в позоре бессмыслия
жизнь мудреца
дороги голове лысой
цветы поросят
Стыд и позор Пустякову Василию:
Он нацарапал на парте фамилию,
Чтобы ребята во веки веков
Знали, что в классе сидел Пустяков!
Венчальные платья мы сняли,
Сронили к ногам ожерелья
И в царственной Зале Веселья
Смущенной толпою стояли.
Почти обнаженные, все мы
Поднять наши взоры не смели.
И только надменно горели
У нас в волосах диадемы.
Венчальныя платья мы сняли,
Сронили к ногам ожерелья
И в царственной Зале Веселья
Смущенной толпою стояли.
Почти обнаженныя, все мы
Поднять наши взоры не смели,
И только надменно горели
У нас в волосах диадемы.
В огороде
Помидор
Взгромоздился на забор:
Притворяется,
Негодник,
Будто сам он —
Огородник!
Ай-ай-ай, Помидор!
Стыд тебе и позор!
Возмутилась тетя Репа:
— Это глупо и нелепо! —
Ай-ай-ай, Помидор!
Стыд тебе и позор!
Крикнул дядя Огурец:
— Безобразник! Сорванец!
— Ай-ай-ай, Помидор!
Стыд тебе и позор!
Огорчился старый Лук:
— Не терплю подобных штук! —
Ай-ай-ай, Помидор!
Стыд тебе и позор!
Покраснел сорванец,
Устыдился наконец —
И скатился
Чин по чину
К огороднику
В корзину!
Жила в позоре окаянном,
а все ж душа — белым-бела,
и если кто-то океаном
и был — то это я была.
О, мой купальщик боязливый,
ты б сам не выплыл — это я
волною нежной и брезгливой
на берег вынесла тебя.
Что я наделала с тобою!
Как позабыла в той беде,
что стал ты рыбой голубою,
взлелеянной в моей воде!
И повторяют вслед за мною,
и причитают все моря:
о ты, дитя мое родное,
о бедное, прости меня!
В сей день безумья и позора
Я крепко к Господу воззвал,
И громче мерзостного хора
Мой голос в небе прозвучал.
И от высот Нахараима
Дохнуло бурною зимой,
Как пламя жертвенника, зрима,
Твердь расступилась надо мной.
И белоснежные метели,
Мешаясь с градом и дождем,
Корою льдистою одели
Равнину Дурскую кругом.
Он пал в падении великом
И опрокинутый лежал,
А от него в смятенье диком
Народ испуганный бежал.
Где жил вчера владыка мира,
Я ныне видел пастухов:
Они творца того кумира
Пасли среди его скотов.
Клеймо домашнего позора
Мы носим, славные извне:
В могучем крае нет отпора,
В пространном царстве нет простора,
В родимой душно стороне!
Ее в своем безумье яром
Гнетут усердные рабы...
А мы молчим, слабеем жаром
И с каждым днем сдаемся даром,
В бесплодность веруя борьбы!
И слово правды оробело,
И реже шепот смелых дум,
И сердце в нас одебелело --
Порывов нет, в забвенье дело,
Спугнули мысль... стал празден ум...
Так вот оно какое, Ватерлоо!
Где встретились позор и торжество.
Британский лев грозит нам из былого
С крутого пьедестала своего.Вот где-то здесь стоял Наполеон.
А может быть, сидел на барабане.
И шум сраженья был похож: на стон,
Как будто сам он был смертельно ранен.И генерал, едва держась в седле,
Увидел —
Император безучастен.
Он вспомнил вдруг,
Как на иной земле
Ему впервые изменило счастье.Я поднимаюсь на высокий холм.
Какая ширь и красота для взора!
Кто знал,
что в этом уголке глухом
Его ждало бессмертие позора.
О, сколько раз я проклинал
Позор слепого заблужденья
И о самом себе рыдал
В часы молитв и размышленья!
И как бы я благословил
В ту пору неба гром нежданный,
Когда бы этот гость желанный
Надменный ум мой поразил!..
Но миг святой прошел — и снова
Страстям, как прежде, я служу,
И на позор их и оковы,
Как на свободу, я гляжу.
Так, влажный воздух рассекая,
Меж облаков, во тьме ночной,
Блистает молния порой,
Мгновенно небо освещая.
Скажи мне, для чего, о Красота святая,
На падших сходишь ты с сияющих небес!..
Зачем, обители бессмертных покидая,
Ты оживляешь труп, где жизни след исчез!..
Скажи, зачем, презрев волшебный дар чудес,
Свое призвание позорно забывая
И добровольные оковы надевая,
Ты над пороками простерла свой завес!..
Расторгни навсегда оковы унижений,
Воспрянь от нежных ног распутных, модных львиц!..
Лети! с восторгом ждут тебя Любовь и Гений!..
Лети на небеса, покинь толпу блудниц,
Где души мертвые живит твое дыханье,
Где скрасило порок твое очарованье!
В куски разлетелася корона,
Нет державы, нет и трона.
Жизнь России и законы —
Все к чертям!
И мы, словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры,
Только кровь одна с позором
Пополам.
И нам ни черта не разобраться —
С кем порвать и с кем остаться,
Кто за нас, кого бояться,
Где пути, куда податься —
Не понять!
Где дух?
Где честь?
Где стыд?
Где свои, а где чужие?
Как до этого дожили,
Неужели на Россию нам плевать?
Позор — всем, кому покой дороже,
Всем, кого сомненье гложет,
Может он или не может
Убивать.
Сигнал!.. И по-волчьи, и по-бычьи
И как коршун на добычу.
Только воронов покличем
Пировать.
Эй, вы! Где былая ваша твердость,
Где былая ваша гордость?
Отдыхать сегодня — подлость!
Пистолет сжимает твердая рука.
Конец,
Всему
конец.
Все разбилось, поломалось,
Нам осталось только малость —
Только выстрелить в висок иль во врага.
Была врагами скована свобода,
Душил страну тысячелетний гнет,
Но в недрах мук недремлющий рабочий
Ковал свой меч на развращенный мир.
В его душе взошло иное солнце,
Сверкнувшее сквозь рабство и позор.
Он видел все: как властвует позор,
Как в шуме торга попрана свобода,
Как в дымных сводах гаснет жизни солнце
И как, нужды встречая черный гнет,
Глядит с проклятьем труженик на мир.
И вот воззвал он, пламенный рабочий:
Дохни грозой, о, гневный люд рабочий,
Мечем, мечем свергая свой позор!
Взгляни: вокруг слезами залит мир.
Наш час пришел, да здравствует свобода!
Сомненье прочь, с души спадает гнет.
В дыханье бурь созреет наше солнце.
О, гнев восстанья, яростное солнце,
В каком горне раздул тебя рабочий?
Твои лучи пронзают вечный гнет,
Вот кровью жертв смывается позор,
Вот машет красным знаменем свобода,
И потрясенный вздрагивает мир.
И вот свершилось… Рухнул древний мир
Победный труд сверкает, словно солнце.
В стране бичей рождается свобода.
В последний бой зовет друзей рабочий.
И в этот миг смотреть назад — позор.
Проклятье всем, кому так дорог гнет.
Еще удар, и будет сломлен гнет.
Взмахнет крылами светозарный мир,
Сотрется слово темное — позор.
Взойдет над миром радостное солнце,
Которого так жадно ждал рабочий,
Бросаясь в битву с лозунгом: свобода.
Между окон высокого дома,
С выраженьем тоски и обиды,
Стерегут парчовые хоромы
Ожерельем кругом карьятиды.
Напряглись их могучие руки,
К ним на плечи оперлись колонны;
В лицах их — выражение муки,
В грудях их — поглощенные стоны.
Но не гнутся те крепкие груди,
Карьятиды позор свой выносят;
И — людьми сотворенные люди —
Никого ни о чем не попросят...
Идут годы — тяжелые годы,
Та же тяжесть им давит на плечи;
Но не шлют они дерзкие речи
И не вторят речам непогоды.
Пропечет ли жар солнца их кости,
Проберет ли их осень ветрами,
Иль мороз назовется к ним в гости
И посыплет их плечи снегами,
Одинаково твердо и смело
Карьятиды позор свой выносят
И — вступиться за правое дело
Никого никогда не попросят...
Меня взорвало это «кубо»,
В котором все бездарно сплошь, —
И я решительно и грубо
Ему свой стих точу, как нож.
Гигантно недоразуменье, —
Я не был никогда безлик:
Да, Пушкин стар для современья,
Но Пушкин — Пушкински велик!
И я, придя к нему на смену,
Его благоговейно чту:
Как он — Татьяну, я Мадлэну
Упорно возвожу в Мечту…
Меж тем как все поэзодедьцы,
И с ними доблестный Парнас,
Смотря, как наглые пришельцы —
О, Хам Пришедший! — прут на нас,
Молчат в волшбе оцепенений,
Не находя ударных слов,
Я, среди них единый гений,
Сказать свое уже готов:
Позор стране, поднявшей шумы
Вкруг шарлатанов и шутов!
Ослы на лбах, «пьеро»-костюмы
И стихотомы… без стихов!
Позор стране, дрожащей смехом
Над вырожденьем! Дайте слез
Тому, кто приравнял к утехам
Призывы в смерть! в свинью! в навоз!
Позор стране, встречавшей «ржаньем»
Глумленье надо всем святым,
Былым своим очарованьем
И над величием своим!
Я предлагаю: неотложно
Опомниться! И твердо впредь
Псевдоноваторов — острожно
Иль игнорирно — но презреть!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова — «с парохода»,
А бурлюков — на Сахалин!
Они — возможники событий,
Где символом всех прав — кастет…
Послушайте меня! поймите! —
Их от сегодня больше нет.
Горько плача и рыдая,
Предстояла в сокрушенье
Матерь Сыну на кресте,
Душу, полную любови,
Сожаленья, состраданья,
Растерзал ей острый меч.
Как печально, как прискорбно
Ты смотрела, Пресвятая
Богоматерь, на Христа!
Как молилась, как рыдала,
Как терзалась, видя муки
Сына — Бога твоего!
Кто из нас не возрыдает,
Зря святую Матерь бога
В сокрушении таком?
Кто души в слезах не выльет,
Видя, как над Богом-сыном
Безотрадно плачет мать;
Видя, как за нас Спаситель
Отдает себя на муку,
На позор, на казнь, на смерть;
Видя, как в тоске последней
Он, хладея, умирая,
Дух свой богу предает?
О святая! Мать любови!
Влей мне в душу силу скорби,
Чтоб с тобой я плакать мог!
Дай, чтоб я горел любовью —
Весь проникнут верой сладкой —
К искупившему меня;
Дай, чтоб в сердце смерть Христову,
И позор Его, и муки
Неизменно я носил;
Чтоб, во дни земной печали,
Под крестом моим утешен
Был любовью ко Христу;
Чтоб кончину мирно встретил,
Чтоб душе моей Спаситель
Славу рая отворил!
Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Равнодушно они
Для забавы детей
Отдирать от костей
Будут жилы мои!
Обругают, убьют
И мой труп разорвут!
Но стерплю! Не скажу ничего,
Не наморщу чела моего!
И, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Неподвижен и смел,
Встречу миг роковой
И, как воин и муж,
Перейду в страну душ.
Перед сонмом теней воспою
Я бесстрашную гибель мою.
И рассказ мой пленит
Их внимательный слух,
И воинственный дух
Стариков оживит;
И пройдет по устам
Слава громким делам.
И рекут они в голос один:
«Ты достойный прапрадедов сын!»
Совокупной толпой
Мы на землю сойдем
И в родных разольем
Пыл вражды боевой;
Победим, поразим
И врагам отомстим!
Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Но, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Я, недвижим и смел
Встречу миг роковой!
Недаром вопли клеветы
В своем бездушном приговоре
Растут в безумие мечты,
Растут в чудовищное горе.
Все лгало, все — твои слова,
Твоя улыбка с дерзким взором;
Но не лгала людей молва,
Твоим играючи позором.
Какая страшная судьба,
Какие гневные томленья!
Ужели ты — страстей раба,
Ужель ты жертва преступленья?
Уйдешь, неловко хмуря бровь,
Иль взор потупишь молчаливо…
Придешь — и чуждую любовь
Спешу угадывать пытливо.
Вокруг тебя позор и мгла,
Ты улыбнешься — мне терзанье.
У просветленного чела
Ловлю я чуждое дыханье.
Учусь угадывать в чертах
Томленье страсти непокорной —
Чужого счастья стыд и страх —
И жду, все жду разлуки черной.
Когда же ласками опять
Даришь ты нежно и пугливо,
Я не умею не прощать,
А после сетую ревниво.
Признаний требую твоих,
Жестокой истины признаний,
Как будто больше счастья в них,
Чем в скрытом бешенстве терзаний!..
Пахнет кровью и позором с бойни.
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами в кружевном дымку.Взоры со струпьями, взоры безнадежные
Умоляют камни, умоляют палача…
Сутолка, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глазаПроходят, проходят серослучайные
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор»Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты.
Передает в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.Так встречайте каждого поэта глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтобы он принял песнь свою, как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шел с окровавленным лицом! Чтобы в час, когда перед лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников и автоматов
Он пришел исповедовать — любовь! Чтоб любовь свою, любовь вечную
Продавал, как блудница, под насмешки и плевки, —
А кругом бы хохотали, хохотали в упоении
Облеченные правом убийства добряки! Чтоб когда, все свершив, уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья вполпьяна, —
В глазах, под шляпой модной смеющихся не моргая,
Отразилась все та же картонная пустота!
Когда позор и угнетенье
Царят над Францией моей
И с укоризною презренья
Повсюду говорят о ней;
Когда, республика святая,
Деяния твоих сынов
Поносит, дерзко осуждая,
Толпа лакеев и рабов;
Когда свобода в тьме могилы
Погребена, и низкий страх
Пред самовластьем дикой силы
Повергнул души все во прах;
Когда, подявши меч кровавый,
Бесчеловечная вражда
Своих убийств гордится славой —
Где мир душе найти тогда?
В моем изгнаньи одиноком
Брожу, с печалию в груди,
На этом острове далеком
И жду лишь бедствий впереди.
Лежит на небе мгла тумана,
Катясь к подножью серых скал,
Бушуют волны океана
И ветер воет, как шакал.
С тоской внимаю бури звуки,
И мнится мне, стихий в борьбе
Я слышу голос тайной муки
О человеческой судьбе.
О, мир проклятий, мир страданий,
Мир властелинов и рабов!
Когда ты отдохнешь от браней,
Когда ты сбросишь гнет оков?
Иль вечно, полны неприязни,
Презрев свободу и любовь,
Осуждены все люди казни —
Лить человеческую кровь?
Увы, в грядущем, полный горя,
Не вижу я пределов зла;
А в настоящем... Волны моря!
Шумите громче, с ветром споря,
Ложись темнее, бури мгла!
Брачное ложе твое изо льда,
неугасима лампада стыда.
Скован с тобою он (плачь иль не плачь!)
Раб твой покорный, твой нежный палач.
Но, охраняя твой гаснущий стыд,
злая лампада во мраке горит.
Если приблизит он жаждущий взор,
тихо лампада прошепчет: «Позор!»
Если к тебе он, волнуясь, прильнет,
оком зловещим лампада мигнет.
Если он голову склонит на грудь,
вам не уснуть, не уснуть, не уснуть!
Злая лампада — то око мое,
сладко мне видеть паденье твое.
Сладко мне к ложу позора прильнуть,
в очи, где видел я небо, взглянуть.
Будь проклята, проклята, проклята,
ты, что презрела заветы Христа!
Заповедь вечную дал нам Господь:
«Станут две плоти — единая плоть!
Церковь — невеста, Я вечный Жених» —
страшная тайна свершается в них.
Брачное ложе твое изо льда,
неугасима лампада стыда.
Злую лампаду ту Дьявол зажег.
Весь озаряется мертвый чертог.
И лишь безумье угасит ее,
в сердце и в тело пролив забытье!
Гретхен, Гретхен, в темной нише
Храма ты преклонена.
Гул органа слышен свыше, —
Голос: «Здесь ты не одна!»
Гретхен, Гретхен! светлый гений!
Тайну страшную храня,
В час томлений, в час молений
Позабудь, в слезах, меня…
Что я могу, — напрасно рвущий
Оковы грозных, прошлых лет,
Вторичной жизнию живущий
И давший Дьяволу обет?
Что я могу, — узнавший тайны
Души, и смерти, и всего,
Отвергший этот мир случайный,
Проклявший бога своего?
Одним своим прикосновеньем
Я опалил твой детский лик;
Я ядовитым дуновеньем
К цветку твоей души приник.
Я простираю руки с лаской, —
Но в ласке затаен позор;
Свое лицо скрываю маской, —
Горит под ней надменный взор.
Я к свету за тобой дерзаю, —
Рука, как камень, тяжела,
И мы с тобой летим не к раю,
Но в бездну, где тоска и мгла.
Хочу бежать, — но неизбежно
Влекусь к тебе, к магниту сталь;
Хочу молить с тревогой нежной,
Но смертный зов моя печаль.
Я — ужас, я — позор, я — гибель,
Твоих святынь заветных тать!
Но, в миг паденья, снежной глыбе ль
Свое стремленье задержать!
Гретхен, Гретхен! в темной нише
Храма ты преклонена.
Слышишь божий голос свыше:
«Ты навек осуждена!»
Гретхен, Гретхен! светлый гений!
Встала ты в лучах из тьмы!
Но за мной клубились тени, —
И во мраке оба мы!
Забыт ли я вами? Когда пробежит вереница
Поляков казненных, погибших в тюрьме и в изгнаньи,
И ваши встают предо мной чужеземные лица,
И образам вашим дарю я любовь и вниманье.
Где все вы теперь? Посылаю позор и проклятье
Народам, предавшим пророков своих избиенью…
Рылеев, которого братски я принял в обятья,
Жестокою казнью казнен по цареву веленью.
Бестужев, который как друг мне протягивал руку,
Тот воин, которому жребий поэта дарован,
В сибирский рудник, обреченный на долгую муку
С поляками вместе, он сослан и к тачке прикован.
С иными страшнейшее горе, быть может, случилось,
Иному тягчайшая послана кара от бога:
Продав свою вольную душу за царскую милость,
Поклон за поклоном у царского бьет он порога.
Продажною речью он царские славит успехи,
В угоду царю, проклинаемый, в нашей отчизне,
Быть может, он вновь проливает кровавые реки
И хвалится мукой друзей, уходящих из жизни.
О, пусть эта песнь из страны, где свободны народы,
До вас донесется на льдистые ваши равнины,
Да будет она провозвестницей вашей свободы,
Как вестником вешней поры—перелет журавлиный.
Мой голос узнайте! Пока, извиваясь в оковах
Змеей молчаливой, я тихим казался тирану,
Лишь вам рассказал я о чувствах моих тайниковых,
От вас простоты голубиной скрывать я не стану.
Мой кубок, наполненный ядом, теперь опрокинут,
И гневом палящим полно мое горькое слово:
В нем слезы отчизны кровавым потоком нахлынут
И пусть прожигают… не вас, но лишь ваши оковы.
А если иной мне ответит словами укора,
То будет он мною приравнен собаке трусливой,
Привыкшей ошейник железный носить терпеливо,
Кусающей руку, расторгшую цепи позора.
Не пой о счастии, певец, не утешай
Себя забавою ничтожной;
Пусть это счастие невозмутимый рай,
Оно в наш век — лишь призрак ложный.
Пусть песнь твоя звучна, — она один обман
И обольстительные грезы:
Она не исцелит души глубоких ран
И не осушит сердца слезы.
Взгляни, как наша жизнь ленивая идет
И скучно и oднooбpaзно,
Запечатленная тревогою забот
Одной действительности грязной;
Взгляни на все плоды, которые в наш век
Собрать доселе мы успели,
На все, чем окружен и занят человек
До поздних лет от колыбели.
Везде откроешь ты печальные следы
Ничтожества иль ослепленья,
Причины тайные бессмысленной борьбы,
Нетвердой веры и сомненья,
Заметишь грубого ничтожества печать,
Добра и чести оскорбленье,
Бессовестный расчет, обдуманный разврат
Или природы искаженье.
И многое прочтет внимательный твой взор
В страницах ежедневной жизни…
И этот ли слепой общественный позор
Оставишь ты без укоризны?
И не проснется вмиг в тебе свободный дух
Глубокого негодованья?
И ты, земной пророк и правды смелый друг,
Не вспомнишь своего призванья!
О нет! не пой, певец, о счастии пустом
В годину нашего позора!
Пусть песнь твоя меж нас, как правосудный гром,
Раздастся голосом укора!
Пусть ум наш пробудит и душу потрясет
Твое пророческое слово
И сердце холодом и страхом обольет
И воскресит для жизни новой!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин…
…Они возможники событий,
Где символом всех прав — кастет.
«Поэза истребления» (т. ИV).
В своей «Поэзе истребленья»
Анархию я предсказал.
Прошли три года, как мгновенье, —
И налетел мятежный шквал.
И вот теперь, когда наука
Побита неучем рабом,
Когда завыла чернь, как сука,
Хватив искусство батогом,
Теперь, когда интеллигента
К «буржую» приравнял народ,
И победила кинолента
Театр, прекрасного оплот,
Теперь, когда холопу любо
Мазнуть Рафаэля смолой, —
Не вы ль, о футуристы-кубо,
Происходящего виной?
Не ваши ль гнусные стихозы
И «современья пароход»
Зловонные взрастили розы
И развратили весь народ?
Не ваши ли мерзостные бредни
И сумасшедшая мазня
Забрызгали в Москве последний
Сарай, бездарностью дразня?
Ушли талантливые трусы
А обнаглевшая бездарь,
Как готтентоты и зулусы,
Тлит муз и пакостит алтарь.
А запад — для себя гуманный!.. —
С презреньем смотрит сквозь лорнет
На прах ориентальной, странной
Ему культуры в цвете лет.
И смотрит он не без злорадства
На поэтических вампук,
На все республичное царство,
Где президентом царь Бурлюк.
Куда ж деваться вам от срама,
Вы, русские низы и знать?
…Убрав царя, влюбиться в хама,
А гражданина вон изгнать?!..
Влюбиться в хама может хамка,
Бесстыжая в своей гульбе.
Позор стране, в поджоге замка
Нашедшей зрелище себе!
Позор стране, в руинах храма
Чинящей пакостный разврат!
Позор стране, проведшей хама —
Кощунника — меж царских врат!..
1На гранит ступает твердо
Неприступный Рауфенбах,
И четыре башни гордо
Там белеют на углах.Заредеют ли туманы
Перед утренней зарей,
Освежатся ли поляны
Хладной вечера росой, Пробирается ль в тумане
В полночь чуткая луна, —
Всё молений и стенаний
Башня южная полна.Там под кровлею железной
Протянулося окно,
И решеткой бесполезной
Не заковано оно.Что ж ты, пленник, так бледнеешь?
Вольный мир перед тобой!
Иль нет крыльев? — Знать, сотлеешь
За удушливой стеной.Но потухшими очами
Ты не смотришь в синю даль;
Знать, что куплено слезами,
Знать, чего так больно жаль, —Не вдали. Сухие руки
Не протягивай к земле,
И в жару безумной муки
Не зови ее к себе! Что ты бьешься?.. Теодора,
Нежный друг твой, не придет,
Не избавит от позора
И на грудь не упадет.Завтра казнь! Барону-змею
Любо, что перед женой
Завтра к плахе склонишь шею
Ты с косматой головой!..2Светом облит лик иконы,
перед ней стоит налой,
Слышны вздохи, слышны стоны,
И, во прах склонясь главой, Горько плачет Теодора,
Кудри по полу легли;
Завтра день его позора,
Завтра с горестной землиМилый друг ее умчится;
Не слезой горячей к ней
Он в последнее простится —
Жаркой кровию своей! 3Уж редеет сумрак хладный,
Уж поднялся эшафот,
И кругом толпою жадной
Собирается народ.Час настал. С своей женою
К башне подошел барон
И могучею рукою
Уж замка коснулся он.Вдруг с окна над ним слетело
Что-то. — Ах! — и уж в пыли
Два разбитых мертвых тела
Близ дверей тюрьмы легли.4Там, в капелле, под горою,
За решеткой золотой,
Спит под мраморной плитою
Рауфенбах с своей женой.Любо черни на просторе,
Что толпе любви закон?
Душно в гробе Теодоре
Спать с немилым; где же он? Холм песчаный за рекою
Лег над избранным твоим.
Всё там тихо, — лишь зарею
Ворон каркает над ним.
О боге болтая,
О боге болтая, о смирении говоря,
помни день —
помни день — 9-е января.
Не с красной звездой —
Не с красной звездой — в смирении тупом
с крестами шли
с крестами шли за Гапоном-попом.
Не в сабли
Не в сабли врубались
Не в сабли врубались конармией-птицей —
белели
белели в руках
белели в руках листы петиций.
Не в горло
Не в горло вгрызались
Не в горло вгрызались царевым лампасникам —
плелись
плелись в надежде на милость помазанника.
Скор
Скор ответ
Скор ответ величества
Скор ответ величества был:
«Пули в спины!
«Пули в спины! в груди!
«Пули в спины! в груди! и в лбы!»
Позор без названия,
Позор без названия, ужас без имени
покрыл и царя,
покрыл и царя, и площадь,
покрыл и царя, и площадь, и Зимний.
А поп
А поп на забрызганном кровью требнике
писал
писал в приход
писал в приход царевы серебреники.
Не все враги уничтожены.
Не все враги уничтожены. Есть!
Раздуйте
Раздуйте опять
Раздуйте опять потухшую месть.
Не сбиты
Не сбиты с Запада
Не сбиты с Запада крепости вражьи.
Буржуи
Буржуи рабочих
Буржуи рабочих сгибают в рожья.
Рабочие,
Рабочие, помните русский урок!
Затвор осмотрите,
Затвор осмотрите, штык
Затвор осмотрите, штык и курок.
В споре с врагом —
В споре с врагом — одно решение:
Да здравствуют битвы!
Да здравствуют битвы! Долой прошения!
1924
Стучат. Стучат. Чей стук? Чей стук?
Удар повторный старых рук.
«Сыны. Вставайте.
Коней седлайте.
Скорей, доспехи надевайте».
Стучит, кричит старик седой.
«Идем, но что, отец, с тобой?»
«— Сын старший, средний, помоги,
Сын младший, милый, помоги,
Угнали дочерей враги».
«— Враги похитили сестер.
Скорей за ними. О, позор.
Наш зорок взор. Наш меч остер».
«— Сыны, летим. Врагов догоним.
В крови врагов позор схороним».
«— Узнаем милых средь врагов,
На них сияющий покров».
«— Свежа их юная краса,
Златые пышны волоса».
«— На волосах златых венки,
Румяность роз и васильки».
«— Мы у врагов их отобьем».
И пыль вскружилась над путем.
Сияют мстительные очи.
Четыре быстрые коня.
Четыре сердца. Путь короче.
Сейчас догонят. Тени ночи
Плывут навстречу краскам дня.
«— Сын старший, слышишь ли меня?
Сейчас мы милых отобьем.
Сын средний, слышишь ли меня?
Врагов нещадно мы убьем.
Сын младший, слышишь ли меня?
Как кровь поет в уме моем».
Четыре сердца ищут милых.
Нагнали воинство. Не счесть.
Но много силы в легкокрылых.
Глядят. Есть тени женщин? Есть.
Но не лучисты их одежды,
Средь убегающих врагов,
А дымно-сумрачный покров,
Как тень от сказочных дубов.
Закрыты дремлющие вежды.
Бледна их лунная краса,
Сребристо-снежны волоса,
И чаши лилий, лунных лилий
Снегами головы покрыли.
Четыре сердца бьют набат.
«Чужие!» тайно говорят.
От брата к брату горький взгляд.
И все ж — вперед. Нельзя — назад.
Искать, искать. Другим путем.
Искать, пока мы не найдем.
Через века лететь, скакать,
Хоть в Вечность, но искать, искать.
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг
Валерий Брюсов
Она ко мне пришла и говорила здесь,
Вот в этой комнате, у этого окна:
— Любимый! милый мой! убей меня! повесь! —
Тебе я больше не верна!
Ты удивляешься, растерян ты теперь?
Не оскорбила ль я тебя? О, не скрывай!
Мы разошлись с тобой… Я мучилась… Поверь,
С тобой я потеряла рай.
Ты разлюбил меня, — я вижу по глазам, —
О! мне твои глаза не лгали никогда…
Ты честен, справедлив! и ты согласен сам:
Я отгадала, милый? да?
Я все тебя люблю по-прежнему! ты — мой!
И я… я вся — твоя! Нет, впрочем, не совсем:
Уж пятеро — с тех пор! — повелевали мной!..
Но… оскорблять тебя зачем?..
Зачем? ведь это — грех! о, я теряю ум,
Ты знаешь, извини меня: нет больше сил,
Я больше не могу… устала я от дум…
Ты все ж мне близок, дорог, мил!
Я все еще тебя люблю, люблю… Увы,
Теперь уж я не та… о, нет, совсем не та, —
Теперь я… падшая! Позволите ли Вы
У вас побыть, моя Мечта?!
Вы слезы видите, ведь Вы добрее всех…
Простите, не могу: я плачу… ничего!
Наплюйте мне в лицо: ведь я одна из тех,
Которых… Тяжко!.. одного
У Вас молю: чуть-чуть Вы любите меня?
Мне, впрочем, все равно; я все еще люблю!
О, бейте, мучайте несчастную, гоня, —
Все, что хотите, претерплю!.. —
Я на слова ее молчать уже не мог
И руку, застонав, над нею я занес,
И захотелось мне ей дать удар в висок
При виде этих красных слез
— Ударь! ударь меня! ты видишь — жду, молю! —
Она шептала мне с неистовой тоской: —
Но все-таки люблю! ты слышишь? — я люблю!
И мой ты! слышишь?! — мой!!!
Возненавидел я ее в мертвящий миг
И, проклиная дико, крикнул: «С глаз долой,
Змея проклятая! о, я тебя постиг:
Ты издеваешься над мной!
Уйди! уйди скорей! — все кончено! позор
Пусть упадет теперь на голову твою!..»
И вот она ушла, потупив грустно взор,
Сказав в последний раз: люблю.
Звучал с непонятной силой
Лозунг ее простой:
За свободу Франции милой,
Кто любит меня — за мной! Драпают пешие воины,
Смешался конников строй,
А она говорит спокойно:
Кто любит меня — за мной! Знамя подъемлет белое,
Его над собой неся,
Как будто идет за девою
Сзади Франция вся.Истерзана милая Франция,
Проигран за боем бой.
Уже бесполезно драться…
Кто любит меня — за мной! Шестнадцати лет девчонка,
Носительница огня,
Сменила свою юбчонку
На латы и меч коня.Свершая святое дело,
За ударом неся удар,
Едет нежная дева,
Железная Жанна д’Арк.В стане британцев паника,
В стане британцев вой,
Она поднимается — ранена:
Кто любит меня — за мной! Конечно, мне лучше было бы
Цветы собирать в лесу.
Но гибнет Франция милая,
И Францию я спасу.Девчонка я, мне бы все же —
Жених, ребятишки, дом.
Но если не я, то кто же?
Если не я — никто.Хрупка я, но бог поможет,
Дух укрепляя мой.
Если не я — то кто же?
Кто любит меня — за мной! В чем силы ее источник,
Загадка не решена.
Но все исполнилось в точности,
Как сказала она.Победа — ее награда.
Как молния, меч сверкал.
С Орлеана снята осада,
Коронован в соборе Карл.А дальше? Позор мужчинам.
Людям стыд и позор.
Суд заседает чинно,
В Руане горит костер.Британцы или бургундцы,
Епископы или князья,
Девчонку мучить? Безумцы!
Отвагу судить? Нельзя! А что же Франция милая?
Где же она была?
С легкостью изменила,
Походя предала.И Карл, коронованный Жанной,
Где же тогда он был?
Король, как это ни странно,
Первым руки умыл.А эти зеваки, толпы
Вокруг костра на ветру,
Почему не бросились, чтобы
Спасти из огня сестру? Конечно, каре, охрана,
Войско во всей красе.
Но если бы ради Жанны
Бросились сразу все? В больших городах и малых,
В селах и деревнях,
В харчевнях и пышных залах,
Пешими, на конях? Трусы? Рабы обмана?
Горем сердца полны?
Не вас ли спасала Жанна,
Бросясь в костер войны? Пламя уже до груди,
Уже до глаз достает.
Бывают предатели люди,
Бывает и весь народ.Люди, сделайте милость,
Пока не померк еще взор.
Одна за всех получилось.
Все за одну… позор! Вечером под золою
Нашли в углях палачи
Сердце ее как живое,
Только что не стучит.Сердце бросили в Сену,
Чтобы стереть и след.
С тех пор прошло постепенно
Полтысячи с лишним лет.Слава ее окрепла.
И там, где в беде народ,
Дева встает из пепла,
На помощь она идет.Тогда всех других дороже
Лозунг, зовущий в бой:
Если не я, то кто же?
Кто любит меня — за мной!
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век.
Исчез властитель осужденный,
Могучий баловень побед,
И для изгнанника вселенной
Уже потомство настает.
О ты, чьей памятью кровавой
Мир долго, долго будет полн,
Приосенен твоею славой,
Почий среди пустынных волн…
Великолепная могила!
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила
И луч бессмертия горит.
Давно ль орлы твои летали
Над обесславленной землей?
Давно ли царства упадали
При громах силы роковой;
Послушны воле своенравной,
Бедой шумели знамена,
И налагал ярем державный
Ты на земные племена?
Когда надеждой озаренный
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъяренной
Низвергнул ветхий свой кумир;
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный —
Свободы яркий день вставал, —
Тогда в волненье бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.
В свое погибельное счастье
Ты дерзкой веровал душой,
Тебя пленяло самовластье
Разочарованной красой.
И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Новорожденная свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил;
Среди рабов до упоенья
Ты жажду власти утолил,
Помчал к боям их ополченья,
Их цепи лаврами обвил.
И Франция, добыча славы,
Плененный устремила взор,
Забыв надежды величавы,
На свой блистательный позор.
Ты вел мечи на пир обильный;
Все пало с шумом пред тобой:
Европа гибла — сон могильный
Носился над ее главой.
И се, в величии постыдном
Ступил на грудь ее колосс.
Тильзит!.. (при звуке сем обидном
Теперь не побледнеет росс) —
Тильзит надменного героя
Последней славою венчал,
Но скучный мир, но хлад покоя
Счастливца душу волновал.
Надменный! кто тебя подвигнул?
Кто обуял твой дивный ум?
Как сердца русских не постигнул
Ты с высоты отважных дум?
Великодушного пожара
Не предузнав, уж ты мечтал,
Что мира вновь мы ждем, как дара;
Но поздно русских разгадал…
Россия, бранная царица,
Воспомни древние права!
Померкни, солнце Австерлица!
Пылай, великая Москва!
Настали времена другие,
Исчезни, краткий наш позор!
Благослови Москву, Россия!
Война по гроб — наш договор!
Оцепенелыми руками
Схватив железный свой венец,
Он бездну видит пред очами,
Он гибнет, гибнет наконец.
Бежат Европы ополченья!
Окровавленные снега
Провозгласили их паденье,
И тает с ними след врага.
И все, как буря, закипело;
Европа свой расторгла плен;
Во след тирану полетело,
Как гром, проклятие племен.
И длань народной Немезиды
Подъяту видит великан:
И до последней все обиды
Отплачены тебе, тиран!
Искуплены его стяжанья
И зло воинственных чудес
Тоскою душного изгнанья
Под сенью чуждою небес.
И знойный остров заточенья
Полнощный парус посетит,
И путник слово примиренья
На оном камне начертит,
Где, устремив на волны очи,
Изгнанник помнил звук мечей,
И льдистый ужас полуночи,
И небо Франции своей;
Где иногда, в своей пустыне
Забыв войну, потомство, трон,
Один, один о милом сыне
В унынье горьком думал он.
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
Непогода и ветер. Осенняя ночь
Холодна; дождик с вечера льется,
А на улице в жалких лохмотьях трясется,
Силясь холод ночной превозмочь
Нищеты беззащитная дочь,
Одинокая всеми забытая,
Горем убитая.
Не бросает никто ей участья вокруг,
Но за ней ходит следом единственный друг
Темной ночью и в ветер, и в холод,
И повсюду следит день-деньской.
Этот друг неотвязчивый—голод.
Он могучей, костлявой рукой
Свою жертву за горло хватает
И ей мрачно шептать начинает:
«Ждешь чего ты в безплодной борьбе
С нищетой безысходною?
Ничего не дождаться тебе:.
Ты живешь и умрешь ты голодною.»
Стонет ветер. Осенняя ночь холодна,
А под крышей в покое богатом
Ночь в весельи проводят счастливец без сна,
Упоенный вином и развратом.
Пир полночный кипит у любимца судьбы;
Он безпечно с друзьями сидит у камина.
По его мановенью немые рабы
Льют гостям ароматныя вина.
От вина развязался язык, и летит
Среди шуток, веселья и спора
Ночь осенняя скоро!
И хозяину с наглостью льстит
Лизоблюд и домашний обжора.
А она на морозе дрожит,
Исхудалая, стыд потерявшая, бледная…
А ведь были же дни: эта женщина бедная
Знала тоже девический стыд,
Знала счастье и, гордо-прекрасная,
Не краснела за каждый свой шаг.
А теперь тяжела ея доля ужасная;
Эта доля: презренье, безчестия мрак,
Брань, толчка негодяя развратнаго,
Вечный голод и вечный позор…
Пала в омут она и с тех пор
Ей назад не вернуть невозвратнаго..
Пышный город велик и богат,
Но среди оживленных жилищ его
Люди женщину ту наградят
Иль проклятьем, иль саваном нищаго.
На кладбище разроют сугроб,
Прах остывший безмолвно схоронится;
Каждый встречный, нахмуривши лоб,
От могилы твоей посторонится,
И ни кем на сосновый твой гроб
Ни единой слезинки не сронится…
Спи же ты под доской гробовой
Жертва бедная мира нечистаго,
И пусть там над твоей головой
Этот мир веселится неистово.
А этот пресыщенный сибарит,
Который на подушках мягких спит, —
Ведь это он в минуту роковую
Доверчивую девушку увлек
И вышвырнул потом ее на мостовую
К ногам толпы на горе и порок.
Позор и ложь и клятвопреступленье!
Таких людей без чести и стыда
Уже-ль щадит общественное мненье?
Но загляните только вы туда,
В роскошный дом.
Хоть никому не ново,
Что для того развратника больного
Уж ничего святого в жизни нет,
Но шлют ему красавицы привет,
Его речам с волнением внимают,
Вокруг его толпится рой друзей
И матери счастливцу предлагают
Своих прекрасных, чистых дочерей…
Д. Минаев.
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Мы мертвым глаза не закрыли,
Придется нам вдовам сказать,
Что мы не успели, забыли
Последнюю почесть отдать.
Не в честных солдатских могилах —
Лежат они прямо в пыли.
Но, мертвых отдав поруганью,
Зато мы — живыми пришли!
Не правда ль, мы так и расскажем
Их вдовам и их матерям:
Мы бросили их на дороге,
Зарыть было некогда нам.
Ты, кажется, слушать не можешь?
Ты руку занес надо мной…
За слов моих страшную горечь
Прости мне, товарищ родной,
Прости мне мои оскорбленья,
Я с горя тебе их сказал,
Я знаю, ты рядом со мною
Сто раз свою грудь подставлял.
Я знаю, ты пуль не боялся,
И жизнь, что дала тебе мать,
Берег ты с мужскою надеждой
Ее подороже продать.
Ты, верно, в сорочке родился,
Что все еще жив до сих пор,
И смерть тебе меньшею мукой
Казалась, чем этот позор.
Ты можешь ответить, что мертвых
Завидуешь сам ты судьбе,
Что мертвые сраму не имут, —
Нет, имут, скажу я тебе.
Нет, имут. Глухими ночами,
Когда мы отходим назад,
Восставши из праха, за нами
Покойники наши следят.
Солдаты далеких походов,
Умершие грудью вперед,
Со срамом и яростью слышат
Полночные скрипы подвод.
И, вынести срама не в силах,
Мне чудится в страшной ночи —
Встают мертвецы всей России,
Поют мертвецам трубачи.
Беззвучно играют их трубы,
Незримы от ног их следы,
Словами беззвучной команды
Их ротные строят в ряды.
Они не хотят оставаться
В забытых могилах своих,
Чтоб вражеских пушек колеса
К востоку ползли через них.
В бело-зеленых мундирах,
Павшие при Петре,
Мертвые преображенцы
Строятся молча в каре.
Плачут седые капралы,
Протяжно играет рожок,
Впервые с Полтавского боя
Уходят они на восток.
Из-под твердынь Измаила,
Не знавший досель ретирад,
Понуро уходит последний
Суворовский мертвый солдат.
Гремят барабаны в Карпатах,
И трубы над Бугом поют,
Сибирские мертвые роты
У стен Перемышля встают.
И на истлевших постромках
Вспять через Неман и Прут
Артиллерийские кони
Разбитые пушки везут.
Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,
Как мертвые следом идут,
Ты слышишь: не только потомки,
Нас предки за это клянут.
Клянемся ж с тобою, товарищ,
Что больше ни шагу назад!
Чтоб больше не шли вслед за нами
Безмолвные тени солдат.
Чтоб там, где мы стали сегодня, —
Пригорки да мелкий лесок,
Куриный ручей в пол-аршина,
Прибрежный отлогий песок, —
Чтоб этот досель неизвестный
Кусок нас родившей земли
Стал местом последним, докуда
Последние немцы дошли.
Пусть то безыменное поле,
Где нынче пришлось нам стоять,
Вдруг станет той самой твердыней,
Которую немцам не взять.
Ведь только в Можайском уезде
Слыхали названье села,
Которое позже Россия
Бородином назвала.
В стране, где я забыл мирские наслажденья,
Где улыбается мне дева песнопенья,
Где немец поселил свой просвещенный вкус,
Где поп и государь не оковали муз;
Где вовсе не видать позора чести русской,
Где доктор и студент обедают закуской,
Желудок приучив за книгами говеть;
Где часто, не любя всегда благоговеть
Перед законами железа и державы,
Младый воспитанник науки и забавы,
Бродя в ночной тиши, торжественно поет
И вольность и покой, которыми живет, -
Ты первый подал мне приятельскую руку,
Внимал моих стихов студенческому звуку,
Делил со мной мечты надежды золотой
И в просвещении мне был пример живой.
Ты удивил меня: ты и богат и знатен,
А вовсе не дурак, не подл и не развратен!
Порода — первый чин в отечестве твоем —
Тебе позволила б остаться и глупцом:
Она дала тебе вельможеское право
По-царски век прожить, не занимаясь славой,
На лоне роскоши для одного себя;
Или, занятия державных полюбя,
Стеснивши юный стан ливреею тирана,
Ходить и действовать по звуку барабана,
И мыслить, как велит, рассудка не спросясь,
Иль невеликий царь или великий князь,
Которым у людей отеческого края
По сердцу лишь ружье да голова пустая.
Ты мог бы, с двадцать лет помучивши солдат,
Блистать и мишурой воинственных наград,
И, даже азбуки не зная просвещенья,
Потом принять бразды верховного правленья,
Которых на Руси, как почтовых коней,
Скорее тем дают, кто чаще бьет людей,
Но ты, не веруя неправедному праву,
Очами не раба взираешь на державу,
Ты мыслишь, что одни б достоинства должны
Давать не только скиптр, но самые чины,
Что некогда наук животворящий гений —
Отец народных благ и царских огорчений —
Поставит, разумом обезоружив трон,
Под наши небеса свой истинный закон…
Мы вместе, милый мой, о родине судили,
Царя и русское правительство бранили, -
И дни веселые мелькали предо мной.
Но вот — тебя судьба зовет на путь иной,
И скоро будут мне, в тиши уединенья,
Отрадою одни былые наслажденья.
Дай руку! Да тебе на поприще сует
Не встретится удар обыкновенных бед!
А я — останусь здесь, и в тишине свободной
Научится летать мой гений благородной,
Научится богов высоким языком
Презрительно шутить над знатью и царем:
Не уважающий дурачеств и в короне,
Он, верно, их найдет близ трона и на троне!
Пускай пугливого тиранства приговор
Готовит мне в удел изгнания позор
За смелые стихи, внушенные поэту
Делами низкими и вредными полсвету —
Я не унижуся нерабскою душой
Перед могущею — но глупою рукой.
Служитель алтарей богини вдохновенья
Умеет презирать неправые гоненья, -
И все усилия ценсуры и попов
Не сильны истребить возвышенных стихов.
Прошли те времена, как верила Россия,
Что головы царей не могут быть пустые.
И будто создала благая дань творца
Народа тысячи — для одного глупца;
У нас свободный ум, у нас другие нравы:
Поэзия не льстит правительству без славы;
Для нас закон царя — не есть закон судьбы,
Прошли те времена — и мы уж не рабы!
Как в «оны дни», когда явился в мир Спаситель,
Неся с собой завет прощенья и любви, —
Толпой был осужден Божественный Учитель
На казнь, как вор, убийца иль грабитель,
И, обагренная в святой Его крови,
Слепая чернь, глумясь, влекла Его на муки —
Так на тебя, наш Царь, поднять дерзнула руки
Орда безумная свирепых палачей…
Тебе, кто даровал и милость и свободу
Закрепощенному, бесправному народу,
Кто властию державною своей
Славян освободил от вековых цепей, —
Тебя, которого, волнением обятым,
Склоненным видели над раненым солдатом.
Тебя — великого и кроткого Царя,
Кого вся Русь, любовию горя,
Звала не иначе как: Царь-Освободитель —
Мы, близорукие, увы не сберегли!
И — жертвой за грехи своей родной земли
Ты пал, великий Искупитель…
В тот чудный день, когда в твоем первопрестольном,
Старинном городе, при звоне колокольном
Приветствовал тебя единодушный клик
Народа твоего, что стал отныне вольным —
Как светел был твой благородный лик!
Как многие вокруг от счастия рыдали!
И матери, пришедшие с детьми,
Их на руках своих высоко поднимали,
Чтоб и они Царя того благословляли,
Кто сделал их, рабов, свободными людьми!..
В другой великий день, когда, победоносный,
Предпринял ты свою крестовую войну,
Вступив среди дружин, как воин венценосный,
В освобожденную славянскую страну, —
В тот день, когда в церквах ее опустошенных
Воздвиглася опять святыня алтаря,
И тысячи людей, от гибели спасенных,
Моленья вознесли за русского Царя, —
Ты снова счастлив был, и облако печали
Исчезло с кроткого лица,
И не предвидел ты тогда в грядущей дали
Грозящего тебе ужасного конца!..
Увы, наш кроткий Царь! До твоего престола,
С которого не раз виновных ты прощал,
Ползком добралася злодейская крамола
И скорби час, позора час — настал!
О Русь! Не смоешь ты кровавыми слезами
Сознанье жгучее позора своего, —
Нам в душу врезалось глубокими чертами
Оно, и в нем — врагов отчизны торжество…
Прости же нам, наш Мученик Державный,
Что, увлекаяся игрой страстей бесславной,
Забыли мы завет священнейший отцов:
Наш долг святой и честь, к отечеству любовь!
Что, в сердце загасив светильник чистой веры,
Добро мы различить не в силах ото зла,
Что беззакониям свершенным нету меры
И нет числа…
О, Царь! В сознанья час, из глубины могильной
Нам помоги свернуть с неправого пути,
И Божий гнев — правдивый и всесильный
Молитвою твоей любвеобильной
От нас, заблудших, отврати!..