Позвони мне, позвони,
Позвони мне, ради Бога.
Через время протяни
Голос тихий и глубокий.
Звезды тают над Москвой.
Может, я забыла гордость.
Как хочу я слышать голос,
Как хочу я слышать голос,
Долгожданный голос твой.
Без тебя проходят дни.
Что со мною, я не знаю.
Умоляю — позвони,
Позвони мне — заклинаю,
Дотянись издалека.
Пусть над этой звездной бездной
Вдруг раздастся гром небесный,
Вдруг раздастся гром небесный,
Телефонного звонка.
Если я в твоей судьбе
Ничего уже не значу,
Я забуду о тебе,
Я смогу, я не заплачу.
Эту боль перетерпя,
Я дышать не перестану.
Все равно счастливой стану,
Все равно счастливой стану,
Даже если без тебя!
Целый день проведем мы сегодня вместе!
Трудно верить такой радостной вести!
Вместе будем ездить, ходить друг за другом следом:
Вы — в своей голландской шапке, с плэдом.
Вместе визиты,— на улицах грязно...
Так любовно, так пленительно-буржуазно!
Мы верны правилам веселого быта —
И «Шабли во льду» нами не позабыто.
Жалко, что Вы не любите «Вены»,
Но отчего трепещу я какой-то измены?
Вы сегодня милы, как никогда не бывали,
Лучше Вас другой отыщется едва ли.
Приходите завтра, приходите с Сапуновым —
Милый друг, каждый раз Вы мне кажетесь новым!
Д. П. и С.С. Боткиным в день двадцатипятилетия их свадьбы 16 января 1884 года
Сегодня пир отрадный мы венчаем,
Мы брачные подъемлем чаши вновь.
Сегодня дружбе мы венец сплетаем
И празднуем счастливую любовь.Красавицы, не преклоняйте вежды;
К чему скрывать румяный пыл сердец,
Когда в груди у всех одни надежды,
Когда в душе у всех один венец? Ни красоты, ни почестей, ни злата
В дыму мечты ты раем не зови;
Наш рай не там, меж Тигра и Евфрата,
А рай вот тут, у дружбы и любви.Как сень его лелеет человека!
Как божеским дыханьем он объят!
В своей листве хранит он четверть века
Плоды любви и дружбы аромат.И, умилясь сердцами, мы встречаем
Сей вертоград, подъемля чаши вновь;
Сегодня дружбе мы венец сплетаем
И празднуем счастливую любовь.
Последняя попытка стать счастливым,
припав ко всем изгибам, всем извивам
лепечущей дрожащей белизны
и к ягодам с дурманом бузины.Последняя попытка стать счастливым,
как будто призрак мой перед обрывом
и хочет прыгнуть ото всех обид
туда, где я давным-давно разбит.Там на мои поломанные кости
присела, отдыхая, стрекоза,
и муравьи спокойно ходят в гости
в мои пустые бывшие глаза.Я стал душой. Я выскользнул из тела,
я выбрался из крошева костей,
но в призраках мне быть осточертело,
и снова тянет в столько пропастей.Влюбленный призрак пострашнее трупа,
а ты не испугалась, поняла,
и мы, как в пропасть, прыгнули друг в друга,
но, распростерши белые крыла,
нас пропасть на тумане подняла.И мы лежим с тобой не на постели,
а на тумане, нас держащем еле.
Я — призрак. Я уже не разобьюсь.
Но ты — живая. За тебя боюсь.Вновь кружит ворон с траурным отливом
и ждет свежинки — как на поле битв.
Последняя попытка стать счастливым,
последняя попытка полюбить.
С каким глубоким уваженьем
Стою под этим склепом я:
Тут длинный ряд почивших предков
Хранит немецкая семья.
О! Если б только люди знали,
Какой счастливый в том залог,
Чтоб не разбрасывать им мертвых,
Чтоб их живой заметить мог, —
Чтоб приближаться к ним порою
И в их покое отдыхать,
Искать молитвы, иль молиться,
И знать, где нам самим лежать.
Вот хоть бы тут! Вполне здоровый.
Живой сознаньем бодрых сил,
Ведь я, совсем помимо воли,
Охвачен жизнию могил.
Я слышу ясно, как тихонько
В душе моей, сквозь их покой,
Родится в чувстве уваженья
Хороших чувств счастливый строй...
А.Ш. Нева Петровна, возле вас — всё львы.
Они вас охраняют молчаливо.
Я с женщинами не бывал счастливым,
вы — первая. Я чувствую, что — вы.Послушайте, не ускоряйте бег,
банальным славословьем вас не трону:
ведь я не экскурсант, Нева Петровна,
я просто одинокий человек.Мы снова рядом. Как я к вам привык!
Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
Я знаю: вас великие любили,
да вы не выбирали, кто велик.Бывало, вы идете на проспект,
не вслушиваясь в титулы и званья,
а мраморные львы — рысцой за вами
и ваших глаз запоминают свет.И я, бывало, к тем глазам нагнусь
и отражусь в их океане синем
таким счастливым, молодым и сильным…
Так отчего, скажите, ваша грусть? Пусть говорят, что прошлое не в счет.
Но волны набегают, берег точат,
и ваше платье цвета белой ночи
мне третий век забыться не дает.
Вторая неделя поста,
А здесь уж забыли о стужах.
В деревьях сквозит чернота,
И голубь полощется в лужах.А в милой Москве ещё снег,
Звон великопостный и тихий,
И санок раскидистый бег
В сугробах широкой Плющихи.Теперь бы пойти на Арбат
Дорогою нашей всегдашней!
Над городом галки кричат,
Кружат над кремлёвскою башней.Ты помнишь наш путь снеговой,
Счастливый и грустный немножко,
Вдоль старенькой церкви смешной, —
Николы на Куриих Ножках? Любовь и раздумье. Снежок.
И вдруг, неожиданно, шалость,
И шуба твоя, как мешок…
Запомнилась каждая малость: Медовый дымок табака, —
(Я к кэпстану знаю привычку), —
И то, как застыла рука, —
Лень было надеть рукавичку… Затоптан другими наш след,
Счастливая наша дорожка,
Но имени сладостней нет, —
Николы на Куриих Ножках!
Нева Петровна, возле вас — всё львы.
Они вас охраняют молчаливо.
Я с женщинами не бывал счастливым,
вы — первая. Я чувствую, что — вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,
банальным славословьем вас не трону:
ведь я не экскурсант, Нева Петровна,
я просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!
Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
Я знаю: вас великие любили,
да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идете на проспект,
не вслушиваясь в титулы и званья,
а мраморные львы — рысцой за вами
и ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусь
и отражусь в их океане синем
таким счастливым, молодым и сильным…
Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, что прошлое не в счет.
Но волны набегают, берег точат,
и ваше платье цвета белой ночи
мне третий век забыться не дает.
По прочтении перевода его
из Горация
Тогда, как уши нам терзают
Несносны крики сов, гагар,
И музы в наши дни страдают,
Как предки наши от татар,
Когда Шишков, Батый талантов,
Грозит смерть вкусу нанести,
Шихматов из морских сержантов
В Гомеры хочет перейти.
Когда Хвостов, Анастасевич,
Захаров, Шаховской, Станевич
И вся Батыева орда
Выходит на Парнас войною,
Ты, жрец счастливый муз, тогда,
С горящей пламенной душою
И лирой звонкой, золотой,
Невежд рой шумный оставляешь
И славу на пути встречаешь.
Идущий скромною стезей,
Счастливый путь, друг муз и граций,
Достигни пристани тайком,
И пусть наставник твой Гораций
Поделится с тобой венком.
Помню я, в моей счастливой детской
Пела птичка, не синичка, канареечка.
Я простой мальчонка был, не светский,
Был зверенком, у зверенка есть лазеечка.
Я смотрел на луч на половице,
Как в окне он по-иному паутинится,
Как лампадка теплится в божнице,
Как в углу ручной мой еж лежит, щетинится.
Целый мир мне — малая кроватка,
Я зажмурюсь — свет в глазах играет красками,
Пляшут искры, все во мне загадка,
Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.
Там в саду жужжать не перестанут,
Точно струны, шмель тяжелый, пчелы с осами.
В кладезь вечный миги эти канут,
Месяц страсти встанет красный над утесами.
Правят миром страшные Старухи,
И давно уж не звенит мне канареечка.
Но любил я так — как любят духи,
Ах ты, птичка солнцеличка, златофеечка!
Как бы стыдливая краса
Сребристым облаком прикрыта,
Луна взошла на небеса:
Земля сиянием облита.
И дочь счастливая небес,
На светло-яхонтовом лоне,
В огнисто-золотой корон.
Течет, златит и дол и лес,
Блестящей свитой окруженна.
Скажи ж, прекрасная луна,
В тончайший облак облеченна,
Что в небе делаешь одна,
Скрывая кроткое сиянье?
Идешь ли ты, как Оссиан,
Грустить в убежище страданья —
О дочь счастливых неба стран! —
И там сокрыть красы младые?
Несчастье знаемо ль тебе?..
Но вот: в лазурной вышине,
Одета в ткани золотые,
Катишься по вершинам гор,
Собой пленяешь снова взор!
Теки же долее над нами
И наши взоры восхищай!
И нас до утра озаряй
Твоими кроткими лучами!
Перед гадальщицей две девушки стояли.
Старуха сумрачно глядела в их черты,
Меж тем как старые костлявые персты
Колоду грязных карт, шурша, перебирали.
И были девушки свежи, как утро мая.
Одна, как анемон, другая – пышный мак;
Одна – цветок весны, другая – летний злак.
Они стоят, судьбу у старой вопрошая.
– Вся в тяжких горестях жизнь протечет твоя. –
Сказала старая брюнетке горделивой.
А та в ответ: «Но им любима буду я?»
– О, да! – Так ты лгала. «Я буду тем счастливой!»
– А ты и без любви взаимной будешь жить, –
Сказала вещая блондинке молчаливой.
А та в ответ: «Сама я буду ли любить?»
– О, да! – «А если так, то буду я счастливой!..»
Помню, помню — и другое. Ночь. Неаполь. Сон счастливый.
Как же все переменилось? Люди стали смертной нивой.
Отвратительно красивый отблеск лавы клокотал,
Точно чем-то был подделан между этих черных скал.
В страшной жидкости кипела точно чуждая прикраса,
Как разорванное тело, как растерзанное мясо.
Точно пиния вздымался расползающийся пар,
Накоплялся и взметался ужасающий пожар.
Красный, серый, темно-серый, белый пар, а снизу лава, —
Так чудовищный Везувий забавлялся величаво.
Изверженье, изверженье, в самом слове ужас есть,
В нем уродливость намеков, всех оттенков нам не счесть.
В нем размах, и пьяность, рьяность огневого водопада,
Убедительность потока, отвратительность распада.
Там в одной спаленной груде — звери, люди, и дома,
Пепел, более губящий, чем Азийская чума.
Свет искусства, слово мысли, губы в первом поцелуе,
Замели, сожгли, застигли лавно-пепельные струи.
Ненасытного удава звенья сжали целый мир,
Здесь хозяин пьяный — Лава, будут помнить этот пир.
Трижды женщина его бросала,
Трижды возвращалась. На четвертый
Он сказал ей грубо: «Нету сала,
Кошка съела. Убирайся к черту!»Женщина ушла. Совсем. Исчезла.
Поглотила женщину дорога.
Одинокий — он уселся в кресло.
Но остался призрак у порога: Будто слеплена из пятен крови,
Милым, незабвенным силуэтом
Женщина стоит у изголовья…
Человек помчался за советом! Вот он предо мной. Слуга покорный —
Что могу сказать ему на это?
Женщина ушла дорогой черной,
Стала тесной женщине планета.Поддаваясь горькому порыву,
Вижу: с белым шарфиком на шее
Женщина проносится к обрыву…
Надо удержать ее! Скорее! Надо тут же дать мужчине крылья!
И сказал я с видом безучастным:
«Что важнее: быть счастливым или
Просто-напросто не быть несчастным?»он
Не улавливаю вашей нити…
Быть счастливым — это ведь и значит
Не бывать несчастным. Но поймите:
Женщина вернется и заплачет! я
Но она вернется? Будет с вами?
Ну, а слезы не всегда ненастье:
Слезы милой осушать губами —
Это самое большое счастье.
Года и на тебе оставили свой след,
Бороться против них никто, увы, не в силе.
Не бойся — не черты. Твои черты... О, нет,
Они сейчас еще прекраснее, чем были.
Но уж одно, что ты сейчас со мною здесь
И больше никого тебе еще не надо,
И что за целый день и, вот, за вечер весь
Ни разу на часы ты не бросаешь взгляда...
И понемногу мной овладевает страх
И в памяти встает старинное поверье:
Счастливый никогда не вспомнит о друзьях,
Счастливый никоща не постучится в двери.
Я ждал тебя пять лет. Но рад и десять лет,
И всю бы жизнь прождать в напрасной лихорадке,
Лишь только б знать, что нет, на самом деле нет
Ни капли истины в моей больной догадке...
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой.
Бедная моя, судьбою горькой,
Горем, смертью — никакою силой
Не поспоришь с глупой поговоркой,
Сколько б ни молила, ни просила!
Все; что сердцем взято будет,
Красоте твоей присудят.
Будешь нежной, верной, терпеливой,
В сердце все равно тебе откажут —
Скажут: нету сердца у счастливой,
У красивой нету сердца, — скажут.
Что любима ты, услышат —
Красоте опять припишут.
Выйдешь замуж — по расчету, значит:
Полюбить красивая не может.
Все добро на зло переиначат
И тебе на плечи переложат.
Если будешь гордой мужем —
Скажут: потому что нужен.
Как других, с ним разлучит могила —
Всем простят, тебя возьмут в немилость.
Позабудешь — скажут: не любила,
Не забудешь — скажут: притворилась.
Скажут: пусть она поплачет,
Ей ведь ничего не значит.
Если напоказ ты не рыдала,
Даже не заметят, как страдала,
Как тебя недетские печали
На холодной площади встречали.
Как бы горе ни ломало,
Ей, красивой, горя мало.
Нет, я не сержусь, когда, не веря
Даже мне, ты вдруг глядишь пытливо.
Верить только горю да потерям
Выпало красивой и счастливой.
Если б наперед все знала,
В детстве бы дурнушкой стала.
Может, снова к счастью добредешь ты,
Может, снова будет смерть и горе,
Может, и меня переживешь ты,
Поговорки злой не переспоря:
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой…
Не робей, краса младая,
Хоть со мной наедине;
Стыд ненужный отгоняя,
Подойди — дай руку мне.
Не тепла твоя светлица,
Не мягка постель твоя,
Но к устам твоим, девица,
Я прильну — согреюсь я.От нескромного невежды
Занавесь окно платком;
Ну, — скидай свои одежды,
Не упрямься, мы вдвоем;
На пирах за полной чашей,
Я клянусь, не расскажу
О взаимной страсти нашей;
Так скорее ж… я дрожу.О! как полны, как прекрасны
Груди жаркие твои,
Как румяны, сладострастны
Пред мгновением любви;
Вот и маленькая ножка,
Вот и круглый гибкий стан,
Под сорочкой лишь немножко
Прячешь ты свой талисман; Перед тем, чтобы лишиться
Непорочности своей,
Так невинна ты, что мнится,
Я, любя тебя, — злодей.
Взор, склоненный на колена,
Будто молит пощадить;
Но ужасным, друг мой Лена,
Миг один не может быть.Полон сладким ожиданьем,
Я лишь взор питаю свой;
Ты сама, горя желаньем,
Призовешь меня рукой;
И тогда душа забудет
Все, что в муку ей дано,
И от счастья нас разбудит
Истощение одно.
Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
И, кстати, та вчерашняя молочница
Уже поднялась, полная беды.
Она была робка и молчалива,
Но, ваша честь, от вас не утаю:
Вы, несомненно, сделали счастливой
Её саму и всю её семью.
Вставайте, граф! Уже друзья с мультуками
Коней седлают около крыльца,
Уж горожане радостными звуками
Готовы в вас приветствовать отца.
Не хмурьте лоб! Коль было согрешение,
То будет время обо всём забыть.
Вставайте! Мир ждёт вашего решения:
Быть иль не быть, любить иль не любить.
И граф встаёт. Ладонью бьёт будильник,
Берёт гантели, смотрит на дома
И безнадёжно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима.
Он выйдет в город, вспомнит вечер давешний:
Где был, что ел, кто доставал питье.
У перекрёстка встретит он товарища,
У остановки подождет её.
Она придёт и глянет мимоходом,
Что было ночью — будто трын-трава.
«Привет!» — «Привет! Хорошая погода!..
Тебе в метро? А мне ведь на трамвай!..»
И продают на перекрёстке сливы,
И обтекает постовых народ…
Шагает граф. Он хочет быть счастливым,
И он не хочет, чтоб наоборот.
С фронта русского Бенито
Шлет невесте письмецо.
Он воюет знаменито.
Результаты — налицо. «Что за люди, миа Бьянка,
В этой чертовой стране:
Здесь крестьянин и крестьянка
Партизан иль партизанка, —
Все участвуют в войне! Надо быть всегда на страже:
Люди скрытны и хитры,
Здесь приходится нам даже
Опасаться детворы. Случай был — один из многих:
Пред избушкою одной
Три подростка босоногих
В пляс пустились озорной. Мы смеялись, чужестранцы —
Немцы, венгры, итальянцы, —
Ухватившись за бока.
Есть ли где на свете танцы
Удалее гопака?! Но когда мы все, солдаты,
Закричали; «Молодцы!» —
Полетели в нас гранаты!
Вот они какие хваты,
Украинские мальцы! Грохот, вопли, стоны, охи…
Той порой мальчишки — фить!
«Плясунов» средь суматохи
Было некому ловить. Три советских пионера
Нам сплясали мастерски:
От красавца офицера
Лишь осталися куски, Десять с ним солдат убито,
Вдвое — раненых; средь них
Я, удачливый Бенито,
Твой возлюбленный жених. Сохранен святою девой,
Счастлив я. Тебе привет
Я пишу рукою… левой,
Потому что — правой нет!»
Путешественник, наконец, обретает ночлег.
Честняга-блондин расправляется с подлецом.
Крестьянин смотрит на деревья
и запирает хлев
на последней странице
книги
со счастливым концом.
Упоминавшиеся созвездия капают в тишину,
в закрытые окна, на смежающиеся ресницы.
…В первой главе деревья
молча приникли к окну,
и в уснувших больницах больные кричат, как птицы.
Иногда романы заканчиваются днем.
Ученый открывает окно, закономерность открыв,
тот путешественник
скрывается за холмом,
остальные герои встречаются в обеденный перерыв.
Экономика стабилизируется,
социолог отбрасывает сомнения.
У элегантных баров
блестят скромные машины.
Войны окончены. Подрастает поколение.
Каждая женщина может рассчитывать на мужчину.
Блондины излагают разницу
между добром и злом.
Все деревья — в полдень — укрывают крестьянина тенью.
Все самолеты благополучно
возвращаются на аэродром.
Все капитаны
отчетливо видят землю.
Глупцы умнеют. Лгуны перестают врать.
У подлеца, естественно, ничего не вышло.
…Если в первой главе кто-то продолжает орать,
то в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
Сексуальная одержимость и социальный оптимизм,
хорошие эпиграфы из вилланделей, сонетов, канцон,
полудетективный сюжет, именуемый — жизнь.
…Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!
C’est une beatitude calnae el imniobile.
Ch. BaudelaireИстома тайного похмелья
Мое ласкает забытье.
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие.
Быть недвижимым, быть безмолвным,
Быть скованным… Поверить снам,
И предавать палящим волнам
Себя, как нежащим губам.
Ты мной владеешь, Соблазнитель,
Ведешь меня… Я — твой! с тобой!
В какую странную обитель
Плывем мы голубой водой?
Спустились лавры и оливы
К широким белым ступеням…
Продлись, продлись, мой миг счастливый,
Дремлю в ладье, у входа в храм…
Чья шея, гибкая, газелья,
Склонилась на плечо мое?
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие.
Нет, ничего мечте не надо!
Смотреть в хрустальный небосвод,
Дышать одной тобой, услада
Журчащих и манящих вод!
Все позабыть, чем жил я прежде,
Восторг стихов, восторг любви…
Ты, призрак в голубой одежде,
Прекрасный миг останови!
Пусть зыблют бледные оливы
Тень по широким ступеням.
Я — недвижимый, я — счастливый,
Я предан нежащим губам.
Сверкает чье-то ожерелье
Так близко… Милая, твое?
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие…
1909–1911Это безмятежное и неподвижное блаженство.
Ш. Бодлер (фр.)
Обнял Акму, любовь свою, Септимий.
Нежно к сердцу прижал. Сказал ей:
«Акма! Если крепко в тебя я не влюбился,
Если вечно любить тебя не буду,
Как пропащие любят и безумцы,
Пусть в пустыне ливийской иль индийской
Кровожадного льва я повстречаю!»
Так сказал. И Амур ему ответил:
Тотчас справа чихнул ему на счастье.
Акма голову тихо наклонила
И коснулась пурпурными губами
Глаз любимца, желаньем опьяненных.
И сказала: «О жизнь моя, Септимий!
Пусть любовь нами правит безраздельно!
Знай, двойное во мне пылает пламя,
Знай, двойная меня сжигает ласка!»
Так сказала. Амур и ей ответил:
Тотчас справа чихнул на счастье Акме.
И сбылись на диковину приметы.
И любовники связаны любовью.
Все сокровища Сирии и бриттов
Не возьмет за свою Септимий Акму.
Акма, верная одному лишь другу,
Лишь Септимию дарит страсть и нежность.
Кто же видел счастливее влюбленных?
Кто Венеру видал такою вещей?
Бесценный друг счастливых дней,
Вина святого упованья
Души измученной моей
Под игом грусти и страданья.
Мой верный друг, мой нежный брат,
По силе тайного влеченья
Кого со мной не разлучат
Времен и мест сопротивленья.
Кто для меня и был и есть
Один и все, кому до гроба
Не очернят меня ни лесть,
Ни зависть черная, ни злоба;
Кто овладел, как чародей,
Моим умом, моею думой,
Кем снова ожил для людей
Страдалец мрачный и угрюмый, —
Бесценный друг, прими плоды
Моих задумчивых мечтаний,
Минутной резвости следы
И цепь печальных вспоминаний!
Ты не найдешь в моих стихах
Волшебных звуков песнопенья:
Они родятся на устах
Певцов любви и наслажденья…
Уже давно чуждаюсь я
Их благодатного привета,
Давно в стихии шумной света
Не вижу радостного дня…
Пою, рассеянный, унылый,
В степях далекой стороны
И пробуждаю над могилой
Давно утраченные сны…
Одну тоску о невозвратном,
Гонимый лютою судьбой,
В движеньи грустном и приятном,
Я изливаю пред тобой!
Но ты, понявши тайну друга,
Оценишь сердце выше слов
И не сменишь моих стихов
Стихами резвыми досуга
Других счастливейших певцов.
Не вовлечет никто меня в войну:
Моя страна для радости народа.
Я свято чту и свет и тишину.
Мой лучший друг — страны моей свобода.
И в красный цвет зеленую весну
Не превращу, любя тебя, природа.
Ответь же мне, любимая природа,
Ты слышала ль про красную войну?
И разве ты отдашь свою весну,
Сотканую для радости народа,
Рабыне смерти, ты, чей герб — свобода
И в красную войдешь ли тишину.
Я не устану славить тишину,
Не смерти тишину, — твою, природа, —
Спокойной жизни! Гордая свобода
Моей страны пускай клеймит войну
И пусть сердца свободного народа
Впивают жизнь — цветущую весну.
Прочувствовать и оберечь весну,
Ее полей святую тишину —
Счастливый долг счастливого народа.
Ему за то признательна природа,
Клеймящая позорную войну,
И бережет такой народ свобода.
Прекрасная и мудрая свобода!
Быть может, ты взлелеяла весну?
Быть может, ты впустила тишину?
Быть может, ты отторгнула войну?
И не тобой ли, дивная природа
Дарована для доброго народа?
Для многолетья доброго народа,
Для управленья твоего, свобода,
Для процветанья твоего, природа,
Я, королева, воспою весну,
Ее сирень и блеск, и тишину,
И свой народ не вовлеку в войну!
Он полюбил. За много лет, счастливый,
Однажды здесь с возлюбленной он шел,
И в сумраке дубравы молчаливой
Ее к лесной часовне он привел.
Они вошли, склонились их колена;
Струясь в окно, заката луч алел,
И вместе с ней молился он смиренно
И вдалеке рожок пастуший пел.
Торжественно подняв для клятвы руку,
С волнением промолвила она:
— Да обречет меня Господь на муку,
Когда в любви не буду я верна. —
Пылал закат все ярче, все чудесней —
С его святой любовью наравне.
Пастушья песнь звучала райской песней
Среди лесной долины в тишине.
Но был забыт он для другого вскоре:
И принял тот с обетом лживым уст
И поцелуй, что также лжив и пуст.
С ним под венцом стоит она в уборе.
И не смотря на клятвенный обман,
Вся жизнь ее в забавах неизменно
С тех пор течет пред Богом дерзновенно,
Которому обет был ею дан.
За это ли безумья грозной тьмою
Пути его ты омрачаешь, рок?
За это ли безжалостно тобою
Был из души его исторгнут Бог?
И он клянет — отчаянней, греховней —
Там, где склонял колени он с мольбой.
Вот почему, терзаемый тоской,
Изгнанником он бродит пред часовней.
Свершатся сроки: загорится век,
Чей луч блестит на быстрине столетий,
И твердо станет вольный человек
Пред ликом неба на своей планете.
Единый Город скроет шар земной,
Как в чешую, в сверкающие стекла,
Чтоб вечно жить ласкательной весной,
Чтоб листьев зелень осенью не блекла;
Чтоб не было рассветов и ночей,
Но чистый свет, без облаков, без тени;
Чтоб не был мир ни твой, ни мой, ничей,
Но общий дар идущих поколений.
Цари стихий, владыки естества,
Последыши и баловни природы,
Начнут свершать, в веселье торжества,
Как вечный пир, ликующие годы.
Свобода, братство, равенство, все то,
О чем томимся мы, почти без веры,
К чему из нас не припадет никто, —
Те вкусят смело, полностью, сверх меры.
Разоблаченных тайн святой родник
Их упоит в бессонной жажде знанья,
И Красоты осуществленный лик
Насытит их предельные желанья.
И ляжем мы в веках как перегной,
Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,
И этот гимн, в былом пропетый мной,
Я знаю, мир грядущий не услышит.
Мы станем сказкой, бредом, беглым сном,
Порой встающим тягостным кошмаром.
Они придут, как мы еще идем,
За все заплатят им, — мы гибнем даром.
Но что ж! Пусть так! Клони меня, Судьба!
Дышать грядущим гордая услада!
И есть иль нет дороги сквозь гроба,
Я был! я есмь! мне вечности не надо!
Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз —
Это все для вас, для вас, для вас.
Услыхали трепетное слово —
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!
Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз…
Разве будет это тыщу раз!
На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!
Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!
Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!
Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта «прелесть» миновала вас.
Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте —
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, — не найти!
А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.
Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!
И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!
Мать воспоминаний, нежная из нежных,
Все мои восторги! весь призыв мечты!
Ты воспомнишь чары ласк и снов безбрежных,
Прелесть вечеров и кроткой темноты.
Мать воспоминаний, нежная из нежных.
Вечера при свете угля золотого,
Вечер на балконе, розоватый дым.
Нежность этой груди! существа родного!
Незабвенность слов, чей смысл неистребим,
В вечера при свете угля золотого.
Как красиво солнце вечером согретым.
Как глубоко небо! в сердце сколько струн!
О, царица нежных, озаренный светом,
Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн.
Как красиво солнце вечером согретым.
Ночь вокруг сгущалась дымною стеною,
Я во тьме твои угадывал зрачки,
Пил твое дыханье, ты владела мною,
Ног твоих касался братскостью руки.
Ночь вокруг сгущалась дымною стеною.
Знаю я искусство вызвать миг счастливый,
Прошлое я вижу возле ног твоих.
Где ж искать я буду неги горделивой,
Как не в этом теле, в чарах ласк твоих?
Знаю я искусство вызвать миг счастливый.
Эти благовонья, клятвы, поцелуи,
Суждено ль им встать из бездн, запретных нам,
Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи,
Ликом освеженным вновь светить морям?
— Эти благовонья, клятвы, поцелуи!
Будет вечер — тихо и сурово
О военной юности своей
Ты расскажешь комсомольцам новым —
Сыновьям и детям сыновей.
С жадностью засмотрятся ребята
На твое солдатское лицо,
Так же, как и ты смотрел когда-то
На седых буденновских бойцов.
И с прекрасной завистью, с порывом
Тем, которым юные живут,
Назовут они тебя счастливым,
Сотни раз героем назовут.
И, окинув памятью ревнивой
Не часы, а весь поток борьбы,
Ты ответишь:
— Да, я был счастливым.
Я героем в молодости был.
Наша молодость была не длинной,
Покрывалась ранней сединой.
Нашу молодость рвало на минах,
Заливало таллинской водой.
Наша молодость неслась тараном —
Сокрушить германский самолет.
Чтоб огонь ослабить ураганный —
Падала на вражий пулемет.
Прямо сердцем дуло прикрывая,
Падала, чтоб Армия прошла…
Страшная, неистовая, злая —
Вот какая молодость была.
А любовь — любовь зимою адской,
Той зимой, в осаде, на Неве,
Где невесты наши ленинградские
Были не похожи на невест—
Лица их — темней свинцовой пыли,
Руки — тоньше, суше тростника…
Как мы их жалели,
как любили.
Как молились им издалека.
Это их сердца неугасимые
Нам светили в холоде, во мгле.
Не было невест еще любимее,
Не было красивей на земле.
…И под старость, юность вспоминая,
— Возвратись ко мне, — проговорю.—
Возвратись ко мне опять такая,
Я такую трижды повторю.
Повторю со всем страданьем нашим,
С той любовью, с тою сединой,
Яростную, горькую, бесстрашную
Молодость, крещенную войной.
Моя жизнь — это бурная ночь на волнах.
Берег наш, отделенный проливом,
Я оставил и плыл, прочь откинувши страх,
Плыл от тех, кто страдает, к счастливым.
Что за буря была! Погибал я в борьбе,
Замирала душа в моем теле!
И спасала меня лишь мечта о тебе:
Предо мной твои очи блестели.
Мне казалось, что там, на другом берегу,
Ты условный огонь засветила
И стоишь ты на башне, и все я могу,
И ничья не возьмет меня сила!
Как звезда ты мне светишь и хочешь помочь,
Держишь факел свой, ждешь в амбразуре…
Среди ночи сама ты прекрасна как ночь,
Вся обрызгана пеною бури!
С гордым взглядом, с распущенной черной косой,
В блеске молний твой образ мелькает,
Ярко факел горит, дико ветер морской
Волосами твоими играет.
Вот я, здесь, переплыл! Я стою пред тобой,
Истомленный невзгодами моря,
Но еще я сильнее и тверже душой
После бури, страданий и горя!
Обогрей же меня твоей лаской, приди,
Протяни твою нежную руку,
Обними, поцелуем твоим награди
За любовь, за отвагу и муку!
Тихо нежные речи со мной говори,
Охраняй до утра мою душу.
Знай: при первых лучах благодатной зари
Сон счастливых я смело нарушу.
Ну как это можно, не понимаю!
Просто кругом идет голова:
Все время пустые, пустые слова
Тебя, точно облаком, окружают.
Цветистые, пестрые, равнодушные.
Они кувыркаются в тишине.
И ты их, словно шары воздушные,
Целыми гроздьями даришь мне.
Люди о ком-то порой говорят:
«Необязательный», «необязательная» —
Какие противные прилагательные!
Я б выбросил к черту их все подряд!
Выходит, что чуть ли не все — пустяк:
Слово дается, слово берется…
Прости, но неужто тебе вот так
И впрямь хорошо на земле живется?!
Возможно ли говорить уверенно:
— Приеду. Сделаю. Буду звонить.—
Без тени сомнения говорить
И знать, что ни грамма не будет сделано!
И, не смущаясь и в малой мере,
Плыть дальше, зная наверняка,
Что где-то ждут твоего звонка,
Что кто-то в твое обещанье верит.
Пустые слова, пустые слова!
Фальшивые копии слов счастливых,
Красивые, точно люпин-трава,
И зло-недобрые, как крапива.
Слова: «до последних минут моих!»,
«Верность», «любовь», «счастливая дата!»-
Ты так легко произносишь их,
Что даже становится жутковато.
А в шатких местах у тебя готово:
«Честное слово!» Ну не смешно ли?!
Зачем произносится: «Честное слово!»
А все остальные — лживые, что ли?!
Жизнь — как придуманная история,
Слова — точно мыльные пузыри.
Зачем тебе вся эта бутафория,
Ответь мне, шут тебя подери!
А впрочем, за все говорят дела,
Которых как раз-то и не бывает.
Душа, не рождающая тепла,
Только пустые слова рождает!
Но мира не будет меж мной и ими!
Пойми и на что-то одно решайся:
Или же ты расставайся с ними,
Или со мной расставайся!
Как сажа свеж,
Как сажа чист,
Черт-трубочист качает трубы.
Вдруг солнце — трах!
И трубочист
Снегам показывает зубы.
И сразу — вниз,
И сразу — врозь
Труба, глаза и ноги,
И воробьев счастливых горсть
Метнулась по дороге.
Взглянул вокруг,
И — мать честна! —
И городу и парку,
Загнув рукавчики, весна
Закатывает парку.
Под песню трудится кума —
Счастливая натура!
И сводит каждого с ума
Весенняя колоратура.
И вот —
Отчаянный пример:
Подснежники у постового?!
— Товарищ милиционер,
Вы — девушка,
Даю вам слово!
И вот,
Любезные мои,
Извольте, — как по нотам,
В такт дискантуют воробьи
Над золотым пометом.
Ах, понимаю,
Как не петь?
Не петь или не пикать? —
Когда графин
Горит, как медь,
Когда ручьи —
Как никель.
Когда вот так
Поет весна:
Без темпа
И без метра,
И дирижирует сосна
И лирикам
И ветрам.
Я это пел,
Когда апрель
Дымился на бульварах,
Когда жемчужная капель
Клевала тротуары.
Когда, тетрадь
Скрутив в комок
И трижды кроя матом, —
Хотел влюбиться
И не смог
Рабфаковец косматый.
Теперь под солнечным огнем
И радостно, и тяжко!
Давайте окна распахнем,
Как душную рубашку.
И на ребяческую прыть
Равняясь по поэту,
Чтоб даже деньги позабыть…
Которых, кстати, нету.
Тебе, который с юных дней
Меня хранил от бури света,
Тебе усердный дар беспечного поэта —
Певца забавы и друзей.
Тобою жизни обученный,
Питомец сладкой тишины,
Я пел на лире вдохновенной
Мои пророческие сны, -
И дружба кроткая с улыбкою внимала
Струнам, настроенным свободною мечтой;
Умом разборчивым их звуки поверяла
И просвещала гений мой!
Она мне мир очарованья
В живых восторгах создала, К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,
Облагородила желанья,
Учила презирать нелепый суд невежд
И лести суд несправедливый:
Смиряла пылкий жар надежд
И сердца ранние порывы.
И я душой не изменил
Ее спасительным стараньям:
Мой гений чести верен был
И цену знал благодеяньям! Быть может, некогда твой счастливый поэт,
Беседуя мечтой с протекшими веками,
Расскажет стройными стихами
Златые были давних лет;
И, вольный друг воспоминаний,
Он станет петь дела отцов:
Неутомимые их брани
И гибель греческих полков,
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар.
И оживит он — в песнях славы —
Славян пленительные нравы:
Их доблесть на полях войны,
Их добродушные забавы
И гений русской старины
Торжественный и величавый! А ныне — песни юных лет,
Богини скромной и веселой,
Тебе дарит рукой не смелой
Тобой воспитанный поэт!
Пускай сии листы, в часы уединенья,
Представят памяти твоей
Живую радость прошлых дней,
Неверной жизни оболыценья
И страсти ветренных друзей;
Здесь все, чем занят был счастливый дар поэта, Когда он тишину боготворил душой,
Не рабствовал молве обманчивого света
И пел для дружбы молодой!
Детина по уши в красавицу влюбился,
И наконец во что ни стало бы решился
Иметь ее женой.
Недаром ею он пленился:
Красавицы еще невидано такой.
Да та беда, в чем всяк я чаю искусился,
Что у красавиц всех обычай есть дурной:
Чем более по них вздыхают,
Тем более они суровыми бывают.
Детина это испытал:
Три года по своей красавице вздыхал,
Стенал, страдал,
Терзался, рвался и крушился;
Однако же не мог никак ее склонить.
Что ж? с грусти наконец он странствовать пустился,
И для красавицы, (что может зляе быть?)
В дороге с бесом подружился;
И на два года согласился
Себя ему закабалить,
С тем чтоб его на ней женить.
У беса тотчас все с детиною решилось:
Рукописанье бес берет,
И слово честное дает;
А что обещано и делом совершилось.
Хоть бес обыкновенно лжет,
Однако тут сдержал, что сказано им было:
И трех недель не проходило,
Как для детины день счастливый наступил:
Красавицу свою в жену он получил.
Но что ж? и двух недель с женой не проживает:
Уж беса в помощь призывает:
Ах! говорит ему: не ведаешь всего
Ты горя моего.
Два года ведь тебе служить я обрекался,
Когда красавицы тобою домогался;
Но нет, избавь меня ты от нее, избавь;
А к кабале моей хоть год еще прибавь.
Но дьявол прозьбе не внимает;
А молодой
Вдобавок черту год, вдобавок и другой,
И к году год еще к услугам прибавляет.
Хоть тяжко, говорит: у черта быть слугой,
Однако легче все чем с злою жить женой.
Уже из давних лет замечено у всех:
Где лад, там и успех;
А от раздора все на свете погибает.
Я правду эту вновь примером докажу;
Картины Грио́зовы я сказкой раскажу:
Одна счастливую семью изображает,
Другая же семью несчастну представляет.
Семейством счастливым представлен муж с женой,
Плывущие с детьми на лодочке одной
Такой
Рекой,
Где камней и мелей премножество встречали,
Которы трудности сей жизни представляли.
Согласно муж с женой
Своею лодкой управляя,
Счастливо к берегу меж камнями плывут.
Сама любовь в лице грести им пособляя,
Их тяжкой облегчает труд.
Спокойно в лодочке их дети почивают.
Покой и счастие детей,
В заботной жизни сей
Труды отцовски награждают.
Другим семейством тож представлен муж с женой,
Плывущие с детьми на лодочке одной
Такою же рекой,
Где камней и мелей премножество встречают.
Но худо лодка их плывет;
С женой у мужа ладу нет:
Жена весло свое бросает,
Сидит, не хочет помогать,
От камней лодку удалять.
Любовь летит от них и вздорных оставляет.
А мужа одново напрасен тяжкий труд;
И вкриво с лодкою и вкось они плывут.
Не знают дети их покою,
И друг у друга всяк кусок последний рвет,
Все хуже между них час от часу идет:
В пучину быстриною
Уж лодку их несет.