,
Без надежд упали ниц,
Реют тени новоявленные,
Словно стаи пестрых птиц.
Вижу вспышки молний, вправленные
В бархат сумрачных ресниц.
Знаю, знаю: крепко скрученного
Опрокинешь ты во мглу,
К синим молниям приученного,
Покоришь глухому злу,
И потом в врага замученного
Кинешь верную стрелу!
Лунный дьявол! Бледно-матовые,
Наклони к земле рога!
Взоры, призрачно-агатовые,
С высоты вонзи в снега,
И меня и мир захватывая
В сеть коварного врага!
В раскосый блеск зеркал забросив сети,
Склонился я к заре зеленоватой,
Слежу узор едва заметной зыби, —
Лунатик золотеющих озер!
Как кровь сочится под целебной ватой,
Яснеет отрок на гранитной глыбе,
И мглой истомною в медвяном лете
Пророчески подернут сизый взор.
Живи, Недвижный! затрепещут веки,
К ладоням нежным жадно припадаю,
Томление любви неутолимой
Небесный спутник мой да утолит.
Не вспоминаю я и не гадаю, —
Полет мгновений, легкий и любимый,
Вдруг останавливаешь ты навеки
Роскошеством юнеющих ланит.
Мы прячем, душим тонкой сетью лжи
Свою любовь.
Мы шепчем: «Да? Ты мой? — Моя? — Скажи! —
— Скорей! Одежды брачные готовь!»
Но я люблю, как любит петь ручей,
Как светит луч.
Последний я, иль первый, меж лучей,
Навек, на миг, — мне все равно, — я жгуч
Но я люблю, как любит льнуть к волне
Воздушность ив.
Мне все равно, что скрыто там на дне, —
Я в зеркале поверхности красив.
Поверхность отражает выси гор,
Измены дня.
Мой милый друг, лелей в себе мой взор,
Как тень, как сон, люби, люби меня! Год написания: без даты
Весною некий птицелов
Ловил перепелов:
Лежал в траве густой часами.
На сети на свои глядел издалека, —
Перепела ж ловились сами.
Была ли на сетях приманка велика?
Да ровно никакой! Доверчиво и смело
Шли птицы на привычный зов:
Обманщик ловкий, птицелов
Перепелиный бой подделывал умело! Как много в наши дни вот этаких ловцов
Средь политического поля!
— «Земля и воля!»
— «Земля и воля!»
— «Права!» — «Порядок!» — «Хлеб!» —
свистят со всех концов.
Кто верит всякому «на вид — социалисту»,
Те уподобятся легко перепелам.
Друзья, судите не по свисту,
А по делам!
Я старел, на лице взбороздились морщины —
Линии, рельсы тревог и волнений,
Где взрывных раздумий проносились кручины —
Поезда дребезжавшие в исступленьи.
Ты старел и лицо уподобилось карте
Исцарапанной сетью путей,
Где не мчаться уже необузданной нарте,
И свободному чувству где негде лететь!..
А эти прозрачные очи глазницы
Все глубже входили, и реже огня
Пробегали порывы, очнувшейся птицы,
Вдруг вспоминавшей ласку весеннего дня…
И билось сознанье под клейкою сетью
Морщин, как в сачке голубой мотылек
А время стегало жестокою плетью
Но был деревянным конек.
«О, глазки, прекрасные смертные звезды!»
Вот, сколько я нынче припомнить могу,
Как в песенке пелось, что слышал когда-то
В Италии я, на морском берегу.
Ту песенку пела, чиня свои сети,
Рыбачка — и взгляда шалунья моя
С меня не спускала, пока не прижался
Губами к пурпурному ротику я.
И песенка эта, и море, и сети —
В душе у меня все воскресло опять,
Когда я с тобой повстречался впервые;
Но должен я также тебя целовать.
«О, глазки, прекрасныя смертныя звезды!»
Вот, сколько я нынче припомнить могу,
Как в песенке пелось, что́ слышал когда-то
В Италии я, на морском берегу.
Ту песенку пела, чиня свои сети,
Рыбачка — и взгляда шалунья моя
С меня не спускала, пока не прижался
Губами к пурпурному ротику я.
И песенка эта, и море, и сети —
В душе у меня все воскресло опять,
Когда я с тобой повстречался впервые;
Но должен я также тебя целовать.
Ликер из вервэны — грёзерки ликер,
Каких не бывает на свете,
Расставил тончайшие сети,
В которые ловит эстетов — Амор
Искусно.
Луною, наполнен сомнамбул фужер
И устричным сердцем, и морем.
И тот, кто ликером аморим,
Тому орхидейное нежит драже
Рот вкусно.
Уста и фужер сетью струн сплетены,
При каждом глотке чуть звенящих,
Для нас — молодых, настоящих, —
Для нас, кто в Сейчас своего влюблены
Истому.
Лишь тот, кто отрансен, блестящ, вдохновен,
Поймет тяготенье к ликеру,
Зовущему грезы к узору,
К ликеру под именем: Crеme de verveine —
Больному.
Поезд плачется. В дали родные
Телеграфная тянется сеть.
Пролетают поля росяные.
Пролетаю в поля: умереть.
Пролетаю: так пусто, так голо…
Пролетают — вон там и вон здесь,
Пролетают — за селами села,
Пролетает — за весями весь;
И кабак, и погост, и ребенок,
Засыпающий там у грудей;
Там — убогие стаи избенок,
Там — убогие стаи людей.
Мать-Россия! Тебе мои песни,
О немая, суровая мать!
Здесь и глуше мне дай и безвестней
Непутевую жизнь отрыдать.
Поезд плачется. Дали родные.
Телеграфная тянется сеть —
Там — в пространства твои ледяные —
С буреломом осенним гудеть.
Неизвестность, неизбежность, вот где лучший сок времен.
Ходишь, ходишь по дорогам, вещей тайной окружен.
Смотришь в домы, смотришь в лица, смотришь в души и в сердца.
Петли мудрых сетей вяжешь, вяжешь, вяжешь без конца.
Вот на мир накинул сети, вот и мир уж весь пленен.
И никто не спросит мудрый: — «Хитрый путник, кто же он?»
Неизбежность утомила, мудрость молится Отцу,
Петли вьются туже, туже, путь мой клонится к концу.
Выпит вылит без остатка сладкий, терпкий яд времен.
Мир в сетях, но что ж мне в мире? сердце просится в полон.
Сердце жаждет милой дамы с смуглой бледностью в лице,
И несет ей мудрый странник зелень камень на кольце.
Этот камень тайной слова, тайной лет заворожен
И спасает он от злого навождения времен.
Полдневная жара. Замолкли в рощах птицы.
В траве едва журчит серебряный ручей.
И только мотыльков беспечных вереницы
Кружатся в сумраке таинственном ветвей.
В небесной синеве сияние денницы —
Все ослепительней, все жгучей, горячей,
И сквозь смеженные дремотою ресницы,
Я созерцаю сеть из золотых лучей.
Купаясь в солнечном, колеблющемся свете,
Мелькают бабочки, и видя игры эти,
Мне хочется поймать сияющую нить;
Как рифму звучную в изысканном сонете,
Я в петлях золотых неуловимой сети
Гармонию стиха пытаюсь заключить.
1896 г.
На высоте звезда космата
Грозила нам ужь много лет.
И видим: Брат возстал на брата,
Ни в чем уверенности нет.
Лучи косматой кровецветны,
Они отравны для сердец.
Все те, что были неприметны,
Теперь возстали наконец.
И рыбаки, забросив сети,
Нашли, что там дитя-урод.
Ожесточились даже дети,
Рука ребенка нож берет.
И рыбаки, забросив сети,
Со страхом видят: вновь урод.
Теперь прилив десятилетий
Нам много страхов принесет.
В сгущенной мгле звезда космата
Зажжет безчисленность комет.
Пришла жестокая расплата,
Дрожите все, в ком чести нет.
На высоте звезда космата
Грозила нам уж много лет.
И видим: Брат восстал на брата,
Ни в чем уверенности нет.
Лучи косматой кровецветны,
Они отравны для сердец.
Все те, что были неприметны,
Теперь восстали наконец.
И рыбаки, забросив сети,
Нашли, что там дитя-урод.
Ожесточились даже дети,
Рука ребенка нож берет.
И рыбаки, забросив сети,
Со страхом видят: вновь урод.
Теперь прилив десятилетий
Нам много страхов принесет.
В сгущенной мгле звезда космата
Зажжет бесчисленность комет.
Пришла жестокая расплата,
Дрожите все, в ком чести нет.
Я видел рыбарей, как в летний день они,
Утёса мшистого укрывшися в тени,
По речке весело раскидывали сети,
То были рыбари — неопытные дети.
Старейший отрок был цветущий и живой,
Намётку наводил дрожащею рукой
И, медленно влача по влаге изумрудной,
На золотой песок тянул с добычей скудной.
О, сколько радости и смеха без конца,
Когда случалось им плотву или гольца
Намёткой вынести на брег песчано-зыбкой!
Как забавлялися среброчешуйной рыбкой,
Когда она в сетях, скользя из детских рук,
Живыми брызгами их покрывала вдруг.О дети милые, ещё вам чуждо горе!
Года придут чредой, и на безбрежном море,
Которое теперь призывно плещет вам,
Помчится ваша мысль заботно по волнам;
Но сердце затаит, как чистую молитву,
Забавы детские, беспечную ловитву.Май 1835
1И серое небо, и проволок сети,
Саней ускользающий бег;
И вдруг предо мной в электрическом свете
Вуаль, словно искристый снег.И взор промелькнул утомленной загадкой,
Я видел, и вот его нет.
Мгновение тайны так странно, так кратко,
— Но здесь он, он в сердце — ответ! 2И томлюсь я с тех пор,
Невозможно мне жить.
Тот мучительный взор
Не могу я забыть.Я и жду, и молю,
И брожу, как в бреду,
Эту душу твою
Я нигде не найду.Электрический свет,
Тихий шелест саней,
И бессильный ответ
С вечной думой о ней.3Она предо мною прошла, как земная,
В сиянии яркого дня,
И, легкой улыбкой свой взор оттеняя,
Взглянула она на меня.Шумели извозчики, бегали дети,
Я слышал раскатистый смех…
О, серое небо, о, проволок сети,
О, тающий, тающий снег.
Тиран! на то ли ты родился,
Чтобы взглянуть раз и — пленить!
На то ли огнь любви разлился
В груди моей, чтоб слезы лить?
Тиран, на то ли ты родился?
Когда б я это прежде знала,
Страшилась бы твоих оков:
В тебе я счастье полагала
Ты был моя душа, мой бог!
Когда б я это прежде знала!
Но, ах! и птичка погибает,
Не зная хитрости сетей;
Томится, рвется, умирает!
Скажите ж, как бежать людей?
И птичка в сети попадает.
Пусть грозный страшный гром раздастся
И грудь неверну поразит!..
Увы! как бедной мне остаться;
Меня воспоминанье умертвит —
Пускай, пускай тиран живет!
Дух Святой по синю Морю над водою ходит,
Невод шелковый по Морю Дух Святой заводит.
Белу рыбицу он ловит для садков садовых,
Золотых Он манит рыбок, сам в златых покровах.
Ходит утром, ходит ночью, ходит на рассвете,
Вы доверьтесь полномочью, Духу верьте, дети.
В тонкой сети миг побывши, выйдите из Моря,
В сад предивный вы войдете, светом свету вторя.
В голубых прудах садовых, в хрусталях-озерах,
Поплывете, пробуждая по осоке шорох.
В хороводы ваши глянут яблони в расцвете,
Вы не бойтесь, не оковны шелковые сети.
Дух Святой во грозном Море дал побыть вам вволю,
Раз берет вас, золотую вновь Он даст вам долю.
Медведь
Попался в сеть.
Над смертью издали шути как хочешь смело:
Но смерть вблизи — совсем другое дело.
Не хочется Медведю умереть.
Не отказался бы мой Мишка и от драки,
Да весь опутан сетью он,
А на него со всех сторон
Рогатины и ружья, и собаки:
Так драка не по нем.
Вот хочет Мишка взять умом,
И говорит ловцу: «Мой друг, какой виною
Я проступился пред тобою?
За что́ моей ты хочешь головы?
Иль веришь клеветам напрасным на медведей,
Что злы они? Ах, мы совсем не таковы!
Я, например, пошлюсь на всех соседей,
Что изо всех зверей мне только одному
Никто не сделает упрека,
Чтоб мертвого я тронул человека».—
«То правда», отвечал на то ловец ему:
«Хвалю к усопшим я почтение такое;
Зато, где случай ты имел,
Живой уж от тебя не вырывался цел.
Так лучше бы ты мертвых ел
И оставлял живых в покое».
Эрот, чтоб слабым стариком
Казаться, гуню вздел худую,
Покрылся белым париком
И, бороду себе седую
Привеся, посох в руки взял;
Пошел в лесу ловить дичину
И там по сучьям раскидал
Так хитро сеть, как паутину;
А нужно где, то и златой
Рассыпал по местам пшеницы,
Чтобы приманкою такой
Скорее побуждались птицы
Слетаться в потаенну сеть.
Лишь стол увидели богатый,
Не позамедлили лететь
К нему различные пернаты
И носиками ну клевать,
Ну зоблить зерна золотые,
А тут же в сети попадать
И путаться, как бы слепые.
Эрот, смекнув, что у одной
Голубки хвостик увязился
Во ячею и с головой,
Вспорхнул — и к добыче пустился,
Сверкнул, как огненна стрела,
И в сердце вмиг ея вонзился:
Ручьем кровь ала потекла
Ах! не клевать было пшеницы
Вам, бедным пташкам, золотой.
Не верьте, красные девицы,
Вперед и бороде седой!
Мне сказала вчера русалочка:
«Я — твоя. Хоть в огонь столкни!»
Вздрогнул я. Ну да разве мало чем
Можно девушку полонить?
Пьяным взглядом повел — и кончено:
Колдовство и гипноз лица.
Но ведь сердце не заколочено,
Но ведь страсть-то — о двух концах.Вдруг увидел, что в сеть не я поймал,
А что сетью, без дальних слов,
Жизнь нелепую, косолапую
За удачею понесло.
Тихий вечер сочтет покойников.
Будет схватка в глухом бреду.
Я пробьюсь и приду спокойненько,
Даже вздоха не переведу.Будет счастье звенеть бокалами,
Будет литься вино рекой,
Будет радость в груди покалывать,
Будет всем на душе легко.
Будут, яро звеня стаканами,
Орденастые до бровей,
Капитаны тосты отчеканивать
О дурной моей голове.Старый Грин, что мечтой прокуренной
Тьмы порвать не сумел края,
Нам за то, что набедокурили,
Шлет привет, что любовь моя
На душе в боковом кармане
Неразменным лежит рублем…
Я спешу, я ужасно занят,
Не мешайте мне — я влюблен!
Этой зимой в заливе
Море окоченело.
Этой зимой не виден
Парус в студеной дали.
Встанет апрельское солнце,
Двинется лед заповедный,
В море, открытое море
Вылетит шлюпка моя.
И за кормою высокой
Сети по волнам польются,
И под свинцовым грузилом
Станут на зыбкое дно.
Сельди, макрели, мерланы,
Путь загорожен подводный,
Жабры сожмите — и мимо,
Мимо плывите сетей!
Знает рыбацкая удаль
Рыбьи становища. Полон
Легкий баркас золотистой
И голубой чешуей.
Руль поверни, и на берег
Вылетит лодка. И руки,
Жадные и сухие,
Рыбу мою разберут.
Выйди, апрельское солнце,
Солнце труда и веселья,
Встань над соленой водою
В пламени жарких лучей!
Но за окном разгулялась
Злая февральская вьюга,
Снег пролетает, и ветер
Пальцем в окошко стучит.
В комнате жарко и тихо,
В миске картофель дымится,
Маятник ходит, и мерно
Песню бормочет сверчок.
Выйди, апрельское солнце,
Солнце труда и простора!
Лодка просмолена. Парус
Крепкой заштопан иглой.
Улов окончен. Баламутом сбита
В серебряную груду скумбрия.
Шаланда легкой осыпью покрыта,
И на рубахе стынет чешуя.
Из лозняка плетеные корзины
Скумбриями набиты до краев.
Прохладной сталью отливают спины,
И сталь сквозит в отливах плавников.
Мы море видели, мы ветры знаем,
Мы верим в руку, что вертит рулем,
С веселой песней в море отплываем
И с песнею через валы плывем.
За нами порт и говорливый город,
Платаны и акации в цвету,
Здесь ветры нам распахивают ворот
И парус надувают на лету.
Низовый дует — и звенит у мола
Волна — мартын ныряет и кричит,
Кренит шаланда, и скрипит шпринтола,
И кливер, понатужившись, трещит.
Мы начинаем дружную работу,
На смуглых лбах соленый тает пот.
Мы слышим крик: готовься к повороту!
И паруса полощут — поворот!
Нам бьет в лицо пропахший солью ветер,
Качает нас соленая струя,
В сырую тьму мы высыпаем сети,
И в сети путается скумбрия.
Потом назад дорогою веселой,
Густая пена за рулем бежит.
Кренит шаланда, и скрипит шпринтола,
И кливер, понатужившись, трещит.
Вошел — и царь челом поник.
Запел — и пир умолк.
Исчез… «Царя позвал двойник», —
Смущенный слышен толк.
Догнать певца
Царь шлет гонца…
В долине воет волк.Царевых вежд дрема бежит;
Он бродит, сам не свой:
Неотразимо ворожит
Напев, еще живой…
Вся дебрь ясна:
Стоит луна
За сетью плющевой.Что вещий загадал напев,
Пленительно-уныл?
Кто растерзал, как лютый лев,
Чем прежде счастлив был?..
В душе без слов,
Заветный зов, —
А он забыл, забыл… И царь пошел на смутный зов,
Тайком покинул двор.
Широкошумных голосов
Взманил зыбучий хор.
И всё родней —
О ней, о ней! —
Поет дремучий бор.И день угас; и в плеске волн,
Где лунною игрой
Спит, убаюкан, легкий челн, —
Чья песнь звенит порой?
Челнок плывет,
Она зовет
За острой той горой.На бреге том — мечта иль явь? —
Чертога гость, певец:
Он знает путь! — и к брегу вплавь
Кидается пловец…
Где омут синь,
Там сеть закинь —
И выловишь венец.
Е. РейнуКак времени хитрый песок,
шуршит табачишко в кисете…
Ветшает вельбот из досок,
ветшают и люди и сети.И слушают гомон детей,
по-старчески этому рады,
ограды из ветхих сетей,
прозрачные эти ограды.Они отловили своё,
но ловят ещё по привычке
то дождичек, то лоскутьё,
то выброшенные спички.То в них попадает звезда,
то лепет любви изначальный,
то чей-нибудь мат иногда,
то чей-нибудь вздох невзначайный.Всё ловят — и ветра порыв,
и песенку чью-то, и фразу, —
и, пуговицу зацепив,
её отдают, но не сразу.И делает старый рыбак
(из крепеньких, смерть отложивших)
себе на утеху гамак
из старых сетей отслуживших.И, пряча внутри свою боль,
обрывками сирыми узнан,
зубами он чувствует соль
на серых узлах заскорузлых.Качайся, солёный гамак,
в размеренном шуме еловом.
Любой отловивший рыбак
становится тоже уловом.Мы в старости как в полосе,
где мы за былое в ответе,
где мы попадаемся все
в свои же забытые сети.Ты был из горланов, гуляк.
Теперь не до драчки. Болячки.
Качайся, солёный гамак,
создай хоть подобие качки! Но море не бьёт о борта,
и небо предательски ясно.
Нарошная качка не та —
уж слишком она безопасна.И хочется шквалов и бурь, —
на чёрта вся эта уютность!
Вернуть бы всю юную дурь!
Отдать бы всю лишнюю мудрость! Но то, что несчастлив ты, — ложь.
Кто качек не знал — неудачник.
И как на тебя не похож
какой-нибудь дачник-гамачник.Ты знал всех штормов тумаки,
ты шёл, не сдаваясь циклонам.
Пусть пресные все гамаки
завидуют этим — солёным.Есть в качках особенный смак, —
пусть даже приносят несчастья.
Качайся, солёный гамак,
качайся,
качайся,
качайся…
Г. ЧулковуВ окнах, занавешенных сетью мокрой пыли,
Темный профиль женщины наклонился вниз.
Серые прохожие усердно проносили
Груз вечерних сплетен, усталых стертых лиц.
Прямо перед окнами — светлый и упорный —
Каждому прохожему бросал лучи фонарь.
И в дождливой сети — не белой, не черной —
Каждый скрывался — не молод и не стар.
Были как виденья неживой столицы —
Случайно, нечаянно вступающие в луч.
Исчезали спины, возникали лица,
Робкие, покорные унынью низких туч.
И — нежданно резко — раздались проклятья,
Будто рассекая полосу дождя:
С головой открытой — кто-то в красном платье
Поднимал на воздух малое дитя…
Светлый и упорный, луч упал бессменный —
И мгновенно женщина, ночных веселий дочь,
Бешено ударилась головой о стену,
С криком исступленья, уронив ребенка в ночь…
И столпились серые виденья мокрой скуки.
Кто-то громко ахал, качая головой.
А она лежала на спине, раскинув руки,
В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.
Но из глаз открытых — взор упорно-дерзкий
Всё искал кого-то в верхних этажах…
И нашел — и встретился в окне у занавески
С взором темной женщины в узорных кружевах.
Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры,
И мгновенье длилось… Улица ждала…
Но через мгновенье наверху упали шторы,
А внизу — в глазах открытых — сила умерла…
Умерла — и вновь в дождливой сети тонкой
Зычные, нестройные звучали голоса.
Кто-то поднял на руки кричащего ребенка
И, крестясь, украдкой утирал глаза…
Но вверху сомнительно молчали стекла окон.
Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя.
Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон.
Уходил тихонько. И плакал, уходя.