Раздался звук трубы военной,
Гремит сквозь бури бранный гром:
Народ, развратом воспоенный,
Грозит нам рабством и ярмом!
Текут толпы; корыстью гладны,
Ревут, как звери плотоядны,
Алкая пить в России кровь.
Идет. Сердца их жесткий камень,
В руках вращают меч и пламень
На гибель весей и градов!
В крови омочены знамена
Багреют в трепетных полях,
Враги нам вьют вериги плена,
Насилье грозно в их полках.
Идут — влекомы жаждой дани.
О страх! срывают дерзки длани
Со храмов Божьих лепоту!
Идут, и след их — пепл и степи!
На старцев возлагают цепи,
Влекут на муки красоту!
Теперь ли нам дремать в покое,
России верные сыны?!
Пойдем, сомкнемся в ратном строе,
Пойдем — и в ужасах войны
Друзьям, отечеству, народу
Отыщем славу и свободу
Иль все падем в родных полях!
Что лучше: жизнь — где узы плена,
Иль смерть — где русские знамена?
В героях быть или в рабах?
Исчезли мира дни счастливы,
Пылает зарево войны.
Простите веси, паствы, нивы!
К оружью, дети тишины!
Теперь, сейчас же, мы, о други!
Скуем в мечи серпы и плуги:
На бой теперь — иль никогда!
Замедлим час — и будет поздно!
Уж близко, близко время грозно:
Для всех равно близка беда!
И всех, мне мнится, клятву внемлю:
Забав и радостей не знать,
Доколе враг святую землю
Престанет кровью обагрять!
Там друг зовет на битву друга,
Жена, рыдая, шлет супруга,
И матерь в бой своих сынов!
Жених не мыслит о невесте,
И громче труб на поле чести
Зовет к отечеству любовь.
Без отдыха пирует с дружиной удалой
Иван Васильич Грозный под матушкой-Москвой.
Ковшами золотыми столов блистает ряд,
Разгульные за ними опричники сидят.
С вечерни льются вины на царские ковры,
Поют ему с полночи лихие гусляры,
Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.
Но голос прежней славы царя не веселит,
Подать себе личину он кравчему велит:
«Да здравствуют тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!
Себе личину, други, пусть каждый изберет,
Я первый открываю веселый хоровод.
За мной, мои тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!»
И все подъяли кубки. Не поднял лишь один;
Один не поднял кубка, Михайло князь Репнин.
«О царь! Забыл ты бога, свой сан ты, царь, забыл
Опричниной на горе престол свой окружил!
Рассыпь державным словом детей бесовских рать!
Тебе ли, властелину, здесь в машкаре плясать!»
Но царь, нахмуря брови: «В уме ты, знать, ослаб,
Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб!
Не возражай ни слова и машкару надень —
Или клянусь, что прожил ты свой последний день!»
Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь:
«Опричнина да сгинет! — он рек, перекрестясь.—
Да здравствует вовеки наш православный царь!
Да правит человеки, как правил ими встарь!
Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас!
Личины ж не надену я в мой последний час!»
Он молвил и ногами личину растоптал;
Из рук его на землю звенящий кубок пал…
«Умри же, дерзновенный!» — царь вскрикнул, разъярясь,
И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый князь.
И вновь подъяты кубки, ковши опять звучат,
За длинными столами опричники шумят,
И смех их раздается, и пир опять кипит,
Но звон ковшей и кубков царя не веселит:
«Убил, убил напрасно я верного слугу,
Вкушать веселье ныне я боле не могу!»
Напрасно льются вины на царские ковры,
Поют царю напрасно лихие гусляры,
Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.
Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов;
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет, этот грех — он вечно с вами,
Он в ваших жилах и крови́,
Он сросся с вашими сердцами —
Сердцами, мертвыми к любви.
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все́ грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель Русской стороны;
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новград и его измену,
За двоедушие Москвы;
За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разоренный Новоград;
За клевету на Годунова,
За смерть и стыд его детей,
За Тушино, за Ляпунова,
За пьянство бешеных страстей;
За слепоту, за злодеянья,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
За плен народа; наконец
За то, что, полные томленья,
В слепой сомнения тоске,
Пошли просить вы исцеленья
Не у Того, в Его ж pyке
И блеск побед, и счастье мира,
И огнь любви, и свет умов, —
Но у бездушного кумира,
У мертвых и слепых богов!
И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной!
За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все́ беды́ роднаго края, —
Пред Богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!
Ночь. В полевом колхозном стане
Уснули все, чтоб встать поране.
Не спит лишь сторож, дед Нефед.
Вдруг всполошился старый дед:
Над станом ночью гул мотора!
Дед смотрит. Точно: самолет.
С него Нефед не сводит взора.
«Как он чудно́ себя ведет:
Кружит почти над самым лесом…
Взмыл вверх… Как не было! Исчез!
Кружил он за каким тут бесом? –
Так думал дед, шагая в лес. –
Авось что-либо запримечу».
Ан глядь, пыхтя, ему навстречу
Верзила несуразный прет.
Нефед к нему: «Ты кто? Откеда?»
Верзила, выпучась на деда,
Незнамо, врет или не врет:
«Я, – говорит, – бежал из плену.
Подбил я немца на измену,
Подкуплен летчик мною был,
Чтоб свез меня в советский тыл;
Где здесь на станцию дорога?»
У старика в душе тревога,
Но речь умильна и хитра:
«У нас останься до утра.
Поешь, попей, сосни с устатку.
А утром… Господи прости,
Тебя на станцию свезти
В колхозе сыщем, чай, лошадку!»
В колхозном стане гость ночной.
Все окружили гостя тесно.
«Страдал в плену?» – «Ах ты, родной!»
«Ну расскажи, нам интересно!»
А дед стряпухе шепотком:
«Гость явно треплет языком.
„Страдал в плену“. А брюхо – вона!
Лети стрелой в район, Матрена.
Так, мол, и так: в ночи тайком
К нам притесалася ворона.
Мне этот „гость“ не по нутру:
Вертляв, и рожа – на шпиона».
Все разяснилось поутру.
Отряд, прибывший из района,
Разоблачил врага в момент:
Немецкий к нам проник агент!
Осталось от него наследство –
Его фальшивый документ,
Оружье, взрывчатое средство
И толстый денежный пакет.
Сам получил он, по закону,
Что причитается шпиону,
Как говорится: был – и нет!
Предупредивший крупный вред,
Еще внимательней, чем ране,
Относится к ночной охране
Колхозный сторож, дед Нефед.
Все говорят ему: «Спасибо!»
«Пускай, – в ответ смеется дед, –
Еще к нам сунется кто-либо!
Мы и его – за первым вслед –
Спровадим к черту на обед!»
В плену у французов — светило Алжира —
Эмир знаменитый. Содержат эмира
Они в Амбуазе, где замка стена
Крепка и надежна, — и пленник, доныне
Летавший на бурном коне по пустыне,
Уныло глядит в амбразуру окна. И вдруг под окном, как другая денница,
Блестящая юной красою девица
Несется на белом арабском коне,
И взор — коя-нур — этот пламенник мира —
Девицею брошен в окно на эмира, —
И вспыхнула дева, и рдеет в огне. И завтра опять проезжает, и снова
Взглянула, краснеет. Не надобно слова, —
Тут сердце открыто — смотри и читай!
Упрямится конь, но с отвагою ловкой
Наездница с поднятой гордо головкой
Его укрощает: эмир, замечай! И смотрит он, смотрит, с улыбкой любуясь,
Как милая скачет, картинно рисуясь;
Блеснул в его взоре невольный привет,
Замеченный ею… Как быстро и круто
Она повернула! — Такая минута
И в сумраке плена для пленника — свет, Сн сам уже ждет ее завтра, и взгляды
Кидает в окно, в ожиданье отрады,
И светлым явленьем утешен опять;
Но ревностью зоркой подмечена скоро
Цель выездов девы, — и строгость надзора
Спешила немые свиданья прервать. Эмир с этих пор в заключенье два года
Не мог ее видеть. Когда же свобода
Ему возвратилась, узнал он потом,
Кто та, кем бывал он так радуем, пленный,
И в память ей перстень прислал драгоценный
С исполненным кроткого чувства письмом. ‘Хвала тебе, — пишет он, — ангел прелестный!
Аллах да хранит в тебе дар свой небесный —
Святую невинность! — О ангел любви!
Прими без смущенья привет иноверца!
В очах твоих — небо, ночь — в области сердца.
О, будь осторожна, в молитве живи! О белая горлица! Бел, как лилея,
Твой конь аравийский, но лик твой белее.
Врага берегись: он и вкрадчив и тих,
Но хищен и лют, хоть прикрашен любовью:
Неопытной девы ползя к изголовью,
Он девственных прелестей жаждет твоих. Змий хочет подкрасться и перси младые
Твои опозорить: отталкивай змия,
Доколе аллах не пошлет, как жену,
Тебя с благодатью к супружеской сени!
Прими этот перстень на память мгновений,
Блеснувших мне радостью чистой в плену. Пред хитрым соблазном, пред низким обманом —
Сей перстень да будет тебе талисманом!
Сама ль поколеблешься ты — и тогда
Скажи себе: ‘Нет! Быть хочу непреклонной.
Нет, сердце, ты лжешь; пыл любви незаконной —
Напиток позора и праздник стыда’. И буди — светило домашнего круга,
Хранящая верность супругу супруга!
Будь добрая матерь и чадам упрочь
И радость, и счастье! Когда не забудешь
Священного долга — жить в вечности будешь,
Младая аллаха прекрасная дочь! ’
Пусть много смог ты, много превозмог
И даже мудрецом меж нами признан.
Но жизнь — есть жизнь. Для жизни ты не бог,
А только проявленье этой жизни.
Не жертвуй светом, добывая свет!
Ведь ты не знаешь, что творишь на деле.
Цель средства не оправдывает… Нет!
У жизни могут быть иные цели.
Иль вовсе нет их. Есть пальба и гром.
Мир и война. Гниенье и горенье.
Извечная борьба добра со злом,
Где нет конца и нет искорененья.
Убить. Тут надо ненависть призвать.
Преодолеть черту. Найти отвагу.
Во имя блага проще убивать!..
Но как нам знать, какая смерть во благо?
У жизни свой, присущий, вечный ход.
И не присуща скорость ей иная.
Коль чересчур толкнуть её вперед,
Она рванёт назад, давя, ломая.
Но человеку душен плен границ,
Его всё время нетерпенье гложет
И перед жизнью он склониться ниц, -
Признать её незыблемость — не может.
Он всё отдать, всё уничтожить рад.
Он мучает других и голодает…
Всё гонится за призраком добра,
Не ведая, что сам он зло рождает.
А мы за ним. Вселенная, держись!
Нам головы не жаль — нам всё по силам.
Но всё проходит. Снова жизнь, как жизнь.
И зло, как зло. И, в общем, всё, как было.
Но тех, кто не жалел себя и нас,
Пытаясь вырваться из плена буден,
В час отрезвленья, в страшный горький час
Вы всё равно не проклинайте, люди……В окне широком свет и белый снег.
На ручках кресла зайчики играют…
А в кресле неподвижный человек.-
Молчит. Он знает сам, что умирает.
Над ним любовь и ненависть горит.
Его любой врагом иль другом числит.
А он уже почти не говорит.
Слова ушли. Остались только мысли.
Смерть — демократ. Подводит всем черту.
В ней беспристрастье есть, как в этом снеге.
Ну что ж: он на одну лишь правоту
Из всех возможных в жизни привилегий
Претендовал… А больше ни на что.
Он привилегий и сейчас не просит.
Парк за окном стоит, как лес густой,
И белую порошу ветер носит.
На правоту… Что значит правота?
И есть ли у неё черты земные.
Шумят-гудят за домом провода
И мирно спит, уйдя в себя, Россия.
Ну что ж! Ну что ж! Он сделал всё, что мог,
Устои жизни яростно взрывая…
И всё же не подводится итог.-
Его наверно в жизни — не бывает.
Заутра грозный час отмщенья,
Заутра, други, станем в строй,
Не страшно битвы приближенье
Тому, кто дышит лишь войной!..
Сыны полу́ночи суровой,
Мы знаем смело смерть встречать,
Нам бури, вихрь и хлад знакомы.
Пускай с полсветом хищный тать
Нахлынул, злобой ополченный,
В пределы наши лавр стяжать;
Их сонмы буйные несчетны,
Но нам не нужно их считать.
Пусть старец-вождь прострет рукою
И скажет: «Там упорный враг!»
Рассеем громы пред собою -
И исполин стоглавый - в прах!..
Сей новый Ксеркс стопою силы,
Как огнь всежгучий, к нам притек
Узреть Батыевы могилы,
Сарматов плен и шведов рок,
Узреть поля опустошенны,
Прах мирных сел и городов,
И небо, заревом возжженно,
И вкруг - изрытый ряд гробов,
А пред собой - перуны мести
И твердокаменную грудь
С хоругвью: «Смерть на поле чести
Или свершим опасный труд».
Ужель страшиться нам могилы?
И лучше ль смерти плен отцов,
Ярем и стыд отчизны милой
И власть надменных пришлецов?
Нет, нет, судьба нам меч вручила,
Чтобы покой отцов хранить.
Мила за родину могила,
Без родины поносно жить!
Пусть дети неги и порока
С увялой, рабскою душой
Трепещут гибельного рока,
Не разлучимого с войной,
И спят на ложе пресыщенья,
Когда их братья кровь лиют.
Постыдной доле их - презренье!
Во тьме дни слабых протекут!
А нам отчизны взор - награда
И милых по́ сердцу привет,
Низвергнем сонмы супостата,
И с славой нам восплещет свет!..
Краса певцов, наш бард любимый,
Жуковский в струны загремит,
И глас его непобедимых
Венком бессмертья отличит.
И юный росс, приникший слухом
К его цевнице золотой,
Геройским вспыхивает духом
И, как с гнезда орел младой,
Взлетит искать добычи бранной
Вослед испытанным вождям...
О други! близок час желанный
И близок грозный час врагам,-
Певцы передадут потомству
Наш подвиг, славу, торжество.
Устроим гибель вероломству,
Дух мести - наше божество!
Но, други, луч блеснул денницы,
Туман редеет по полям,
И вестник утра, гром, сторицей
Зовет дружины к знаменам.
И мощный вождь перед полками
И с ним вождей бесстрашных сонм
Грядут!.. с победными громами
И взором ищут стан врагов...
К мечам!.. Там ждет нас подвиг славы,
Пред нами смерть, и огнь, и гром,
За нами горы тел кровавых,
И враг с растерзанным челом
В плену ждет низкого спасенья!..
Труба, сопутник наш, гремит!..
Друзья! В пылу огней сраженья
Обет наш: «Пасть иль победить!»
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,
Немым огнем былых побед
Их гордый лик украшен.
Мосты подъемные и рвы, —
Замкнутые владенья
Здесь ночью слышен крик совы,
Здесь бродят привиденья.
И странен вздох седой травы
В час лунного затменья.
В старинном замке Джэн Вальмор
Чуть ночь — звучат баллады
Поет струна, встает укор,
А где-то водопады,
И долог гул окрестных гор,
Ответствуют громады.
Сегодня день рожденья Джэн.
Часы тяжелым боем
Сзывают всех, кто взят ей в плен,
И вот проходят роем
Красавцы, Гроль и Ральф, и Свен,
По сумрачным покоям.
И нежных дев соседних гор
Здесь ярко блещут взгляды,
Эрглэн, Линор, и ясен взор
Пышноволосой Ады, —
Но всех прекрасней Джэн Вальмор,
В честь Джэн звучат баллады.
Певучий танец заструил
Медлительные чары.
Пусть будет с милой кто ей мил,
И вот кружатся пары
Но бог любви движеньем крыл
Сердцам готовит кары.
Да, взор один на путь измен
Всех манит неустанно.
Все в жизни дым, все в жизни тлен,
А в смерти все туманно.
Но ради Джэн, о, ради Джэн,
И смерть сама желанна.
Бьет полночь. — «Полночь!» — Звучный хор
Пропел балладу ночи. —
«Беспечных дней цветной узор
Был длинен, стал короче» —
И вот у гордой Джэн Вальмор
Блеснули странно очи.
В полночный сад зовет она
Безумных и влюбленных,
Там нежно царствует Луна
Меж елей полусонных,
Там дышит нежно тишина
Среди цветов склоненных.
Они идут, и сад молчит,
Прохлада над травою,
И только здесь и там кричит
Сова над головою,
Да в замке музыка звучит
Прощальною мольбою.
Идут Но вдруг один пропал,
Как бледное виденье,
Другой холодным камнем стал,
А третий — как растенье.
И обнял всех незримый вал
Волненьем измененья.
Под желтой дымною Луной,
В саду с травой седою,
Безумцы, пестрой пеленой,
И разной чередою,
Оделись формою иной
Пред девой молодою.
Исчезли Гроль и Ральф, и Свен
Среди растений сада.
К цветам навек попали в плен
Эрглэн, Линор и Ада.
В глазах зеленоглазой Джэн —
Змеиная отрада.
Она одна, окружена
Тенями ей убитых.
Дыханий много пьет она
Из этих трав излитых.
В ней — осень, ей нужна весна
Восторгов ядовитых.
И потому, сплетясь в узор,
В тоске беспеременной,
Томятся души с давних пор,
Толпой навеки пленной,
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной.
Он был сыном простого рабочего,
И повесть о нем очень короткая.
Только и было в нем, что волосы как ночь
Да глаза голубые, кроткие.
Отец его с утра до вечера
Гнул спину, чтоб прокормить крошку;
Но ему делать было нечего,
И были у него товарищи: Христос да кошка.
Кошка была старая, глухая,
Ни мышей, ни мух не слышала,
А Христос сидел на руках у матери
И смотрел с иконы на голубей под крышею.
Жил Мартин, и никто о нем не ведал.
Грустно стучали дни, словно дождь по железу.
И только иногда за скудным обедом
Учил его отец распевать марсельезу.
«Вырастешь, — говорил он, — поймешь…
Разгадаешь, отчего мы так нищи!»
И глухо дрожал его щербатый нож
Над черствой горбушкой насущной пищи.
Но вот под тесовым
Окном —
Два ветра взмахнули
Крылом;
То с вешнею полымью
Вод
Взметнулся российский
Народ…
Ревут валы,
Поет гроза!
Из синей мглы
Горят глаза.
За взмахом взмах,
Над трупом труп;
Ломает страх
Свой крепкий зуб.
Все взлет и взлет,
Все крик и крик!
В бездонный рот
Бежит родник…
И вот кому-то пробил
Последний, грустный час…
Но верьте, он не сробел
Пред силой вражьих глаз!
Душа его, как прежде,
Бесстрашна и крепка,
И тянется к надежде
Бескровная рука.
Он незадаром прожил,
Недаром мял цветы;
Но не на вас похожи
Угасшие мечты…
Нечаянно, негаданно
С родимого крыльца
Донесся до Мартина
Последний крик отца.
С потухшими глазами,
С пугливой синью губ,
Упал он на колени,
Обняв холодный труп.
Но вот приподнял брови,
Протер рукой глаза,
Вбежал обратно в хату
И стал под образа.
«Исус, Исус, ты слышишь?
Ты видишь? Я один.
Тебя зовет и кличет
Товарищ твой Мартин!
Отец лежит убитый,
Но он не пал, как трус.
Я слышу, он зовет нас,
О верный мой Исус.
Зовет он нас на помощь,
Где бьется русский люд,
Велит стоять за волю,
За равенство и труд!..»
И, ласково приемля
Речей невинных звук,
Сошел Исус на землю
С неколебимых рук.
Идут рука с рукою,
А ночь черна, черна!..
И пыжится бедою
Седая тишина.
Мечты цветут надеждой
Про вечный, вольный рок.
Обоим нежит вежды
Февральский ветерок.
Но вдруг огни сверкнули…
Залаял медный груз.
И пал, сраженный пулей,
Младенец Иисус.
Слушайте:
Больше нет воскресенья!
Тело его предали погребенью:
Он лежит
На Марсовом
Поле.
А там, где осталась мать,
Где ему не бывать
Боле,
Сидит у окошка
Старая кошка,
Ловит лапой луну…
Ползает Мартин по полу:
«Соколы вы мои, соколы,
В плену вы,
В плену!»
Голос его все глуше, глуше,
Кто-то давит его, кто-то душит,
Палит огнем.
Но спокойно звенит
За окном,
То погаснув, то вспыхнув
Снова,
Железное
Слово:
«Рре-эс-пу-у-ублика! »
Я быть желал бы во вселенной
Потомком славных королей,
Что блеском власти неизменной
Царят над массами людей.
Я быть желал бы властелином
Далеких Азии племен,
Где раб доселе господином
К повиновенью приучен.
Я жажду почестей кумира,
Чтоб, трепеща передо мной,
Склонились в прах две трети мира,
Как поле ржи перед грозой.
Чтоб, в виде дани, отовсюду
Судов тянулася гурьба,
Неся: плодов заморских груду
И вин старинных в погреба;
Сребра и золота — в палаты;
В конюшни — резвых скакунов,
И мрамора запас богатый,
И драгоценнейших ковров!
Толпу красавиц побежденных
Я скрыл бы в комнатах дворца —
Прелестных пленниц, уведенных
От мужа, брата иль отца.
И без соперников страною
Я бы обширною владел,
Не зная, что придет за мною
И где могуществу предел…
Тогда бы я (о миг прекрасный!) —
Собрав народ и пышный двор,
Перед толпой подобострастной
Сорвал блистающий убор.
Излил богатства, как бегущий,
С вершины хлынувший, поток,
Чтоб из него всяк неимущий
Рукою полной черпать мог.
И всем, томящимся в чужбине
Под игом плена роковым,
Отчизну б я вернул отныне —
И самым знатным, и простым.
Богатый выкуп образцовым
Своим войскам я б отдал в дар
И виночерпиям дворцовым
Дозволил пить из царских чар.
Чрез рвы и башенные стены
Рабов, по прихоти своей,
Я сам бы выпустил из плена,
Как стаю вольных голубей.
Прелестным девушкам и вдовам
Я б даровал свободу всем
И распустил единым словом
Свой многочисленный гарем. —
Дабы могли они свободно
К родным вернуться очагам,
К труду и жизни благородной,
Туда, где места нет рабам…
А я — мечтатель убежденный,
Что любит солнце и простор,
Кому и вольно заключенный
Тяжел бывает договор —
На дальнем острове, безбурно,
Провел бы я остаток дней,
Где небо чисто и лазурно
Над гладью светлою морей;
Где посреди песков прибрежных
Не становились якоря,
И над пучиной вод безбрежных
Встают лишь тучи да заря;
Куда душевные недуги
Не проникают никогда.
— «Пойдем, — сказал бы я подруге, —
Из мира шумного туда,
Где пальмы в лесе полутемном
Цветут, с лианами сплетясь,
И где в одном цветке огромном
Мы оба спрячемся как раз…»
1885 г.
Фрагменты
1
. . . . . . . .ежевика,
Плети, плетень.
Возле люльки — гляди-ка —
Вторая тень:
Грудь кумашная, шерсть богатая:
Нянька страшная, бородатая.
. . . . . . .
Сапогом следит.
В колыбель — дитю
Бородой глядит.
— Свернись катышком,
Заткнись пробочкой!
А ну`, матушка!
А ну`, кровушка!
А ну`, ……!
А ну`, милушка!
Теки, кровушка,
Домой — в жилушки.
Так на сем тебе слове —
И крест и ключ.
(А еще не уймется —
Еще покличь!)
Ла — зорь,
Сни — игирь
2
И опять — стопудовым жерновом
Половина — какого черного?
— В голубые пруды атласные —
Часа — царствованья — сплошь красного!
Настоящего Моря Красного!
От Ходынского Поля красного
До веселого и красивого
Алексея Кровоточивого
На последнюю каплю — щедрого!
Половина — давно ли первого? —
Осиянного и весеннего —
Часа — царствованья я— последнего
На Руси…
Не страшитесь: жив…
Обессилев — устав — изныв
Ждать, отчаявшись — на часы!
Спит Наследник всея Руси.
3
Аня с круглыми плечами,
Аня с пухлыми щеками
Сдобных булочек молочных,
Потолочных
Ангелочков.
Брови дугою,
Румянец до пуговок.
Между одной — и другою
И другом их.
4
Вот — двое. В могучих руках — караван.
Проходят, кивают. И — им киваю.
Россия! Не ими загублена — эти
Большие, святые, невинные дети,
Обманутые болтунами столицы.
Какие открытые славные лица
Отечественные. Глаза — нашей Ани!..
Не плачу. Боюсь замочить вышиванье, —
— Зеленые ветки. Анютины глазки —
Для Матери здешней тружусь Абалакской —
Да смилостивится… С приветом и с хлебом
Давно уже скрылись, а все еще следом
Киваю…
(И слезы на пяльцы, и слезы на пальцы,
И слезы на кольца!..) О, Господи, сколько!
Доколе — и сколько?.. О, Господи, сжалься
Над малыми сими! Прости яко я вору…
Сестре Серафиме — сестра Феодора.
5
Обитель на горе.
Молитва на коре.
Не знала та береза,
Дороги на краю,
Что в лютые морозы
Затем красу свою
— Сибирскую «корицу» —
Белила и спасала —
Чтоб русская Царица
На ней письмо писала
— За все благодарю —
Небесному Царю.
Не знала та дорога,
С березой на краю,
Зачем седобородый
Старик — ножом — кору
Срезал. — Чтоб в келье тесной,
Рукою домовитой,
Германская принцесса —
Славянскую молитву
Чертила на листке
Сибирской бересты.
О чем она просила,
Канавы на краю…
Молитва за Россию:
За родину — твою —
Мою… От мхов сибирских
По кипарисы Крыма:
За каждого злобивца —
И все-таки любимца…
Тому, кто на Горе —
Молитва на коре…
Стояла та береза —
России на краю,
— За тын, за плен, за слезы —
За все благодарю.
А если мало — плену,
А если много — тыну…
Сам назови мне цену…
А если скажешь: сына
Под кончиком пера
Коробится кора…
Стояла та Россия —
Обрыва на краю.
— И если скажешь — Сына… —
За всё благодарю,
* * *
Горит, горит береста…
Летит, летит молитва…
Осталась та береста
В веках — верней гранита.
Ой, родная, отцовская,
Что на свете одна,
Сторона приднепровская,
Смоленская сторона,
Здравствуй!.. Слова не выдавить.
Край в ночи без огня.
Ты как будто за тридевять
Земель от меня.За высокою кручею,
За чужою заставою,
За немецкой колючею
Проволокой ржавою.И поля твои мечены
Рытым знаком войны,
Города покалечены,
Снесены, сожжены… И над старыми трактами
Тянет с ветром чужим
Не дымком наших тракторов, -
Вонью вражьих машин.И весна деревенская
Не красна, не шумна.
Песня на поле женская —
Край пройди — не слышна… Ой, родная, смоленская
Моя сторона, Ты огнем опаленная
До великой черты,
Ты, за фронтом плененная,
Оскорбленная, -
Ты
Никогда еще ранее
Даже мне не была
Так больна, так мила —
До рыдания… Я б вовеки грабителям
Не простил бы твоим,
Что они тебя видели
Вражьим оком пустым;
Что земли твоей на ноги
Зацепили себе,
Что руками погаными
Прикоснулись к тебе;
Что уродливым именем
Заменили твое;
Что в Днепре твоем вымыли
Воровское тряпье;
Что прошлися где по двору
Мимо окон твоих
Той походкою подлою,
Что у них у одних… Сторона моя милая,
Ты ль в такую весну
Под неволей постылою
Присмиреешь в плену?
Ты ль березой подрубленной
Будешь никнуть в слезах
Над судьбою загубленной,
Над могилой неубранной,
Позабытой в лесах? Нет, твой враг не похвалится
Тыловой тишиной,
Нет, не только страдалицей
Ты встаешь предо мной,
Земляная, колхозная, -
Гордой чести верна, -
Партизанская грозная
Сторона! Знай, убийца без совести,
Вор, ограбивший дом,
По старинной пословице,
Не хозяин ты в нем.За Починками, Глинками
И везде, где ни есть,
Потайными тропинками
Ходит зоркая месть.
Ходит, в цепи смыкается,
Обложила весь край,
Где не ждут, объявляется
И карает…
Карай! Бей, семья деревенская,
Вора в честном дому,
Чтобы жито смоленское
Боком вышло ему.
Встань, весь край мой поруганный,
На врага!
Неспроста
Чтоб вороною пуганой
Он боялся куста,
Чтоб он в страхе сутулился
Пред бессонной бедой,
Чтоб с дороги не сунулся
И за малой нуждой,
Чтоб дорога трясиною
Пузырилась под ним,
Чтоб под каждой машиною
Рухнул мост и — аминь! Чтоб тоска постоянная
Вражий дух извела,
Чтобы встреча желанная
Поскорее была.Ой, родная, отцовская,
Сторона приднепровская,
Земли, реки, леса мои,
Города мои древние,
Слово слушайте самое
Мое задушевное.
Все верней, все заметнее
Близкий радостный срок.
Ночь короткую летнюю
Озаряет восток.Полстраны под колесами
Боевыми гудит.
Разве родина бросила
Край родной хоть один? Хоть ребенка, хоть женщину
Позабыли в плену?
Где ж забудет Смоленщину —
Сторону! Сторона моя милая,
Земляки и родня,
Бей же силу постылую
Всей несчетною силою
Ножа и огня.
Бей! Вовек не утратится
Имя, дело твое,
Не уйдет в забытье,
Высшей славой оплатится.Эй, родная, Смоленская,
Сторона деревенская,
Эй, веселый народ,
Бей!
Наша берет!
Мне грезилось, что я за них, —
За нищих братиев моих,
Иду сражаться с их врагами…
Чу!.. выстрелы в горах гремят;
Треща, пылают кровли хат;
Прижавшись к каменным уступам,
Османы ждут нас: их штыки
Сверкают, взведены курки;
А мы по угольям и трупам
Сквозь клубы дыша, напролом,
Под градом пуль, на них идем.
И страшен бой ожесточенных, —
Бой за поруганный закон,
Бой за младенцев размозженных,
За матерей непощаженных,
За изнасилованных жен,
За их тела, которых мясом
Свиней кормили (раньше часом,
Чем наша сила подошла!)…
И кровь турецкая текла
Уже за будущность славянства.
Да расточатся духи зла
И да воскреснет христианство!
Мне грезилось: меня ведут,
Мне лицемерно руки жмут
И руки вяжут… Как в тумане,
Я повинуюсь, я молчу,
Я даже верить не хочу,
Что эта рать — не мусульмане,
Что я, как зверь, попал в капкан,
Что я в плену у христиан!
Хочу спросить,— боюсь ответа…
Ужель во славу Магомета
Крещеных выслали солдат?
Ужель Европа, как Пилат
Понтийский, умывает руки,
Велит Варавву отпустить
И выдает Христа на муки,
Чтоб фарисеям угодить?!
И грезил я,— в тюрьму иду я
И говорю им, негодуя,
За просвещенье их стыдясь:
«Коли политика у вас
Бесчеловечна и безбожна,
Богатство, слава, все — ничтожно,—
И вам изменит ваш расчет,
И не пойдете вы вперед!
В делах, в которых невозможно,
Чтоб человек и Бог сошлись,—
Нет духа истины…
Спастись
Нельзя блестящим лицемерьем;
Не все наивным легковерьем
В наш смутный век заражены,—
Дни вашей славы сочтены…
Воскрес наш дух, и мы восстали,
У сильных мира не спросясь,
Мы помощи от братьев ждали,
Мы — не надеялись на вас»…
Так говорил я, горячась,—
И вдруг,— очнулся пристыженный…
Я — дома!.. Той же ночи сонной
Холодный мрак прильнул к окну;
Свеча горит… Покой ко сну
Героя клонит… Где ж отвага?
Где меч победный? Где мой плен!?..
Я посреди бездушных стен
Сижу и никну… Вот — бумага,
Журналы, книги на столе,
Перо в граненом хрустале,
Табак турецкий и гаванский,
И с фитильком из бронзы черт.—
Затеи роскоши мещанской,
Давно противный мне комфорт.
Хочу писать,— мечты бескрылы:
Зачем и для кого писать?
К чему будить живые силы,
Больное сердце надрывать!
О, дух мой, жалкий пленник тела,
Как далеко ты залетал!..
Как жил, как верил, как страдал,
Как говорил открыто, смело!..
И для чего!?.. Какое дело
Восставшим братиям моим
До тех, кто в мире одержим
Одними грезами!..
Что делает в деревне дальной
Совсем не сельская вдова?
Какие головы кружит в глуши печальной,
Хоть, может быть, и есть в селенье голова?
Где двор, блестящий двор вздыхателей любезных,
Хоть дворня и полна дворовых бесполезных
И крепостных рабов по милости судьбы
В России крепостной искать нам не со свечкой!
Но добровольные рабы,
Которые, гордясь цветочною уздечкой,
Накинутой на них любовью с красотой,
Предпочитают плен и вольности самой…
Их нет! Не красота душами там владеет:
Ее плохие барыши!
И ловко взятки брать с души
Один подьячий дар имеет!
Какая ссылка для вдовы,
Которой вдовствовать совсем бы не у места,
Для милой красоты, которая, как вы,
Вдова случайностью, но прелестью — невеста!
Как должен длиться скучный день!
Как медленно вертит бездейственная лень
Колеса тяжкие часов однообразных!
Там скука мрачная, владычица дней праздных,
На жизнь навесть должна безжизненную тень
И на окрестность мрак кладбища!
Есть книги — знаю я — уму, занятью пища;
Но книги — все одни бездушные листы!
Есть зеркало, последняя отрада
Уединенной красоты;
Но в нем не вспыхнет жизнь от пламенного взгляда,
Как ни сиди пред ним, не дашь ему ума,
А только влюбишься в лице свое сама.
Нужнее воздуха красавице мужчины!
Желанье нравиться с ней вместе родилось;
Оно — вторая жизнь и нравственная ось,
На коей движутся все женские пружины.
Потомства женского отлив и образец,
Прабабка Ева нам быть может в том порукой:
В раю — уж, кажется, в раю ли знаться с скукой? —
Ей стало скучно под конец!
Явился змей! Подбитый Асмодеем,
Он с яблочком умел к ней хитро подойти,
И на безлюдии, чтоб время провести,
Шутя, кокетствовать она пустилась с змеем.
Таких чудес не видим в наши дни!
В наш бедный век остепенились змеи
И, позабыв любовные затеи,
Не донжуанствуют они!
Но яблока желудок женской
Переварить еще не мог:
Красавицам оно на память и в залог!
Что ж делает вдова в пустыне деревенской,
Где Евы яблоко бессильно на умы,
Где б первенством никто не предпочел Киприды
И где уездные Париды,
Боясь красавиц, как чумы,
Для яблок лучшего не знают назначенья,
Как впрок солить их для зимы?
Пора вам разорвать оковы заточенья
И бросить скучный плен, чтобы других пленять,
Оставьте вы леса медведям и соседям —
Они уж свыклися, но вам тут не под стать!
Столица вас зовет к забавам и победам,
И зов ее услышьте вы!
Любовь без вас глядит сироткой средь Москвы,
Блестящий храм ее — заброшенная келья!
И пылкие веселья
Печально вдовствуют в отсутствие вдовы!
БАЛЛАДА
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,
Немым огнем былых побед
Их гордый лик украшен.
Мосты подемные и рвы, —
Замкнутые владенья.
Здесь ночью слышен крик совы,
Здесь бродят привиденья.
И странен вздох седой травы
В час лунного затменья.
В старинном замке Джэн Вальмор
Чуть ночь — звучат баллады.
Поет струна, встает укор,
А где-то — водопады,
И долог гул окрестных гор,
Ответствуют громады.
Сегодня день рожденья Джэн.
Часы тяжелым боем
Сзывают всех, кто взят ей в плен,
И вот проходят роем
Красавцы, Гроль, и Ральф, и Свен,
По сумрачным покоям.
И нежных дев соседних гор
Здесь ярко блещут взгляды,
Эрглэн, Линор, — и ясен взор
Пышноволосой Ады, —
Но всех прекрасней Джэн Вальмор,
В честь Джэн звучат баллады.
Певучий танец заструил
Медлительные чары.
Пусть будет с милой кто ей мил,
И вот кружатся пары.
Но бог любви движеньем крыл
Сердцам готовит кары.
Да, взор один на путь измен
Всех манит неустанно.
Все в жизни — дым, все в жизни — тлен,
А в смерти все туманно.
Но ради Джэн, о, ради Джэн,
И смерть сама желанна.
Бьет полночь. — «Полночь!» — Звучный хор
Пропел балладу ночи. —
«Беспечных дней цветной узор
Был длинен, стал короче». —
И вот у гордой Джэн Вальмор
Блеснули странно очи.
В полночный сад зовет она
Безумных и влюбленных,
Там нежно царствует Луна
Меж елей полусонных,
Там дышит нежно тишина
Среди цветов склоненных.
Они идут, и сад молчит,
Прохлада над травою,
И только здесь и там кричит
Сова над головою,
Да в замке музыка звучит
Прощальною мольбою.
Идут. Но вдруг один пропал,
Как бледное виденье,
Другой холодным камнем стал,
А третий — как растенье.
И обнял всех незримый вал
Волненьем измененья.
Под желтой дымною Луной,
В саду с травой седою,
Безумцы, пестрой пеленой,
И разной чередою,
Оделись формою иной
Пред девой молодою.
Исчезли Гроль, и Ральф, и Свен
Среди растений сада.
К цветам навек попали в плен
Эрглэн, Линор, и Ада.
В глазах зеленоглазой Джэн —
Змеиная отрада.
Она одна, окружена
Тенями ей убитых.
Дыханий много пьет она
Из этих трав излитых.
В ней — осень, ей нужна весна
Восторгов ядовитых.
И потому, сплетясь в узор,
В тоске беспеременной,
Томятся души с давних пор,
Толпой навеки пленной,
В старинном замке Джэн Вальмор
Красавицы надменной.
Из рая в рай, из плена в плен…
Цепь розовых измен, Лозэн!
Что при дворе сегодня? Нет новинок?
Еще не изменил король?
До ре ми фа… ре ми фа соль…
Мне шахматный наскучил поединок!
Хочу другого! — Только не с тобой!
Что за противник, если над губой
Еще ни разу не гуляла бритва!
С тобою хорошо протяжный вой
Гобоя слушать, и шептать молитвы,
И в шахматы играть, и шоколад
Пить из одной и той же чашки…
Вы шутите?
Давно не веселят
Меня ни куклы, ни барашки!
Отставка?
Не кусайте губ!
Я жизнь свою поставил ставкой!
Растешь, растешь — и так же глуп!
При чем тут жизнь, раз вся любовь — вопрос
В удачный час, без лишних просьб
Умно отколотой булавки.
Я заменен?
Светлейший граф Бирон!
Бирон — не просто — де Гонто и герцог
Лозэн — не просто — а моя Любовь
Вчерашняя: губ не кусайте в кровь
И коготочков не вонзайте в сердце!
Не может без шипов — шиповник,
Любовь не может — без измен.
Незаменимы как кузен,
Но заменимы — как любовник!
— Заменены! —
Что ж! Умереть!
Не смейте! Будете жалеть!
Блистательно — открыть карьеру
Самой маркизой д'Эспарбэс!
Вы — чудо!
Не хочу чудес!
Я призову его к барьеру!
Один из нас умрет!
Твой рот —
Не рот — сплошное целованье!
Взор — как у кровного коня!
Но выслушайте, не кляня:
Вы слишком юны для меня, —
Вам бабушка нужна — и няня!
Кто — он?
Зачем?
Кондэ?
Тщета имен!
Какие имена в вопросах кожи?
Плачь, коли глуп, и смейся — коль умен…
Любовник дорог, но Любовь — дороже!
Как ты хорош!..
Ах, хорошо бы нож
Вам в грудь вонзить — и слушать ваши стоны
У самых уст…
В который раз дивлюсь
Убожеству мужского лексикона!
Какое нищенство! Люблю, убью —
Убью — люблю… Нет, наш словарь — богаче!
Взойду, взгляну и побежду… Взгляну —
И не возьму…
Маркиза, я запла́чу!
Возьму и не отдам… Отдам и вновь
В горсть соберу, миг подержу — и брошу…
— Хорош словарь? — Не плачь, моя Любовь!
Вот мой совет тебе: садись на лошадь,
Мчи во весь дух, пусть ветр береговой
Кудри и сердце выветрит от пыли
Пудры и памяти…
А все ж я твой,
И все ж — когда-то — вы меня — любили!
Еще вчера! — Вольно же вам добра
Ждать от причуды!
В сердце штопор ввинчен!
— Игра!
А завтра?
Новая игра!
Нет никакого завтра, — только нынче!
Как завтра утром я проснусь?
В слезах.
А день спустя — смеясь. Пока мы юны —
Все — хорошо, все — пустота, все — взмах
Слепого колеса Фортуны!
— Прощай!
Навек?
Опять свое?! — «Навек» —
Нет в женском словаре.
Как знать, как скоро
Две этих головы, ушедших в снег
Одной подушки — озарит Аврора?
И будем пить с тобою шоколад
Из той же чашки… И опять мой пальчик
Тебе нашепчет на ушко…
Вернись назад!
Все безвозвратно, милый мальчик!
Шампанского златою пеной
Шальную голову кроплю,
Чтобы забыл «убью, люблю»,
Чтобы смеясь склонял колена,
Чтоб вечно вылетал из плена,
Как маленькое божество.
Чтобы Елена — за него,
Не он сражался — за Елену!
Чтобы взыграв, как эта пена,
Как пена таял, чтоб взамен:
Ложь, любопытство, нежность, лесть, измена —
Мы просто говорили бы: Лозэн.
1
В солнце одетая, звездно-венчанная,
Солнцем Превышним любимая Дева!
Свет его вечный в себе ты сокрыла.
Немощным звукам земного напева
Как вознестись к Тебе, Богом желанная!
Дай же, молю, мне небесные крыла,
Ты, что вовеки свой слух не закрыла
Верного сердца мольбам,
Но, милосердная к тайным скорбям,
С помощью тайной всегда нисходила.
Жизни темница томит меня тесная,
Дай же прибежище сердцу больному,
Праху земному,
Царица небесная!
2
В девах премудрых ты ярко светящая!
Чистым елеем огонь твой нетленный
Вечно горит и не знает затмения.
Ты всем гонимым Покров неизменный,
В смертном боренье ты знамя спасения!
Щит всех скорбящих ты, всескорбящая!
Страсти безумной злое горение
Да утолится тобою!
С неизреченной тоскою
Видела ты неземные мучения.
Ими спасенный, зачем я страдаю?
Мною владеет враг побежденный!
Мыслью смущенной
К тебе прибегаю.
3
Всенепорочная, Дева пречистая,
Слова предвечного мать и создание!
Слава земной и небесной природы!
Сын твой и Вышнего Бога сияние, —
О, бесконечности око лучистое!
В веки последние, в тяжкие годы
Пристань спасенья, начало свободы
Нам чрез тебя даровал.
Он одну между всеми избрал,
Он в тебе возлюбил и грядущие роды.
О, открой милосердия двери,
Всеблагодатная, к жизни нетленной
Душе смиренной
В любви и вере.
4
О всесвятая, благословенная,
Лествица чудная, к небу ведущая!
С неба ко мне приклони свои очи!
Воду живую, в вечность текущую,
Ты нам дала, голубица смиренная,
Ты Солнце Правды во мрак нашей ночи
Вновь возвела, мать, невеста и дочерь,
Дева всеславная,
Миродержавная
И таи́нница Божьих советов!
Проведи ты меня сквозь земные туманы
В горние страны,
В отчизну светов!
5
Дева единая меж земнородными,
Небо пленила ты чистой красою.
В цепи златой ты звено неразрывное,
Зла не касаяся волей святою,
Думами ясными, Богу угодными,
Храмом живым Его стала ты, дивная!
Скорбь моя тяжкая, скорбь непрерывная
Светлою радостью вся расцветет,
Если молитва твоя низведет
В сердца пустыню небес изобилие.
В духе смиренном склонив колена,
У всепобедной прошу защиты.
Цепь разорви ты
Земного плена.
6
Светлая Дева, вовек неизменная,
В плаванье бурном звезда путеводная,
Кормчий надежный в годину ненастную!
Знаешь ты скалы и камни подводные,
Видишь блужданья мои безысходные.
Долго боролась душа, удрученная
Долей враждебною, волею страстною;
Сердце измучено битвой напрасною.
Немощь мою ты от вражьего плена избавь,
Челн погибающий в пристань направь!
Он уж, разбитый, не спорит с грозою ужасной.
Усмири же ты темное, бурное море,
Злобу и горе
Кротостью ясной!
7
Лилия чистая среди наших терний,
В мрачной пучине жемчужина ясная,
В пламени злом купина не горящая,
В общем потопе ладья безопасная,
Облако светлое, мглою вечерней
Божьим избранникам ярко блестящее,
Радуга, небо с землею мирящая,
Божьих заветов ковчег неизменный,
Манны небесной фиал драгоценный,
Высь неприступная, Бога носящая!
Дольный наш мир осени лучезарным покровом,
Свыше ты осененная,
Вся озаренная
Светом и словом!
Лето 1883
Кто сердца не питал, кто не был восхищен
Сей книгой, от небес Евреям вдохновенной!
Ее божественным огнем воспламенен,
Полночный наш Давид на лире обновленной
Пророческую песнь псалтыри пробуждал, —
И север дивному певцу рукоплескал.
Так, там, где цвел Эдем, на бреге Иордана,
На гордых высотах сенистого Ливана
Живет восторг; туда, туда спеши, певец;
Там мир в младенчестве предстанет пред тобою,
И мощный, мыслию сопутствуем одною,
В чудесном торжестве творения Творец...
И слова дивного прекрасное рожденье,
Се первый человек; вкусил минутный сон —
Подругу сладкое дарует пробужденье.
Уже с невинностью блаженство тратит он.
Повержен праведник — о грозный Бог! о мщенье!
Потоки хлынули... земли преступной нет;
Один, путеводим Предвечного очами,
Возносится ковчег над бурными валами,
И в нем с Надеждою таится юный свет.
Вы, пастыри, вожди племен благословенных,
Иаков, Авраам, восторженный мой взгляд
Вас любит обретать, могущих и смиренных,
В родительских шатрах, среди шумящих стад;
Сколь вашей простоты величие пленяет!
Сколь на востоке нам ваш славный след сияет!..
Не ты ли, тихий гроб Рахили, предо мной?..
Но сын ее зовет меня ко брегу Нила;
Напрасно злобы сеть невинному грозила;
Жив Бог — и он спасен. О! сладкие с тобой,
Прекрасный юноша, мы слезы проливали.
И нет тебя... увы! на чуждых берегах
Сыны Израиля в гонении, в цепях
Скорбят... но небеса склонились к их печали;
Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?
Он, он, Евреев щит, их плена разрушитель!
Спеши, о дочь царей, спасай чудесный чолн;
Да не дерзнет к нему приблизиться губитель —
В сей колыбели скрыт Израиля предел.
Раздвинься, море... пой, Израиль, искупленье!
Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?
Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,
Гремящим облаком Егова низлетел?
Скажу ль — и дивный столп в день мрачный, в ночь горящий,
И изумленную пустыню от чудес,
И солнце, ставшее незапно средь небес,
И Руфь, и от руки Самсона храм дрожащий,
И деву юную, которая в слезах,
Среди младых подруг, на отческих горах,
О жизни сетуя, два месяца бродила?..
Но что? рука Судей Израиль утомила;
Неблагодарным в казнь, Царей послал Творец;
Саул помазан, пал — и пастырю венец;
От племени его народов Искупитель;
И воину-царю наследник царь-мудрец.
Где вы, Левиты? Ждет божественный строитель;
Стеклись... о, торжество! храм вечный заложен.
Но что? уж десяти во граде нет колен!..
Падите, идолы! Рассыпьтесь в прах, божницы!
В блистаньи Илия на небо воспарил!..
Иду под вашу сень, Товия, Рагуил...
Се мужи Промысла, Предвечного зеницы;
Грядущие лета как прошлые для них —
И в час показанный народы исчезают.
Увы! Сидон, навек под пеплом ты утих!..
Какие вопли ток Евфрата возмущают?
Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,
Иуда, ободрись; восходит день спасенья!
Смотри: сия рука, разитель преступленья,
Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.
Сион, восторжествуй свиданье с племенами;
Се Эздра, Маккавей с могущими сынами;
И се Младенец-Бог Мессия в пеленах.
По берегам твоим заснувшим
Брожу, Аракс, в тоске моей.
Я уношусь к векам минувшим,
Взываю к теням славных дней!..
Но волны бурные несутся,
Не внемля, пенясь и шумя;
О берег с плачем горьким бьются
И мчатся в дальние края…
Поведай мне, Аракс могучий,
По ком рыдаешь ты порой?
Зачем обят тоскою жгучей
Ты даже чудною весной?
И слезы горькие струятся,
Из гордых падают очей,
И волны к морю вдаль стремятся
От грустной родины моей?..
О, не мути же в гневе воды!
Забудь волненье и печаль!
О, вспомни вновь былые годы!..
Зачем спешишь ты к морю вдаль?..
Пусть снова розы украшают
Сады прибрежные твои,
А ночью песней оглашают
Заснувший берег соловьи!
Пусть ивы свежестью отрадной,
Сгибаясь, дышат у воды —
И в жаркий день в струе прохладной
Купают нежные листы.
Пускай пастух с свирелью бродит
По берегам твоим порой,
И стадо мирное приходит
К тебе в жару на водопой!..
Аракс запенил гневно воды
И влагу бурей всколыхал, —
И в шуме диком непогоды
Я голос грозный услыхал:
«Зачем с желаньем безрассудным
Пришел, безумец, ты ко мне, —
Тревожить вновь виденьем чудным
Меня в тяжелом полусне?
В тоске по муже, в тяжком горе,
Ужель вдову, средь грустных слез,
Ты встретишь в праздничном уборе,
Как в годы счастья, годы грез?
И мне, — зачем мне украшаться?
Красою чей мне тешить взгляд?
Мои сыны в плену томятся,
Мои враги везде царят!
Пускай пощады рабски просит
У соблазнителя Кура,
И цепи тяжкие выносит
Моя беспечная сестра:
Но подражать ей не хочу я,
Забыть армян я не могу!..
Пускай зачахну я, тоскуя, —
Но не поддамся я врагу!..
А были дни, — в краю свободном
Я в чудном блеске протекал,
И к морю вдаль в просторе водном
Спокойно шел за валом вал.
В те дни я гордо украшался,
Сверкали, искрились струи…
А утром ранним отражался
В них отблеск пламенной зари.
Но что же сталось с древней славой
Моих роскошных берегов?
Где храм иль замок величавый?
Где блеск старинных городов?..
Лишь Арарат не забывает
О славе скрывшейся моей
И влагой нежно он питает
Мое русло́, как мать — детей…
Но влаги вечной и священной
Достойны ль мертвые поля,
Где турок властвует презренный,
И стонет древняя земля?
Мои сыны, — их нет со мною!
Но сколько их в стране чужой,
В борьбе с гнетущею нуждою,
В борьбе за хлеб насущный свой!
Моих сынов враги изгнали,
Отчизну душит низкий плен,
И в древний край они прислали
Толпы неверных мне взамен!
Для них ли пышными цветами
Теперь украшу берег свой,
И мне ль пред дикими очами
Блистать чарующей красой?!
Пока сыны мои томятся,
Пока для них отчизны нет,
Я буду скорби предаваться, —
И свят да будет мой обет!»
И, белой пеной одеваясь,
В ней скрыл Аракс свою печаль, —
И, точно змейка извиваясь,
Понес он волны к морю вдаль…
В далеки в высоте пределы
Я дерзостно мой дух вознес;
Куда влететь не могут стрелы,
Я зрю себя в краях небес.
Я слышу ангелов просящих
И тако к вышнему гласящих:
«Правитель естества! Внемли,
Исторгни скипетр оттомана!
Достойна такового сана
Екатерина на земли».
Екатерина! Пред тобою
Пошлет архистратига бог.
Твоею счастливой судьбою
Воздымется Палеолог.
Тогда Византия взыграет,
Что грек оковы попирает
И изгнана Агарь из врат.
Романия, скорбя, не дремлет,
Главу восточный Рим подемлет.
Европа видит новых чад.
Преклонят пред тобой колена
Страны, где сад небесный был,
И, игом утесненный плена,
Восплещет радостию Нил.
А весть быстрее аквилона
До стен досяжет Вавилона,
Подвигнет волны Инда страх.
Мы именем Семирамиды
Рассыплем пышны пирамиды.
Каир развеем, яко прах.
Разверзлось огненное море,
Дрожит земля, и стонет твердь,
В полках срацинских страх и горе,
Кипяща ярость, казнь и смерть.
Минерва росска громы мещет,
Стамбул во ужасе трепещет,
Трясутся нивы и луга.
От горизонта раздраженна,
От неба жарко разозжженна,
Вал сохнет, тлеют берега.
Не сферу ль буря разрывает,
Иль огненный спустился понт?
В дыму Днестр очи закрывает,
Горящий видя горизонт?
Не ад ли в оной скорби стонет,
Не род ли смертных паки тонет,
Не разрушается ли свет?
В густой и освещенной ночи
Возводит Днестр на небо очи
И тако к солнцу вопиет:
«Пошли, о солнце, мне отраду,
Не дай мне зреть последних дней!
Или ты паки горду чаду
Вручило пламенных коней?»
— «Молчи! — ему вещает слава.
Не гордая разит держава.
А то участье не твое;
Не злоба естеством играет,
Но злобу истина карает,
Восставшу нагло на нее».
Хотин опустошает домы,
И в степи жители бегут.
Зря молнии и слыша громы,
Живот единый берегут,
Но слава им с кровава бою
Гласит российскою трубою:
«Ты тщетно кроешься, народ!
Екатерина гнев подвигнет,
Ея рука тебя достигнет
И в бездне Ахеронских вод».
Россия наглу презирает
Твою державу, оттоман,
И тако Порту попирает,
Как Пико гордый океан.
Гора от молнии спасенна
И выше облак вознесенна,
Спокойно видя под собой
Воюющего с ней Эола
И внемля шумы грозна дола,
Пренебрегает ветров бой.
Великого земель округа,
Которым пышен весь Восток,
Брега с Египтом жарка Юга
И струй Евфратовых поток
Мечем российским сокрушатся,
Селенья их опустошатся.
Мой слава повторяет глас:
«Где зрятся днесь высоки башни,
Там будет лес, луга и пашни,
Плен, смерть оттоль исторгнут вас!»
Хотя ты в ярости злей ада
Стремишься против нас, Стамбул,
Хотя бы из обширна града
На россов ты геенной дул,
Попрем ток вод, дубравы, камень,
Пройдем сквозь пыль, сквозь дым и пламень.
Услышится твой вопль и стон,
Тогда раскаешься, но поздно;
Уже настало время грозно,
Трясется оттоманов трон.
И се Молдавские долины,
Лес, горы и потоки вод
Под областью Екатерины.
Славенский к ней бежит народ,
К Неве Европа взоры мещет,
На троне Мустафа скрежещет,
И Порта гордая дрожит;
Низвержется султан со трона,
Увидим нова фараона:
Он морем в Азию бежит.
Пресветлый Феб открыл мне гору,
Где тьмы чудес прельщенну взору
Являют сладкую мечту;
Пленен видением и слухом,
К веселью восхищенным духом,
Божествен хор внимая, чту.
О муза, возглашая миру
Героев славных имена,
Подай свою мне ныне лиру
Воспеть счастливы времена.
Не ново ль солнце воссияло!
Се новых дней мы зрим начало,
Дней радостей сугубых нам.
Внемли, владычица земная,
Блаженство музам подавая,
Иль паче, всем твоим странам,
Внемли их песнь благоприятно:
Для них торжеств краснее нет,
Как песни повторять стократно
Твоей гремящей славе вслед.
Не в греческих странах прекрасных,
Но на местах тебе подвластных,
Монархиня, услышишь муз.
Взгляни ты на поля российски, —
Услышишь песни олимпийски,
Услышишь разных лир союз;
Но все тебя поют едину,
Поют и не престанут петь
Премудрую Екатерину,
Что век златой дала узреть.
Здесь царствовать желает Флора,
Ниспустит росу к нам Аврора
И ток прольет прохладных вод;
Здесь нимфы при струях прозрачных,
В сих рощах, в сих долинах злачных
Прославят твой на трон восход.
На сих полях пространных чает
Зефир спокойно дуть всегда,
И радости не окончает
Царица в нивах никогда.
Настанет жизнь наукам перва:
Ты будешь новая Минерва
Среди потомков древних муз;
Не паки ль под твоим эгидом
Божественным крепимся видом,
В свободе мы от рабских уз?
Гореть к отечеству любовью
И в гневной оною судьбе
Влиянною от предков кровью
Хранить их честь есть дань тебе.
Нам труд и подвиги всегдашны
И смертны ужасы не страшны,
Где к славе ты покажешь путь;
Средь волн, средь бурь, средь грозна пламя,
И где твое увидим знамя,
Наместо стен поставим грудь.
Сам Бог на помощь нам предстанет,
Разя оружием твоим;
С твоим Он громом крупно грянет,
Твой гнев и Свой покажет злым.
Свидетели тому соседы,
Коль славны чрез свои победы
Россияне, смиря врагов;
Свидетели те войски сами,
Которы, побежденны нами,
Чтут мужество твоих полков.
Еще герои русски целы,
Живут и будут жить в сынах, —
Враги увидят прежни стрелы
И прежни громы в их полях.
Те громы, кои под Полтавой
И всюду пред Петровой славой
Стремились дерзостных карать;
Главы их тот же меч преклонит,
И тот герой врагов погонит,
Который гнал за степь их вспять.
Но если грозный рок злодеев
Их дерзкий путь давно пресек,
Без бранных действ и без трофеев,
Монархиня, твой славен век.
Когда царей мы в мысль приводим,
Повсюду образ твой находим:
Тот жизнь хотел за всех терять,
Тот жертвовал своим покоем,
Тот кротким назван, тот героем;
Но выше чтем мы россов мать.
Иной во плен взял тьмы народа,
И, силой рушив крепость стен,
Был царь всего земного рода;
А ты взяла сердца во плен.
Тобою добродетель блещет,
Обидимый не вострепещет
От сильных рук перед судом;
К тебе путь правда отверзает.
И лихоимство не дерзает,
Обято страхом и стыдом.
Вдова в отчаяньи не стонет,
Не плачут бедны сироты:
Коль жалоба их слух твой тронет,
Помощница им будешь ты.
Не лестью их язык вещает,
А то, что сердце ощущает,
Монархиня, гласят уста.
Монархи, славные делами,
Не мня превознестись хвалами,
Блаженство шлют во все места.
Но сколько милость им природна,
Столь свойственно нам петь ея;
И если песнь тебе угодна,
Тем паче счастлив буду я.
Благословенная держава!
Твоя надежда, счастье, слава
И власть должны цвести вовек.
Веселый слух подвиг всю землю;
В священном я восторге внемлю
Слова, что целый мир изрек:
«Продли ее, о Боже, лета,
Продли до самых поздних дней;
Они утехой будут света
И счастьем всех подвластных ей».
Как во стольном том во городе во Киеве был пир,
Как у ласкового Князя пир идет на целый мир.
Пированье, столование, почестный стол,
Словно день затем пришел, чтоб этот пир так шел.
И уж будет день в половине дня,
И уж будет столь во полу-столе,
А все гусли поют, про веселье звеня,
И не знает душа, и не помнит о зле.
Как приходит тут к Князю сто молодцов,
А за ними другие и третий сто.
С кушаками они вкруг разбитых голов,
На охоте их всех изобидели. Кто?
А какие-то молодцы, сабли булатные,
И кафтаны на них все камчатные,
Жеребцы-то под ними Латинские,
Кони бешены те исполинские.
Половили они соболей и куниц,
Постреляли всех туров, оленей, лисиц,
Обездолили лес, и наделали бед,
И добычи для Князя с Княгинею нет.
И не кончили эти, другие идут,
В кушаках, как и те, кушаки-то не тут,
Где им надобно быть: рыболовы пришли,
Вместо рыбы они челобитье несли.
Всю де выловили белорыбицу там,
Карасей нет, ни щук, и обида есть нам.
И не кончили эти, как третьи идут,
В кушаках, как и те, и челом они бьют:
То сокольники, нет соколов в их руках,
Что не надо, так есть, много есть в кушаках,
Изобидели их сто чужих молодцов.
«Чья дружина?» — «Чурилы» — «А кто он таков?»
Тут Бермята Васильевич старый встает:
«Мне Чурило известен, не здесь он живет.
Он под Киевцем Малым живет на горах,
Двор богатый его, на семи он верстах.
Он привольно живет, сам себе господин,
Вкруг двора у него там железный есть тын,
И на каждой тынинке по маковке есть,
По жемчужинке есть, тех жемчужин не счесть.
Середи-то двора там светлицы стоят,
Белодубовы все, гордо гридни глядят,
Эти гридни покрыты седым бобром,
Потолок — соболями, а пол — серебром,
А пробои-крюки все злаченый булат,
Пред светлицами трои ворота стоят,
Как одни-то разные, вальящаты там,
А другие хрустальны, на радость глазам,
А пред тем как пройти чрез стеклянные,
Еще третьи стоят, оловянные».
Вот собрался Князь с Княгинею, к Чуриле едет он,
Старый Плен идет навстречу, им почет и им поклон.
Посадил во светлых гриднях их за убраны столы,
Будут пить питья медвяны до вечерней поздней мглы.
Только Князь в оконце глянул, закручинился: «Беда!
Я из Киева в отлучке, а сюда идет орда.
Из орды идет не Царь ли, или грозный то посол?»
Плен смеется. «То Чурило, сын мой, Пленкович пришел».
Вот глядят они, а день уж вечеряется,
Красно Солнышко к покою закатается,
Собирается толпа, их за пять сот,
Молодцов-то и до тысячи идет.
Сам Чурило на могучем на коне
Впереди, его дружина — в стороне,
Перед ним несут подсолнечник-цветок,
Чтобы жар ему лица пожечь не мог
Перво-наперво бежит тут скороход,
А за ним и все, кто едет, кто идет.
Князь зовет Чурилу в Киев, тот не прочь:
Светел день там, да светла в любви и ночь.
Вот во Киеве у Князя снова пир,
Как у ласкового пир на целый мир
Ликование, свирельный слышен глас,
И Чурило препожалует сейчас.
Задержался он, неладно, да идет,
В первый раз вина пусть будет невзачет
Стар Бермята, да жена его душа
Катеринушка уж больно хороша.
Позамешкался маленько, да идет,
Он ногой муравки-травки не помнет,
Пятки гладки, сапожки — зелен сафьян,
Руки белы, светлы очи, стройный стан.
Вся одежда — драгоценная на нем,
Красным золотом прошита с серебром.
В каждой пуговке по молодцу глядит,
В каждой петельке по девице сидит,
Застегнется, и милуются они,
Расстегнется, и целуются они.
Загляделись на Чурилу, все глядят,
Там где девушки — заборы там трещат,
Где молодушки — там звон, оконца бьют,
Там где старые — платки на шее рвут.
Как вошел на пир, тут Князева жена
Лебедь рушила, обрезалась она,
Со стыда ли руку свесила под стол,
Как Чурилушка тот Пленкович прошел.
А Чурилушка тот Пленкович прошел.
А Чурило только смело поглядел,
А свирельный глас куда как сладко пел.
Пировали так, окончили, и прочь,
А пороша выпадала в эту ночь.
Все к заутрени идут, чуть белый свет,
Заприметили на снеге свежий след.
И дивуются: смотри да примечай,
Это зайка либо белый горностай.
Усмехаются иные, говорят:
«Горностай ли был? Тут зайка ль был? Навряд.
А Чурило тут наверно проходил,
Красоту он Катерину навестил».
Говорили мне, что будто молодец
На Бермяту натолкнулся наконец,
Что Бермятой был он будто бы убит, —
Кто поведал так, неправду говорит.
Уж Бермяте ль одному искать в крови
Чести, мести, как захочешь, так зови.
Не убьешь того, чего убить нельзя,
Горностаева уклончива стезя.
Тот, кто любит, — как ни любит, любит он,
И кровавою рукой не схватишь сон.
Сон пришел, и сон ушел, лови его.
Чур меня! Хотенье сердца не мертво.
Знаю я, Чурило Пленкович красив,
С ним целуются, целуются, он жив.
И сейчас он улыбаяся идет,
Пред лицом своим подсолнечник несет.
Расцвечается подсолнечник-цветок,
Чтобы жар лицо красивое не сжег.
Встает Христов знаменоносец,
Георгий наш победоносец;
Седлает белого коня,
И в панцире светлее дня,
Взяв щит златой с орлом двуглавым,
С своим чудовищем кровавым,
По светозарным небесам,
По громоносным облакам
Летит в знакомый край полночи;
Горят звездами чудны очи;
Прекрасен блеск его лица;
В руке могучей два венца:
Один венец из лавров чистых,
Другой из белых роз душистых.
Зачем же он на Русь летит?..
Он с тех времен, как Русь стоит,
Всегда пророчески являлся,
Как скоро Божий суд свершался,
Во славу иль в спасенье нам.
Он в первый раз явился там —
Как вождь, сподвижник и хранитель —
Где венценосный наш креститель
Во Иордан днепровских вод
Свой верный погрузил народ,
И стала Русь земля Христова.
Там у Крещатика святого
Союз свой с нами заключил
Великий ратник Божьих сил,
Георгий наш победоносец.
Когда свирепый бедоносец
На Русь половчанин напал,
Перед врагом неверным стал
Он вместе с бодрым Мономахом,
И надолго, обятый страхом,
Враг заперся в своих степях.
Но наш великий Мономах,
Тех дней последнее светило,
Угас, и время наступило
Неизглаголанное зол:
Пожар усобиц и крамол
Повсюду вспыхнул; брат на брата
Пошел войной и супостата
Губить отчизну подкупил,
И, обезумясь, потащил
Сам русский матерь-Русь ко гробу...
Тогда Господь на нашу злобу
Свой гнев карающий послал:
На нас ордынец набежал,
И опозорил Русь святую,
Тяжелую, двухвековую
На шею цепь набросив ей;
Тогда погибла честь князей:
Топор ордынца своенравно
Ругался их главой державной;
И прежней славы самый след
Исчез... один во мгле сих бед,
В шуму сих страшных вражьих оргий,
Наш Божий ратник, наш Георгий
Нам неизменно верен был;
Звездой надежды он светил
Нам из-за тучи испытанья;
О бодрых праотцах преданья
Унывшим внукам он берег;
Его к нам милующий Бог
Ниспосылал, чтоб подкреплял нас,
Когда в огне скорбей ковал нас
В несокрушаемый булат
Тяжелый испытанья млат.
И, мученик победоносный,
Он плен мучительно-поносный
Терпеть нас мужески учил;
В боях же наш сподвижник был;
Он с Невским опрокинул шведа —
И стала Невская победа
В начале долгих рабства бед
Святым пророчеством побед,
Создавших снова нашу силу;
Он был Тверскому Михаилу
Утешным спутником в Орду,
Предстал с ним ханскому суду.
И братскую страдальцу руку
Простер, чтоб он во славу муку
За Русь и веру восприял;
Когда Донской народ созвал,
Чтоб дать ордынцу пир кровавый,
В день воскресенья нашей славы,
Над нашей ратью в вышине
Победоносец на коне
Явился грозный, и, блистая,
Как в небе туча громовая,
Воздвиглось знамя со крестом
Перед испуганным врагом,
И первый русский бой свободы
Одним великим днем за годы
Стыда и рабства отомстил.
Срок искупленья наступил;
В нас запылала жизнь иная;
Преображенная, младая,
Свершив дорогу темных бед,
Дорогой светлою побед
Пошла к своей чреде Россия;
И все, что времена лихие
Насильно взяли, то она,
В благие славы времена,
Сама взяла обратно с бою;
И вместе с ней рука с рукою
Ее победоносец шел.
Орды разрушился престол;
Казань враждебная исчезла;
За грань Урала перелезла
Лихая шайка Ермака,
И перед саблей казака
С своими дикими ордами
И златоносными горами
Смирилась мрачная Сибирь...
Тогда святой наш богатырь,
С нашествием и пленом сладив,
И с Руси след последний сгладив
Стыда и бед, взмахнул мечом,
И быстро обскакал кругом
Ее врагам доступной грани:
И начались иные брани
На всех концах ее тогда;
Чудотворящая звезда
Петрова знамением славы
Нам воссияла в день Полтавы,
И светлый ратник Божьих сил
Свою торжественно развил
Хоругвь с крестом над Русью славной;
Из Бельта флот ее державный
Нам путь открыл во все моря;
Смирился Каспий, отворя
Ей древние свои пучины;
Горами смерзшиеся льдины
И неподвижный свой туман
Ей Ледовитый океан
Воздвиг на полночь твердой гранью;
Могучею покрыла дланью
Весь север Азии она;
Ее с победой знамена
Через Кавказ переступили,
И грозно пушки огласили
Пред ней Балкан и Арарат,
И дрогнул в ужасе Царьград.
Отмстились древние обиды:
Законно взяли мы с Тавриды,
Что было взято с нас Ордой;
И за отнятое Литвой
Нам Польша с лихвой заплатила
В кровавый день, когда решила
Судьба меж двух родных племен
Спор, с незапамятных времен
Соседством гибельным зажженный,
И роковым лишь погашенный
Паденьем одного из двух.
И все свершилося: потух
Для нас в победах пламень брани;
Несокрушаемые грани
Нам всюду создала война;
Жизнеобильна и сильна,
В могуществе миролюбива,
В избытке славы нестроптива,
Друзьям сподвижник, враг врагам,
Надежный царствам и царям
Союзник в деле правды, славы,
Россия все зовет державы
В могучий с ней союз вступить,
Чтоб миротворной правде слить
В одно семейство все народы.
Небесные покинув своды,
Зачем же ныне посетил
Нас светлый ратник Божьих сил,
Сподвижник наш победоносный?
Давно ордынский плен поносный
Забыт; иноплеменный враг
На наших нивах и полях
Не разливает разоренья;
Мы сами для побед иль мщенья,
Как то бывало в старину,
Не мыслим начинать войну —
Зачем же ныне вдруг предстал он?
Зачем поспешно оседлал он
Лихого белого коня,
И в панцире светлее дня,
Взяв щит златой с орлом двуглавым,
С своим чудовищем кровавым,
По небесам, по облакам,
Нежданный вдруг примчался к нам? —
Не бранный гость, а мироносец,
Георгий наш победоносец,
Теперь пришел, не звать нас в бой,
А вместе с нами наш святой
Семейный пир царев отправить,
И русский весь народ поздравить
С прекрасным царской жизни днем,
С таким поздравить торжеством,
Какого царство не видало,
Какого прежде не бывало
Под кровлей царского дворца.
И два в руках его венца:
Один венец царю в подарок;
Из свежих лавров он, и ярок
Нетленный блеск его листов;
Он не увянет, как любовь
К царю, как царская держава,
Как честь царя, как Руси слава.
Царице в дар венец другой
Из белых роз — их блеск живой
С ее душою сходен ясной;
Как роза белая, прекрасно
На троне жизнь ее цветет
И благодатное лиет
На все любви благоуханье;
Родной семьи очарованье,
Народа русского краса,
Светла, чиста, как небеса,
Да долго нам она сияет,
Нас радует, нас умиляет,
Незаходимою звездой
Горя над русскою землей!..
Серебряную свадьбу правя
Царя великого и славя
Его домашний царский быт,
Которым он животворит
На всех концах своей державы
Семейные благие нравы —
Любви супружней образец,
Детей заботливый отец —
Народ о том лишь Бога молит:
„Да некогда Царю дозволит,
Чтоб он с царицею своей,
Всех сыновей и дочерей
И чад и внуков их собравши,
И трат в семье не испытавши,
Позвал народ, как ныне, свой
На праздник свадьбы золотой“.
Демидов!—в сих стихах дерзаю пред Тобой
Смиренно повторить хвалебной глас, священной
России радостной, Европы удивленной. —
Ты славно совершил великой подвиг свой!
Твоя сокрытая от мира добродетель
Явилась наконец, как солнце в небесах!
Во имени Твоем, наш мудрый Благодетель,
Сама Любовь гремит и действует в сердцах!
Твой дар, которым днесь Отечество гордится,
Пред олтарем его, давно уже таясь,
Ждал горняго огня, чтоб к Небу воскуриться,
К наукам Царь воззрел, и—жертва вознеслась!
Природы дщерь, Зима, от взоров сокрывает
Богатства дивныя и лета и весны;
Но дней Твоих Зима в величестве являет,
Сквозь завес скромности, Твои цветущи дни.
Россию славящий, любви небесной Гений,
Друг прадедов Твоих и друг благотворений:
От самых юных лет беседовал с Тобой,
Чтоб оживить в Тебе и дух и образ свой;
Общественно добро Твоим блаженством стало!
В душе Твоей, как Бог, Отечество сияло;
Служа себе, ему усердно Ты служил,
И богатя себя, его Ты богатил.
Тогда уже об нас Ты пламенем раченья
Горел; как друг, отец, когда Ты собирал
Природы и искусств чудесныя творенья!..
Мое именье, жизнь, Ты сам себ вещал,
Все есть Отечества ко мне благодеянье! —
Я должен возрастить, и возвратить даянье!
Ни роскошь, ни тщета железною рукой
Не должны разделять Отечества со мной!
Блеск золоту дает его употребленье! —
Пусть дни мои текут во тьме уединенье
Невидны для людей!—их видеть будет Бог!
Так мыслил Ты всегда, и миру дал урок,
Что сердце доброе само себе отрада;
Что славы истинной не льзя нам скоро ждать:
Терпенье ей отец, a Добродетель—мать,
Чем далее от нас, тем радостней награда!
Трусливый честолюб с младенческой душой
В ближайшем призраке обресть ее желает;
Плывет за ней слепец под бурею страстей;
Оставил берега: волн жертва погибает;
Мудрец провидит вдаль; идет своей стезей,
Свободный в плене зол; богатый сам собой.
Стопою твердою небрежно попирает
И терны и цветы, что случай разсыпает.
Он любит многий труд, полезным быть любя,
Он в мрак гробовом зрит солнце для себя!
Демидов!—дивно ли для нас твое терпенье?
Предмет твой для тебя, и честь, и наслажденье
Отечество и Бог! что может больше льстить?
Возможно ли еще иное что любить? —
Почувствуй только их:—и в чувствах сих небесных
Исчезнет вся боязнь препятствий неизбежных.
И горесть сладостью, и щастие мечтой,
И гибель самая безсмертием явится —
И смертный полу-бог,—и мир ему дивится!—.
Он шествует своей особенной стезей. —
Незиждет пирамид огромных в удивленье,
Чтобы гордиться в них пред лютостью веков;
Не блещет пышностью, безумцов в ослепленье;
Нет нужды для него в сиянии чинов ;
Нет нужды для него в громадах мавзолеев,
Что нехотя гласят, сколь их строитель мал!….
Обычай иногда гробницу и злодеев
Великим именем святыни украшал,
Чтоб память бедную возвысить алтарями:
Но Вышний славится лишь добрыми делами!
И храм воздвигнутый, не славы для венца,
Не для хранения одних титулов пышных,
Но в пользу общества, но в пользу наших ближних,
Есть, может быт, один достойный храм Творца!
Велик, кто показал прямую добродетель;
Но больше, кто возжег любовь чистейшу к ней;
Велик единаго семейства благодетель,
Но больше, кто умел для счастия людей,
Свой век переживать, и мѵро лить безценно
Всегда на самое потомство отдаленно!
Демидов! Ты умел сей подвиг совершить!
Превыше всех добро—науки разширить!
Щедрота, правой суд, к несчастным состраданье
Есть застарелых зол и бедствий врачеванье:
Намеренье наук есть—зло предупреждать;
В сем очарованном жилище заблуждений
Он ведут меня, когда и друг и брат
Оставят беднаго на жертву злоключений!
Благотворитель нам на раны льет елей;
Благотворителя рождает просвещенье;
Один лишь милует;—сие творит людей;
Круг действий одного имеет огражденье,
Науки действие, как сей чудесный свет,
Как вечность целая, пределов не имеет:
С веками лучь ея растет и пламенеет,
Пока обнимет все, и в Боге процветет!
Великий человек!—я в радости теряюсь,
Когда простру свой взор к грядущим временам!
Напрасно исчислять все пользы покушаюсь,
Которыя текут во след Твоим трудам!
Одеянна вокруг небесными лучами
Средь изобилия, в глубокой тишине,
Как некий дивный храм, Россия зрится мне,
В котором пред осмью для Феба олтарями,
Курилец, и Вотяк, Черкесы и Сармат,
Став братья и друзья наукою святою,
Воззрят на образ Твой с сердечною слезою,
И имя славное Твое благословят! —
Отечество мое! позволь к себе склониться!
Демидова хвала есть лучь хвалы твоей!
Кто не прославится тобой, не возгордится? —
Каких имело ты, имеешь днесь детей! —
Одни прошли весь мир с победой и громами;
Другие мирными прославились делами;
Там Минин честь твою из плена искупил;
Пожарской дал Царя, и бунты усмирил; —
Там страждет Филарет, и в сонмище коварных,
В темниц, в смертной час, среди мечей, огней,
Он проповедует о славе лишь твоей! —
Дух сильный доблестей, дух кроткий, лучезарный,
Любви небесной дух, чрез десять ужь веков,
Наследство общее для всех твоих сынов!
Он с нашей славою мужал и укреплялся;
Как феникс в пепел, он в бедствах возраждался!
Благословение навек твоим Царям! —
Доброта и любовь—плоды святых законов!
Благотворительность от светлых Царских тронов
Идет,—и все себе преобращает в храм,
Царь добрый добрых слуг повсюду обретает,
Как животворное светило в небесах,
Возшед, на всей себя природе изражает:
Так Он все движет вкруг; и светится в сердцах!
Его пример—закон, на дске неизложенный,
Который не гремит, и тем сильней громов;
Его глагол—орган Всевышняго священный,
Которым зиждется гармония миров! —
МОНАРХ!—безсмертнаго Царя изображенье!
Тебе приносим мы; Тебе благодаренье
За благодетелей, защитников своих!
В Тебе сияет Бог, a Ты сияешь в них!
И где, и в чем для нас обрящутся препоны?
Вещай,—и новые Говарды, Вашингтоны, —
Еще Демидовы прославят Росский край,
И мир преобратят в блаженный, горний рай!
А Ты; явивший нам Россиян древнях нравы,
Споспешник Царскаго желанья, веселись!
Полвека дней Твоих—россадник вечной славы!
Стан в запад своем, и духом обратись
На поприще Твое!—Кому подумать- можно,
Чтоб сластолюбец жил счастливее Тебя?
Кто радости свои, свое безсмертье ложно,
Вместил в холодну спесь,—дышал ли для себя ? —
Великость Твоего безсмертнаго предмета,
Уничтожала все величья пышны света!
Ты человечество, душею обнимал,
Любовию к нему блаженствовал, пылал! —
Роскошество утех, для сердца умерщвленье;
В разделе наших благ прямое наслажденье!
Для добродетели все почести людей,
Одежда бренная, котору пременяет
Обычай и случай по резвости своей,
Пускай вселенная, Твой подвиг прославляет,
Пусть памятник Тебе Россия сотворит,
Пусть Музы соплетут Тебе хвалы нетленны!
Что сделают он ?—исполнят долг священный;
Но могут ли Тебе сиянья приложить?
Мы ищем, мы хотим с ничтожной похвалой,
Не украшать-Тебя, украсишься Тобою!
Но Ты не требуешь от мира ничего:
Твой дар унизился б наградою его!
Жизнь наша мрачная, тернистая дорога;
Не здесь конец ея, но пред престолом Бога!
Я слышу голос Твой :—когда сии цветы,
Политые моей усердною рукою,
Достойны принесут и зрелые плоды:
Тогда, тогда себя усердно успокою!.
Тогда мой дух, носясь среди моих детей,
Почувствует, что жил он в скорбной жизни сей!
Надейся, торжествуй душа благолюбива!
Ты сеешь не на терн, но в нежныя сердца!
Богату жатву даст Твоя богата нива.
Ты, вместо пышнаго гражданскаго венца,
Приимешь матерей, отцов благословенья!
Ты, вместо слабаго от чад благодаренья,
Услышишь сладкий глас Отечества к себе:
Он полезны мне, Твоих щедрот достойны;
Заслуги их, труды—хвала и честь тебе! —
Тогда при звук лир, гораздо боле стройных,
Шум славы Твоея, пройдя времен округ,
Сольется вечности в долинах разширенных
Со славою Царя, со славой дней блаженных,
России с торжеством, с безсмертием наук!