Кончается лето,
Кончается лето!
И солнце не светит,
А прячется где-то.
И дождь-первоклассник,
Робея немножко,
В косую линейку
Линует окошко.
По алым перьям снегиря
Течёт прохлада сентября.
В сухом бору дремота сосен,
Покоем веет от полей…
На юг уходит наша осень,
Держась за нитку
Журавлей.
Нежарким солнышком согреты,
Леса еще листвой одеты.
У первоклассников букеты.
День хоть и грустный, но веселый,
Грустишь ты: — До свиданья, лето!
И радуешься: — Здравствуй, школа!
Первокласснику телеграмма,
Телеграмму читает мама:
— «Мы были вместе, а теперь
Ты в школу открываешь дверь.
Учись, взрослей, но помни нас.
Айболит и Карабас,
Робин Бобин Барабек
И еще сорок человек».
Стволы в снегу, и ходит ветер чистый,
И в проседи былинки на лугу;
Лиловый флокс, и ирис длиннолистый,
И звездчатый подсолнечник в снегу.
Сквозь изгородь, белеющую снегом,
Иглистый лес березка золотит…
Как холодно! Как север кровь студит…
Руби, корчуй, иль быстрым грейся бегом.
Отчетливость больницы
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча;
И верится невольно
В небесного врача.
Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой, —
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.
Всё медленно остынет
До первых снежных пург, —
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург.
Богиня красотой, породой ты богиня,
Повсюду громкими делами героиня,
Ты мать щедротами, ты именем покой:
Смущенный бранью мир мирит господь тобой.
Российска тишина пределы превосходит
И льет избыток свой в окрестные страны:
Воюет воинство твое против войны;
Оружие твое Европе мир приводит.
День назывался «первым сентября».
Детишки шли, поскольку — осень, в школу.
А немцы открывали полосатый
шлагбаум поляков. И с гуденьем танки,
как ногтем — шоколадную фольгу,
разгладили улан.
Достань стаканы
и выпьем водки за улан, стоящих
на первом месте в списке мертвецов,
как в классном списке.
Снова на ветру
шумят березы, и листва ложится,
как на оброненную конфедератку,
на кровлю дома, где детей не слышно.
И тучи с громыханием ползут,
минуя закатившиеся окна.
Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября…
В златотканные дни сентября
Мнится папертью бора опушка.
Сосны молятся, ладан куря,
Над твоей опустелой избушкой.Ветер-сторож следы старины
Заметает листвой шелестящей.
Распахни узорочье сосны,
Промелькни за березовой чащей! Я узнаю косынки кайму,
Голосок с легковейной походкой…
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мерцание звезд за решеткой, Про бубенчик в жестоком пути,
Про седые бурятские дали…
Мир вам, сосны, вы думы мои,
Как родимая мать, разгадали! В поминальные дни сентября
Вы сыновнюю тайну узнайте
И о той, что погибла любя,
Небесам и земле передайте.
Раззолочённые, но чахлые сады
С соблазном пурпура на медленных недугах,
И солнца поздний пыл в его коротких дугах,
Невластный вылиться в душистые плоды.
И жёлтый шелк ковров, и грубые следы,
И понятая ложь последнего свиданья,
И парков чёрные, бездонные пруды,
Давно готовые для спелого страданья…
Но сердцу чудится лишь красота утрат,
Лишь упоение в заворожённой силе;
И тех, которые уж лотоса вкусили,
Волнует вкрадчивый осенний аромат.
В середине сентября погода
Переменчива и холодна.
Небо точно занавес. Природа
Театральной нежности полна.Каждый камень, каждая былинка,
Что раскачивается едва,
Словно персонажи Метерлинка
Произносят странные слова: — Я люблю, люблю и умираю…
— Погляди — душа как воск, как дым…
— Скоро, скоро к голубому раю
Лебедями полетим… Осенью, когда туманны взоры,
Путаница в мыслях, в сердце лед,
Сладко слушать эти разговоры,
Глядя в празелень стоячих вод.С чуть заметным головокруженьем
Проходить по желтому ковру,
Зажигать рассеянным движеньем
Папиросу на ветру.
1
Наш заяц, точно Передонов, —
Перед отъездом рвет обои.
Смеясь, решили мы с тобою:
Наш заяц — точно Передонов!
В них поруганье роковое
Цивилизации законов…
Наш заяц, — точно Передонов,
С остервененьем рвет обои…
8 сентября 1916
Им. Бельск
2
Ликует тело заячье:
По горло молока!
Свобода далека,
Но сыто тело заячье.
Живет он припеваючи
И смотрит свысока.
В неволе тело заячье,
Но вволю молока!
8 сентября 1916
Им. Бельск
Сыплет дождик большие горошины,
Рвется ветер, и даль нечиста.
Закрывается тополь взъерошенный
Серебристой изнанкой листа.
Но взгляни: сквозь отверстие облака,
Как сквозь арку из каменных плит,
В это царство тумана и морока
Первый луч, пробиваясь, летит.
Значит, даль не навек занавешена
Облаками, и, значит, не зря,
Словно девушка, вспыхнув, орешина
Засияла в конце сентября.
Вот теперь, живописец, выхватывай
Кисть за кистью, и на полотне
Золотой, как огонь, и гранатовой
Нарисуй эту девушку мне.
Нарисуй, словно деревце, зыбкую
Молодую царевну в венце
С беспокойно скользящей улыбкою
На заплаканном юном лице.
В златотканые дни сентября
Мнится папертью бора опушка.
Сосны молятся, ладон куря,
Над твоей опустелой избушкой.
Ветер-сторож следы старины
Заметает листвой шелестящей.
Распахни узорочье сосны,
Промелькни за березовой чащей!
Я узнаю косынки кайму,
Голосок с легковейной походкой…
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мерцание звезд за решеткой,
Про бубенчик в жестоком пути,
Про седые, бурятские дали…
Мир вам, сосны, вы думы мои,
Как родимая мать, разгадали!
В поминальные дни сентября
Вы сыновнюю тайну узнайте
И о той, что погибла любя,
Небесам и земле передайте.
В сентябре на тропки густо
листья пёстрые легли.
Сентябри в народе грустно
бабьим летом нарекли. Только что ж это такое:
лишь машины замолчат,
до рассвета над рекою
не смолкает смех девчат! Видно, весело живут —
платья гладят, кудри вьют,
по уплясанной поляне
туфли-лодочки плывут. А уж песню запоют —
ива склонится к ручью,
дрогнет старая берёза:
вспомнит молодость свою. Выйдет на небо луна,
но не знает и она:
то ли это бабье лето,
то ли девичья весна!
Остановилась кровь поэта…
Замолкли вещие уста.
В могиле он, но отблеск света
Над ней сияет навсегда.
Тот свет — не блеск огней венчанья
На царство деспотов земных:
Поэта кроткое сиянье
Живет в словах его живых.
Исчезнут все венцы, престолы,
Порфиры всех земных царей,
Но чистые твои глаголы
Все будут жечь сердца людей.
И отдаленнейший потомок
Перед тобой главу склонит,
Когда среди времен потемок
Звездой твой образ заблестит.
Там, где на красные ступени,
У гроба, где стоите вы,
Склонялись царские колени
И венценосные главы, Немеет скорбь, сгорают слезы,
Когда, как жертва убрана,
Нежней и чище вешней розы,
Сама безмолвствует она.Лишь миг цвела она меж нами
С улыбкой счастия в тиши,
Чтоб восприяли мы сердцами
Весь аромат ее души.Нам не поведал ангел света,
Зачем, когда переновил
К нам райский цвет он в час расцвета,
Его он в бездну уронил.Иль полным благодатной силы
Цветку расцвесть в руке творца,
Чтобы скорбящих у могилы
Родные врачевать сердца?
Наш заяц, точно Передонов, —
Перед отездом рвет обои.
Смеясь, решили мы с тобою:
Наш заяц — точно Передонов!
В них поруганье роковое
Цивилизации законов…
Наш заяц, — точно Передонов,
С остервененьем рвет обои…
8 сентября 1916
Им. Бельск
Ликует тело заячье:
По горло молока!
Свобода далека,
Но сыто тело заячье.
Живет он припеваючи
И смотрит свысока.
В неволе тело заячье,
Но вволю молока!
8 сентября 1916
Им. Бельск
Горбуша в сентябре идет метать икру…
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
как из мешка — горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля, как брага на пиру,
горбуша в сентябре идет метать икру…
Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше — по камням.
На брюхе —
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора, настал ее черед…
Здесь даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть, чем ниткою — в иглу…
Горбуша в сентябре идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле…
Я буду кочевать по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями ощутив последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь сотру… Горбуша в сентябре идет метать икру.
Вовсе Лето проводили,
И как будто легче нам,
Все скосили, в полной силе,
Все пожали, по домам.
Ветерки от полуночи
Попрохладней понеслись,
Это Осень смотрит в очи,
Эй Сентябрь, не холодись.
Хоть готовы нам кафтаны,
И дрова для всех печей,
Ты в ползучие туманы
Луч последний свой пролей.
Ишь, послушал. Бабье лето.
Две недели есть тепла.
Паутинки в море света,
Даль прозрачная светла,
Золотые в сердце слитки,
Шутит Маем седина,
Взгляды, первые засидки,
Ты откуда, песнь, слышна?
Не рябина ли запела,
Что краснеет красота?
Или отдых после дела?
Или Вздвиженье Креста?
Уж не знаем, только праздник,
В Небе, в сердце, золотой.
Эй Сентябрь, да ты проказник,
Ну, всесветник бабий, спой.
Уже чугунную ограду
И сад в уборе сентября
Одела в дымную прохладу
Янтарно-алая заря.Лучами красными одела
На финском камне тень Его,
И снизошла, и овладело
Столицей невской волшебство.Колонны дряхлого Сената,
На дымном небе — провода,
В лучах холодного заката
И мост, и снасти, и вода.Прислушайся к сирены вою
И к сердцу своему в груди!
Над Петроградом и Невою
В холодный сумрак погляди! Какая тайна все объемлет,
Какой простор закрыла синь,
Какая сила выше дремлет
Среди гранитов и твердынь.Безмолвны сфинксы над Невою,
Тускнеет пламени игра,
Но торжествует над змеею
Рука Великого Петра.И в сердце радость расцветает,
И верим утренней заре,
И все тревоги отлетают,
Как будто листья в сентябре.
1
Что в мыслях не таи,
Сомненьями терзаемый,
Хозяева мои —
Предобрые хозяева:
Горячим молоком
Животик мне распарили —
И знаете? — при том
Ни разу не зажарили!..
15 сентября 191
6.
Им. Бельск
2
— «Похож ты на ежа
И чуточку на вальдшнепа», —
Сказала, вся дрожа,
Собака генеральшина:
— «Случалось мне тайком
Вам, зайцам, хвост обгрызывать…»
И наглым языком
Рот стала свой облизывать…
191
6.
Сентябрь
Им. Бельск
3
Вчера сибирский кот
Его высокородия
Вдруг стибрил антрекот
(Такое уж отродие!..)
Сказал хозяйский сын:
«Бери примеры с заиньки», —
И дал мне апельсин
Мой покровитель маленький.
191
6.
Сентябрь
Им. Бельск
4
Зачем-то нас зовут
Всегда каким-то трусиком,
А сами нас жуют,
Смешно виляя усиком…
Ужели храбрость в том,
Чтоб вдруг на нас обрушиться
С собакой и с ружьем,
Зажарить и накушаться?
У всех, кто ввысь отправился когда-то,
У всех горевших в плазме кораблей
Есть важный и последний из этапов —
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
Мы постепенно счастье познавали,
Исследуя среди ночных полей
С любимыми на теплом сеновале
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
То женщины казались нам наградой,
То подвиги нам виделись вдали,
И лишь с годами мы познали радость
В кругу обыкновеннейшей земли,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
Когда-нибудь, столь ветреный вначале,
Огонь погаснет в пепельной золе.
Дай Бог тогда нам встретить без печали
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.
Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.
Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.
И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?
Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.
Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!
Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.
Опять, опять я видел взор твой милый,
Я говорил с тобой.
И мне былое, взятое могилой,
Напомнил голос твой.
К чему? — другой лобзает эти очи
И руку жмет твою!
Другому голос твой во мраке ночи
Твердит: люблю! люблю!
Откройся мне: ужели непритворны
Лобзания твои?
Они правам супружества покорны,
Но не правам любви;
Он для тебя не создан; ты родилась
Для пламенных страстей.
Отдав ему себя, ты не спросилась
У совести своей.
Он чувствовал ли трепет потаенный
В присутствии твоем;
Умел ли презирать он мир презренный,
Чтоб мыслить об одном;
Встречал ли он с молчаньем и слезами
Привет холодный твой,
И лучшими ль он жертвовал годами
Мгновениям с тобой?
Нет! я уверен, твоего… блаженства
Не может сделать тот,
Кто красоты наружной совершенства
Одни в тебе найдет.
Так! ты его не любишь… тайной властью
Прикована ты вновь
К душе печальной, незнакомой счастью,
Но нежной как любовь.
Что чин природы пременяет!
Куда ночная скрылась тень?
Кто мрак холодный прогоняет
И ночь преобращает в день?
Лазурны своды неба рдятся —
Там солнцев тысячи родятся
И изумленны взоры тмят;
Там в вихрях молнии блистают
И небеса от жару тают;
Там громы страшные гремят.
Не так ли в смертных громы мещет
В свирепом гневе божество?
Но там природа вся трепещет,
А здесь сияет торжество.
Там вихрь народы разметает;
Там всё спастися убегает
В дубравы темны, в сердце гор;
А здесь под пламенные своды
В веселии текут народы
Насытить любопытный взор.
И се под небесами слышно
Согласье стройно громких лир,
Россия торжествует пышно
Екатериной данный мир.
Восток чудится изумленный
И вопиет — Ужель вселенной
Избранны россы обладать? —
Но кто ж восстать на росса смеет,
Когда бесстрашный росс умеет
Ужасной молнией играть?
Уже сентябрь за окном,
уже двенадцать дней подряд
все об одном и об одном
дожди-заики говорят.
Никто не хочет их понять.
Стоят притихшие сады.
Пересыпаются опять
крутые зернышки воды.
Но иногда проходит дождь.
…Тебе лишь кожанку надеть,
и ты пойдешь, и ты поймешь,
как не страшна природе смерть.По синей грязи, по жнивью
иди, и думай, и свисти
о том, как много нужно вьюг
просторы эти занести.
Они найдутся и придут.
К твоим тяжелым сапогам,
к деревьям в ноги упадут
сплошные, спелые снега.
Мы к ним привыкнем… И тогда
под каблуком засвищет лед,
шальная мутная вода
гремящим паводком пойдет.
Вокруг тебя и над тобой
взметнется зелень.
И опять
пакеты почты посевной
вне очереди подавать.
А тут лежал когда-то снег…
А тут пищал когда-то лед…
Мы разве помним по весне
о том, что осень подойдет? Утрами, только ото сна,
припоминаем мы слова.
И снова новая весна
нам неизведанно нова.
Тебе такой круговорот
легко и радостно понять.Между камнями у ворот
трава прорежется опять.Вот так же прорасти и нам
в иные годы и дела.Трава не помнит, как она
безвестным зернышком была.
Любви начало было летом,
Конец — осенним сентябрем.
Ты подошла ко мне с приветом
В наряде девичьи-простом.
Вручила красное яичко,
Как символ крови и любви:
Не торопись на Север, птичка,
Весну на Юге обожди!
Синеют дымно перелески,
Настороженны и немы,
За узорочьем занавески
Не видно тающей зимы.
Но сердце чует: есть туманы,
Движенье смутное лесов,
Неотвратимые обманы
Лилово-сизых вечеров.
О, не лети в туманы пташкой!
Года уйдут в седую мглу —
Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу.
И, может быть, пройду я мимо,
Такой же нищий и худой…
О, дай мне крылья херувима
Лететь незримо за тобой!
Не обойти тебя приветом,
И не раскаяться потом…
Любви начало было летом,
Конец — осенним сентябрем.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим.Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело!
Мы пьем, пируем и поем
Беспечно, радостно и смело.
Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело! Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум — не раб чужих умов,
И чувства наши благородны.
Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны.Приди сюда хоть русской царь,
Мы от покалов не привстанем.
Хоть громом бог в наш стол ударь,
Мы пировать не перестанем.
Приди сюда хоть русской Царь,
Мы от покалов не привстанем.Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы:
«Печаль и радость — пополам,
Сердца — на жертвенник свободы!»
Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы.Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Им наши мысли и слова!
Им и занятье и безделье!
Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Мне новый день — как новый человек,
с другим характером, другой судьбою.
Он вышел рано. Гор, морей и рек
препятствия он видит пред собою.Есть люди — праздники, когда с утра
такая легкость в жизни и в природе,
цветут цветы, смеется детвора…
Их долго ждут, они как миг проходят.А я хочу прожить, как этот день,
в котором солнце с непогодой спорит,
последних листьев трепетная тень,
тревожный запах северного моря; в котором очень мало тишины
и смелые вершатся перемены.
В нем все задачи будут решены,
и все решенья будут неизменны.И будут листья в гаснущем огне,
и будет солнце стынуть на дорожках.
и будут люди помнить обо мне,
как о хрустальном и прозрачном дне,
в который были счастливы немножко.И ты поймешь: светла твоя тоска,
любовь ко мне упорна и упряма.
И победят народные войска
У трудных гор Сиерра-Гвадаррама.Чего же больше? Время! На людей
родных и сильных наглядеться вдосталь
и умереть, как умер этот день,
не торопясь, торжественно и просто.
Честные господа,
За что на нас гоненье?
Ведь радость не беда,
Она нам извиненье!
День первый Сентября
Стал Августа двадцатый!
Такое чудо зря,
Сержанты и солдаты,
Смягчите строгий взгляд!
Будь каждый с нами рад!
Кометы появленье
И милыя рожденье
Мы празднуем в сей час!
Но всяк скажи из нас:
Комета, Бог с тобою!
Иди своим путем!
Будь славною звездою,
Да нас не тронь хвостом!
А ты, Александрина,
Наш мир не покидай!
Будь счастья в нем причина!
Собою всех пленяй
И жизнью веселися,
Невинная душой!
Но только не сердися,
Что Август ясный твой,
По щучьему веленью,
По нашему прошенью,
Стал мрачным Сентябрем!
Какая нужда в том!
Все будешь прелесть света!
А тем, кому судьбой
Дано в нем быть с тобой,
И осень лучше лета!
…Вот я снова пишу на далекую Каму,
Ставлю дату: двадцатое декабря.
Как я счастлива,
что горячо и упрямо
штемпеля Ленинграда
на конверте горят.
Штемпеля Ленинграда! Это надо понять.
Все защитники города понимают меня.Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад,
в полугодье войны, изумляясь себе:
мы ведь смерти самой поглядели в глаза.
Мы готовились к самой последней борьбе.Ленинград в сентябре, Ленинград в сентябре…
Златосумрачный, царственный листопад,
скрежет первых бомбежек, рыданья сирен,
темно-ржавые контуры баррикад.Только все, что тогда я на Каму писала,
все, о чем я так скупо теперь говорю, —
ленинградец, ты знаешь — было только началом,
было только вступленьем
к твоему декабрю.
Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!
О, как ставенки стонут на темной заре,
как угрюмо твое ледяное жилье,
как изголодано голодом тело твое… Мама, Родина светлая, из-за кольца
ты твердишь:
«Ежечасно гордимся тобой».
Да, мы вновь не отводим от смерти лица,
принимаем голодный и медленный бой.Ленинградец, мой спутник,
мой испытанный друг,
нам декабрьские дни сентября тяжелей.
Все равно не разнимем
слабеющих рук:
мы и это, и это должны одолеть.
Он придет, ленинградский торжественный полдень,
тишины и покоя, и хлеба душистого полный.
О, какая отрада,
какая великая гордость
знать, что в будущем каждому скажешь в ответ:
«Я жила в Ленинграде
в декабре сорок первого года,
вместе с ним принимала
известия первых побед».…Нет, не вышло второе письмо
на далекую Каму.
Это гимн ленинградцам — опухшим, упрямым, родным.
Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:
«Живы. Выдержим. Победим!»
Как позлащенные щиты,
Трофеи пламеннаго неба,
Легли на горные хребты
Поля с роскошной жатвой хлеба.
Как стекло, лазоревых озер
Поверхность слит, не колыхаясь,
И выси дальных сизых гор
В нее глядятся, отражаясь.
Повсюду гулкие леса
Оглашены пернатых пеньем,
Хотя ужь птичек голоса
Любви не дышат вдохновеньем.
Но пусть в священной тишине
Их песня страстью не согрета, —
Она сто раз отрадней мне,
Чем музыка весны и лета.
В весенних песнях пыл любви,
Борьба, тревога, раздраженье,
Огонь в клокочущей крови
И Жизни бурное волненье.
В них страсти рвутся на простор,
Трелещут сладострастьем звуки,
В них слышен бешеный раздор
И голос ревности и муки.
А здесь святая песнь слышна,
Как благовест другаго года;
В ней, благодарности полна,
Гимн Божеству гремит природа.
И я, внимая песне той,
Все дольное отбросив долу
И, чуждый мук борьбы земной,
Несусь душой к Его престолу.
Греми же, песнь! Да не смутит
Тебя бурь зимних приближенье!
Жив Тот, чья благость сохранит
Все, что живет, от разрушенья,
Все, что живет, живет лишь Им
Отцом любви, Владыкой славы,
И шестикрылый херувим,
И звучный хор певцов дубравы.
Как позлащенные щиты,
Трофеи пламенного неба,
Легли на горные хребты
Поля с роскошной жатвой хлеба.
Как стекло, лазоревых озер
Поверхность слит, не колыхаясь,
И выси дальных сизых гор
В нее глядятся, отражаясь.
Повсюду гулкие леса
Оглашены пернатых пеньем,
Хотя уж птичек голоса
Любви не дышат вдохновеньем.
Но пусть в священной тишине
Их песня страстью не согрета, —
Она сто раз отрадней мне,
Чем музыка весны и лета.
В весенних песнях пыл любви,
Борьба, тревога, раздраженье,
Огонь в клокочущей крови
И Жизни бурное волненье.
В них страсти рвутся на простор,
Трелещут сладострастьем звуки,
В них слышен бешеный раздор
И голос ревности и муки.
А здесь святая песнь слышна,
Как благовест другого года;
В ней, благодарности полна,
Гимн Божеству гремит природа.
И я, внимая песне той,
Все дольное отбросив долу
И, чуждый мук борьбы земной,
Несусь душой к Его престолу.
Греми же, песнь! Да не смутит
Тебя бурь зимних приближенье!
Жив Тот, чья благость сохранит
Все, что живет, от разрушенья,
Все, что живет, живет лишь Им
Отцом любви, Владыкой славы,
И шестикрылый херувим,
И звучный хор певцов дубравы.