Все стихи про счастье - cтраница 12

Найдено стихов - 601

Ада Негри

Побежденные

Сотни их… тысячи… словно морские
Волны шумящие, ветром гонимые,
Движутся полчища эти людские
Неисчислимые.
Движутся медленно так… ряд за рядом
Волны походят, тяжелые, ровные….
Впалые очи с горячечным взглядом,
Лица бескровные.
Вот подошли ко мне!.. Море разбитых
Жизней в борьбе за грядущее темное;
Грубых одежд и голов непокрытых
Море огромное.
Вот окружают—сомкнулись… И ясно
Слышу я медленный хрип их дыхания,
Голос проклятий, звучащих напрасно,
Вздохи, стенания:
«От очагов мы пришли разоренных,
Где под золою ни искры не тлеет;
С бедных постелей, где в муках бессонных
Тело слабеет.
Из шалашей, из землянок пришли мы.
Мрачно ползут по земле наши тени—
Скорби исполненной, необозримый
Сонм привидений!
Луч идеала сиял нам в ненастье;
Это сияние нас обмануло.
Счастья, любви мы искали; и счастье
Нас оттолкнуло.
Труд нас отверг,—и хоть были бы рады
Силы отдать мы и ночи бессонные.
Где же исход? где надежда?.. Пощады!
Мы—побежденные.
Всюду под солнцем, в лучах его жгучих
Всюду живет и смеется, ликуя,
Счастье труда и усилий могучих,
И поцелуя;
Труд и умы призывает, и руки;
Мощь их железо и пар покоряет;
Смелым борцам яркий светоч науки
Путь озаряет.
Тысячи жизней на подвиг стремятся,
К жертве святой от станка и от плуга;
Тысячи уст опьяненных томятся
Жаждой друг друга…
Мы только лишние! К жизни порогу
Дали нам стать, но во храм не впустили;
Всюду незримые стены дорогу
Нам преградили.
Кем же воздвигнуты эти преграды?
Чьим же проклятьем на век осужденные,
Жить не имеем мы права?.. Пощады!
Мы побежденные!»

С. Свиридова.

Николай Некрасов

Ревность

Есть мгновенья дум упорных,
Разрушительно-тлетворных,
Мрачных, буйных, адски-черных,
Сих — опасных как чума —
Расточительниц несчастья,
Вестниц зла, воровок счастья
И гасительниц ума!..
Вот в неистовстве разбоя
В грудь вломились, яро воя, —
Все вверх дном! И целый ад
Там, где час тому назад
Ярким, радужным алмазом
Пламенел твой светоч — разум!
Где добро, любовь и мир
Пировали честный пир! Ад сей… В ком из земнородных,
От степей и нив бесплодных,
Сих отчаянных краев,
Полных хлада и снегов —
От Камчатки льдянореброй
До брегов отчизны доброй, —
В ком он бурно не кипел?
Кто его — страстей изъятый,
Бессердечием богатый —
Не восчествовать посмел?.. Ад сей… ревностью он кинут
В душу смертного. Раздвинут
Для него широкий путь
В человеческую грудь…
Он грядет с огнем и треском,
Он ласкательно язвит,
Все иным, кровавым блеском
Обольет — и превратит
Мир — в темницу, радость — в муку,
Счастье — в скорбь, веселье — в скуку,
Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь,
В яд и ненависть — любовь! Полон чувств огнепалящих,
Вопиющих и томящих,
Проживает человек
В страшный миг тот целый век!
Венчан тернием, не миртом,
Молит смерти — смерть бы рай!
Но отчаяния спиртом
Налит череп через край…
Рай душе его смятенной —
Разрушать и проклинать,
И кинжалов всей вселенной
Мало ярость напитать!!!

Михаил Исаковский

Будьте здоровы

Будьте здоровы,
Живите богато,
А мы уезжаем
До дому, до хаты.Мы славно гуляли
На празднике вашем,
Нигде не видали
Мы праздника краше.Как в вашем колхозе
Широкое поле, —
Пускай же для счастья
Цветет ваша доля.Пусть будут на речках
Да светлые воды,
Пусть плавают в речках
Гусей хороводы.Желаем, чтоб каждый,
Как надо, трудился,
Чтоб двор от скотины
От разной ломился; Чтоб лошади были
Сильны и красивы,
Чтоб куры возами
Вам яйца носили; Чтоб ели вы сладко,
Варили бы вкусно
Ботвинью, картошку,
Горох и капусту; Чтоб на поле жито
Дружней колосилось,
Чтоб сало в кладовке
Все время водилось; Чтоб в печке горячей
Шипела бы шкварка,
А к ней — если надо —
Нашлась бы и чарка; Чтоб к вам приезжали
Желанные гости,
Чтоб люди на вас
Не имели бы злости; Чтоб дружной работою
Вашей бригады
Все были довольны,
Довольны и рады.Еще пожелать вам
Немного осталось —
Чтоб в год по ребенку
У вас нарождалось.А если, по счастью,
И двое прибудет, —
Никто с вас не спросит,
Никто не осудит.Путь к вашему дому
Мы знаем прекрасно
И вас обещаем
Наведывать часто.То просто заедем,
А то — к октябринам
Внесем караваи
Да по две осьмины.Так будьте ж здоровы,
Живите богато,
А мы уезжаем
До дому, до хаты.
____________________
Перевод с белорусского языка. Автор оригинального стихотворения — Адам Русак.

Владимир Федосеевич Раевский

К Лиде

Что значит взор смущенный твой,
И сердца страстное биенье,
И непритворное волненье?..
Скажи, о Лида, ангел мой!
Давно ль на ложе сладострастья
Блаженства я испил фиал
И к груди страстной прижимал
Тебя, как сын веселый счастья?
Я зрел румянец алый твой
И груди белой колебанье,
Твое смущенье, трепетанье,
Когда прелестною рукой
Ты взоры робкие скрывала
И мне свободы не давала
Ступить порочною стопой
На ложе кротости невинной...
Мой дух любовию пылал,
Я счастья робко ожидал
И в страсти сильной, непрерывной
Нетерпеливою рукой
Отдернул полог сокровенный
И розу, полную весной,
Сорвал - в завет любви святой,
Мечтой блаженства увлеченный...
Я полный кубок счастья пил
Средь неги страстной и волненья,
На ложе розовом забвенья
Мой жребий временный хвалил!..
Но время счастья быстро мчится,
Денницы быстро луч блеснул:
Нам должно было разлучиться,
Ты спала, Лида, я взглянул...
И прелестей твоих собор,
При свете слабом обнаженный,
Лишь дымкой легкой сокровенный,
Очаровал мой дерзкий взор.
Но я, как узник страсти нежной,
Искал свободы от цепей
Средь роз душистых и лилей...
На груди страстной, белоснежной.
Исчез твой тихий сон как миг,
И ты в обятиях моих
С невольным ропотом взглянула,
Слеза в очах твоих блеснула...
И я, смущенный, робко ждал
Минуты грозной разлученья
И в миг счастливый упоенья
[Давно ль] тебя лобзал?..
И в неге тайной пресыщенья
В восторгах страсти утопал?..
О Лида! Прочь твое роптанье!
С тобою гений добрый твой!
Пусть время хладною рукой
Грозит прервать очарованье
Любви и счастья юных лет.
Исчезнет все, как ранний цвет,
Исчезнет страсти ослепленье,
Минутой надо дорожить...
И непрерывно радость пить
Из полной чаши наслажденья!

Антон Антонович Дельвиг

Ответ

Зачем на меня ты и глупость, и злобу,
Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?
К чему величаешь любовью бессмертных
Простого певца?

Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:
Я плавал в восторгах, я небом дышал!
Я пел — и мне хором, веселые, вторить
Любили друзья.

Я пел — но в то время роскошная младость
Мне жизнь озаряла волшебным лучом:
Я веровал в счастье, я жаждал любови,
Я славой горел!

И опыт суровый смирил обольщенья,
Мой взор прояснился; но скрылись мечты,
За ними и счастье, и прелесть любови,
И славы призрак.

Как слушал Лаертид, привязанный к мачте,
Волшебные песни Скиллийских сирен
И тщетно к ним рвался — упрямые верви
Держали его, —

Так я, твоей лирой печально пленяясь,
Вотще порываюсь к святым высотам,
Знакомым бывало, и в робкие струны
Напрасно звучу.

Напрасно у неба прошу вдохновений:
Мне путь на родную страну возбранен,
И глас мой подобен унылому гласу
Жестоким стрелком

Подстреленной птицы, когда завывают
Осенние ветры и к теплым странам
Веселою стаей при кликах несутся
Подруги ее.

Андрей Дементьев

Екатерина II

Безвольно, в надежде безрадостной
Петр руки к Орлову простер…
В тот вечер вдова его Августа
Взошла на российский престол.
Никто еще ведать не ведал,
Что будет с Россией при ней…
Убийство и слово «победа»
Из разных взяты словарей.
Коварная чужестранка
Взошла на российский престол.
Все было постыдно и странно.
Но трон осенили крестом,
Хотя на нем запах убийства
(«Да черт с ним, коль цель удалась…»)
А грех забывается быстро,
Когда так беспамятна власть.
Принцессу короновали.
Тяжел императорский груз…
Тогда она знала едва ли,
Что так ей полюбится Русь.
Что станет принцесса Великой
Императрицей страны,
Где жизнь начала свою с лиха,
С упрятанной в сердце вины.
И, может быть, личного счастья
За это не выпало ей
В плену чужеземных пристрастий,
В кругу ненадежных друзей.
И даже на самой вершине
Почета и власти своей
Все чаще и все одержимей
Хотелось быть женщиной ей.
Хотелось быть просто любимой —
Вдали от придворной толпы…
Но счастье проносится мимо
И нету надежд у Судьбы.
И боль закипала незримо
В ее одинокой душе.
Хотелось быть просто любимой.
Да, видимо, поздно уже…
Хотя одержимость Орлова,
Восторг и влюбленность Двора
Рождали ответное слово,
Но это была лишь игра.
И не нуждаясь в участье,
Явила достойный пример…
Не зря ею так восхищался
Великий насмешник Вольтер.

Игорь Северянин

Секстина V (В моей стране — разбои и мятеж)

В моей стране — разбои и мятеж,
В моей стране — холера, тиф и голод.
Кто причинил ее твердыне брешь?
Кем дух ее кощунственно расколот?
Надежда в счастье! сердце мне онежь!
Я жить хочу! я радостен и молод!
Меня поймет, кто, как и я, сам молод,
Кому претит разнузданный мятеж.
Кто, мне подобно, молит жизнь: «Онежь!»
Кому угрозен тиф и черный голод,
Кто целен, бодр и духом не расколот,
Кому отвратна в государстве брешь.
Да, говорит о разрушеньи брешь…
Живой лишь раз, единственный раз молод!
И если жизни строй разбит, расколот,
И если угнетает всех мятеж,
И если умерщвляет силы голод,
Как не воскликнешь: «Счастье! нас онежь!»
Лишь грубому не нужен вскрик: «Онежь!»
Ему, пожалуй, даже ближе брешь,
Чем целостность: ему, пожалуй, голод
Отраднее, чем сытость; он и молод
По-своему: вскормил его мятеж,
И от рожденья грубый весь расколот.
Ужасный век: он целиком расколот!
Ему смешно сердечное: «Онежь!»
Он, дикий век, он сам сплошная брешь.
Его мятеж — разбойничий мятеж.
Он с детства стар, хотя летами молод,
И вскормлен им царь людоедов — Голод.
Но он умрет, обжора жирный Голод,
Кем дух людской искусственно расколот!
И я, и ты, и каждый будет молод!
И уж не мы судьбе, она: «Онежь!» —
Воскликнет нам. Мы замуравим брешь
И против грабежа зажмем мятеж!

Дмитрий Дмитриевич Минаев

Женщине

Под гул трескучих, модных фраз,
Устав от горя и неволи,
Ты ожидала среди нас
Какой-то лучшей, светлой доли.

В среде тупых и злых людей
Рутины, тьмы и предрассудка —
За торжеством иных идей
Следила, женщина, ты чутко.

Мы верим в счастье наобум,
Когда кругом не видим счастья…
Запуганный и робкий ум
Поверил в призрак полновластья.

«Гражданке — место и права!»
Тебе кричали… Где ж все это?
То все одни «слова, слова»,
По выражению Гамле́та.

В родной семье у очага
И на общественной арене
Свободу женщин, как врага,
Встречали мы: «Цари на сцене,

Будь фигуранткой, грабь нас, тешь
Кокетством, грацией, приданным,
Но чтоб права одни и те ж
Делить с мужчиной?!.. Ты жалка нам!»

Пойми ж теперь, кто ты для нас,
И скрой иронию печали:
Ты — или кукла напоказ,
Иль львица в светлой, бальной зале,

Иль мать, скорбящая весь век,
Жена, наложница, вакханка,
Но ты для нас не «человек»,
Игрушка ты, а не гражданка.

На миг обманута судьбой,
Влачишь ты прежний жребий жалкий
Очаровательной рабой,
Иль обесчещенной весталкой.

Владимир Маяковский

В повестку дня

Ставка на вас,
       комсомольцы товарищи, —
на вас,
    грядущее творящих!
Петь
  заставьте
       быт тарабарящий!
Расчистьте
      квартирный ящик!
За десять лет —
        устанешь бороться, —
расшатаны
     — многие! —
           тряской.
Заплыло
     тиной
        быта болотце,
покрылось
      будничной ряской.
Мы так же
     сердца наши
           ревностью жжем —
и суд наш
     по-старому скорый:
мы
  часто
     наганом
         и финским ножом
решаем —
     любовные споры.
Нет, взвидя,
      что есть
          любовная ржа,
что каши вдвоем
        не сваришь, —
ты зубы стиснь
        и, руку пожав,
скажи:
    — Прощевай, товарищ! —
У скольких
     мечта:
        «Квартирку б в наем!
Свои сундуки
       да клети!
И угол мой
     и хозяйство мое —
и мой
   на стене
        портретик».
Не наше счастье —
         счастье вдвоем!
С классом
     спаяйся четко!
Коммуна:
     все, что мое, —
            твое,
кроме —
    зубных щеток.
И мы
   попрежнему,
         если радостно,
попрежнему,
      если горе нам —
мы
  топим горе в сорокаградусной
и празднуем
      радость
          трехгорным.
Питье
   на песни б выменять нам.
Такую
   сделай, хоть тресни!
Чтоб пенистей пива,
          чтоб крепче вина
хватали
    за душу
        песни.

* * *

Гуляя,
   работая,
       к любимой льня, —
думай о коммуне,
        быть или не быть ей?!
В порядок
     этого
        майского дня
поставьте
     вопрос о быте.

Игорь Северянин

Ночь подходила

Страстно дыша, вся исполнена неги,
Ночь подходила в сияньи луны
К тихому лесу, в загадочной грусти
Оцепеневшему в чарах весны.
Ночь подходила бесшумно, как фея,
Долго смотрелась в прозрачный ручей,
Грустно вздыхала, смотрела на звезды
Вдумчивым светом широких очей.
К ели, смотревшей назвездное небо,
Выросшей, как безответный вопрос,
Близко прижатый, безмолвен и бледен,
Думал с глазами я, полными слез.
Ночь подходила, головку склонивши
И постепенно замедлив шаги,
Проникновенно смотрела на звезды,
Скорбно вздыхала в порывах тоски.
В взоре царицы ночных сновидений
Было так много таинственных дум,
Было так много мольбы и вопросов,
Был ее взгляд так печально-угрюм.
Ночь подходила все ближе и ближе…
Я уже видел в сияньи луны
Страстные очи, небрежные пряди,
Я уже чувствовал лунные сны.
— Ночь! — простонал я, влюбленный в царицу,
Чувствуя близкое счастье: О, ночь!
Что ты так смотришь на тусклые звезды?
Чем тебе могут те звезды помочь?
Ночь, вдруг заметив меня, потемнела,
Вздрогнула нервно, взглянула в глаза,
Чуть прояснилась и с горькой усмешкой
Гладила нежно мои волоса.
Я, очарован, стоял недвижимо…
Снова вздохнув, меня Ночь обняла, —
В жгучем лобзаньи уста наши слились,
Сблизились в пламени страсти тела.
— Счастье! — шептал, задыхаясь в блаженстве
Сердце сгорало в триумфе огня.
Ночь заметалась в испуге в объятьях,
Чувствуя близость идущего Дня.

Дмитрий Дмитриевич Минаев

Девочке

Русокудрая головка!
Занят я твоей судьбой,
И —мне горько и неловко
Лгать, дитя, перед тобой.

Русокудрая головка!
Ты, как ангел создана;
Но родная обстановка
Сокрушительно —сильна.

Не такия с ней сражались
Дети слабыя, как ты,
И безсильно наклонялись,
Как завялые цветы.

Светлый путь, любовь и воля…
В них ты веруешь шутя,
Но едва-ль такая доля
Предстоит тебе, дитя!

Сердце счастьем заохотив,
Я тебя не обману…
Нет, ребенок мой, напротив,
Я разсказывать начну —

О среде, где счастье редко,
Где обычай —Бог людской,
Где золоченная клетка
Ждет тебя с твоей тоской.

С жаждой силы и свободы, —
Ждет та сфера, жадно ждет,
Где толпе свои клейноды
Только пошлость создает,

Где нет бури… Что за бури!
Не оне страшны, —страшна
Пылкой, огненной натуре
Лишь немая тишина,

Да затишье праздной скуки
Без борьбы и без труда,
Где опущенныя руки
Лень сковала на-всегда…

Жизнь пройдет —и не узнаешь
И с непочатой душой.
Как другия, ты истает
Воскуяровой свечей.

Гнет, осмеянныя грезы,
Неоконченный роман,
Недоплаканныя слезы
И супружеский обман —

Вот одна я таже сказка,
Напеваемая нам,
Обыденная развязка
Обыденных наших драм.

Потому, малютка, больно
За тебя мне не шутя;
Если ж я солгал невольно,
Если ж, мился дитя,

И ошибся, может статься
То, поверь, я был бы рад
Так почаще ошибаться
И пророчить не впопад.

Валерий Брюсов

Белые клавиши

Белые клавиши в сердце моём
Робко стонали под грубыми пальцами,
Думы скитались в просторе пустом,
Память безмолвно раскрыла альбом,
Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами
Пишутся строфы о счастье былом… Смеха я жаждал, хотя б и притворного,
Дерзкого смеха и пьяных речей.
В жалких восторгах бесстыдных ночей
Отблески есть животворных лучей,
Светит любовь и в позоре позорного.В темную залу вхожу, одинок,
Путник безвременный, гость неожиданный.
Лица еще не расселись в кружок…
Вид необычный и призрак невиданный:
Слабым корсетом не стянут испорченный стан,
Косы упали свободно, лицо без румян.«Девочка, знаешь, мне тяжко, мне как-то рыдается,
Сядь близ меня, потолкуем с тобой, как друзья…»
Взоры ее поднялись, удивленье тая.
Что-то в душе просыпается,
Что-то и ей вспоминается…
Это — ты! Это — я! Белые клавиши в сердце моем
Стонут и плачут, живут под ударами,
Думы встают и кричат о былом,
Память дрожит, уронивши альбом,
Тяжкий альбом, переполненный старыми
Снами, мечтами о счастье святом! Плачь! я не вынесу смеха притворного!
Плачь! я не вынесу дерзких речей!
Здесь ли, во мраке бесстыдных ночей,
Должен я встретить один из лучей
Лучшего прошлого, дня благотворного! Робко, как вор, выхожу, одинок,
Путник безвременный, гость убегающий.
С ласковой лаской скользит ветерок,
Месяц выходит с улыбкой мигающей.
Город шумит, и мой дом недалек…
Блекни в сознаньи, последний венок!
Что мне до жизни чужой и страдающей!

Эдуард Асадов

О смысле жизни

— В чем смысл твоей жизни? — Меня спросили. —
Где видишь ты счастье свое, скажи?
— В сраженьях, — ответил я, — против гнили
И в схватках, — добавил я, — против лжи!

По-моему, в каждом земном пороке,
Пусть так или сяк, но таится ложь.
Во всем, что бессовестно и жестоко,
Она непременно блестит, как нож.

Ведь все, от чего человек терзается,
Все подлости мира, как этажи,
Всегда пренахальнейше возвышаются
На общем фундаменте вечной лжи.

И в том я свое назначенье вижу,
Чтоб биться с ней каждым своим стихом,
Сражаясь с цинизма колючим льдом,
С предательством, наглостью, черным злом,
Со всем, что до ярости ненавижу!

Еще я хочу, чтоб моя строка
Могла б, отверзая тупые уши,
Стругать, как рубанком, сухие души
До жизни, до крохотного ростка!

Есть люди, что, веря в пустой туман,
Мечтают, чтоб счастье легко и весело
Подсело к ним рядом и ножки свесило:
Мол, вот я, бери и клади в карман!

Эх, знать бы им счастье совсем иное:
Когда, задохнувшись от высоты,
Ты людям вдруг сможешь отдать порою
Что-то взволнованное, такое,
В чем слиты и труд, и твои мечты!

Есть счастье еще и когда в пути
Ты сможешь в беду, как зимою в реку,
На выручку кинуться к человеку,
Подставить плечо ему и спасти.

И в том моя вера и жизнь моя.
И, в грохоте времени быстротечного,
Добавлю открыто и не тая,
Что счастлив еще в этом мире я
От женской любви и тепла сердечного…

Борясь, а не мудрствуя по-пустому,
Всю душу и сердце вложив в строку,
Я полон любви ко всему живому:
К солнцу, деревьям, к щенку любому,
К птице и к каждому лопуху!

Не веря ни злым и ни льстивым судьям,
Я верил всегда только в свой народ.
И, счастлив от мысли, что нужен людям,
Плевал на бураны и шел вперед.

От горя — к победам, сквозь все этапы!
А если летел с крутизны порой,
То падал, как барс, на четыре лапы
И снова вставал и кидался, а бой.

Вот то, чем живу я и чем владею:
Люблю, ненавижу, борюсь, шучу.
А жить по-другому и не умею,
Да и, конечно же, не хочу!

Генрих Гейне

К девичнику

Все понимая, большими глазами
Взглянула ты, и я прочел,
Что нету общего меж нами:
Ты так добра, а я так зол.

Да, я так зол, что вот бездушно
Насмешку в дар несу со зла
Той, что мила так, и радушна,
И даже искренна была.

Знаешь повара и кухню,
Дырки, норки уследишь,
И куда б с тобой ни шли мы,
Ты всегда опередишь.

Вот невесту отбиваешь,
Милый друг, — ведь это смех;
Но смешней, что я же должен
Поздравлять тебя при всех.

«Счастье нам любовь дарует
И богатство заодно!» —
В песнях громко так толкует
Вся империя давно.

Песни смысл ты понимаешь,
Сердце у тебя поет,
И, ликуя, ожидаешь,
Что великий день придет.

Краснощекую невесту
Взять за ручку он сулит,
И папаша, очень к месту,
Кошелем благословит.

И кошель тот не пустует:
Деньги, платье — все дано, —
Счастье нам любовь дарует
И богатство заодно.

Нагую почву уж покрывает
Покров цветочный, зеленый лес.
Победный свод он воздвигает,
И марш триумфальный звучит с небес.

Верхом везжает апрель чудесный;
Глаза блистают, играет кровь.
На нашей свадьбе он гость уместный:
Побыть приятно, где есть любовь.

Василий Андреевич Жуковский

Прощальная песнь

Миновались, миновались
Дни младенчества для нас!
Сами прежде расставались
Мы с подругами не раз;
Со слезами провожали
Их в незнаемый нам свет
И молитвы посылали
Удалившимся вослед.

Ах! пришло и наше время
Слышать грустное прости!
Взять заботой жизни бремя,
В свет незнаемый идти!
О друзья! друзья! внемлите
Удаляющихся глас:
Сохраните, сохраните
Память верную об нас!

Мы идем, куда отселе
Небеса нас поведут!
Там на жизненном пределе
Два сопутника нас ждут:
Ободритель — упованье,
Гений младости живой,
И любовь — воспоминанье,
Страж земного неземной.

О, святое упованье!
Озаряй нам жизни даль!
Счастью будь очарованье,
Заговаривай печаль:
Мир невидимо-небесный
В мире видимом являй,
И в предел, душе известный,
По земле нас провожай!

Ты же, друг — воспоминанье,
С нами будь! Пролей свое
Благодатное сиянье
На земное бытие!
Говори о том, что было
Счастьем наших лучших лет,
Чтоб для нас хоть в сердце жило
То, чего уж в жизни нет!

Лик твой душу утешает!
Он ей сладостно знаком!
Нам хранительно сияет
Покидаемая в нем!
Ты — она! в твоей святыне
Все для нас заключено!
Где ни будем, нам отныне
Мысль о ней и жизнь — одно!

Дмитрий Владимирович Веневитинов

К моей богине

Не думы гордые вздымают
Страстей исполненную грудь,
Не волны невские мешают
Душе усталой отдохнуть, —
Когда я вдоль реки широкой
Скитаюсь мрачный, одинокой
И взор блуждает по брегам,
Язык невнятное лепечет,
И тихо плещущим волнам
Слова прерывистые мечет.
Тогда от мыслей далека
И гордая надежда славы,
И тихоструйная река,
И невский берег величавый;
Тогда не робкая тоска
Бессильным сердцем обладает
И тайный ропот мне внушает…
Тебе понятен ропот сей,
О божество души моей!
Холодной жизнию бесстрастья
Ты знаешь, мне ль дышать и жить?
Ты знаешь, мне ль боготворить
Душой, не созданной для счастья,
Толпы привычные мечты
И дани раболепной службы
Носить кумиру суеты?
Нет! нет! и теплые дни дружбы,
И дни горячие любви
К другому сердце приучили:
Другой огонь они в крови,
Другие чувства поселили.
Что счастье мне? зачем оно?
Не ты ль твердила, что судьбою
Оно лишь робким здесь дано,
Что счастья с пламенной душою
Нельзя в сем мире сочетать,
Что для него мне не дышать…

О, будь благословенна мною!
Оно священно для меня,
Твое пророчество несчастья,
И, как завет, его храня,
С каким восторгом сладострастья
Я жду губительного дня
И торжества судьбы коварной!
И, если б ум неблагодарной
На небо возроптал в бедах,
Твое б явленье, ангел милой,
Как дар небес, остановило
Проклятье на моих устах.
Мою бы грудь исполнил снова
Благоговения святого
Целебный взгляд твоих очей,
И снова бы в душе моей
Воскресло силы наслажденье,
И счастья гордое презренье,
И сладостная тишина.
Вот, вот, что грудь мою вздымает
И тайный ропот мне внушает!
Вот, чем душа моя полна,
Когда я вдоль Невы широкой
Скитаюсь мрачный, одинокой.

Николай Владимирович Казанцев

Раздумье

Все, что волновало в золотые годы
Юности волшебной сердце молодое
Жаждой безконечной счастья и свободы,
Все давно исчезло. Небо голубое
Взоры не пленяет, как пленяло прежде,
Самая природа кажется мрачнее.
Ум давно не верит сладостной надежде,
Что настанут годы лучше и светлее.
На душе печальной горя и страданья
Много накопилось, желчи накипело,
И с улыбкой грустной вспомнятся желанья
Молодости пылкой: как рвалася смело
На борьбу с неправдой молодая сила…
Думал, ей не будет ни конца, ни края…
Силу молодую жизнь давно сгубила,
И кручина в сердце поселилась злая…
И борясь безплодно с горькою судьбою,
Ни себе, ни людям не нашел я счастья.
Рано познакомясь с жизненной грозою,
Видел пред собой я вечное ненастье.
Северное небо, хмурая природа
Душу подавляли… Скорбию томимый
Рано я увидел, что чужда свобода
Грустной и печальной стороне родимой.
Часто проходил я средь людских страданий,
Сдерживая стоны, подавив проклятья,
И смотрел я молча, заглушив рыданья,
Как от жизни гибли и друзья, и братья.
Сердце разрывалось от тоски и муки,
Но помочь не мог я,—многое мешало:
Горькое безсилье связывало руки,
Добраго желанья было слишком мало!..
Так тянулись годы… На душе скоплялось
Жизни невеселой грустное наследство,
Да в мечтах о прежнем звездочкой являлось
Светлою картиной золотое детство…
Иногда лишь горе в риѳмы перельется,
Да и им плохая выпадает доля:
В клетке вольной птице не всегда поется, —
Ей нужна свобода, солнышко и воля.

Эдуард Асадов

Я провожу тебя

О, как ты щебечешь весело,
И как хлопотлива ты:
Жакетку на стул повесила,
Взялась поливать цветы,

С мебели пыль смахнула,
Заварку нашла на окне
И, как бы вскользь, намекнула
На нежность свою ко мне.

Вся из тепла и света,
Ты улыбаешься мне.
А я от улыбки этой
В черном горю огне!

А я сижу и не знаю:
Зачем вот такая ты?
И просто сейчас страдаю
От этой твоей теплоты.

Как много ты произносишь
Сейчас торопливых слов!
То дразнишь, то будто просишь
Откликнуться на любовь.

Грозишься, словно кометой,
Сердцем мой дом спалить.
А мне от нежности этой
Волком хочется выть!

Ну, как ты не чувствуешь только
И как сама не поймешь,
Что нет здесь любви нисколько
И каждая фраза — ложь!

Хуже дурной напасти
Этот ненужный фарс.
Ведь нет же ни грамма счастья
В свиданье таком для нас,

И если сказать открыто,
Ты очень сейчас одна,
Ты попросту позабыта
И больше ему не нужна.

А чтобы не тяжко было,
Ты снова пришла ко мне,
Как лыжница, что решила
По старой пойти лыжне.

Как будто бы я любитель
Роли «чужая тень»,
Иль чей-нибудь заместитель,
Иль милый на черный день!

Но я не чудак. Я знаю:
Нельзя любить — не любя!
Напьемся-ка лучше чаю,
И я провожу тебя.

Сегодня красивый вечер:
Лунный свет с тишиной,
Звезды горят, как свечи,
И снег голубой, голубой…

В мире все повторяется:
И ночь, и метель в стекло.
Но счастье не возвращается
К тем, от кого ушло.

Всем светлым, что было меж нами,
Я как святым дорожу.
Давай же будем друзьями,
И я тебя провожу!

Ольга Николаевна Чюмина

В полдень

Сожжены полдневным зноем,
Лепестки свернули розы,
Над кустами вьются роем
Легкокрылые стрекозы.

Все заснуло в полдень знойный,
Из гнезда не слышно песен,
Затянула пруд спокойный
Изумрудом тусклым плесень.

Обессилены, повисли
Молодых ветвей изломы,
Все охватывает мысли
Безотчетным чувством дремы.

В полусне лежу я странном,
И картины из былого
Легким призраком туманным
Предо мной проходят снова.

Вижу взор очей любимых,
Слышу звук речей, мне милых,
Может быть невозвратимых,
Но что я забыть не в силах.

Эти образы и грезы
Так порой бывают живы,
Что глаза туманят слезы,
На устах дрожат призывы…

Позабыт покой бесстрастья,
Снова жизнь с мечтою в споре!
Было ль сном былое счастье,
Настоящее ли горе?..

Ясный день весенний был и днем разлуки.
Как я вспоминаю этот день весенний!
Взоры и улыбки, чуждые сомнений
И речей желанных дорогие звуки.

О, пускай все это — лишь мираж отрадный,
Пусть меня пугают горькою ошибкой —
Озарен надеждой сумрак непроглядный
И судьбе навстречу я иду с улыбкой.

Как язык отчизны — страннику в изгнанье,
Как священный пламень — для жрецов искусства,
Дорого мне это молодое чувство,
Дорого о счастье мне воспоминанье.

Не порывом страсти, бурным и мятежным,
Как лесные грозы — было чувство это:
От него мне веет чем-то милым, нежным,
Чем-то гармоничным, как мечта поэта.

Но пришла разлука, длится ожиданье…
Не было ли счастье слишком мимолетно?..
И страшусь я сердцем робким безотчетно —
После дней разлуки — нового свиданья.

Константин Николаевич Батюшков

Счастливец

Слышишь! мчится колесница
Там по звонкой мостовой!
Правит сильная десница
Коней сребряной браздой!

Их копыта бьют о камень,
Искры сыплются струей;
Пышет дым, и черный пламень
Излетает из ноздрей!

Резьбой дивною и златом
Колесница вся горит:
На ковре ее богатом
Кто ж, Лизета, кто сидит?

Временщик, вельмож любимец,
Что на откуп город взял…
Ах! давно ли он у крылец
Пыль смиренно обметал?

Вот он с нами поравнялся
И едва кивнул главой;
Вот уж молнией промчался,
Пыль оставя за собой!

Добрый путь! пока лелеет
В колыбели счастье вас!
Поздно ль? рано ль? но приспеет
И невзгоды страшный час.

Ах, Лизета! льзя ль прельщаться
И теперь его судьбой?
Не ему счастливым зваться
С развращенною душой!

Там, где хитростью искусства
Розы в зиму расцвели;
Там, где все пленяет чувства,
Дань морей и дань земли;

Мрамор дивный из Пароса
И кораллы на стенах,
Там, где в роскоши Пафоса,
На узорчатых коврах,

Счастья шаткого любимец
С нимфами забвенье пьет,
Там же слезы сей счастливец
От людей украдкой льет.

Бледен, ночью Крез несчастный
Шепчет тихо, чтоб жена
Не вняла сей глас ужасный:
«Мне погибель суждена!»

Сердце наше кладезь мрачной:
Тих, покоен сверху вид;
Но спустись ко дну… ужасно!
Крокодил на нем лежит!

Душ великих сладострастье,
Совесть! зоркий страж сердец!
Без тебя ничтожно счастье;
Гибель — злато и венец!

<1810>

Сердцем спит и нем душою,
Тратит жизнь на суеты,
Днем не ведает покою,
Ночью — страшные мечты!

Владимир Голиков

В средние века

На северном склоне скалистой громады
Построен наш замок. Кругом шаловливо
Играют каскады, шумят водопады
И к синему морю сбегают бурливо.

Внизу под балконом цветут орхидеи,
И важно и грозно, — немые соседи, —
Стоят неподвижно у входов в аллеи,
Крылатые тигры из камня и меди!

Узорных акаций колеблется сетка;
В ней просветы неба так ярки и сини….
В кустах, у обрыва таится беседка;
Стоят над обрывом нагия богини….

Над ними ночныя колышатся тени;
Их вечныя грезы безсмертны и сладки,
У ног их, лаская резныя ступени,
Холодныя волны бегут в безпорядке….

Мы в собственном замке минутные гости;
Напрасно по залам в тревоге мы бродим…
Лишь рыцарей-предков истлевшия кости,
Да пепел столетий мы всюду находим…

Внизу под балконом мы рвем орхидеи,
И голову кружит нам приторный запах….
Идем боязливо по темной аллее, —
Встречают нас тигры на каменных лапах!

В узорной беседке сидим мы над морем,
Где просветы неба так ярки и сини,
И краткое счастье нам кажется горем,
И взор наш пугают нагия богини….

Когда-ж мы и краткому счастью изменим
И сердце захочет скорей на свободу,
Мы спустимся к морю по скользким ступеням,
Посмотрим на небо и бросимся в воду!

Константин Николаевич Батюшков

Воспоминания


Исполненный всегда единственно тобой,
С какою радостью ступил на брег отчизны!
«Здесь будет, — я сказал, — душе моей покой,
Конец трудам, конец и страннической жизни».
Ах, как обманут я в мечтании моем!
Как снова счастье мне коварно изменило
В любви и дружестве... во всем,
Что сердцу сладко льстило,
Что было тайною надеждою всегда!
Есть странствиям конец — печалям никогда!
В твоем присутствии страдания и муки
Я сердцем новые познал.
Они ужаснее разлуки,
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья...
Нет, нет! Мне бремя жизнь! Что в ней без упованья?
Украсить жребий твой
Любви и дружества прочнейшими цветами,
Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой,
Блаженством дней твоих и милыми очами.
Признательность твою и счастье находить
В речах, в улыбке, в каждом взоре,
Мир, славу, суеты протекшие и горе,
Все, все у ног твоих, как тяжкий сон, забыть!
Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья,
Без дружбы, без любви — без идолов моих?..
И муза, сетуя, без них
Светильник гасит дарованья.

1814

Иван Саввич Никитин

На пепелище

На яблоне грустно кукушка кукует,
На камне мужик одиноко горюет;
У ног его кучами пепел лежит,
Над пеплом труба безобразно торчит.
В избитых лаптишках, в рубашке дырявой
Сидит он, поник головою кудрявой,
Поник, горемычный, от дум и забот,
И солнце открытую голову жжет.
Не год и не два он терял свою силу:
На пашне он клал ее, будто в могилу,
Он клал ее дома, с цепом на гумне,
Безропотно клал на чужой стороне.
Весь век свой работал без счастья, без доли.
Росли на широких ладонях мозоли,.
И трескалась кожа… да что за беда!
Уж, видно, не жить мужику без труда.
Упорной работы соха не сносила,—
Ломалась, и в поле другая ходила,
Тупилось железо, стирался сошник,
И только выдерживал пахарь-мужик.
Просил, безответный, не счастья у неба,
Но хлеба насущного, черного хлеба;
Подкралась беда, все метлой подмела, —
У пахаря нет ни двора, ни кола.
Крепись, горемычный! Не гнись от удара!
Все вынесло сердце: и ужас пожара,
И матери старой пронзительный стон
В то время, как в полымя кинулся он
И выхватил сына, что спал в колыбели,
За ним по следам потолки загремели…
Пускай догорают!.. Мужик опален
И нищий теперь, да ребенок спасен.

Александр Галич

Стихи о России

А было недавно. А было давно.
А даже могло и не быть.
Как много, на счастье, нам помнить дано,
Как много, на счастье, — забыть.

В тот год окаянный, в той чёрной пыли,
Омытые морем кровей,
Они уходили — не с горстью земли,
А с мудрою речью своей.

И в старый-престарый прабабкин ларец
Был каждый запрятать готов
Не ветошь давно отзвеневших колец,
А строки любимых стихов.

А их увозили — пока — корабли,
А их волокли поезда.
И даже подумать они не могли,
Что это «пока» — навсегда!

И даже представить себе не могли,
Что в майскую ночь наугад
Они, прогулявши по рю Риволи,
Не выйдут потом на Арбат.

И в дым переулков — навстречу судьбе,
И в склон переулков речных,
Чтоб нежно лицо обжигало тебе
Лохмотья черёмух ночных.

Ну, ладно! И пусть — ни двора, ни кола —
И это Париж, не Москва,
Ты в окна гляди, как глядят в зеркала,
И слушай шаги, как слова!

Поклонимся низко сумевшим сберечь,
Ронявшим и здесь невзначай
Простые слова расставаний и встреч:
«О, здравствуй, мой друг!», «О, прощай!».

Вы их сохранили, вы их сберегли,
Вы их пронесли сквозь года…
И снова уходят в туман корабли,
И плачут во тьме поезда.

И в наших вещах не звенит серебро,
И путь наш всё также суров,
Но в сердце у нас благодать и добро
Да строки любимых стихов.

Поклонимся же низко парижской родне,
Немецкой, английской, нью-йорской родне,
И скажем — спасибо, друзья!
Вы русскую речь закалили в огне
В таком нестерпимом и жарком огне,
Что жарче придумать нельзя.

И нам её вместе хранить и беречь,
Лелеять родные слова.
А там где живёт наша русская речь,
Там вечно Россия жива!..

Валерий Яковлевич Брюсов

Женщинам

Вот оне, скорбныя, гордыя тени
Женщин, обманутых мной.
Прямо в лицо им смотрю без сомнений,
Прямо в лицо этих бледных видений,
Созданных чарой ночной.

О, эти руки, и груди, и губы,
Выгибы алчущих тел!
Вас обретал я, и вами владел!
Все ваши тайны — то нежный, то грубый,
Властный, покорный — узнать я умел.

Да, я вас бросил, как остов добычи,
Бросил на знойном пути.
Что ж! в этом мире вещей и обличий
Все мне сказалось в единственном кличе:
«Ты должен итти!»

Вас я любил так, как любят, и каждой
Душу свою отдавал до конца,
Но — мне не страшно немого лица!
Не одинаковой жаждой
Наши горели сердца.

Вы, опаленныя яростной страстью,
В ужасе падали ниц.
Я, прикоснувшись к последнему счастью,
Не опуская ресниц,
Шел, увлекаем таинственной властью,
К ужасу новых границ.

Вас я любил так, как любят, и знаю —
С каждой я был бы в раю!
Но не хочу я довериться раю.
Душу мою из блаженств вырываю,
Вольную душу мою!

Дальше, все дальше! от счастья до муки,
В ужасы — в бездну — во тьму!
Тщетно ко мне простираете руки
Вы, присужденныя к вечной разлуке:
Жить мне и быть — одному.

Евгений Абрамович Баратынский

Истина

О счастии с младенчества тоскуя,
Все счастьем беден я,
Или во век его не обрету я
В пустыне бытия?

Младые сны от сердца отлетели,
Не узнаю я свет;
Надежд своих лишен я прежней цели,
А новой цели нет.

«Безумен ты и все твои желанья», —
Мне первый опыт рек;
И лучшие мечты моей созданья
Отвергнул я навек.

Но для чего души разуверенье
Свершилось не вполне?
Зачем же в ней слепое сожаленье
Живет о старине?

Так некогда обдумывал с роптаньем
Я дольний жребий свой,
Вдруг Истину (то не было мечтаньем)
Узрел перед собой.

«Светильник мой укажет путь ко счастью! —
Вещала. — Захочу —
И, страстного, отрадному бесстрастью
Тебя я научу.

Пускай со мной ты сердца жар погубишь,
Пускай, узнав людей,
Ты, может быть, испуганный, разлюбишь
И ближних и друзей.

Я бытия все прелести разрушу,
Но ум наставлю твой;
Я оболью суровым хладом душу,
Но дам душе покой».

Я трепетал, словам ее внимая,
И горестно в ответ
Промолвил ей: «О гостья роковая!
Печален твой привет.

Светильник твой — светильник погребальный
Всех радостей земных!
Твой мир, увы! могилы мир печальный,
И страшен для живых.

Нет, я не твой! в твоей науке строгой
Я счастья не найду;
Покинь меня: кой-как моей дорогой
Один я побреду.

Прости! иль нет: когда мое светило
Во звездной вышине
Начнет бледнеть, и все, что сердцу мило,
Забыть придется мне,

Явись тогда! раскрой тогда мне очи,
Мой разум просвети:
Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи
Безропотно сойти».

Аполлон Григорьев

Тайна воспоминания (из Шиллера)

Автор Ф. Шиллер. Перевод А. Григорьева.

(Л.Ф.Г-ой)

Вечно льнуть к устам с безумной страстью…
Кто ненасыщаемому счастью,
Этой жажде пить твое дыханье,
Слить с твоим свое существованье,
Даст истолкованье?

Не стремятся ль, как рабы, охотно,
Отдаваясь власти безотчетно,
Силы духа быстрой чередою
Через жизни мост, чтобы с тобою
Жизнью жить одною?

О, скажи: владыку оставляя,
Не в твоем ли взгляде память рая
Обрели разрозненно братья
И, свободны вновь от уз проклятья,
В нем слились в объятья?

Или мы когда-то единились,
Иль затем сердца в нас страстно бились?
Не в луче ль погасших звезд с тобою
Были мы единою душою,
Жизнию одною?

Да, мы были, внутренно была ты
В тех эонах — им же нет возврата —
Связана со мною… Так в скрижали
Мне прочесть — в той довременной дали —
Вдохновенья дали.

Нектара источники пред нами
Разливались светлыми волнами —
Смело мы печати разрешали,
В светозарной правды вечной дали
Гордо возлетали.

Оттого-то вся преданность счастью —
Вечно льнуть к устам с безумной страстью,
Это жажда пить твое дыханье,
Слить с твоим свое существованья
В вечное лобзанье.

Оттого-то, как рабы, охотно,
Предаваясь власти безотчетно,
Силы духа быстрой чередою
Через жизни мост бегут с тобою
Жизнью жить одною.

Оттого, владыку оставляя,
У тебя во взгляде память рая
Обрели — и, тяжкий гнет проклятья
Позабыв, сливаются в объятья
Вновь они, как братья.

Ты сама… пускай глаза сокрыты,
Но горят зарей твои ланиты;
Мы родные-из страны изгнанья
В край родной летим мы в миг слиянья
В пламени лобзанья.

Иван Андреевич Крылов

Две Собаки

Дворовый, верный пес
Барбос,
Который барскую усердно службу нес,
Увидел старую свою знакомку,
Жужу, кудрявую болонку,
На мягкой пуховой подушке, на окне.
К ней ластяся, как будто бы к родне,
Он, с умиленья чуть не плачет,
И под окном
Визжит, вертит хвостом
И скачет.
«Ну, что́, Жужутка, ка́к живешь,
С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?
Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.
Какую службу ты несешь?»
«На счастье грех роптать», Жужутка отвечает:
«Мой господин во мне души не чает;
Живу в довольстве и добре,
И ем, и пью на серебре;
Резвлюся с барином; а ежели устану,
Валяюсь по коврам и мягкому дивану.
Ты как живешь?» — «Я», отвечал Барбос,
Хвост плетью опустя и свой повеся нос:
«Живу попрежнему: терплю и холод,
И голод,
И, сберегаючи хозяйский дом,
Здесь под забором сплю и мокну под дождем;
А если невпопад залаю,
То и побои принимаю.
Да чем же ты, Жужу, в случа́й попал,
Бессилен бывши так и мал,
Меж тем, как я из кожи рвусь напрасно?
Чем служишь ты?» — «Чем служишь! Вот прекрасно!»
С насмешкой отвечал Жужу:
«На задних лапках я хожу».

Как счастье многие находят
Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

Тэффи

Пчелки

К. Платонову
Мы бедные пчелки, работницы-пчелки!
И ночью и днем все мелькают иголки
В измученных наших руках!
Мы солнца не видим, мы счастья не знаем,
Закончим работу и вновь начинаем
С покорной тоскою в сердцах.

Был праздник недавно. Чужой. Нас не звали.
Но мы потихоньку туда прибежали
Взглянуть на веселье других!
Гремели оркестры на пышных эстрадах,
Кружилися трутни в богатых нарядах,
В шитье и камнях дорогих.

Мелькало роскошное платье за платьем…
И каждый стежок в них был нашим проклятьем
И мукою каждая нить!
Мы долго смотрели без вдоха, без слова…
Такой красоты и веселья такого
Мы были не в силах простить!

Чем громче лились ликования звуки —
Тем ныли больнее усталые руки,
И жить становилось невмочь!
Мы видели радость, мы поняли счастье,
Беспечности смех, торжество самовластья…
Мы долго не спали в ту ночь!

В ту ночь до рассвета мелькала иголка:
Сшивали мы полосы красного шелка
Полотнищем длинным, прямым…
Мы сшили кровавое знамя свободы,
Мы будем хранить его долгие годы,
Но мы не расстанемся с ним!

Все слушаем мы: не забьет ли тревога!
Не стукнет ли жданный сигнал у порога!..
Нам чужды и жалость и страх!
Мы бедные пчелки, работницы-пчелки,
Мы ждем, и покорно мелькают иголки
В измученных наших руках…

Андрей Белый

Разлука (Мы шли в полях. Атласом мягким рвало)

1
Мы шли в полях. Атласом мягким рвало
одежды наши в дуновенье пьяном.
На небесах восторженно пылало
всё в золоте лиловом и багряном.
Я волновался страстно и мятежно.
Ты говорил о счастье бытия.
Твои глаза так радостно, так нежно
из-под очков смотрели на меня.
Ты говорил мне: «Будем мы, как боги,
над миром встанем… Нет, мы не умрем».
Смеялись нам лазурные чертоги,
озарены пурпуровым огнем.
Мы возвращались… Ты за стол садился.
Ты вычислял в восторге мировом.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном.
2
Вот отчетливо спит в голубом
контур башни застывший и длинный.
Бой часов об одном
неизменно-старинный.
Так недавно бодрил ты меня,
над моею работой вздыхая,
среди яркого дня
раскаленного мая.
Знал ли я, что железный нас рок
разведет через несколько суток…
Над могилой венок
голубых незабудок.
Не замоет поток долгих лет
мое вечное, тихое горе.
Ты не умер — нет, нет!..
Мы увидимся вскоре.
На заре черных ласточек лёт.
Шум деревьев и грустный, и сладкий…
С легким треском мигнет
огонечек лампадки.
Закивает над нами сирень…
Не смутит нас ни зависть, ни злоба…
И приблизится день —
день восстаний из гроба.
3
За опустевший стол я вновь садился.
Тоскуя, думал, думал об одном.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном…
Казалось мне, что ты придешь из сада
мне рассказать о счастье бытия…
И я шептал: «Тебя, тебя мне надо…
О, помолись! О, не забудь меня!..
Я вечно жду… Сегодня ты мне снился!..
О жизнь, промчись туманно-грустным сном!»
Я долго ждал… Поток червонцев лился
в твое окно сияющим пятном.

Эдуард Асадов

Воспоминания

Годы бегут по траве и по снегу,
Словно по вечному расписанию.
И только одно не подвластно их бегу:
Наши воспоминания.

И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,
По первому знаку, из мрака темени,
Ко всем нашим датам домчит нас память,
Быстрей, чем любая машина времени.

Что хочешь — пожалуйста, воскрешай!
И сразу же дни, что давно незримы,
Как станции, словно промчатся мимо,
Ну где только вздумаешь — вылезай!

И есть ли на свете иное средство
Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,
Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,
В каких-нибудь шесть или восемь лет?!

И друг, кого, может, и нет на свете,
Восторженным смехом звеня своим,
Кивком на речушку: а ну бежим!
И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!

А вот полуночный упругий свет,
Что жжет тебя, радуясь и ликуя,
Молодость… Первые поцелуи…
Бери же, как россыпь их золотую,
Щедрее, чем память, богатства нет!

А жизнь-это песни и дни печали.
И так уж устроены, видно, мы,
Что радости нами освещены,
Чтоб мы их случайно не пролетали.

А грустные даты и неприятности
Мы мраком закрыли, как маскировкой.
Чтоб меньше было бы вероятностей
Ненужную сделать вдруг остановку.

Но станции счастья (к чему скрывать)
Значительно реже плохих и серых,
Вот почему мы их свыше меры
Стараемся празднично озарять.

Шагая и в зное, и в снежной мгле,
Встречали мы всякие испытания,
И, если б не наши воспоминания,
Как бедно бы жили мы на земле!

Но ты вдруг спросила: — А как же я? —
И в голосе нотки холодной меди:
— Какие же мне ты отвел края?
И где я: на станции или разъезде?

Не надо, не хмурь огорченно бровь
И не смотри потемневшим взглядом.
Ведь ты же не станция. Ты — Любовь.
А значит, все время со мною рядом!

Иоганн Вольфганг Фон Гете

Завещание

Ни одно существо не может обратиться в ничто,
Вечность продолжает свое движение во всех,
Сохрани счастье бытия!
Бытие вечно, ибо законы
Охраняют живые сокровища,
Которыми украшается Вселенная.

Истина уже издавна обнаружилась,
Соединила благородных духом,
Древняя истина, ухватись за нее.
Возблагодари, сын Земли, Мудрого,
Который [назначил] ей обращаться вокруг Солнца
И брату [ее?] указал путь.

Тотчас же обрати взгляд внутрь себя,
Там внутри ты обретешь центр,
В котором ни один благородный человек не усомнится.
Там не ощутишь отсутствия ни одного из правил,
Ибо независимая совесть —
Солнце твоего нравственного дня.

Чувствам только тогда следует доверять,
Ничего ложного они тебе не представят,
Когда твой разум заставляет тебя бодрствовать.
Свежим взглядом заметь радостно,
И шествуй, уверенно, равно как и мягко,
По лугам богато одаренного мира.

Наслаждайся в меру изобилием и счастьем,
Пусть разум присутствует везде,
Где жизнь радуется жизни.
Тогда прошедшее неизменно,
Будущее заранее существует,
Мгновение становится вечностью.

И если тебе это наконец удалось,
И ты проникся ощущением:
Только то истинно, что плодотворно;
Ты испытаешь [на себе] действие всеобщих сил,
Которые распоряжаются [всем] по-своему,
Присоединяйся к меньшинству.

И, как издревле, в уединении,
Дело любви, своею волей,
Философ, поэт творил;
Так ты достигнешь наивысшей милости;
Ибо чувство единения с благородными душами
Есть наиболее желательное призвание.

Василий Андреевич Жуковский

К графине Шуваловой, 20 мая 1820

Уже одиннадцатый час!
Графиня, поздравляю вас
С веселым вашим возвращеньем
Из той печальной стороны,
Куда вы были сновиденьем
Обманчивым отвлечены
От милых света наслаждений,
От ясной младости своей,
От жизни, счастья и друзей!
Поверьте мне, тот мрачный гений,
Который весть вам приносил
О вашей трате невозвратной,
Не грозный гений смерти был,
Но жизни гений благодатный!
Он вашу душу испытал!
Ея невинности прекрасной
Изображением ужасной
Могилы он не испугал!
Вы с тихой твердостью взглянули
На чашу, поданную вам,
О свете, может быть, вздохнули,
Но поднесли ее к устам
С покорной верой в Провиденье...
Итак, забудьте сновиденье,
Смутившее напрасно вас!
Теперь вы заживо узнали,
Сколь мало страшен смертный час!
Вы на пороге том стояли,
К которому идет наш путь,
К которому невольно мчимся,
Но за который так боимся
Из бытия перешагнуть!
Смотрите! гений-испытатель
На сем пороге роковом
Стоит уж в образе ином!
Веселый блага прорицатель,
Дав руку младости живой,
Обнявшись с милою надеждой,
Он ужас двери гробовой
Своей волшебною одеждой
Для взора вашего закрыл!
Он факел жизни воспалил,
Он светит вам к земному счастью!
Он вас к прекрасному влечет
Своею дружественной властью!
Идите же, куда зовет
Его священное призванье!
Живите, веря небесам!
Для добрых жизнь очарованье —
Кому ж и жить, когда не вам!

Владимир Маяковский

Гевлок Вильсон

Товарищ,
вдаль
за моря запусти
свое
пролетарское око!
Тебе
Вильсона покажет стих,
по имени —
Гевло́ка.
Вильсон
представляет
союз моряков.
Смотрите, владыка моря каков.
Прежде чем
водным лидером сделаться,
он дрался
с бандами
судовладельцев.
Дрался, правда,
не очень шибко,
чтоб в будущем
драку
признать ошибкой.
Прошла
постепенно
молодость лет.
Прежнего пыла
нет как нет!
И Ви́льсон
в новом
сиянии
рабочим явился.
На пост
председательский
Ви́льсон воссел.
Покоятся
в креслах ляжки.
И стал он
союз
продавать
во все
тяжкие.
Английских матросов
он шлет воевать:
— Вперед,
за купцову прибыль! —
Он слал
матросов
на минах взрывать, —
и шли
корабли
под кипящую водь,
и жрали
матросов
рыбы.
Текут миллиарды
в карманы купцовы.
Купцовы морды
от счастья пунцовы.
Когда же
матрос,
обляпан в заплаты,
пришел
за парой грошей —
ему
урезали
хвост от зарплаты
и выставили
взашей.
Матрос изумился:
— Ловко!
Пойду
на них
забастовкой. —
К Вильсону —
о стачке рядиться.
А тот —
говорит о традициях!
— Мы
мирное счастье выкуем,
а стачка —
дело дикое. —
Когда же
все,
что стояло в споре,
и мелкие стычки,
и драчки,
разлились
в одно
огромное море
всеобщей
великой стачки —
Гевлок
забастовку оную
решил
объявить незаконною.
Не сдерживая
лакейский зуд,
чтоб стачка
жиреть не мешала бы,
на собственных рабочих
в суд
Вильсон
обратился с жалобой!
Не сыщешь
аж до Тимбу́кту
такого
второго фрукта!
Не вечно
вождям
союзных растяп
держать
в хозяйских хле́вах.
Мы знаем,
что ежедневно
растет
крыло
матросов левых.
Мы верим —
скоро
английский моряк
подымется,
даже на водах горя,
чтоб с шеи союза
смылся
мистер
Гевлок Ви́льсон.

Александр Григорьевич Архангельский

И. Уткин. О рыжем Абраше и строгом редакторе

И Моня и Сема кушали.
А чем он хуже других?
Так, что трещали заушины,
Абраша ел за двоих.
Судьба сыграла историю,
Подсыпала чепухи,
Прочили в консерваторию,
А он засел за стихи.
Так что же? Прикажете бросить?
Нет — так нет.
И Абрам, несмотря на осень,
Писал о весне сонет.
Поэзия — солнце на выгоне,
Это же надо понять.
Но папаша кричал:
— Мишигинер!
— Цудрейтер! —
Кричала мать.
Сколько бумаги испорчено!
Сколько ночей без сна!
Абрашу стихами корчило.
Еще бы,
Весна!
Счастье — оно как трактор.
Счастье не для ворон.
Стол.
За столом редактор
Кричит в телефон.
Ой, какой он сердитый!
Боже ты мой!
Сердце, в груди не стучи ты,
Лучше сбежим домой.
Но дом — это кинодрама,
Это же иомкипур!
И Абраша редактору прямо
Сунул стихов стопу.
И редактор крикнул кукушкой:
— Что такое? Поэт?
Так из вас не получится Пушкин!
Стихи нет!
Так что же? Прикажете плакать?
Нет — так нет.
И Абрам, проклиная слякоть,
Прослезился в жилет.
Но стихи есть фактор,
Как еда и свет.
— Нет, — сказал редактор.
— Да, — сказал поэт.
Сердце, будь упрямо,
Плюнь на всех врагов.
Жизнь — сплошная драма,
Если нет стихов.
Сколько нужно рифм им?
Сколько нужно слов?
Только бы сшить тахрихим
Для редакторов!