Не в летний ль знойный день прохладный ветерок
В легчайшем сне на грудь мою приятно дует?
Не в злаке ли журчит хрустальный ручеек?
Иль милая в тени древес меня целует?
Нет! арфу слышу я: ея волшебный звук,
На розах дремлющий, согласьем тихострунным
Как эхо мне вдали щекочет нежно слух,
Иль шумом будит вдруг вблизи меня перунным.
Так ты, подруга Муз, лиешь мне твой восторг
Под быстрою рукой играющей хариты,
Когда ея чело венчает вкуса бог
И улыбаются любовию ланиты.
Как весело внимать, когда с тобой она
Поет про родину, отечество драгое,
И возвещает мне, как там цветет весна,
Как время катится в Казани золотое!
О колыбель моих первоначальных дней,
Невинности моей и юности обитель!
Когда я освещусь опять твоей зарей
И твой по прежнему всегдашний буду житель?
Когда наследственны стада я буду зреть,
Вас, дубы камские, от времени почтенны,
По Волге между сел на парусах лететь
И гробы обнимать родителей священны?
Звучи, о арфа, ты все о Казани мне!
Звучи, как Павел в ней явился благодатен!
Мила нам добра весть о нашей стороне:
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Громчайши гласы побежали
И приближался бурный шум.
«Когда ж постранствуешь, воротишься домой,—
И дым отечества нам сладок и приятен».
«В Пальмире Севера, в жилище шумной славы,
Державин камские воспоминал дубравы,
Отчизны сладкий дым и древний град отцов».
«Отечества и дым нам сладок и приятен!
Не самоваром ли — сомненья в этом нет —
Был вдохновен тогда великий наш поэт ?
И тень Державина, здесь сетуя со мною,
К вам обращается с упреком и мольбою
И просит, в честь ему и православью в честь:
Канфорку бросить прочь и — самовар завесть».
(Утр. Заря 1840, стр. 425, и В дороге и дома, М. 1862, стр. 133).
... « Но напрасно желая
Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,
Смерти единой он молит».
Гремит, гремит священный глас
Отечества, Закона, Славы!
Сыны Российския державы!
Настал великодушных час:
Он наш!.. Друзья! вооружимся,
С врагом отечества сразимся;
Ударим мощною рукой,
Как дети грозного Борея,
И миру возвратим покой,
Низвергнув общего злодея!
Цари, народы слезы льют:
Державы, воинства их пали;
Европа есть юдоль печали.
Свершился ль неба страшный суд?
Нет, нет! у нас святое знамя,
В руках железо, в сердце пламя:
Еще судьба не решена!
Не торжествуй, о Галл надменный!
Твоя победа неверна:
Се росс, тобой не одоленный!
Готов кровопролитный бой!
Отведай сил и счастья с нами;
Сломи грудь грудью, ряд рядами;
Ступай: увидим, кто герой!
Пощады нет: тебя накажем
Или мы все на месте ляжем.
Что жизнь для побежденных? — стыд!
Кто в плен дается? — боязливый!
Сей острый меч, сей медный щит
У нас в руках, пока мы живы.
Ты нам дерзаешь угрожать?
Но римлян страшных легионы
Могли ль дать Северу законы?
Полунощь есть героев мать:
Рим пал, их мышцей сокрушенный,
Колосс, веками утвержденный.
Ищи на Юге робких слуг:
Сын Севера в стране железной
Живет с свободою сам друг,
И царь ему — отец любезный.
Но ты идешь: друзья! вперед!
Гремите звучными щитами,
Сверкайте светлыми мечами
И пойте древний гимн побед!
Герои в старости маститой,
Делами, саном знаменитой!
Ведите юнош славы в храм!
Достойный алтарей служитель!
Кури священный фимиам;
Молись… Росс будет победитель!
О тени древних сограждан!
В селеньях горних вы покойны:
Мы славы вашея достойны;
Обет сердечный нами дан
Служить примером для потомства;
Не знают россы вероломства
И клятву чести сохранят:
Да будет мир тому свидетель!
За галла весь ужасный ад —
За нас же бог и Добродетель!
Художник, сам собой низложенный,
надел по царски фартук кожаный
и принял звание — кузнец.
Он для души, а не для гонору
сам возложил на буйну голову
тяжелокованный венец.Художник толст и бесшабашен.
Художник пьяница большой,
а между тем — хранитель башен,
ревнитель с нежною душой.Восстав на те порядки скотские,
когда в разоре башни псковские
собой являли лишь позор,
он бисер доводов рассыписто
метал — рукомесла российского
в парче невидимой посол.Взывал, что башни те беспаспортно,
стоят заброшенно, беспрапорно,
подобно каменным гробам.
Ловя тупых чинуш на лестнице,
о прапорах железных лекции
читал художник медным лбам.Он так вещал: «Что флаги тряпочные!
У нас и так забиты прачечные.
А прапор сшит самим огнем.
А прапор, молотом он выхолен,
навек развернутым он выкован,
и нет ни складочки на нем.Чихали тати из Ливонии
от дыма кузниц — от зловония,
не предвещавшего добра,
когда из крайне нелюбезного
железа самого железного
ковали предки прапора.Так вот и складывалась нация,
когда, визжа по сторонам
чужие стрелы только кляцали
по этим — крошкам знаменам.
И прапор вам не флюгер смирненький,
который вертится как миленький,
едва почудятся ветра
Мы флюгерами затоварены.
нужны Отечеству, товарищи,
не флюгера, а прапора!»Так говорил художник, вытесан
из той породы, что и витязи.
Воителем — бородачом
он шел сквозь перья канцелярские,
как будто бы сквозь пики царские —
с идеей, будто с бердышом.
И вот хранитель государства,
одетый в царственную рвань,
кует воинственного барса
или возвышенную лань.И, лыбясь медленно, как пончики,
глядят заезжие япончики,
и старики и детвора,
и даже лбы все так же медные,
как снова плещутся победные
на башнях Пскова прапора.Хвала хранителям России!
Хвала за их посольский труд.
Как прапора сторожевые,
они отечество блюдут.У возвышающих развалин
в надежде славы и добра
я слышу грохот наковален:
кует Россия прапора.
На камне мшистом в час ночной,
Из милой родины изгнанник,
Сидел князь Курбский, вождь младой,
В Литве враждебной грустный странник,
Позор и слава русских стран,
В совете мудрый, страшный в брани,
Надежда скорбных россиян,
Гроза ливонцев, бич Казани…
Сидел — ив перекатах гром
На небе мрачном раздавался,
И темный лес, шумя кругом,
От блеска молний освещался.
«Далеко от страны родной,
Далеко от подруги милой, —
Сказал он, покачав главой, —
Я должен век вести унылый.
Уж боле пылких я дружин
Не поведу к крововой брани,
И враг не побежит с равнин
От покорителя Казани.
До дряхлой старости влача
Унылу жизнь в тиши бесславной,
Не обнажу за Русь меча,
Гоним судьбою своенравной.
За то, что изнемог от ран,
Что в битвах край родной прославил,
Меня неистовый тиран
Бежать отечества заставил:
Покинуть сына и жену,
Покинуть все, что мне священно,
И в чуждую уйти страну
С душою, грустью отягченной.
В Литве я ныне стал вождем;
Но, ах! ни почести велики
Не веселят в краю чужом,
Ни ласки чуждого владыки.
Я все стенаю, и грущу,
И на пирах сижу угрюмый,
Чего-то для души ищу,
И часто погружаюсь в думы…
И в хижине и во дворце
Меня глас внутренний тревожит,
И мрачность на моем лице
Веселость шумных пиршеств множит…
Увы! всего меня лишил
Тиран отечества драгова.
Сколь жалок, рок кому судил
Искать в стране чужой покрова».
Царицын луг. Солнце светит во всем своем
блеске. Хор дворян, купечества, мещан и
почетных граждан.Х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос! О д и н д в о р я н и Н
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
Не раз злодей Таиров
Пугал собою дам.О д и н к у п е ц 1-й
г и л ь д и и
С осанкой благородной,
Бродя средь наших стен,
Таиров……….
Показывал нам…! Х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос! К у п е ц 2-й г и л ь д и и
«Друзья мои, — к совету,
Вздохнув, Кокошкин рек, -
Здесь бегает по свету
Какой-то человек.Забыл он, видно, веру,
Забыл, бездельник, стыд,
Начальство для примеру
Поймать его велит —Не то, друзья, — на плаху
Нам всем назначен путь —
Нельзя ли хоть для страху
Поймать кого-нибудь?»И вот велит он тайно
Подсматривать везде,
Не узрят ли случайно
Хоть чьи-либо ….Напрасно! Бич злодеев,
Неукротим, как рок,
Полковник Трубачеев
Увидеть их не мог.Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.Мы все были готовы
Бежать куда кто знал… К в, а р т, а л ь н ы й 2-й
а д м и н и с т р, а т и в н о й ч, а с т и
(перебивает купца 2-й гильдии)Потише! Что вы? Что вы?
Услышит генерал! Х о р
(перебивает квартального 2-й административной части)
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос! К у п е ц 3-й г и л ь д и и
(продолжает рассказ купца 2-й гильдии)
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.Однажды шел он важно
Вблизи Пяти углов,
Его узрел отважный
Сенатор Муравьев.Узрел лишь и мгновенно
В полицью дал он знать:
Таиров дерзновенный
Явился-де опять.Покинув тотчас съезжу,
Бегут они туда… К в, а р т, а л ь н ы й 2-й
а д м и н и с т р, а т и в н о й ч, а с т и
(перебивает купца 3-й гильдии)
Вот я тебя уж съезжу,
Послушай, борода! Х о р
(перебивает квартального 2-й административной части)
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос! О д и н м е щ, а н и н
(продолжает рассказ купца 3-й гильдии)
И тише сколь возможно,
Лишь кашляя слегка,
Подходят осторожно
Они издалека.«Скажите, вы ль тот дерзкий, -
Все вместе вопиют, -
Который дамам мерзкий
Показывает…?»«Одержим я истомой, -
Таиров им в ответ, -
И … хоть налицо мой,
Но всe равно что нет! Да знает ваша шайка,
Что в нем едва вершок,
А сверх него фуфайка
И носовой платок! Его без телескопа
Не узрят никогда,
Затем что он не…
Прощайте, господа!»О д и н д в о р я н и н
(обращаясь к мещанину)
Уловка помогла ли? О д и н к у п е ц
(обращаясь к дворянину)
Не думаю, навряд!
Один мещанин
(обращаясь к почетному гражданину)
Уловка-то? Едва ли! О д и н г р, а ж д, а н и н
(обращаясь сам к себе)
Хитер ведь, супостат! Х о р п о ч е т н ы х г р, а ж д, а н
Таирова поймали,
Таирова казнят! Х о р к у п ц о в
Прошли наши печали,
Пойдемте в Летний сад! O б щ и й х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!
Любовь к отечеству священна,
Твердыня царств, оплот градов!
Где фимиам тебе курится,
Там доблести прекрасны зрим:
Там слава, истина сияет,
Лучами лик твой озаря;
Там меч лишь злобу пресекает,
Весы — невинным торжество;
Заслуги мзду там обретают,
Там правда, честность всем закон, —
Мой дух, тобой воспламененный,
Горит, горит воспеть тебя.
Герой, которого лишь ярость
На поле бранное ведет,
В потомстве тем пребудет громко,
Что грады, царства разорил.
Но кто, отечество спасая,
Бесстрашно против смерти шел,
Сквозь мрак веков тот отдаленных
Луч славы своея прострет,
Украсится венцем нетленным,
Любезен будет для сердец,
И человечество вздохнувши,
Его слезой прах окропит.
Поднимем древности завесу...
Убийцы ль славой там блестят?
Ах, нет! Батыев, Тамерланов
В крови дымящейся мы зрим;
Потомство, внемлется, со стоном
Воспоминает тигров сих;
Там грады, в пепел обращенны,
Гласят о ужасе их дел,
Гласят: их имена бессмертны!
Но истинно ль бессмертье то,
Чтоб жить в сердцах через убийство?
Не жизнь то новая - то смерть!
А там я зрю во храме Славы
Героев истинных собор;
Коль трудный путь они свершили,
Чтоб в храм богине сей вступить!
Они пришли - венцем нетленным
Она чело их облекла;
Сквозь мрак веков они сияют,
И память их живет в сердцах!
Одни, одни лишь Леониды*)
Достойны смертью жизнь приять;
Но правой кто стезей не ходит,
Того дела - ничтожность, прах.
Не в бранях лишь одних возможно
Отечеству полезным быть.
Кто в нем науки насаждает,
Несчастным кто благотворит;
Весы в руках своих вращает,
Всю мысль свою к тому стремит,
Невинность чтоб не притеснялась,
Чтоб благо общее цвело:
И тот достоин Патриотом
И тот достоин нарещись.
Счастлив, кто имя толь священно
Себе от граждан заслужил!
Счастлив народ, законы чтущий,
Любящий истину, Царя,
И за отечество святое
Готовый жизни не щадить!
Он будет громок в поле бранном,
Под кровом мира, тишины.
Россия славой озаренна,
Ликующа среди олив,
Сынов коль верных не имела б,
Давно б покрылась прахом, мглой.
Но днесь где равное России
Мы царство в мире обретем?
Ее науки озаряют,
Орел ея парит везде;
Он Льва терзал - Луну надменну
Не раз мрачил своим крылом.
Россия есть страна Героев,
И миром славных и мечем;
Бессмертных Кодров, Леонидов,
И Меценатов зрим мы в ней.
Война ли, зев разверз ужасный,
Зияет царство поглотить;
Ему Россия есть оплотом
Против кичащихся врагов.
О Россы юные! мы жизнью
Отечеству одолжены;
Оно, оно о нас печется;
Кому ж нам жертвовать собой?
На ПАВЛА лик воззрим священный -
Да будет в наших он сердцах!
Се Тит вторый, полночный Гений,
Блюститель счастья Росских стран!
Сердца свои и ум украсим,
Чтоб ревностно Ему служить,
И для любезныя России
Потщимся жить и умереть!
Посланником от наших добрых русских
Я выбран, чтоб — в цветах благоуханных
Полудня — вам, благословенной гостье
Из севера, привет их передать.
Благодарю соотчичей моих
За этот выбор; он глубоко мне
По сердцу; весело на чуже мне
Пред дочерью Царя России нашей,
Мне, устарелому ее поэту,
Сказать за них и за себя, что мы
Свою царевну здесь встречаем с тою
Любовию, какая согревает
Так душу нам, когда мы помышляем
О нашем славном, мирном и могучем
Отечестве и о его великом
Царе. В живых цветах здесь подношу я
Вам, русская великая княгиня,
Встречальный русский наш привет. А сам
С растроганной душою (после долгой
С отечеством разлуки) вам смотрю
В лицо, столь мне знакомое, которым
От колыбели вашей до цветущих
Лет милой младости, день за день, я
Так любовался. Там, в царевом доме,
В его семье, под тайным обаяньем
Той Прелести, которая была
Мне и поэзией и сердца идеалом,
Как быстро для меня промчались годы!
Но жизнь из светлого того предела
Перевела меня в уединенный
Приют семейный, далеко от шума
Мирского. И со мною на просторе
Там милое минувшее мое,
В воспоминании дружася с настоящим,
В отечество чужбину превращая,
Всегда присутственною невидимкой
Спокойно жило. Но теперь внезапно,
Здесь в очарованном явленье вашем,
Оно лицом к лицу передо мною
Явилось вновь, прекрасное, каким
Бывало некогда. В час добрый! Я,
Им вдохновенный, за себя, за всех
Здесь собранных Царя любящих русских
И за мою жену с двумя моими
Детьми молитву приношу к святому
Хранившему ваш путь далекий Богу,
Чтоб до конца его Он сохранил,
Чтоб с вашего страдающего сердца
Отеческой рукой тревоги сгладил
И чтоб, при радостном на Русь святую
Моем возврате, я Царю и царству
Мог весть сказать, что Божьей благодатью
Вам все то спасено, в чем ваше сердце
Свои сокровища земные заключило.
Раздался звук трубы военной,
Гремит сквозь бури бранный гром:
Народ, развратом воспоенный,
Грозит нам рабством и ярмом!
Текут толпы; корыстью гладны,
Ревут, как звери плотоядны,
Алкая пить в России кровь.
Идет. Сердца их жесткий камень,
В руках вращают меч и пламень
На гибель весей и градов!
В крови омочены знамена
Багреют в трепетных полях,
Враги нам вьют вериги плена,
Насилье грозно в их полках.
Идут — влекомы жаждой дани.
О страх! срывают дерзки длани
Со храмов Божьих лепоту!
Идут, и след их — пепл и степи!
На старцев возлагают цепи,
Влекут на муки красоту!
Теперь ли нам дремать в покое,
России верные сыны?!
Пойдем, сомкнемся в ратном строе,
Пойдем — и в ужасах войны
Друзьям, отечеству, народу
Отыщем славу и свободу
Иль все падем в родных полях!
Что лучше: жизнь — где узы плена,
Иль смерть — где русские знамена?
В героях быть или в рабах?
Исчезли мира дни счастливы,
Пылает зарево войны.
Простите веси, паствы, нивы!
К оружью, дети тишины!
Теперь, сейчас же, мы, о други!
Скуем в мечи серпы и плуги:
На бой теперь — иль никогда!
Замедлим час — и будет поздно!
Уж близко, близко время грозно:
Для всех равно близка беда!
И всех, мне мнится, клятву внемлю:
Забав и радостей не знать,
Доколе враг святую землю
Престанет кровью обагрять!
Там друг зовет на битву друга,
Жена, рыдая, шлет супруга,
И матерь в бой своих сынов!
Жених не мыслит о невесте,
И громче труб на поле чести
Зовет к отечеству любовь.
ЭПИСТОЛА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ
ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЕГО 1781 ГОДА СЕНТЯБРЯ 20 ЧИСЛАЛюбовь к отечеству есть перва добродетель
И нашей честности неспоримый свидетель.
Не только можно быть героем без нея,
Не можно быть никак и честным человеком.
Премудрая судьба довольствует мя веком,
Чтоб жил и приносил народу пользу я.
Член члена помощи ежеминутно просит,
И всяки тягости всё тело обще носит.
Всем должно нам любить отечество свое,
А царским отраслям любити должно боле:
Благополучие народа на престоле.
Известно, государь, на свете нам сие,
Что счастье инако от стран не убегает,
Как только если царь свой долг пренебрегает.
Кто больше носит сан, тот пользы и вреда
Удобней обществу соделати всегда.
Крестьянин, сея хлеб, трудится и не дремлет,
К тому родился он и гласу долга внемлет;
Но польза оная совсем не такова,
Какую учинит венчанная глава.
Оратель дремлющий, имея мысль лениву,
Со небрежением посеяв семена,
Убыток понесет, утратя времена,
Со небрежением одну испортит ниву,
И лягут на него не только бремена;
А если государь проступится, так горе
Польется на народ, и часто будто море.
Сия причина есть, венчанныя крови
Имети более к отечеству любви.
Вторая важная любви сея причина,
Что вашего уж нет на свете больше чина,
Отечество дает утехи больше вам;
Так долг его любить вам больше, нежель нам.
Причина первая из должности единой,
А в воздаяние вам мы и наш живот;
Из благодарности другая вам причиной
За приношенье жертв любити свой народ.
Судьбами таковы порядки учрежденны:
Рожденны мы для вас, а вы для нас рожденны.
Благополучными одним нельзя вам быть:
Коль любите себя, вы должны нас любить.
Льстецы не обществу работать осужденны,
Льстецы боготворят ласкательством царей,
О пользе не его пекутся, о своей;
Не сын отечества — ласкатель, но злодей.
Коль хочет наказать царя когда создатель,
Льстецами окружит со всех сторон его,
Не зрит он верного раба ни одного,
И будет он врагам своим щедрот податель,
Которые за тьму к себе его наград,
Ругаяся ему, влекут его во ад
И, разверзая всю геенскую утробу,
Сынам отечества влекут его во злобу.
В ласкательстве сию имеет, пользу он.
Таков Калигула был в Риме и Нерон:
Все жители земли гнушаются их прахом.
Царь мудрый подданных любовию, не страхом,
Имея истину единую в закон,
К повиновению короны привлекает
И сходны с естеством уставы изрекает.
Елисавета- мать, а Петр нам был отец:
Они правители душ наших и сердец.
Правительствовати едины те довлеют,
В сердца которые повиновенье сеют,
Чьи собственны сердца наполнены щедрот,
Которы жалости в себе плоды имеют
И больше, как карать, вас миловать умеют,
То помня, сколько слаб и страстен смертных род.
Но с слабостию я злодейства не мешаю,
И беззаконников я сим не утешаю:
Рождаются они ко общему вреду
И подвергаются строжайшему суду.
Муж пагубный грешит от предприятья злаго,
Царь праведный грешит, ему являя благо,
И тако тяжкий грех злодея извинить,
Но тяжче грех еще за слабости казнить.
Который человек преступку не причастен?
Един бесстрастен бог: кто смертен, тот и страстен.
Не мог Тит слез своих во оный час отерть,
Когда подписывал сей муж великий смерть.
Владычица сих стран, родившися беззлобна,
На оно и руки поднята неудобна.
Блажен такой народ, которому приязнь
Соделать может то, что сделать может казнь,
И счастлив будешь ты, когда тебя порода
Возвысит на престол для счастия народа.
Во мраке тучь—в густом тумане
Орлиной, быстрой скрыв полет,
Врагов зря торжество во стане,
Кутузов грянул вдруг—и свет
От молнии его блестящий,
Москве свободу приносящий,
Низверг злодеев в бездну зол, —
Простер свой ход—и войск колоссы
Врагов кичливых гонят Россы,
Как робких стадо птиц—орел.
О радость! о восторг! Россия
От уз поносных спасена.
Внемлите, все страны земныя,
Сколь с Россом тягостна война;
Вы мнили, что, Румянцов в гробе,
Что нет Суворова—и в злобе
Считали торжествами дни.
Но се вождь мудрый взял правленье,
Дал войскам быстрое стремленье.
Врагам на выю сел.—Они —
Они, как волки кровожадны,
Бегут в дремучие леса.
Без пищи, наги, босы, хладны. --,
От солнца утрення роса
Не так поспешно изсыхает;
Что шаг вперед—то изчезает
Часть исполинских гордых сил. —
Бежит Европы всей гонитель,
Не смеет вспять взглянуть—Спаситель
За ним вождь славы—М_и_х_а_и_л_
Суворов, доблестию славный,
Сиял, как солнце, средь побед,
Но кто тому да будет равный,
Кто спас Отечество от бед?
Кто защитил его сврбоду?
Кто славу возвратил народу,
Возстановил порядок, связь?
Щит твердой верной Росска трона,
Кто победил Наполеона?
Кутузов то! Смоленский Князь.
Где сила войскразнонародных?
Где гений Полководца их?
Как капля, средь потоков водных*
Исчезли во единой миг,
Где хитры замыслы, лукавства
Поработить земныя царства
И властелином быть судьбе?
Где жерла медны, громовыя
Носящи смерть и раны злыя?
Творец воззрел—и се не бе!
Преклонь колена пред Всевечным,
Разгнавшим мрак, Россия, твой, —
Со умилением сердечным
Гимн благодарственный воспой!
Враговь твоих мечтаньи злобны
Он обратил им в плачь надгробный,
Моленью твоему внемля,
Отмстил грабеж, пожары, раны,
Их трупы раздирают враны,
Костьми усеяна земля.
Сей правый суд его Святыни
В грядущих возвестить веках
Пример низверженной гордыни,
Тиранам алчным в стыд и страх;
Да так же ведает вселенна,
Что та страна не побежденна,
Где дух привержен к Олтарю;
Преткнешся враг о твердой камень,
Любовь к Отечеству где пламень,
Сердца где преданы ЦАРЮ.
Теперь, о муза, будь усердьем громогласна!
Для морехода песнь без вымыслов прекрасна.
Не нужны для того похвал твоих венцы,
Который честь других народов восставляет
И россов прославляет,
Вселенной зря концы.
Воззри на члены в нем, трудами укреплены,
Все подвиги на нем еще напечатлены.
Еще с лица его пот с прахом не оттерт,
И гневом на врагов исполнены зеницы:
Зри крепость той десницы,
Которой рог противных стерт!
О вождь крылатых Этн! О многим благ содетель,
Что тернием свою венчаешь добродетель,
Устланный розами пренебрегаешь путь
И ищешь кровью купленных трофеев,
Свою против злодеев,
Как стену, ставя грудь!
Орлов, беседа муз, вам имя всем приятно!
Велик ты прежде был, коль больше стал стократно
Подвижник, живота небрегший своего!
Се сын Отечества, се сын Екатерины
Прямые русские сыны,
Взирайте на него!
Я зрю близ Хиоса стихии возмущены
Турецких тучи стрел на воздухе сгущены.
Там стонет твердь и Понт, там меркнет свет лучей
Летит за смертью смерть, и воет шар за шаром,
Герой наш вящим жаром
Пылает средь огней!
О, дети Марсовы в намерениях тверды
Торкваты, Деции, к отечеству усердны,
Ваш пылкий в бранях дух и слава нам не льстит
Определенные победы нам судьбою
Громчайшей та трубою
Потомкам возвестит.
Остатки перских сил где греками разбиты,
Там Россы лаврами бессмертными покрыты
За греков с Мустафой кровавый бой вели
Разожжены ревностью на все, неустрашимы
Орловым предводимы,
У турок флоты жгли
Оставил он теперь предел архипелага
Но именем его наполненная влага
Иноплеменничьим ужасна кораблям,
Им страх всяк час гласить лишь только:
«Вглубь помчитесь.
Лишь к бою ополчитесь
То быть другим мелям».
Чесменские валы еще кровавы зрятся,
И смрадным дымом их пристанища курятся,
Смотря в знакомый Понт с высокой башни, враг
При тихом воздухе от ужаса бледнеет,
Трясется, цепенеет,
Что русский видит флаг!
Окован страхом турк, желаний муж, спокойся,
Лишь двинется он в, брань ты к брани вновь устройся,
Георгий на тебе, пронзил копьем змия;
Дерзай и направляй свои к победам персты;
Тебе врата отверсты
В подсолнечной края.
Восставив Грецию, свой жар вдохнув во груди
Соратникам своим, ты дале флот понудил,
Круг света обтеки, во благо все устрой,
Оковы разреши, где страждущих обрящешь;
Карай, где злость усрящешь,—
То долг твой, ты герой!
Где вы, источники вечной любви, —
Жажда всех видеть счастливыми, —
Клад дорогой, скрытый в нервах, в крови,
В пламенном сердце с порывами?
Где та великая вера в людей,—
В славу всего человечества?
Или хоть в смелую правду друзей,
Шедших страдать за отечество?..
Где та заря, что вставала?— скажи,
Где та душа, что проснулася?..
Или земля,— это скопище лжи, —
В грозные тучи замкнулася?..
Или опять племенная вражда
В каждый народ протеснилася
И, как осенняя с грязью вода,
В сердце мое проточилася…
Или в умы замешался хаос,— Или опять первобытная
Дичь разрастается,— крови и слез
Требует власть ненасытная!?—
Если погаснет священный огонь,—
Что впереди?— тьма бездонная…
Милая! в эту минуту не тронь
Сердце мое омраченное…
Может быть, эта минута пройдет,
Может быть, завтра ж попутная
Звездочка луч свой уронит,— сойдет
В душу хоть радость минутная.
Рад буду встретить я гостью мечту
И принести ей раскаянье
За ненавистную мне слепоту
И за минуту отчаянья…
Где вы, источники вечной любви, —
Жажда всех видеть счастливыми, —
Клад дорогой, скрытый в нервах, в крови,
В пламенном сердце с порывами?
Где та великая вера в людей,—
В славу всего человечества?
Или хоть в смелую правду друзей,
Шедших страдать за отечество?..
Где та заря, что вставала?— скажи,
Где та душа, что проснулася?..
Или земля,— это скопище лжи, —
В грозные тучи замкнулася?..
Или опять племенная вражда
В каждый народ протеснилася
И, как осенняя с грязью вода,
В сердце мое проточилася…
Или в умы замешался хаос,—
Или опять первобытная
Дичь разрастается,— крови и слез
Требует власть ненасытная!?—
Если погаснет священный огонь,—
Что впереди?— тьма бездонная…
Милая! в эту минуту не тронь
Сердце мое омраченное…
Может быть, эта минута пройдет,
Может быть, завтра ж попутная
Звездочка луч свой уронит,— сойдет
В душу хоть радость минутная.
Рад буду встретить я гостью мечту
И принести ей раскаянье
За ненавистную мне слепоту
И за минуту отчаянья…
Тебя ль оплакивать я должен,
О Бибиков! какой удар!
Тебе ли кипарисны лозы
И миро я на гроб несу?
Едва успел тобой быть знаем,
Лишен тебя я роком лютым,
Погиб с печали разум мой!
Твои достоинства лишь вспомню,
Сердечны разверзаю раны
И вновь терплю твою я смерть.
Твои заслуги и почтенье
От всей к тебе твоей страны
Уже столь громки и велики,
Что время их не может скрыть.
У всех, кто любит добродетель,
В сердцах твой образ будет вечен.
Внемли! — Там Муз несется стон;
На щит облегшися Беллона,
На лаврах Росс, Минерва плачут,
На блеклых миртах Гименей.
Hе показать мое искусство,
Я здесь тебе стихи пою,
И рифм здесь нет в печальном слоге,
Но благодарности лишь знак.
Усердное мое почтенье
И воздыханий чувство нежно
Я здесь изобразить хочу:
Пускай о том и все узнают,
Что, вместо мавзолея вечна,
Я пролил слезы над тобой.
Иные чтут одну Фортуну,
Смотря на выгоды свои,
И дар поэзии священной
Приносят только ей одной:
Но я пред сей царицей мира
Моих цветов не рассыпаю,
А сыплю их на пепел твой;
Желаю только, чтоб сказали:
«Он верно любит добродетель,
Что пишет ей свои стихи.»
Но чтоб мне смерть твою прехвальну,
Герой! печальнее воспеть,
Оттоль я собрал черны тени,
Где в подвиге погас твой век.
Hе лавр исторгши у Пруссаков,
Hе побеждаючи Сармат;
Ho став отечества щитом,
Крамолу ты разя, скончался.
О, коль такой конец прекрасен!
Он всех других славней побед.
Ты, зря на предстоящих слезных,
Рек: «Жаль отца, жену и чад,
Но награждающа заслуги
Екатерина призрит их;
Отечество жалею больше!»
И с словом сим сомкнул вздыханье;
Но твой и мертвый вскрытый взор
Еще показывал героя,
И молнией грозил ехидне —
И тут раздался страшный гул!
Пустыни вретищем покрылись,
Весна уныла на цветах;
Казань вострепетала в сердце;
Потух горящий воев дух;
Спешат писать увещеванья:
«Мужайтесь, бодрствуйте!» вещают,
Но тщетно!... Нет уже тебя!
Расстроилось побед начало;
Сильнее разлилася язва;
Скрепился в злобе лютый тигр.
Тогда цена твоя позналась
Рыданьем сограждан твоих,
Успехом бунта и крамолы,
Паденьем скорым многих стран.
«Блажен!» рекли российски вожди:
«Он в лучши дни живот оставил,
Когда о нем жалеют все.» —
Славнейший стран опустошитель
Ведет проклятье за собою;
Защитник — славу и любовь.
Ο ты, отечества ревнитель,
Ему до гроба верный сын!
Прости, прости, что оставляю
Воспеть тебе я Россам гимн.
Они, пролив потоки слезны,
Поставят в честь того трофей,
Кого желали зреть цари. —
Их некогда потомок поздний
Прочтет на мраморной гробнице
Сии нелестные слова:
«Он был искусный вождь во бранях,
Совета муж, любитель муз,
Отечества подпора тверда,
Блюститель веры, правде друг;
Екатериной чтим за службу,
За здравый ум, за добродетель,
За искренность души его.
Он умер, трон обороняя:
Стой, путник! стой благоговейно!
Здесь Бибикова прах сокрыт!»
О Мир, краса земли, блаженство жизни сей!
О радость чистая отеческих селений!
Войну смиряешь ты улыбкою своей,
Начало счастия, невинных наслаждений!
Воззришь—и слезы ты печальнаго отрешь;
Утешишь нежну мать, любезных чад лишенну;
Супруге горестной отраду принесешь,
И в веси возвратишь любовь благословенну.
Блаженна та страна, где ты, о сын небес!
Там сладостям для нас семейственныя узы;
На Лире золотой чувствительный певец
Там славит жребий свой—там обитают Музы.
Там кроткой селянин, забыв жестокой рок,
В кругу своих родных благодарит судьбину,
Спокойна жизнь его—как светлый, тихой ток
Катится и дарит обилием долину.
Но горе смертным тем, для коих лик твой скрыт!
Смотрите : там ревут кровавые раздоры;
Опустошение из края в край летит,
И нищета, и смерть свирепы мещут взоры.
Забыт союз родства, союз любви святой,
Несутся тысячи громовых ратных строев,
Пылает люта брань; клубами дым густой,
Стенанья, груды гаел и кровь—следы героев!
Здесь юноша младой погас в очах друзей;
Там ранами покрыт отважный вождь стенает,
И конь без всадника средь трепетных полей,
Как бы взыскующий сраженнаго летает.
Смятенна, вне себя, супруга там спешит:
Вкруг вопль и треск мечей; не видит и не внемлет;
Нещастная в крови возлюбленнаго зрит —
Падет—и милый труп полмертвая обемлет.
О слава, горькой дар карающих Небес!
К чему ты нас влечешь?—Что плод твой? Смерть, оковы.
Уже ль тоску родных, страданья, токи слез,
Уже ли заменит один венец лавровый?
Иль имя славное дороже всех отрад,
Которы нас зовут к тем, кои сердцу милы?
Друг мира—смертных друг: его благословят;
Герою спутник—страх; с ним:—радость до могилы!
Един, един лишь Тот велик и здесь и там,
Кто боле благостью, чем брани блеском льстился;
Кто был оградою народам, их правам,
И в самой буре сеч быть их Отцем стремился!
По манию Его мир с высоты небес
Снизшел и озарил своими нас лучами!
Прервал стенания, отер потоки слез.
Божественный! во век ты обитай меж нами!
С тобой питомцы Муз, Отечества сыны,
Рѵководимые безсмертными Вождями,
Под кровом Благости, средь ясной тишины,
В храм Славы потекут надежными стопами.
Примеры доблестны рождают бодрость в нас;
Как благотворная цветам роса в дни знойны,
Надежда нас живит: быть может—славной час!
Мы будем некогда Отечества достойны!
1.
Вступление
Вот скромная приморская страна.
Свой снег, аэропорт и телефоны,
свои евреи. Бурый особняк
диктатора. И статуя певца,
отечество сравнившего с подругой,
в чем проявился пусть не тонкий вкус,
но знанье географии: южане
здесь по субботам ездят к северянам
и, возвращаясь под хмельком пешком,
порой на Запад забредают — тема
для скетча. Расстоянья таковы,
что здесь могли бы жить гермафродиты.
Весенний полдень. Лужи, облака,
бесчисленные ангелы на кровлях
бесчисленных костелов; человек
становится здесь жертвой толчеи
или деталью местного барокко.
2.
Леиклос
Родиться бы сто лет назад
и сохнущей поверх перины
глазеть в окно и видеть сад,
кресты двуглавой Катарины;
стыдиться матери, икать
от наведенного лорнета,
тележку с рухлядью толкать
по желтым переулкам гетто;
вздыхать, накрывшись с головой,
о польских барышнях, к примеру;
дождаться Первой мировой
и пасть в Галиции — за Веру,
Царя, Отечество, — а нет,
так пейсы переделать в бачки
и перебраться в Новый Свет,
блюя в Атлантику от качки.
3.
Кафе «Неринга»
Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе,
провожаемо дребезгом блюдец, ножей и вилок,
и пространство, прищурившись, подшофе,
долго смотрит ему в затылок.
Потерявший изнанку пунцовый круг
замирает поверх черепичных кровель,
и кадык заостряется, точно вдруг
от лица остается всего лишь профиль.
И веления щучьего слыша речь,
подавальщица в кофточке из батиста
перебирает ногами, снятыми с плеч
местного футболиста.
4.
Герб
Драконоборческий Егорий,
копье в горниле аллегорий
утратив, сохранил досель
коня и меч, и повсеместно
в Литве преследует он честно
другим не видимую цель.
Кого он, стиснув меч в ладони,
решил настичь? Предмет погони
скрыт за пределами герба.
Кого? Язычника? Гяура?
Не весь ли мир? Тогда не дура
была у Витовта губа.
5.
Amicum-philosophum de melancholia, mania et plica polonica
Бессонница. Часть женщины. Стекло
полно рептилий, рвущихся наружу.
Безумье дня по мозжечку стекло
в затылок, где образовало лужу.
Чуть шевельнись — и ощутит нутро,
как некто в ледяную эту жижу
обмакивает острое перо
и медленно выводит «ненавижу»
по росписи, где каждая крива
извилина. Часть женщины в помаде
в слух запускает длинные слова,
как пятерню в завшивленные пряди.
И ты в потемках одинок и наг
на простыне, как Зодиака знак.
6.
Palangen
Только море способно взглянуть в лицо
небу; и путник, сидящий в дюнах,
опускает глаза и сосет винцо,
как изгнанник-царь без орудий струнных.
Дом разграблен. Стада у него — свели.
Сына прячет пастух в глубине пещеры.
И теперь перед ним — только край земли,
и ступать по водам не хватит веры.
7.
Dominikanaj
Сверни с проезжей части в полу-
слепой проулок и, войдя
в костел, пустой об эту пору,
сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
— Прости меня.
Творенья мудрости, которых перва мета
Есть польза общая Отечества сынов, —
Не гибнут посреди рушительных громов,
Не сотрясаемы среди волнений света. —
— Сей, сто ужасных глав вращающий Тифон,
Напрасно изрыгал на храмы просвещенья
Соблазны адские и пламень разрущенья; —
Сквозь дым, курение—взор кинул Аполлон, —
И нет врага!—и царство Бога
Из xaoca возникло вновь!…
Науки процвели; открыта к ним дорога,
И попечительна Отечества любовь
Опять приветствует в свои нас вертограды
Вкушать учения и доблесгоей отрады! —
Благодарение Великому ЦАРЮ!
Когда Могущий, ОН, в гнездилище тирана
Спешит Европы кончить прю,
Среди орлов молниеносных стана;
В то время, в страшной брани час,
ОН сердцем и душей болзнуеш о вас,
Любезныя Науки! —
И Вышняго перун метающия руки
Отверзлись благостью вв родныя племена!
Cе! в пепел матери градов многострадальной
Благотворения упадши семена
Уже прозябли днесь в красе весьма начальной!
Утешьтесь, нежные родители, теперь,
Утешьтесь матери, которых труд и радость —
Благовоспитанна детей любезных младость:
Отверзта им к наукам дверь!
Заботы ваших дущ, почтенныя, драгия
Отечество и ЦАРЬ готовы восприять
На рамена свои святыя!
Наставники, вожди готовы управлять
Птенцов неопытных путями! —
Да будет мир и радость с нами,
О юные друзья!… откроем нашу грудь
Благим внушеным Муз и Ѳеба,
И, осененные живою силой Неба,
Надежно потечем в благословенной путь! —
Исполним на себе родителей желанья,
Достойны будем их болезненных трудов,
И Царскаго благодеянья,
И попечения Отечеетва сынов,
Которым вверены младыя наши лета! —
Да сей священный вертоград,
Цветя в утехе света,
И сохранит на век, и вознесет стократ,
Свою неложнy честь, искупленну годами!..
Он может славен быть—лишь нашими хвалами!
Друзья! воззрите вдаль на бранныя поля,
Где стонет тверд, дрожит земля
От рева медных жерл несметных —
Там, видите ли вы щастливых юных смертных,
Подобньих выспренним орлам,
По сердцу, кажется, толико близких к вам? —
То ваша братия, предместники младые!
В сем храм укрепясь и телом и душой,
Несут свободу, мир в края они чужие!
Здесь Мудрость им дала, когда пойти на бой,
Щитом алмазным—крйаость Веры;
Мечем—богатый ум, необоримый дух,
Вождем—прапрадедов великие примеры;
A в латы облекла вокруг
Здесь к родине Любовь и Нравственность священна. —
Так в брани ратует дружина окрыленна!…
Воззрите: слава их венчает каждый час,
Их перси блещут, как лучами,
Их верен шаг, их верен глаз,
Победа—их гордится знаменами! —
О нежной цвет Славян!—о грусть, и честь отцам!
Иной летит с щитом,—и сила неизменна!
A этот на щите—…о смерть благословенна!
Друзья! почто и мы не там!…
Почто еще не в силах
Делит с безценными опасности, труды,
Любви к Отечеству сладчайшие плоды: —
Жить телом—в славных их могилах,
Жить духом в небесах—и в памяти веков,
В благословениях отцов,
В молитвах матерей, их чествующих тризну!…
Но обратим свой взор
От браней—в милую Отчизну:
И здесь вы видите избраннейших собор,
И здесь—предшественники ваши,
И здесь, о граждане младые! кто блюдет
Покой, права и собствеяности наши?
Те, коим суждено познашь науки свет,
Законов дух святй, обычаи народа,
И все, чем богатит нас добрая природа; —
Те, коих Музы облекли
Во броню честности, и правды, и терпенья;
Tе, кои в храмах сих священных обрели
Свет немерцающий во мраке заблужденья,
Которых воспитал святой и строгой труд,
И Милосердие, венчающее Суд. —
Воззрите вы на них, блистающих честями,
Возвышенных ЦАРЕМ!..
Как первые жрецы, воззванны Небесами,
Они Отечества стоят пред олтарем!
Вот ваши образцы!—вот мета просвещенья!
Они свершили то, что мы спешим начать!
Товарищи, к трудам!.. да благость Провиденья
Укажет чадам путь—где предков оправдать!
Как лось охрипший, ветер за окошком
Ревет и дверь бодает не щадя,
А за стеной холодная окрошка
Из рыжих листьев, града и дождя.
А к вечеру — ведь есть же чудеса —
На час вдруг словно возвратилось лето.
И на поселок, рощи и леса
Плеснуло ковш расплавленного света.
Закат мальцом по насыпи бежит,
А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,
Рубашка-поле, ворот нараспашку,
Переливаясь, радужно горит.
Промчался скорый, рассыпая гул,
Обдав багрянцем каждого окошка.
И рельсы, словно «молнию»-застежку,
На вороте со звоном застегнул.
Рванувшись к туче с дальнего пригорка,
Шесть воронят затеяли игру.
И тучка, как трефовая шестерка,
Сорвавшись вниз, кружится на ветру.
И падает туда, где, выгнув талию
И пробуя поймать ее рукой,
Осина пляшет в разноцветной шали,
То дымчатой, то красно-золотой.
А рядом в полинялой рубашонке
Глядит в восторге на веселый пляс
Дубок-парнишка, радостный и звонкий,
Сбив на затылок пегую кепчонку,
И хлопая в ладоши, и смеясь.
Два барсука, чуть подтянув штаны
И, словно деды, пожевав губами,
Накрыли пень под лапою сосны
И, «тяпнув» горьковатой белены,
Закусывают с важностью груздями.
Вдали холмы подстрижены косилкой,
Топорщатся стернею там и тут,
Как новобранцев круглые затылки,
Что через месяц в армию уйдут.
Но тьма все гуще снизу наползает,
И белка, как колдунья, перед сном
Фонарь луны над лесом зажигает
Своим багрово-пламенным хвостом.
Во мраке птицы словно растворяются.
А им взамен на голубых крылах
К нам тихо звезды первые слетаются
И, размещаясь, ласково толкаются
На проводах, на крышах и ветвях.
И у меня такое ощущенье,
Как будто бы открылись мне сейчас
Душа полей и леса настроенье,
И мысли трав, и ветра дуновенье,
И даже тайна омутовых глаз…
И лишь одно с предельной остротой
Мне кажется почти невероятным:
Ну как случалось, что с родной землей
Иные люди разлучась порой,
Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!
Пусть так бывало в разные века.
Да и теперь бывает и случается.
Однако я скажу наверняка
О том, что настоящая рука
С родной рукой навеки не прощается!
И хоть корил ты свет или людей,
Что не добился денег или власти,
Но кто и где действительное счастье
Сумел найти без Родины своей?!
Все что угодно можно испытать:
И жить в чести, и в неудачах маяться,
Однако на Отчизну, как на мать,
И в смертный час сыны не обижаются!
Ну вот она — прекраснее прекрас,
Та, с кем другим нелепо и равняться,
Земля, что с детства научила нас
Грустить и петь, бороться и смеяться!
Уснул шиповник в клевере по пояс,
Зарницы сноп зажегся и пропал,
В тумане где-то одинокий поезд,
Как швейная машинка, простучал…
А утром дятла работящий стук,
В нарядном первом инее природа,
Клин журавлей, нацеленный на юг,
А выше, грозно обгоняя звук,
Жар-птица — лайнер в пламени восхода.
Пень на лугу как круглая печать.
Из-под листа — цыганский глаз смородины.
Да, можно все понять иль не понять,
Все пережить и даже потерять.
Все в мире, кроме совести и Родины!
Русь — отчизна дорогая!
Никому не уступлю:
Я люблю тебя, родная,
Крепко, пламенно люблю. В духе воинов-героев,
В бранном мужестве твоем
И в смиреньи после боев —
Я люблю тебя во всем: В снеговой твоей природе,
В православном алтаре,
В нашем доблестном народе,
В нашем батюшке-царе, И в твоей святыне древней,
В лоне храмов и гробниц,
В дымной, сумрачной деревне
И в сиянии столиц, В крепком сне на жестком ложе
И в поездках на тычке,
В щедром барине — вельможе
И смышленном мужике, В русской деве светлоокой
С звонкой россыпью в речи,
В русской барыне широкой,
В русской бабе на печи, В русской песне залюбовной,
Подсердечной, разлихой,
И в живой сорвиголовой,
Всеразгульной — плясовой, В русской сказке, в русской пляске,
В крике, в свисте ямщика,
И в хмельной с присядкой тряске
Казачка и трепака, Я чудном звоне колокольном
Но родной Москве — реке,
И в родном громоглагольном
Мощном русском языке, И в стихе веселонравном,
Бойком, стойком, — как ни брось,
Шибком, гибком, плавном славном,
Прорифмованном насквозь, В том стихе, где склад немецкий
В старину мы взяли в долг,
Чтоб явить в нем молодецкий
Русский смысл и русский толк. Я люблю тебя, как царство,
Русь за то, что ты с плеча
Ломишь Запада коварство,
Верой — правдой горяча. Я люблю тебя тем пуще,
Что прямая, как стрела,
Прямотой своей могущей
Ты Европе не мила. Что средь брани, в стойке твердой,
Миру целому ты вслух,
Без заносчивости гордой
Проявила мирный дух, Что, отрекшись от стяжаний
И вставая против зла,
За свои родные грани
Лишь защитный меч взяла, Что в себе не заглушила
Вопиющий неба глас,
И во брани не забыла
Ты распятого за нас. Так, родная, — мы проклятья
Не пошлем своим врагам
И под пушкой скажем: ‘Братья!
Люди! Полно! Стыдно вам’. Не из трусости мы голос,
Склонный к миру, подаем:
Нет! Торчит наш каждый волос
Иль штыком или копьем. Нет! Мы стойки. Не Европа ль
Вся сознательно глядит,
Как наш верный Севастополь
В адском пламени стоит? Крепок каждый наш младенец;
Каждый отрок годен в строй;
Каждый пахарь — ополченец;
Каждый воин наш — герой. Голубица и орлица
Наши в Крым летят — Ура!
И девица и вдовица —
Милосердия сестра. Наша каждая лазейка —
Подойди: извергнет гром!
Наша каждая копейка
За отечество ребром. Чью не сломим мы гордыню,
Лишь воздвигни царь — отец
Душ корниловских твердыню
И нахимовских сердец! Но, ломая грудью груди,
Русь, скажи своим врагам:
Прекратите зверство, люди!
Христиане! Стыдно вам! Вы на поприще ученья
Не один трудились год:
Тут века! — И просвещенья
Это ль выстраданный плод? В дивных общества проектах
Вы чрез высь идей прошли
И во всех возможных сектах
Христианство пережгли. Иль для мелкого гражданства
Только есть святой устав,
И святыня христианства
Не годится для держав? Теплота любви и веры —
Эта жизнь сердец людских —
Разве сузила б размеры
Дел державных, мировых? Раб, идя сквозь все мытарства,
В хлад хоть сердцем обогрет;
Вы его несчастней, царства, —
Жалки вы: в вас сердца нет. Что за чадом отуманен
Целый мир в разумный век!
Ты — француз! Ты — англичанин!
Где ж меж вами человек? Вы с трибун, где дар витейства
Человечностью гремел,
Прямо ринулись в убийства,
В грязный омут хищных дел. О наставники народов!
О науки дивный плод!
После многих переходов
Вот ваш новый переход: Из всемирных филантропов,
Гордой вольности сынов —
В подкупных бойцов — холпов
И журнальных хвастунов, Из великих адвокатов,
Из крушителей венца —
В пальмерстоновских пиратов
Или в челядь сорванца’. Стой, отчизна дорогая!
Стой! — И в ранах, и в крови
Все молись, моя родная,
Богу мира и любви! И детей своих венчая
Высшей доблести венцом,
Стой, чела не закрывая,
К солнцу истины лицом!
«Боже! Се врази Твои возшумеше…
на люди Твоя лукавноваше и совещаше
на Святыя Твоя»….
Моя душа волнуется, болит
От современной лжи и горестных открытий,
От стольких жертв и мировых событий,
От спорных прав, вопросов и обид!
Но с Верою не страшны ожиданья:
Про милости и наказанья
Не нам земным слепцам судить….
А все нельзя ж, чтоб сердце не болло,
Когда настанет мировое дело,
Где Богу одному решить
Кому велит Он: «быть или но быть.»
Но ты меня, Россия, помирила.
В тебе прекраснаго велик залог!…
Ты так честна с твоей гигантской силой
В волнах коварства и тревог!
Стоишь ты твердо, но смиренно;
За то и скажешь ты, что рок пророком Бог:
«Я видел до небес превознесенной,
Как кедр Ливанский, нечестивец был
И се не бе,—когда я мимо
Недавно проходил!»
Ты устоишь, моя отчизна, невредимо,
За упование на Бога сил!
И так, уже ль, в сем мировом движенье,
Мы, женщины, участья не возьмем?
Есть и для женщин назначенье
Высокое, когда его поймем!…
Настали времена святыя.
Не с неба ль говорится нам:
«Оставьте пиршества земныя
Базарной жизни пестрый хлам!..
Не все ж смотреть на представленья,
Что мимолетом вас манят:
Живыя, яркия в глазах теперь явленья,
Оне так много сердцу говорят!»
И правда то!…. Не можем, как мужчины,
Мы жизнь отечеству отдать:
Не всем удел—полет орлиный,
Не всем и к солнцу подлетать!
Но нам назначено другое:
Наш мир—мир внутренний души,
За то скорей сойдет к душе святое,
Когда мы ждем его с покорностью в тиши!…
Пойдем же в храм, перед Распятьем,
Все немощи, все горе сдать,
Помолимся Христу, чтоб нам и нашим братьям,
Дал силу жизни—благодать!
И Распятый, за искренность желаний,
(На жертву Он себя за нас принес!)
Он не отринет наших слез,
Ни сердца жарких упований!…
Но эти слезы за родных
Должны принесть еще плоды другие:
Все недуги души, все наши правы злые
Должны откинуть мы. На место их
Займемся добрыми, разумными делами.
Тогда уж Запада тлетворный дух
Не будет с Русскими женами,
И что мы Русския, пред светом скажем вслух!…
Здоровое сынам дадим мы воспитанье.
Пусть каждая из матерей
Вдохнет в сердца своих детей
К отечеству любовь и Веры основанье,
Чтоб взрослые, они могли
Не звонкими безсмыслия речами,
Не к родине презреньем, по делами
Быть славой Русския земли.
Ведь не Французы мы, не Англичане,
Ни нехристи, ни Агаряне!…
И чудно-звучный наш язык тогда
Послышим чаще мы в устах прекрасных.
Не станем почерпать заразнаго вреда
В ученьях Запада опасных:
Чрез женщин все у нас святое зацветет!….
Когда ж Господь к нам наших приведет
В боях непобедимых,
Как сладостно своих родимых
В обятья жаркия герой прижмет
И с благородством им укажет
На раны славныя свои,
И милым сердцу нежно скажет:
«Целите их целением любви!»
Ах! если бы и мы—как-то отрадно б было! —
Могли им в свой черед но совести сказать:
«И к нам без вас сходила благодать
И мы исцелены небесной силой
От прежних ран…. И все уж зацвело,
И Вера, и любовь к отчизне,
И всякое изгнали мы из жизни
На нас навеянное зло!….
Покинув прежняго безумныя причуды,
Мы дома рай найдем в спокойствии святом,
Оставим Западу и ложь, и пересуды,
И будем Русския—и будем со Христом…»
Что слышу я, Дашков? Какое ослепленье!
Какое лютое безумцев ополченье!
Кто тщится жизнь свою наукам посвящать,
Раскольников-славян дерзает уличать,
Кто пишет правильно и не варяжским слогом —
Не любит русских тот и виноват пред богом!
Поверь: слова невежд — пустой кимвала звук;
Они безумствуют — сияет свет наук!
Неу?жель оттого моя постраждет вера,
Что я подчас прочту две сцены из Вольтера?
Я христианином, конечно, быть могу,
Хотя французских книг в камине и не жгу.
В предубеждениях нет святости нимало:
Они мертвят наш ум и варварства начало.
Ученым быть не грех, но грех во тьме ходить.
Невежда может ли отечество любить?
Не тот к стране родной усердие питает,
Кто хвалит все свое, чужое презирает,
Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,
И, бедный мыслями, печется о словах!
Но тот, кто, следуя похвальному внушенью,
Чтит дарования, стремится к просвещенью;
Кто, сограждан любя, желает славы их;
Кто чужд и зависти, и предрассудков злых!
Квириты храбрые полсветом обладали,
Но общежитию их греки обучали.
Науки перешли в Рим гордый из Афин,
И славный Цицерон, оратор-гражданин,
Сражая Верреса, вступаясь за Мурену,
Был велеречием обязан Демосфену.
Вергилия учил поэзии Гомер;
Грядущим временам век Августов пример!
Так сын отечества науками гордится,
Во мраке утопать невежества стыдится,
Не проповедует расколов никаких
И в старине для нас не видит дней благих.
Хвалу я воздаю счастливейшей судьбине,
О мой любезный друг, что я родился ныне!
Свободно я могу и мыслить и дышать,
И даже абие и аще не писать.
Вергилий и Гомер беседуют со мною;
Я с возвышенною иду везде главою;
Мой разум просвещен, и Сены на брегах
Я пел любезное отечество в стихах.
Не улицы одне, не площади и домы —
Сен-Пьер, Делиль, Фонтан мне были там знакомы!
Они свидетели, что я в земле чужой
Гордился русским быть и русский был прямой.
Не грубым остяком, достойным сожаленья,--
Предстал пред ними я любителем ученья;
Они то видели, что с юных дней моих
Познаний я искал не в именах одних;
Что с восхищением читал я Фукидида,
Тацита, Плиния — и, признаюсь, «Кандида».
Но благочестию ученость не вредит.
За бога, веру, честь мне сердце говорит.
Родителей моих я помню наставленья:
Сын церкви должен быть и другом просвещенья!
Спасительный закон ниспослан нам с небес,
Чтоб быть подпорою средь счастия и слез.
Он благо и любовь. Прочь клевета и злоба!
Безбожник и ханжа равно порочны оба.
В сужденьях таковых не вижу я вины:
За что ж мы на костер с тобой осуждены?
За то, что мы, любя словесность и науки,
Не век над букварем твердили «аз» и «буки».
За то, что смеем мы учение хвалить
И в слоге варварском ошибки находить.
За то, что мы с тобой Лагарпа понимаем,
В расколе не живем, но по-славенски знаем.
Что делать? Вот наш грех. Я каяться готов.
Я, например, твержу, что скучен Старослов,
Что длинные его, сухие поученья —
Морфея дар благий для смертных усыпленья;
И если вздор читать пришла моя чреда,
Неужели заснуть над книгою беда?
Я каюсь, что в речах иных не вижу плана,
Что томов не пишу на древнего Бояна;
Что муз и Феба я с Парнаса не гоню,
Писателей дурных, а не людей браню.
Нашествие татар не чтим мы веком славы;
Мы правду говорим — и, следственно, неправы.
(эпизод из поэмы-автобиографии Саввы Намордникова)
…О светские забавы!
Пришлось вам поклониться.
Литературной славы
Решился я добиться.
Недолго думал думу,
Достал два автографа —
И вышел не без шуму
На путь библиографа.
Шекспировских творений
Составил полный список,
Без важных упущений
И без больших описок.
Всего-то две ошибки
Открыли журналисты,
Как их умы ни гибки,
Как перья ни речисты:
Какую-то «Заиру»
Позднейшего поэта
Я приписал Шекспиру,
Да пропустил «Гамлета».
Ну что ж? большая важность!
Эх! русские журналы!
Невежество, продажность,
А метят в либералы!
Посыпались нападки.
Я пробовал сначала
Свалить на опечатки,
Но вышло толку мало!
Тогда я хвать брошюру —
И тут остался с носом:
На всю литературу
Сочли ее доносом!
И тут пошла потеха!
«Ты варвар, ты китаец,
Друг мрака, враг успеха!»
Так пса увидя, заяц
Засуется, метнется
К тому, к другому краю
И разом попадется
Во всю собачью стаю!
Дней сто не прекращали
Журнальной этой бани,
И даже тех ругали,
Кто мало сыпал брани!
Такой ужасной травли
Не видано лет двести.
А ведь за что? Не прав ли,
Не прав ли я, по чести?
Что я сказал? «Мальчишки,
Не годные мне в слуги!
Какие их чинишки?
Какие их заслуги?
Дудышкин, Чернышевский,
Какой-то Бов, Громека!
Один Андрей Краевский
Похож на человека!
Как посмотреть построже
Да привести все в ясность,
Так тут,— помилуй, боже!—
Отечеству опасность…
Все завистию дышат,
Кто к чину, кто к карману,
Не по призванью пишут,
А с голоду да спьяну!
И смели целой ратью
Глумиться надо мною!
Ужель, по их понятью,
Я Гербеля не стою?..»
И вот за правду-матку
Терплю теперь гоненье!
Пускай бы взял я взятку,
Отжилил бы именье…
Да если б и канальство
Зашло в мои делишки —
Карай меня начальство,
А вы молчать, мальчишки!
А впрочем, я за гласность,
Я сам бывал в Париже,
Но там — какая разность!—
Народ гораздо тише.
Притом язык французский
И брань облагородит:
Уклончив, мил… а русский
Как кнут по членам ходит.
К ругательствам способен —
Признала вся Европа:
Своеобразен, злобен!
Хорош он для холопа,
Но груб для нашей кожи;
Притом и формы узки.
Недаром все вельможи
Писали по-французски:
де-Жеребцов, Мещерский,
де-Кокорев… Но будет!
От этой брани дерзкой
Меня ведь не убудет!
Не оттого немеем,
Что защищаться нечем.
С Булгариным Фаддеем
И с Николаем Гречем
Истории такие
Не так кончались прежде.
Но времена другие…
А впрочем, я в надежде!
Я повторяю то же:
Лишь привести все в ясность,
Так тут,— помилуй, боже!—
Отечеству опасность!..
Но лучший, без сомненья,
Ответ на укоризны —
Труд, полный изученья
И нужный для отчизны.
Могу себя прославить
И без журнальных стычек:
Решился я составить
«Словарь собачьих кличек»!
Сей труд монументальный
И деньги мне доставит,
И зависти нахальной
Шипение подавит.
Довольно будет ахов…
Я знаю, будут ради
Дудышкин и Галахов,
Гаевский и Геннади!
Сам Лонгвинов напишет
Статью — он мне приятель,
Пускай весь мир услышит!..
Пока прощай, читатель!
Звук слышу мусикийский в стоне,
Во мраке гром, во блеске лик.
Здесь к небу вознесен на троне,
А там — на плахе Людовик!
О ужас! о превратность мира!
О оборот стыда, честей!
Попранна там в крови порфира,
А здесь приносят жертву ей ! —
Кто ж славы нам прямой содетель?
Никто, никто, — лишь добродетель.
Лишь добродетель есть любезна
Плененным истиной сердцам;
В чертоге, в хижине почтенна
Она везде, по всем странам.
На троне Филарет, в темнице,
Как праведник, всегда почтен;
В пыли Отрепьев, в багрянице,
Как изверг, завсегда презрен.
Не трон, не подвиги чьи громки,
Чтут беспристрастные потомки, —
Лишь добродетель. Ей священный
Поверен ключ весть чести в храм.
О палачи царя презренны!
Ответствуйте теперь вы нам,
Ответствуйте нам, Петионы:
Почто монарха и отца,
Заслуги, веру и законы
Попрали вы, о злы сердца!
Почто невинного убили
И век пятном наш обагрили?
«Любовь к отечеству велела»,
Вы ищете ответ нам дать.
Она вдохнуть вам в грудь умела,
Чтоб руки на царя поднять?
О ухищренье! о коварство!
Любовь к отечеству кротка;
Она не разрушает царство,
И нежная ея рука
Всегда граждан щадить умела:
Главу ль ей отделить от тела?
Давно надменья, властолюбья
Сию личину знаем мы;
Ее и Кромвель брал в орудья,
И ею Брут слепил умы.
Открыта днесь сердец их склонность
И мнимых цель геройских дел;
Но пусть тот веру, сей же вольность
Как будто защищать хотел;
А вашей лютости звериной,
Цареубийцы, что причиной?
Тень Людовика зрю стоящу
Окровавленную средь вас,
На лобном месте возносящу
Последний вам свой скорбный глас:
«Что, дети, что, народ мой славный,
Что вам такое сделал я?
Вы скиптр вручили мне державный:
Чем постыдилась власть моя?
Вы имя мне Благого дали,
Вы благости мои вкушали.
«Не я ли дверь отверз темницы,
Где вас томила строга власть?
Не я ли слезы стер вдовицы
И сирых успокоил часть?
Не я ль не пролил капли крови
Во все владычество мое,
Но как отец, весь полн любови,
Всю жизнь мою, все бытие
На ваши посвятив блаженства,
Искал вам благ всех совершенства?
«Желали вы иметь свободу,
Чтобы законы написать, —
Я отдал все права народу
И всю мою вам царску власть.
Желали, чтоб я, сняв корону,
Со всеми вами равен был, —
Ни слез не испустив, ни стону,
Я с вами гражданином слыл.
Желали вы, чтоб я судился, —
И я пред вами, прав, явился.
«Желали вы»... Но, тень святая!
Довольно; скройся в облаках!
Душ наших больше не смущая,
Живи, ликуй на небесах!
Твою невинность всякий знает,
Вселенною оправдан ты;
Потомство руки простирает
На гроб; на образ твой цветы
И мы с слезами рассыпаем,
Твоих тиранов проклинаем.
Греми, проклятие, всеместно
И своды храма потряси,
И правосудие небесно
Скорей на злобу ниспроси!
Греми, о Муза! и искусством
Подвигни к жалости сердца,
Наполнь одним Европу чувством
К отмщенью царского венца!
Греми! — Но се ревут уж громы,
На крылиях Орлов несомы .
1793
России император новый!
На троне будь благословен.
Сердца пылать тобой готовы;
Надеждой дух наш оживлен.
Так милыя весны явленье
С собой приносит нам забвенье
Всех мрачных ужасов зимы;
Сердца с Природой расцветают
И плод во цвете предвкушают.
Весна у нас, с тобою мы!
Как ангел божий ты сияешь
И благостью и красотой
И с первым словом обещаешь
Екатеринин век златой,
Дни счастия, веселья, славы,
Когда премудрые уставы
Внутри хранили наш покой,
А вне Россию прославляли;
Граждане мирно засыпали,
И гражданин же был герой.
Когда монаршими устами
Вещала милость к нам одна
И правила людей сердцами;
Когда и самая вина
Нередко ею отпускалась,
И власть монаршая казалась
Нам властию любви одной.
Какое сердцу услажденье
Иметь к царям повиновенье
Из благодарности святой!
Се твой обет, о царь державный,
Сильнейший из владык земных!
Ах! Россы верностию славны,
И венценосец свят для них.
Любимый и любви достойный,
На троне отческом спокойны
Бреги ты громы для врагов,
Рази единое злодейство;
Россия есть твое семейство:
Среди нас ты среди сынов.
Воспитанник Екатерины!
Тебя господь России дал.
Ты урну нашея судьбины
Для дел великих восприял:
Еще их много в ней хранится,
И дух мой сладко веселится,
Предвидя их блестящий ряд!
Сколь жребий твой, монарх, отличен!
Предел добра неограничен;
Ты можешь всё — еще ты млад!
Уже воинской нашей славы
Исполнен весь обширный свет;
Пред нами падали державы;
Екатерининых побед
Венки и лавры не увянут;
Потомство, веки не престанут
Ее героев величать:
Румянцева искусным, славным,
Суворова — себе лишь равным;
Сражаться было им — карать.
Давно ль еще, о незабвенный
Суворов! с горстию своих
На Альпы Марсом вознесенный,
Бросал ты гром с вершины их,
Который, в безднах раздаваясь
И горным эхом повторяясь,
Гигантов дерзостных разил?
Ты богом ужаса являлся!..
Тебе мир низким показался,
И ты на небо воспарил.
Монарх! довольно лавров славы,
Довольно ужасов войны!
Бразды Российския державы
Тебе для счастья вручены.
Ты будешь гением покоя;
В тебе увидим мы героя
Дел мирных, правоты святой.
Возьми не меч — весы Фемиды,
И бедный, не страшась обиды,
Найдешь без злата век златой.
Когда не все законы ясны,
Ты нам их разум изъяснишь;
Когда же в смысле несогласны,
Ты их премудро согласишь.
Закон быть должен как зерцало,
Где б солнце истины сияло
Без всяких мрачных облаков.
Велик, как бог, законодатель;
Он мирных обществ основатель
И благодетель всех веков.
Монарх! еще другия славы
Достоин твой пресветлый трон:
Да царствуют благие нравы!
Пример двора для нас закон.
Разврат, стыдом запечатленный,
В чертогах у царя презренный,
Бывает нравов торжеством;
Царю придворный угождая
И добродетель обожая,
Для всех послужит образцом.
Есть род людей, царю опасный:
Их речи как идийский мед,
Улыбки милы и прекрасны;
По виду — их добрее нет;
Они всегда хвалить готовы;
Всегда хвалы их тонки, новы:
Им имя — хитрые льстецы;
Снаружи ангелам подобны,
Но в сердце ядовиты, злобны
И в кознях адских мудрецы.
Они отечества не знают;
Они не любят и царей,
Но быть любимцами желают;
Корысть их бог: лишь служат ей.
Им доступ к трону заградится;
Твой слух вовек не обольстится
Коварной, ложной их хвалой.
Ты будешь окружен друзьями,
России лучшими сынами;
Отечество одно с тобой.
Довольно патриотов верных,
Готовых жизнь ему отдать,
Друзей добра нелицемерных,
Могущих истину сказать!
У нас Пожарские сияли,
И Долгорукие дерзали
Петру от сердца говорить;
Великий соглашался с ними
И звал их братьями своими.
Монарх! Ты будешь нас любить!
Ты будешь солнцем просвещенья —
Наукой счастлив человек, —
И блеском твоего правленья
Осыпан будет новый век.
Се музы, к трону приступая
И черный креп с себя снимая,
Твоей улыбки милой ждут!
Они сердца людей смягчают,
Они жизнь нашу услаждают
И доброго царя поют!
Уже не за горой тот день, когда наш Царь
Предстанет, как жених России, пред алтарь
И сочетает с ней судьбу свою и славу,
И даст Творцу обет блюсти свою державу
И царствовать на страх ее врагам,
На радость доблести, на помощь беднякам,
На то, чтоб быть грозой неправды и стяжанья…
День, вожделенный день, уже не за горой…
Все озабочены счастливой суетой,
Я тоже, и — пишу к вам братское посланье:
Молитесь, торгаши, чтоб Царь Царей с небес
Благословил Его и ваше достоянье…
Чтоб не попутал вас корысти хитрый бес,
Чтоб вы в священный день народного восторга
Забыли навсегда безбожный лозунг торга
— «Драть с мертвых и живых»… Чтоб ради торжества Вы доказали нам, что честное служенье
Царю, Отечеству… и самоотверженье
Для вас не суть одни слова, слова, слова,—
Что христиане вы, что Русь должна вам верить,
Что неспособны вы открыто лицемерить,
Что общей радости в стенах родной Москвы
Всечасно отравлять не захотите вы
Своекорыстия постыдным побужденьем;
Что вы не станете с злорадным ухищреньем
Во имя праздников карман свой набивать,
Иль, всех прижав к стене, неправедной и ложной
Наживою, в Москве голодных распложать
И с бедняков тянуть такую дань, которой
Татарская орда и та бы не взяла.
Нет, вы не будете виновниками зла
В те дни, когда душа для радости открыта
И всяческая ложь должна быть позабыта.—
Не верю толкам я газетного пера…
Не верю и молве, пока еще московской.
Нет, вы народ далеко не таковский,
Чтоб только выгоде одной кричать: ура!
Уже не за горой тот день, когда наш Царь
Предстанет, как жених России, пред алтарь
И сочетает с ней судьбу свою и славу,
И даст Творцу обет блюсти свою державу
И царствовать на страх ее врагам,
На радость доблести, на помощь беднякам,
На то, чтоб быть грозой неправды и стяжанья…
День, вожделенный день, уже не за горой…
Все озабочены счастливой суетой,
Я тоже, и — пишу к вам братское посланье:
Молитесь, торгаши, чтоб Царь Царей с небес
Благословил Его и ваше достоянье…
Чтоб не попутал вас корысти хитрый бес,
Чтоб вы в священный день народного восторга
Забыли навсегда безбожный лозунг торга
— «Драть с мертвых и живых»… Чтоб ради торжества
Вы доказали нам, что честное служенье
Царю, Отечеству… и самоотверженье
Для вас не суть одни слова, слова, слова,—
Что христиане вы, что Русь должна вам верить,
Что неспособны вы открыто лицемерить,
Что общей радости в стенах родной Москвы
Всечасно отравлять не захотите вы
Своекорыстия постыдным побужденьем;
Что вы не станете с злорадным ухищреньем
Во имя праздников карман свой набивать,
Иль, всех прижав к стене, неправедной и ложной
Наживою, в Москве голодных распложать
И с бедняков тянуть такую дань, которой
Татарская орда и та бы не взяла.
Нет, вы не будете виновниками зла
В те дни, когда душа для радости открыта
И всяческая ложь должна быть позабыта.—
Не верю толкам я газетного пера…
Не верю и молве, пока еще московской.
Нет, вы народ далеко не таковский,
Чтоб только выгоде одной кричать: ура!
С сугубой радостию встреть,
О муза, года обновленье,
И Александрово воспеть
На русский трон с весной вступленье,
И купно то воспеть: сей год,
С тех пор как зиждет наше благо
Романовых священный род,
Венец столетья есть втораго! О чада добльственных славян!
О Русь! народ, избранный Богом,
Чтоб до последних норда стран,
До полюса, на хладе строгом
Природу жизни пробудить, —
Между нетаящими льдами
Эдем Господень насадить
Труда и разума плодами! Распространяйте на земли
Блаженство: мир и просвещенье.
Вы больший путь уж претекли,
Свое свершая назначенье!
Узрев еще издалека
Священну цель, — вы к ней стремились;
Потщитесь! — и она близка:
И вы — бессмертьем наградились! Уже над гидрою войны
Вы торжествуете стоглавой:
Уже и днесь облечены
Толикой силой вы и славой,
Что брань кровавую другим
Народам можете оставить
И миролюбием благим
И правдою себя прославить! Цвет благости и правды цвел
На вашем корени издревле.
Для собственной защиты вел
Войны, — великий в ратном деле,
Но в мирном больший, славянин.
Родным своим доволен краем,
Он житель мирных был долин
Над Вислой, Одрой и Дунаем.Смышлен, трудолюбив и добр,
Вводил он всюду кротки нравы,
Но дикий Готф, свирепый Обр
И Влах, развратный и лукавый,
Завоеватели земли, —
Как вихрем, реемы алчбою,
На славянина налегли.
И что ж? надолго ли собоюВо ужас приводили свет:
Как вихрем бурна мгла, промчались
Те варвары. Уже их нет!
Славяне на земле остались!..
И их обычай, их язык
Пришлец варяг сам принял гордый;
Луч общежития проник
От них в соседни дики орды.За градом созидался град,
Весь север заселялся дальний,
Согрелися поля от стад,
Взрыл мерзлу землю лемех ральный.
Стеклись к славянам чудь и русь
Принять законы их благие,
И сей священнейший союз
Твое начало, мать-Россия! Единством, правдою сильна
На свете всякая держава.
Доколь ты им была верна,
Твоя не померцала слава.
Когда же от своих ты чад
Растерзана была на части,
На брата ополчился брат,
И ты познала верх несчастий! Нетрудной добычью врагам
Ты стала в ону злу годину!
Но ты загладила свой срам,
Подчинена царю едину,
Искоренителю крамол.
Сей, сокрушив ордынски цепи,
Свой монархический престол
Облек зарями благолепий.И белокаменна Москва
Градов царицей нареклася,
И до небес ее глава,
Златовенчанна, поднялася!
Тогда Россию испытать
Еще определил Содетель,
Чтобы учились почитать
Не внешний блеск, но добродетель, В одежде рабской, иль в венце. —
Изволил Бог на кратко время
От россов отвратить лице, —
И зла почувствовали бремя!..
О Боже! что мы без тебя?
Колеблемые ветром трости.
Земные благи возлюбя,
Работаем безумству, злости; Стремимся к гибели своей
Божественным путем свободы;
И хуже диких мы зверей,
Не отстающих от природы!
Но ты всегда нам пестун будь,
Не знающим в свободе меры,
Да защитится наша грудь
От адских стрел бронею веры! Мы зрели оным временам
Печальным ныне дни подобны,
Когда в Москву входили к нам
С войною самозванцы злобны!
Россия плавала в крови, —
Но жив был и тогда, как ныне,
В ней дух к Отечеству любви:
Он воспылал в россиянине.Он Минину хоругвь вручил,
Пожарскому свои перуны…
И Русь свободна! Михаил
Венчается на царство юный.
Хотя дрожащею рукой
Жезл царский юноша приемлет,
Но подданных своих покой
Блюсти на троне не воздремлет: В том Богу он дает обет, —
И почерпает свыше силу.
Садится мудрость с ним в совет,
Предъидет правда Михаилу.
Тогда рек Бог ему: «Твой род
Доколе севером владеет,
Дотоль роса моих щедрот
Над сей страной не оскудеет! Но, умножая, превращу
Сию я росу в дождь на внуках,
Усилю их, обогащу,
В полезных вразумлю науках.
Еще столетию сему
Не истещи, и совершится
Глагол мой: внуку твоему,
Петру, вселенна удивится.И паки протекут сто лет, —
Я злато искушу в горниле,
И узрит мир, средь вящих бед,
Российску доблесть в вящей силе.
И их я награжу царем,
Как ты, он упасет Россию,
С народов снимет он ярем,
И злобе ступит он на выю».Так, Александр! Подобен ты
Днесь предку своему священну,
Доставив паки дни златы
Отечеству освобожденну.
Но к большей славе ты рожден:
На выю злобе наступивый,
Днесь идешь в путь благословен
Дать всем народам дни счастливы! Иди! не острием меча,
Но благостию покоряя,
В подобье мудрого врача
Цели недуг, не изнуряя,
Но помогая естеству.
Иди! и скоро возвратися
Всеобща мира к торжеству:
Своей наградой насладися!
Ода на истребление врагов и изгнание их из пределов любезнаго Отечества.
Возстань, о Муза вдохновенна,
Ко солнцу очи возведи,
Дел громких звуком возбужденна
Дерзай—и к Пинду вновь гряди!
Настрой златыя лиры струны,
Гласи, что Росские перуны
Врага сразили, стерли в прах;
Скажи Европе изумленной,
Что Росс, победой возвышенный,
Хранит судьбу ея в руках!
В нас силы духа упадали,
Скорбел встревоженный Парнасс,
Ужь звуки лирные молчали,
Печалей раздавался глас!
Год новый—с ним и чувства новы!
Среди снегов—венцы лавровы! —
Свободней бьются в нас сердца?
Поведай Муза, как Россия
Разрушила наветы злыя,
Как враге исчез с ея лица!
Я вижу страшнаго дракона,
Парящаго в огнистой мгле,
На нем железная корона,
Смерть, ужасе носит на челе;
В чреслах он тартар весь вмещает,
Ревет и пламена изрыгает,
Крылами воздух он мрачит:
В стремлении неизмеримом
Клубяся в искрах с черным дымом,
На Полночь с Запада парит.
Так гневом, яростью горящий
Сын адской тмы, Наполеон,
Идет с десницею грозящей
И мнит России дать закон,
В ея вторгается предел!
Коварства яд и лести стрел!
От смрадных уст его летят
Им грады, веси разорились,
Им храмы Божьи осквернились:
Все бедства в след за ним спешат.
Но что я вижу?—Дух крылатый
Летит на рдяных облаках!
Блестит броня и шлем пернатый,
Перун и огнь в его руках;
Он их в дракона злобы мещет!
Кичливый сонм его трепещет,
Низвержен с гор, стремглав упал,
И в ярости своей безмерной
В кипящей адской бездне серной
Добычей лютой Смерти стал.
Так Богом избранный чудесно
Великий храбрым Россов Вождь
Свершает мщение небесно,
Как гром, как вихрь, как град как дождь,
Как туча грозна налетает,
Врагов разит и сокрушает;
Персть, кости только видны их
Среди побед, трофеев дивных;
Не так ли злых духов противных
С небес карал Архистратиг!
Гдеж адски скрылись исполины,
Мечтавши стать на верх небес?
Гдеж мнимые полки орлины,
'Производители чудес?
Как мгла, исчезли легионы;
Вдали остатков слышны стоны:
Как прах, вас всех развеял Росс!
Но где ваш вождь, покрыт кровями?
Как робкий зверь, бежит лесами!
Где ты, тягчивший всех колосс?
Не тыль возмнил себя прославить
Подрывом всех Кремлевых стен!
На камне камня неоставить
Твой злобный дух был устремлен:
Подвел подкопы неприметны;
Но чтож? Твои все ковы тщетны;
Ты жег Москву—оставил смрад;
Но целы древности почтенны:
Не все тобою сокрушенны!
Не ты ли новый Герострат?
Кремлевы стены знамениты!
Тебель, тебель их колебать?
Оне кровьми Дворян омыты!
На них священная печать
Блаженства нашего и славы;
Кровьми начертанны уставы
Любви и верности к Царям;
Москва, как Феникс, обновится,
Из пепла в блеске возродится,
Главу возвысит к облакам.
А ты бежишь, о враг вселенной,
Почувствовавший Россов гром!
Явись Европе удивленной
Покрытый срамом и стыдом,
Явись поруганный с тоскою
К Царям, обманутым тобою,
Скажи, каков есть Росский меч,
Скажи, как он карать умеет:
И ктож из них теперь посмеет
Рабов к пределам нашим влечь?
ЦАРЬ Россов! ЦАРЬ сердец, полсвета!
ТЫ наших радостей вина:
Не ТЫ ли мудростью совета
Прославил наши знамена!
Всех благ ТЫ красная денница!
Не явноль Божия десница
ТЕБЕ победы лавре дала?
Не ТЫ ли с благостью прощаешь,
Любовью, милстью венчаешь
Геройски славныя дела?
ТОБОЙ Европа ограждена,
Избегнет козней и коварстве?
ТЕБЕ самим Творцем врученна
Судьбина и Царей и Царстве;
ТЫ укротишь свирепства брани,
Прострешь к несчастным щедры длани,
Избавишь страждущих от зол;
И кто к ТЕБЕ главу приклонит,
Из сердца скорбь и мраке изгонит:
Вам радость, мир, где ТВОЙ Престол.
России честь, краса Героев!
Мечь Божий Витязь Михаил!
Надежда, щит Российских строев!
Тобой сам Боге врага казнил!
Тебе единому прилично
Сражаться чудно, необычно,
Сбирая лавры и зимой,
Раждая огнь средь льда и хлада;
Ты Россов слава и ограда,
Ты будешь всех веков Герой!
Велики подвиги конечно;
Страшишь победами Стамбуле |
Нам незабвенны будут вечно
Рымник, Силистрия, Кагул!
Но спасть Европу, спасть Россию,
Попрать ногою льва и змию,
Когда к нам в сердце враге вошел:
Се подвиге дивный, несравненный,
От Бога силе благословенный,
Всех высший громких Россов дел!
А вы лишенные войною
Супругов, братьев и детей!
Не рвитесь горестию злою,
Отрите слезы от очей;
Сам Бог вам будет утешитель;
Он всех судеб един Правитель:
И жизнь и смерть в Его руках;
В Нем сирые найдут подпору:
Предстаньте только Царску взору,
Исчезнут в вас печаль и страхе.
Россия! Богом огражденна,
Пред Ним колена преклони!
Ты Им избавленна, спасенна,
Ты Им вкушаешь сладки дни,
Ты паки шествуешь к покою;
Низвержен враг Его рукою.
Не Боге ли стер кичливый рог? —
Не Он ли слезу отирает?
Не Он ли Россов утешает?
Благословен Господь наш Бог!!
(Посвящаются А. И. Тургеневу)
Он памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Достойный праведных похвал,
И краше, чем кумир иль столб каменосечный,
И тверже, чем литой металл!
Тот славный памятник, отчизну украшая.
О нем потомству говорит
И будет говорить, покуда Русь святая
Самой себе не изменит!
Покуда внятны ей родимые преданья
Давно скончавшихся веков
Про светлые дела, про лютые страданья,
Про жизнь и веру праотцов;
Покуда наш язык, могучий и прекрасной,
Их вещий, их заветный глас,
Певучий и живой, звучит нам сладкогласно,
И есть отечество у нас!
Любя отечество душою просвещенной,
И славу русскую любя,
Труду высокому обрек он неизменно
Все дни свои, всего себя;
И полон им одним и с ним позабывая
Призыв блистательных честей,
И множество сует, какими жизнь мирская
Манит к себе, влечет людей
В свои обятия, и силу, и отвагу,
И жажду чистого труда,
И пылкую любовь к отечеству и благу,
Мертвит и душит навсегда,
В тиши работал он, почтенный собеседник
Простосердечной старины,
И ей сочувствуя, и правды проповедник,
И не наемник новизны!
Сказанья праотцов судил он нелукаво,
Он прямодушно понимал
Родную нашу Русь,— и совершил со славой
Великий подвиг: написал
Для нас он книгу книг: — и ясною картиной
В ней обновилась старина.
Вот первые князья с варяжскою дружиной,
И веют наши знамена
У цареградских стен! Вот Русь преображает
Владимир — солнце древних лет,
И с киевских высот ей царственно сияет
Креста животворящий свет!
Вот Ярослав, вот век усобицы кровавой,
Раздор и трата бодрых сил;
Вот благодушные и смелые Мстиславы,
И Мономах, и Даниил!
Вот страшный Божий гнев: по всей земле тревога
И шумны полчища татар;
Им степь широкая, как тесная дорога;
Везде война, везде пожар,
И русские князья с поникшими главами
Идут в безбожную орду!
Вот рыцарство меча с железными полками
И их побоище на льду;
Великий Новгород с своею бурной волей,
И Псков, Новугороду брат;
Москва, святитель Петр, и Куликово поле;
Вот уничтоженный Ахмат;
Великий Иоанн, всей Руси повелитель,—
И вот наш Грозный, внук его,
Трех мусульманских царств счастливый покоритель —
И кровопийца своего!
Неслыханный тиран, мучитель непреклонный,
Природы ужас и позор!
В Москве за казнью казнь; у плахи беззаконной
Весь день мясничает топор.
По земским городам толпа кромешных бродит,
Нося грабеж, губя людей,
И бешено-свиреп, сам царь ее предводит,
Глава усердных палачей!
И ты, в страданиях смертельных цепенея,
Ты все кровавые дела,
Весь дикий произвол державного злодея,
Спокойно ты перенесла,
Святая Русь! Но суд истории свободно
Свой приговор ему изрек;
Царя мучителя oн проклял всенародно
Из рода в род, из века в век!
Вот сын тирана,— царь-смиренник молчаливой.
Молитва, пост и тишина,
И отдохнул народ под властью незлобивой,
И царству слава отдана.
Правитель Годунов; вот сам он на престоле;
Но тень из гроба восстает
И гибнет царь Борис: его не любит боле,
Его не хочет свой народ!
Бродяга царствует, воспитанник латинства,
Он презирает наш закон,
В Кремле он поселил соблазны и бесчинства
Ночных скаканий шум и звон,
И песни буйные, и струнное гуденье…
Но чу! Набат и грозен крик!
И бурно в Кремль идет народное волненье…
Долой венчанный еретик!
Вот Шуйский, мятежи — и самозванец новый,
Клеврет строптивых поляков;
Вот Михаил Скопин и братья Ляпуновы!
Вот сотня доблих чернецов,
Противу тьмы врагов громовая твердыня.
В Москве знамена короля…
В плену священный Кремль… поругана святыня.
Мужайся, Русская земля!
Великий подвиг свой он совершил со славой!
О! сколько дум рождает в нас,
И задушевных дум, текущий величаво
Его пленительный рассказ,
И ясный и живой, как волны голубые,
Реки, царицы русских вод,
Между холмов и гор, откуда он впервые
Увидел солнечный восход!
Он будит в нас огонь прекрасный и высокий,
Огонь чистейший и святой,
Уме недвижный в нас, заглохший в нас глубоко
От жизни блудной и пустой,
Любовь к своей земле. Нас, преданных чужбине,
Красноречиво учит он
Не рабствовать ее презрительной гордыне,
Хранить в душе родной закон,
Надежно уважать свои родные силы,
Спасенья чаять только в них,
В себе,— и не плевать на честные могилы
Могучих прадедов своих!
Бессмертен Карамзин! Его бытописанья
Не позабудет русский мир,
И памяти о нем не нужны струн бряцанья.
Не нужен камень иль кумир:
Она без них крепка в отчизне просвещенной…
Но слава времени, когда
И мирный гражданин, подвижник незабвенной
На поле книжного труда,
Венчанный славою, и гордый воевода,
Герой счастливый на войне.
Стоят торжественно перед лицом народа
Уже на ровной вышине!
Благоговенье! се взывает
Отечество к своим сынам;
«Россияне!» оно вещает:
"Ужель страшиться полчищь вам,
"Врагом Европы предводимых? —
"Сыны Славян непобедимых!
«Грядите! сам Творец за нас!» —
И свят Отечества сей глас. —
Явились грозны ополченья!
Взывают воины: Грядем!
И се! Орел, предвестник мщенья?
Парит над доблестным Вождем!
С ним храбрость, опытность, геройство,
В победах кротость и спокойство;
За Веру, за ЦАРЯ Он мстит: —
Се Россов сильный мечь и щит!
Но кто Герой сей знаменитый.
Сей бодрый Муж и в сединах,
Вознесший лавром мечь увитый?
Кутузов! Оттоманов. страх!
Я слышу, доблестный взывает:
"Друзья! Отчизна Погибает;
"Зовет ея священный глас:
«Пойдем! Бог крепости за нас!»
И Россам ли носить оковы?
Нет, нет, для родины драгой
Они всем жертвовать готовы!
О торжество любви святой!
Столь знаменитое геройство
Не естьли душ великих свойство?
И кто, стремясь на подвиг сей,
Не презрит тысячи смертей?
Таков дух Росских ополчений!
Их к родине любовь живит;
Ни гром, ни бури все сражений —
Ничто любви сей не мертвит!
Герои мужеством пылают;
«К знаменам!» тысячи взывают:
«Cе мщенья час! мечи во длань!» —
И воскипела страшна брань….
Кичливый враг, тиран надменной,
В пределы Росские влетел,
И рдеет небо раскаленно
Пожарами градов и сел;
Мечи убийственны сверкают,
Младенцев, старцев поражают,
И рыщет смерть из строя в строй,
И разлился кровавой бой.
Уже Бородино пылает,
Обято пламенем вражды;
Уже Марс брани призывает:
И грозны воинов ряды,
Вращая острыми мечами,
Стеснясь, железными стенами
Летят, сражаются, падут…
Лишь громы медных жерл ревут!
Ужасно зрелище отмщенья!
Багрово зарево кругом;
Весь ад кипит в пылу сраженья:
Все кровь лиет,—все мещет гром,
И смерть свирепая ярится….
Кто с Россами дерзнет сравниться?
Как львы, врагов они разят,
За Веру и Отчизну мстят!
О ужас! рвы, долины, рощи,
Все кровию напоено!
Триумф!—Герои Полунощи!
О славное Бородино!
Пример для поздняго потомства
И память казни вероломства!
Ты Россам будешь так вещать:
«За граждан славно умирать!»
Но что сразит враждебны силы?
Как вихрь—Европы враг летит.
Пред ним—стон; вопль; за ним—могилы.
Но жив еще России щит;
В нем зрит она свое спасенье:
Нет стен Москвы; но их паденье
Ничто пред Росскою страной.
Кутузов Исполин-Герой!
Герои древние взирали
От высоты небесных стран;
Благословенье низпослали
На близких сердцу сограждан:
Румянцев, мудрый повелитель!
Суворов, бранных бурь смиритель!
Ваш дух Героя оживлял —
Он с вами побеждать познал.
Вождь славный Северный Героев!
Кому возможго описать
Твой ум и опытность средь боев?
Не современным награждать
Тебя за подвиги велики!
Потомства благодарны клики,
Любовь признательных сердец —
Cе твой безсмертия венец!
Твой взор вокруг перуны мещет;
Ты наш Полнощный Геркулес:
Воззришь—и гордый враг трепещет!
Ты Ангел праведных Небес.
С тобой все ужасы Природы:
Глад, вьюги, мразы, непогоды
Co льдистых Севера брегов
Несут погибель на врагов!
Кутузов всюду сам летает —
Ему не страшен грозный бой;
Его победа осеняет
Венцом лавровым и хвалой!
Гремит ура! и враг смятенный,
Геройством Россов изумленный?
Собрал остатки дерзких сил —
И с поля битвы отступил.
Уже он для себя спасеньем
Одно позорно бегство зрит;
Но окрыленный Правды мщеньем
Герой везде его разит;
Везде победы знамениты:
Равнины Краснаго, граниты,
Брега Днелра, Березины
В крови врага обагрены.
И пал сей исполин надмеднной…
Уже Смоленской—полубог,
Уже хвала и честь вселенной…
Но кто, какой Герой возмог,
Прейти святой Судьбы уставы?
Рекла—и нет любимца Славы,
И Вождь Славян, России щит,
Во гробе бездыхан лежит!
Кто, кто избегнет, смерти длани!
Царь, раб—равны в ея очах….
И пал Герой, решишель брани —
И слезы на безценной прах
Сама Победа проливает;
Лишь Смерть с улыбкою взирает,
Гордяся жертвою своей…
О жребий горестный людей!…
Но нет, сразит ли смерть Героя?
Могила славе не предел:
Кто был оградой Царств покоя,
Кого безсмертие удел!
Потомство судит всех делами,
И благодарности слезами
Оно тот мрамор оросит?
Где прах Смоленскаго сокрыт.
Вещай, вещай, правдива Слава!
Где светлый трон воздвигнут твой!
Сия счастливая Держава
Не та ли, где МОНАРХ-Герой
В победах и трудах толиких?
Россия!, о страна великих!
Кто стать против тебя возмог?
Твоя защита, Вера, Бог!
Друзья! доколе дети, сами
Неможем мы ЦАРЮ служить: —
Наш долг радеть ЕМУ сердцами!…
И для НЕГО учиться—жить!
Героям дань—благословенья:
Здесь, здесь, в сем храме просвещенья
Клянемся им во след лететь,
И за Отчизну умереть!
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английской роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь;
Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом.
Решил, а там поди, хоть на тебя проси.
Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,
Благодаря тебя, не видим книг доселе?
И если говорить задумают о деле,
То, славу русскую и здравый ум любя,
Сам государь велит печатать без тебя.
Остались нам стихи: поэмы, триолеты,
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,
Не проклинал твоей губительной секиры?
Докучным евнухом ты бродишь между муз;
Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,
Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный —
Ничто не трогает души твоей холодной.
На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.
Подозревая все, во всем ты видишь яд.
Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:
Парнас не монастырь и не гарем печальный,
И право никогда искусный коновал
Излишней пылкости Пегаса не лишал.
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —
Осмеивать закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем почему —
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали.
Но ты свое несешь, и в наш премудрый век
Едва ли Шаликов не вредный человек.
За чем себя и нас терзаешь без причины?
Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
В глазах монархини сатирик превосходный
Невежество казнил в комедии народной,
Хоть в узкой голове придворного глупца
Кутейкин и Христос два равные лица.
Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер истину с улыбкой говорил,
Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,
Киприду иногда являл без покрывала —
И никому из них цензура не мешала.
Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни
С тобой не так легко б разделались они?
Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:
Дней Александровых прекрасное начало.
Проведай, что в те дни произвела печать.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно стыдимся,
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел отечество назвать,
И в рабстве ползали и люди и печать?
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда Невежества несла Россия бремя.
Где славный Карамзин снискал себе венец,
Там цензором уже не может быть глупец…
Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
«Все правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу —
На все есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»
Жена и дети, друг, поверь — большое зло:
От них все скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
Демидов!—в сих стихах дерзаю пред Тобой
Смиренно повторить хвалебной глас, священной
России радостной, Европы удивленной. —
Ты славно совершил великой подвиг свой!
Твоя сокрытая от мира добродетель
Явилась наконец, как солнце в небесах!
Во имени Твоем, наш мудрый Благодетель,
Сама Любовь гремит и действует в сердцах!
Твой дар, которым днесь Отечество гордится,
Пред олтарем его, давно уже таясь,
Ждал горняго огня, чтоб к Небу воскуриться,
К наукам Царь воззрел, и—жертва вознеслась!
Природы дщерь, Зима, от взоров сокрывает
Богатства дивныя и лета и весны;
Но дней Твоих Зима в величестве являет,
Сквозь завес скромности, Твои цветущи дни.
Россию славящий, любви небесной Гений,
Друг прадедов Твоих и друг благотворений:
От самых юных лет беседовал с Тобой,
Чтоб оживить в Тебе и дух и образ свой;
Общественно добро Твоим блаженством стало!
В душе Твоей, как Бог, Отечество сияло;
Служа себе, ему усердно Ты служил,
И богатя себя, его Ты богатил.
Тогда уже об нас Ты пламенем раченья
Горел; как друг, отец, когда Ты собирал
Природы и искусств чудесныя творенья!..
Мое именье, жизнь, Ты сам себ вещал,
Все есть Отечества ко мне благодеянье! —
Я должен возрастить, и возвратить даянье!
Ни роскошь, ни тщета железною рукой
Не должны разделять Отечества со мной!
Блеск золоту дает его употребленье! —
Пусть дни мои текут во тьме уединенье
Невидны для людей!—их видеть будет Бог!
Так мыслил Ты всегда, и миру дал урок,
Что сердце доброе само себе отрада;
Что славы истинной не льзя нам скоро ждать:
Терпенье ей отец, a Добродетель—мать,
Чем далее от нас, тем радостней награда!
Трусливый честолюб с младенческой душой
В ближайшем призраке обресть ее желает;
Плывет за ней слепец под бурею страстей;
Оставил берега: волн жертва погибает;
Мудрец провидит вдаль; идет своей стезей,
Свободный в плене зол; богатый сам собой.
Стопою твердою небрежно попирает
И терны и цветы, что случай разсыпает.
Он любит многий труд, полезным быть любя,
Он в мрак гробовом зрит солнце для себя!
Демидов!—дивно ли для нас твое терпенье?
Предмет твой для тебя, и честь, и наслажденье
Отечество и Бог! что может больше льстить?
Возможно ли еще иное что любить? —
Почувствуй только их:—и в чувствах сих небесных
Исчезнет вся боязнь препятствий неизбежных.
И горесть сладостью, и щастие мечтой,
И гибель самая безсмертием явится —
И смертный полу-бог,—и мир ему дивится!—.
Он шествует своей особенной стезей. —
Незиждет пирамид огромных в удивленье,
Чтобы гордиться в них пред лютостью веков;
Не блещет пышностью, безумцов в ослепленье;
Нет нужды для него в сиянии чинов ;
Нет нужды для него в громадах мавзолеев,
Что нехотя гласят, сколь их строитель мал!….
Обычай иногда гробницу и злодеев
Великим именем святыни украшал,
Чтоб память бедную возвысить алтарями:
Но Вышний славится лишь добрыми делами!
И храм воздвигнутый, не славы для венца,
Не для хранения одних титулов пышных,
Но в пользу общества, но в пользу наших ближних,
Есть, может быт, один достойный храм Творца!
Велик, кто показал прямую добродетель;
Но больше, кто возжег любовь чистейшу к ней;
Велик единаго семейства благодетель,
Но больше, кто умел для счастия людей,
Свой век переживать, и мѵро лить безценно
Всегда на самое потомство отдаленно!
Демидов! Ты умел сей подвиг совершить!
Превыше всех добро—науки разширить!
Щедрота, правой суд, к несчастным состраданье
Есть застарелых зол и бедствий врачеванье:
Намеренье наук есть—зло предупреждать;
В сем очарованном жилище заблуждений
Он ведут меня, когда и друг и брат
Оставят беднаго на жертву злоключений!
Благотворитель нам на раны льет елей;
Благотворителя рождает просвещенье;
Один лишь милует;—сие творит людей;
Круг действий одного имеет огражденье,
Науки действие, как сей чудесный свет,
Как вечность целая, пределов не имеет:
С веками лучь ея растет и пламенеет,
Пока обнимет все, и в Боге процветет!
Великий человек!—я в радости теряюсь,
Когда простру свой взор к грядущим временам!
Напрасно исчислять все пользы покушаюсь,
Которыя текут во след Твоим трудам!
Одеянна вокруг небесными лучами
Средь изобилия, в глубокой тишине,
Как некий дивный храм, Россия зрится мне,
В котором пред осмью для Феба олтарями,
Курилец, и Вотяк, Черкесы и Сармат,
Став братья и друзья наукою святою,
Воззрят на образ Твой с сердечною слезою,
И имя славное Твое благословят! —
Отечество мое! позволь к себе склониться!
Демидова хвала есть лучь хвалы твоей!
Кто не прославится тобой, не возгордится? —
Каких имело ты, имеешь днесь детей! —
Одни прошли весь мир с победой и громами;
Другие мирными прославились делами;
Там Минин честь твою из плена искупил;
Пожарской дал Царя, и бунты усмирил; —
Там страждет Филарет, и в сонмище коварных,
В темниц, в смертной час, среди мечей, огней,
Он проповедует о славе лишь твоей! —
Дух сильный доблестей, дух кроткий, лучезарный,
Любви небесной дух, чрез десять ужь веков,
Наследство общее для всех твоих сынов!
Он с нашей славою мужал и укреплялся;
Как феникс в пепел, он в бедствах возраждался!
Благословение навек твоим Царям! —
Доброта и любовь—плоды святых законов!
Благотворительность от светлых Царских тронов
Идет,—и все себе преобращает в храм,
Царь добрый добрых слуг повсюду обретает,
Как животворное светило в небесах,
Возшед, на всей себя природе изражает:
Так Он все движет вкруг; и светится в сердцах!
Его пример—закон, на дске неизложенный,
Который не гремит, и тем сильней громов;
Его глагол—орган Всевышняго священный,
Которым зиждется гармония миров! —
МОНАРХ!—безсмертнаго Царя изображенье!
Тебе приносим мы; Тебе благодаренье
За благодетелей, защитников своих!
В Тебе сияет Бог, a Ты сияешь в них!
И где, и в чем для нас обрящутся препоны?
Вещай,—и новые Говарды, Вашингтоны, —
Еще Демидовы прославят Росский край,
И мир преобратят в блаженный, горний рай!
А Ты; явивший нам Россиян древнях нравы,
Споспешник Царскаго желанья, веселись!
Полвека дней Твоих—россадник вечной славы!
Стан в запад своем, и духом обратись
На поприще Твое!—Кому подумать- можно,
Чтоб сластолюбец жил счастливее Тебя?
Кто радости свои, свое безсмертье ложно,
Вместил в холодну спесь,—дышал ли для себя ? —
Великость Твоего безсмертнаго предмета,
Уничтожала все величья пышны света!
Ты человечество, душею обнимал,
Любовию к нему блаженствовал, пылал! —
Роскошество утех, для сердца умерщвленье;
В разделе наших благ прямое наслажденье!
Для добродетели все почести людей,
Одежда бренная, котору пременяет
Обычай и случай по резвости своей,
Пускай вселенная, Твой подвиг прославляет,
Пусть памятник Тебе Россия сотворит,
Пусть Музы соплетут Тебе хвалы нетленны!
Что сделают он ?—исполнят долг священный;
Но могут ли Тебе сиянья приложить?
Мы ищем, мы хотим с ничтожной похвалой,
Не украшать-Тебя, украсишься Тобою!
Но Ты не требуешь от мира ничего:
Твой дар унизился б наградою его!
Жизнь наша мрачная, тернистая дорога;
Не здесь конец ея, но пред престолом Бога!
Я слышу голос Твой :—когда сии цветы,
Политые моей усердною рукою,
Достойны принесут и зрелые плоды:
Тогда, тогда себя усердно успокою!.
Тогда мой дух, носясь среди моих детей,
Почувствует, что жил он в скорбной жизни сей!
Надейся, торжествуй душа благолюбива!
Ты сеешь не на терн, но в нежныя сердца!
Богату жатву даст Твоя богата нива.
Ты, вместо пышнаго гражданскаго венца,
Приимешь матерей, отцов благословенья!
Ты, вместо слабаго от чад благодаренья,
Услышишь сладкий глас Отечества к себе:
Он полезны мне, Твоих щедрот достойны;
Заслуги их, труды—хвала и честь тебе! —
Тогда при звук лир, гораздо боле стройных,
Шум славы Твоея, пройдя времен округ,
Сольется вечности в долинах разширенных
Со славою Царя, со славой дней блаженных,
России с торжеством, с безсмертием наук!
К чему мне вымыслы? К чему мечтанья мне
И нектар сладких упоений?
Я раннее прости сказал младой весне,
Весне надежд и заблуждений!
Не осушив его, фиал волшебств разбил;
При первых встречах жизнь в обманах обличил
И призраки принес в дань истине угрюмой;
Очарованья цвет в руках моих поблек,
И я сорвал с чела, наморщенного думой,
Бездушных радостей венок.
Но, льстивых лжебогов разоблачив кумиры,
Я правде посвятил свой пламенный восторг;
Не раз из непреклонной лиры
Он голос мужества исторг.
Мой Аполлон — негодованье!
При пламени его с свободных уст моих
Падет бесчестное молчанье
И загорится смелый стих.
Негодование! Огонь животворящий!
Зародыш лучшего, что я в себе храню,
Встревоженный тобой, от сна встаю
И, благородною отвагою кипящий,
В волненье бодром познаю
Могущество души и цену бытию.
Всех помыслов моих виновник и свидетель,
Ты от немой меня бесчувственности спас;
В молчанье всех страстей меня твой будит глас:
Ты мне и жизнь и добродетель!
Поклонник истины в лета,
Когда мечты еще приятны, —
Взвывали к ней мольбой и сердце и уста,
Но ветер разносил мой глас, толпе невнятный.
Под знаменем ее владычествует ложь;
Насильством прихоти потоптаны уставы;
С ругательным челом бесчеловечной славы
Бесстыдство председит в собрании вельмож.
Отцов народов зрел, господствующих страхом,
Советницей владык — губительную лесть;
Почетную главу посыпав скорбным прахом,
Я зрел: изгнанницей поруганную честь,
Доступным торжищем — святыню правосудья,
Служенье истины — коварства торжеством,
Законы, правоты священные орудья, —
Щитом могущему и слабому ярмом.
Зрел промышляющих спасительным глаголом,
Ханжей, торгующих учением святым,
В забвенье Бога душ — одним земным престолам
Кадящих трепетно, одним богам земным.
Хранители казны народной,
На правый суд сберитесь вы;
Ответствуйте: где дань отчаянной вдовы?
Где подать сироты голодной?
Корыстною рукой заграбил их разврат.
Презрев укор людей, забыв небес угрозы,
Испили жадно вы средь пиршеских прохлад
Кровавый пот труда и нищенские слезы;
На хищный ваш алтарь в усердии слепом
Народ имущество и жизнь свою приносит;
Став ваших прихотей угодливым рабом,
Отечество от чад вам в жертву жертвы просит.
Но что вам? Голосом алкающих страстей
Месть вопиющую вы дерзко заглушили;
От стрел раскаянья златым щитом честей
Ожесточенную вы совесть оградили.
Дни ваши без докук и ночи без тревог.
Твердыней, правде неприступной,
Надменно к облакам вознесся ваш чертог,
И непорочность, зря дней ваших блеск преступный,
Смущаясь, говорит: «Где ж он? Где ж казни Бог?
Где ж Судия необольстимый?
Что ж медлит он земле суд истины изречь?
Когда ж в руке его заблещет ярый меч
И поразит порок удар неотвратимый?»
Здесь у подножья алтаря,
Там у престола в вышнем сане
Я вижу подданных царя,
Но где ж отечества граждане?
Для вас отечество — дворец,
Слепые властолюбья слуги!
Уступки совести — заслуги!
Взор власти — всех заслуг венец!
Нет! нет! Не при твоем, отечество! зерцале
На жизнь и смерть они произнесли обет:
Нет слез в них для твоих печалей,
Нет песней для твоих побед!
Им слава предков без преданий,
Им нем заветный гроб отцов!
И колыбель твоих сынов
Им не святыня упований!
Ищу я искренних жрецов
Свободы, сильных душ кумира —
Обширная темница мира
Являет мне одних рабов.
О ты, которая из детства
Зажгла во мне священный жар,
При коей сносны жизни бедства,
Без коей счастье — тщетный дар, —
Свобода! пылким вдохновеньем,
Я первый русским песнопеньем
Тебя приветствовать дерзал
И звучным строем песней новых
Будил молчанье скал суровых
И слух ничтожных устрашал.
В век лучший вознесясь от мрачной сей юдоли,
Свидетель нерожденных лет —
Свободу пел одну на языке неволи,
В оковах был я, твой поэт!
Познают песнь мою потомки!
Ты свят мне был, язык богов!
И лиры гордые обломки
Переживут венцы льстецов!
Но где же чистое горит твое светило?
Здесь плавает оно в кровавых облаках,
Там бедственным его туманом обложило,
И светится едва в мерцающих лучах.
Там нож преступный изуверства
Алтарь твой девственный багрит;
Порок с улыбкой дикой зверства
Тебя злодействами честит.
Здесь власть в дремоте закоснелой,
Даров небесных лютый бич,
Грозит цепьми и мысли смелой,
Тебя дерзающей постичь.
Здесь стадо робкое ничтожных
Витии поучений ложных
Пугают именем твоим;
И твой сообщник — просвещенье
С тобой, в их наглом ослепленье,
Одной секирою разим.
Там хищного господства страсти
Последнею уловкой власти
Союз твой гласно признают,
Но под щитом твоим священным
Во тьме народам обольщенным
Неволи хитрой цепь куют.
Свобода! О младая дева!
Посланница благих богов!
Ты победишь упорство гнева
Твоих неистовых врагов.
Ты разорвешь рукой могущей
Насильства бедственный устав
И на досках судьбы грядущей
Снесешь нам книгу вечных прав,
Союз между гражда́н и троном,
Вдохнешь в царей ко благу страсть,
Невинность примиришь с законом,
С любовью подданного — власть.
Ты снимешь роковую клятву
С чела, поникшего земле,
И пахарю осветишь жатву,
Темнеющую в рабской мгле.
Твой глас, будитель изобилья,
Нагие степи утучнит,
Промышленность распустит крылья
И жизнь в пустыне водворит;
Невежество, всех бед виновник,
Исчезнет от твоих лучей,
Как ночи сумрачный любовник
При блеске утренних огней.
Он загорится, день, день торжества и казни,
День радостных надежд, день горестной боязни!
Раздастся песнь побед вам, истины жрецы,
Вам, други чести и свободы!
Вам плач надгробный! вам, отступники природы!
Вам, притеснители! вам, низкие льстецы!
Но мне ли медлить? Их и робкую их братью
Карающим стихом я ныне поражу;
На их главу клеймо презренья положу
И обреку проклятью.
Пусть правды мстительный Перун
На терпеливом небе дремлет,
Но мужественный строй моих свободных струн
Их совесть ужасом обемлет.
Пот хладный страха и стыда
Пробьет на их челе угрюмом,
И честь их распадется с шумом
При гласе правого суда.
Страж пепла их, моя недремлющая злоба
Их поглотивший мрак забвенья разорвет
И, гневною рукой из недр исхитив гроба,
Ко славе бедственной их память прикует.
Сиянье радужных небес,
Души чистейшее спокойство, Блеск тихих вод, Эдем очес,
О Кротость, ангельское свойство!
Отлив от Бога самого!
Тебе, тобою восхищенный,
Настроиваю, вдохновенный,
Я струны сердца моего.
Когда среди усердна жара
Других пиитов лирный звук
Царя земного полушара
Гремит — и он из щедрых рук
Им сыплет бисер многоценный,
Его наград я не прошу;
Но, после всех, лепт чувствий бренный
Тебе я, Кротость, приношу.
Тебе! и ты того достойна:
Ты ожерелье красоты,
Ты сану мудрости пристойна,
Все лучшим сотворяешь ты:
И добродетели святые
Усовершаются тобой;
У зависти и стрелы злые
Отемлет милый образ твой.
Подруга ль где ты дев прекрасных, —
Их скромный взгляд — магнит сердец:
Наперсница ль в любви жен страстных,
В семействах счастья ты венец;
Идут ли за твоей рукою В советах мужи и в боях, —
Пленяют и врагов тобою
В их самых страшных должностях.
А если царская порфира
И скиптр украсятся тобой,
Монарх тот благодетель мира.
Не солнцу ль равен он красой?
На высоте блистая трона,
Он освещает и живит;
В пределах своего закона
Течет — и всем благотворит.
Не совмещаяся с звездами,
Он саном выше всех своим;
Но равными для всех лучами
Он светит праведным и злым;
Проходит взор его сквозь бездны
И чела узников златит;
Чертоги наполняя звездны,
Сияньем в хижины летит.
Куда свой путь ни обращает,
В село, обитель или град:
Народ его волной встречает,
И дети на него так зрят, Как бы на Бога лучезарна.
Преклоншись старцы на клюках,
Движеньем сердца благодарна,
Сверкают радостью в очах.
Так, Кротость, так ты привлекаешь
Народные к себе сердца;
Всех паче качеств составляешь
В царе отечества отца.
Ты милосерда и снисходишь
В людские страсти, суеты;
Надломленные не преломишь
Былинки, по неправде, ты.
Сквозь врат проходит сокровенных
Всеобщая к тебе любовь;
В странах ты слышишь отдаленных
Пролитую слезу и кровь;
И как елень в жар к току водну
Стремится жажду утолять, Так человечества ты к стону
Спешишь, чтоб их скорей унять.
Ты не тщеславна, не спесива,
Приятельница тихих Муз,
Приветлива и молчалива;
Во всем умеренность — твой вкус;
Язык и взгляд твой не обидел
Нигде, никак и никого:
О! если б я тебя не видел,
Не написал бы я сего.
Сиянье радужных небес,
Души чистейшее спокойство,
Блеск тихих вод, Эдем очес,
О Кротость, ангельское свойство!
Отлив от Бога самого!
Тебе, тобою восхищенный,
Настроиваю, вдохновенный,
Я струны сердца моего.
Когда среди усердна жара
Других пиитов лирный звук
Царя земного полушара
Гремит — и он из щедрых рук
Им сыплет бисер многоценный,
Его наград я не прошу;
Но, после всех, лепт чувствий бренный
Тебе я, Кротость, приношу.
Тебе! и ты того достойна:
Ты ожерелье красоты,
Ты сану мудрости пристойна,
Все лучшим сотворяешь ты:
И добродетели святые
Усовершаются тобой;
У зависти и стрелы злые
Отемлет милый образ твой.
Подруга ль где ты дев прекрасных, —
Их скромный взгляд — магнит сердец:
Наперсница ль в любви жен страстных,
В семействах счастья ты венец;
Идут ли за твоей рукою
В советах мужи и в боях, —
Пленяют и врагов тобою
В их самых страшных должностях.
А если царская порфира
И скиптр украсятся тобой,
Монарх тот благодетель мира.
Не солнцу ль равен он красой?
На высоте блистая трона,
Он освещает и живит;
В пределах своего закона
Течет — и всем благотворит.
Не совмещаяся с звездами,
Он саном выше всех своим;
Но равными для всех лучами
Он светит праведным и злым;
Проходит взор его сквозь бездны
И чела узников златит;
Чертоги наполняя звездны,
Сияньем в хижины летит.
Куда свой путь ни обращает,
В село, обитель или град:
Народ его волной встречает,
И дети на него так зрят,
Как бы на Бога лучезарна.
Преклоншись старцы на клюках,
Движеньем сердца благодарна,
Сверкают радостью в очах.
Так, Кротость, так ты привлекаешь
Народные к себе сердца;
Всех паче качеств составляешь
В царе отечества отца.
Ты милосерда и снисходишь
В людские страсти, суеты;
Надломленные не преломишь
Былинки, по неправде, ты.
Сквозь врат проходит сокровенных
Всеобщая к тебе любовь;
В странах ты слышишь отдаленных
Пролитую слезу и кровь;
И как елень в жар к току водну
Стремится жажду утолять,
Так человечества ты к стону
Спешишь, чтоб их скорей унять.
Ты не тщеславна, не спесива,
Приятельница тихих Муз,
Приветлива и молчалива;
Во всем умеренность — твой вкус;
Язык и взгляд твой не обидел
Нигде, никак и никого:
О! если б я тебя не видел,
Не написал бы я сего.
Семейству П. Я. Убри
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Державин
Приятно находить, попавшись на чужбину,
Родных обычаев знакомую картину,
Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров,
И сень, святую сень отеческих богов, —
Душе, затертой льдом, в холодном море света,
Где на родной вопрос родного нет ответа,
Где жизнь — обрядных слов один пустой обмен,
Где ты везде чужой, у всех — monsиеur N. N.
У тихой пристани приятно отогреться,
И в лица ближние доверчиво всмотреться,
И в речи вслушаться, в которых что-то есть
Знакомое душе и дней прошедших весть.
Дни странника листам разрозненным подобны,
Их разрывает дух насмешливый и злобный;
Нет связи: с каждым днем все сызнова живи,
А жизнь и хороша преданьями любви,
Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений
И милой давностью привычных отношений.
В нас ум — космополит, но сердце — домосед:
Прокладывать всегда он любит новый след,
И радости свои все в будущем имеет;
Но сердце старыми мечтами молодеет,
Но сердце старыми привычками живет
И радостней в тени прошедшего цветет!
О, будь благословен, кров светлый и приютный,
Под коим как родной был принят гость минутный!
Где беззаботно мог он сердце развернуть
И сиротство его на время обмануть!
Где любовался он с сознаньем и участьем
Семейства милого согласием и счастьем
И видел, как цветут в безоблачной тиши
Младые радости родительской души;
Оттенки нежные и севера и юга,
Различьем прелестей и сходством друг на друга
Они любовь семьи и дому красота.
Одна — таинственна, как тихая мечта
Иль ангел, облаком себя полузакрывший,
Когда, ко праху взор и крылья опустивши,
На рубеже земли и неба он стоит
И, бедствиям земным сочувствуя, грустит.
И много прелести в задумчивости нежной,
В сей ясности, средь бурь житейских безмятежной,
И в чистой кротости, которыми она,
Как тихим заревом, тепло озарена!
Другая — радостно в грядущее вступая
И знающая жизнь по первым утрам мая,
На празднике весны в сиянье молодом
Свежеет розою и вьется мотыльком.
А третья — младший цвет на отрасли семейной.
Пока еще в тени и прелестью келейной
Растет и, на сестер догадливо смотря,
Ждет, скоро ль светлым днем взойдет ее заря?
У вас по-русски здесь — тепло и хлебосольно
И чувству и уму просторно и привольно;
Не дует холодом ни в душу, ни в плеча,
И сердце горячо, и печка горяча.
Хоть вы причислены к Германскому Союзу,
Германской чинности вы сбросили обузу.
За стол не по чинам садитесь, и притом
И лишний гость у вас не лишний за столом.
Свобода — вот закон домашнего устава:
Охота есть — болтай! И краснобаю слава!
На ум ли лень найдет — немым себе сиди
И за словом в карман насильно не ходи!
Вот день кончается в весельях и заботах;
Пробил девятый час на франкфуртских воротах,
Немецкой публики восторг весь истощив,
Пропела Леве ей последний свой мотив;
Уж пламенный Дюран оставил поле брани,
Где, рыцарь классиков, сражался он с Гернани,
И, пиво осушив и выкурив табак,
Уж Франкфурт, притаясь, надел ночной колпак,
Но нас еще влечет какой-то силой тайной
В знакомый тот приют, где с лаской обычайной
Вокруг стола нас ждет любезная семья.
Я этот час люблю — едва ль не лучший дня,
Час поэтический средь прозы черствых суток,
Сердечной жизни час, веселый промежуток
Между трудом дневным и ночи мертвым сном.
Все счеты сведены, — в придачу мы живем;
Забот житейских нет, как будто не бывало:
Сегодня с плеч слегло, а завтра не настало.
Час дружеских бесед у чайного стола!
Хозяйке молодой и честь, и похвала!
По-православному, не на манер немецкий,
Не жидкий, как вода или напиток детский,
Но Русью веющий, но сочный, но густой,
Душистый льется чай янтарною струей.
Прекрасно!.. Но один встречаю недостаток:
Нет, быта русского неполон отпечаток.
Где ж самовар родной, семейный наш очаг,
Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?
В нем льются и кипят всех наших дней преданья,
В нем русской старины живут воспоминанья;
Он уцелел один в обломках прежних лет,
И к внукам перешел неугасимый дед.
Он русский рококо, нестройный, неуклюжий,
Но внутренно хорош, хоть некрасив снаружи;
Он лучше держит жар, и под его шумок
Кипит и разговор, как прыткий кипяток.
Как много тайных глав романов ежедневных,
Животрепещущих романов, задушевных,
Которых в книгах нет — как сладко ни пиши!
Как много чистых снов девической души,
И нежных ссор любви, и примирений нежных,
И тихих радостей, и сладостно мятежных —
При пламени его украдкою зажглось
И с облаком паров незримо разнеслось!
Где только водятся домашние пенаты,
От золотых палат и до смиренной хаты,
Где медный самовар, наследство сироты,
Вдовы последний грош и роскошь нищеты, —
Повсюду на Руси святой и православной
Семейных сборов он всегда участник главный.
Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя,
Ни «здравствуй!» ни «прощай!» не вымолвят друзья,
Чтоб, всех житейских дел конец или начало,
Кипучий самовар, домашний запевало,
Не подал голоса и не созвал семьи
К священнодействию заветной питии.
Поэт сказал — и стих его для нас понятен:
«Отечества и дым нам сладок и приятен»!
Не самоваром ли — сомненья в этом нет —
Был вдохновлен тогда великий наш поэт?
И тень Державина, здесь сетуя со мною,
К вам обращается с упреком и мольбою
И просит, в честь ему и православью в честь,
Конфорку бросить прочь и — самовар завесть.
29 декабря 1838
Франкфурт
Щастлив, стократ щастлив оратай домовитый,
Умеющий постичь всю цену сельских благ,
От шума браннаго и роскоши сокрытый!
Колосья полныя на вспаханных браздах,
Благословение земли его питают.
Вот пышных у него чертогов, гордых врат,
Которыя льстецов волнами изрыгают,
Ни позолотою, ни резьбою не блестят
Огромные ряды столпов и кровы башен.
За то удела его свобода и покой;
Ему неведомы позорища, искуства,
Необходимыя обширным городам,
Где скукой, праздностыо притуплены все чувства,
Оратай не уснул природы красотам.
Его поместье: крав, быков стада ревущи,
Соломенный шалаш, домашний ручеек,
И лес, под тень свою на мягкий дерн зовущий,
Где в полдни летом сон и сладок и глубок.
В селе, в селе теперь единственно ищите
И бодрых юнощей и дев невинных! там
К маститой старости почтение узрите
И поклонение отеческим богам.
Веселость на полях, в лугах—не в бурном свет;
Она среди-работ, она среди утех;
И правда удалясь с земли—в своем полете
У них в последний раз имела свой ночлег.
О Музы! с юных лет ваш нежный почитатель,
Высокий и святый питал я в сердце жар;
Природы таинств быть хочу истолкователь,
И к вам с моей мольбой: пошлите свыше дар,
Явите мне стези светил неоткровенны,
Поведайте, почто и блеск в красоту
Луна теряет в день, отвек определенный?
Почто средь светлаго стремленья в высоту
Без туч глаза светил внезапно померкает?
Какою силою гонимое к брегам
В урочный море час оплоты разрушает,
И отступать велит бунтующим валам?
Трясения земли откройте мне причину,
Поведайте, почто с лазоревых небес
Зимою Ѳеб спешит сокрыть свой зрак в пучину?
Когдаж не мой удел познанье сих чудес,
Вкруг сердца моего уже лежащу хладу,
О благодатныя! дозвольте петь луга,
Работы сельския и рощицы прохладу.
Кто, Сперхий! мне твои укажет берега?
Где вы, Тайгетские пригорки и равнины?
Кто, кто меня на сем цветущий проведет?
Примите странника, Темпейския долины!
И скройте сению густою от забот!
Блажен, кто первую вину проникнуть может,
Кто против жизни бурь стоит не колебим,
Кого о смерти мысль ни мало не тревожит!
Блажен и сельскими богами кто любим,
Чтит Нимф богинь лесов, и бога стад чтит Пана!
Не домогается короны Царской он;
Чернь своенравная, в раздорах обуянна,
Не увлечет его в порыве бурных волн,
Сената в прениях участья не приемлет,
Торжестователем не хочет мир протечь;
Ни воплям Дака он воинственным не внемлет,
В грудь братий с лютостью не устремляя мечь,
Гражданскую вражду вменяет в святотатство.
На праге судебных мест не ступит ябед чужд;
Не алчет приобресть пронырствами богатство;
Не знает прихотью изобретеннчых нужд:
Довольствуется он простыми овощами?
Простыми снедями, какия для него
Приносит огород, возделанный трудами,
И нива—малое наследие его.
Тот пенит веслами равнину Океана,
Сей пресмыкается пред сильными земли;
Того в кровавый бой уносит храбрость рьяна;
Иной, держа в ум лишь выгоды свои,
Готов потрясть града и опрокинуть Царства,
Чтоб спать на пурпур и пить из чаш златых.
Другой, разсчетов раб и жалкой страж богатства;
A сей витийствует на торжищах больших;
Иные страстию рукоплесканий страждут,
В театре их ловить спешат от плебеян
И от Сенаторов. Иные крови жаждут;
A сей, слепец! бежит под небо чуждых стран
Искать других богов, отечества другова.
Оратай не таков: и ночь и день в трудах,
Всегда близь милаго родительскаго-крова,
То в огород, то в лугу, то на полях
С сохой, иль заступом, он роется веселый;
Отечество, жену, и внуков, и сынов,
Товарищей в трудах—стада волов дебелы,
И мягкою волной белеющих овнов
Пропитывает он. Дотоле недовольный,
Пока не узрит древ согбенных под плодом,
Пока не ломятся анбары житом полны
И не уставлен весь подвал его вином.
Наступит ли зима? уже в тисках оливы,
И масло цедит он янтарною струей;
Созрели яблоки, в скирдах богатства нивы,
Вкруг шеи обвился малюток милый рой,
Играют прыгают, ласкаются умильно;
Стыдливость чистая в его дому гостит,
Придут ли праздники в досужный час делит
Меж приношением богам своим молитвы,
Между невинных игр, безхитрочных утех:
То мирныя между селян заводит битвы,
Метанье копий в цель, борьбу, плясанье, бег;
То кубки увенчав душистыми цветами,
И возливая в честь твою, румяный Вакх!
Он старое вино пьет с старыми друзьями,
Роскошно возлежа на дерн при огнях.
Так в силах гордые Тосканцы возрастали;
Так древде милые Сабинцы жизнь вели,
Когда еще мечей железных не ковали,
Как не багрила кровь текущая земли,
И звука труб еще военных не слыхали,
Когда не царствовал Юпитер --Царь богов,
Так Римул обитал наш праотец великой,
И крепкой заключа оградой седмь холмов,
Так Рим соделался вселенныя владыкой.
С Латин. Воейков.
Пою земледельцев работы, благоприятныя нивам;
Созвездия здесь нареку: Меценат! открою и время
И способ, как с вязом младым сочетать виноградную лозу;
Скажу, как овец и волов содержать, улучшая их племя;
Как пчел разводить домовитых. Вы лучезарны светила,
По своду небесному путеводители ясные года!
Ты Бахус румяный, и ты даровитая матерь Церера!
Вам, счастье людей устрояющим, жолуди в класы златые
И воды студеныя в сок превратились кипящий в покале!
Красавицы девы, Дриады, и вы легконогие Фавны!
Пою драгоценные ваши дары. Нептун, удареньем
Трезубца изведший коня из земли, заржавшаго грозно!
И ты, охранитель лесов, для котораго в Цейских долинах
Муравчатых триста тельцов оснеженных тихо пасутся?
И Пан, покровитель Менала, пастырь овец неусыпной!
Минерва, ты с маслиной мирной, Сильван с кипарисом в деснице!
И ты, Триптолем, изобретатель остраго плуга,
Все боги, богини полей, лугов и долин плодоносных,
Во благовремени росу и дождь посылающи с неба,
Явитесь доступны и в помощь мою приникните свыше!
Тыж в светлый сонм уже сопричтенный Олимпа, о Цесарь!
Устроивать будешь ли грады и царства смертных ко благу?
На скранииль матерний мирт возложа, всемогущий владыко,
И бурь, и ненастья, и ведреных дней виновником будешь?
Ѳетидой ли древнею в зятя любезнаго сердцу избранный,
К обетам, мольбам мореходцев, преклонишь ты кроткое ухо?
Созвездие-ль ново меж звезд удивленных, близь Еригоны
Восхочешь блистать? Скорпион удалится с клешнями,
Праведно место великое в небе тебе уступая.
Но чтоб ты ни избрал? Царем преисподней не будешь во веки!
Поля Елисейски оставишь Плутону Царю с Прозерпиной,
И будешь любовью, отрадой вселенны, неужасом мрачным!
Великий! мольбы земледельцов внимать принучайся с терпеньем,
И робкую песнь одобри ты улыбкою благоприветной!
Весне прилегаевшей снег серебром покатится в долины,
Зефиры дыханьем тепла разрешают изсохшия глыбы,
Сошник углубленный, сверкая, взрывает пыльную землю,
И вол работящий тащится с плугом, тихо ступая,
Два лета терпевшая зной, две зимы терпевшая мразы
Сторичным плодом обрадует нива поселянина,
И рухнут амбары под бременем тяжким пшеницы и жита.
Не раздирая искривленым плугом новыя пашни.
Ты прежде пошву испытай, применися к погоде и месту,
Поверье и опыт сперва вопроси земледельцев старинных:
В равнине златая пшеница, на холме янтарныя грозды,
На влажной и низкой пошве густая трава зеленеет;
Не видишь ли ты, как шафран ароматами дышет на тмине?
Как Индия костью слоновой, Понт бобровой струею,
Иберия светлым железом хвалится между странами?
Как Савва лиет многоценную мѵрру из древ благовонных,
Епир же готовит всегодно для пышных торжеств Олимпийских
Коней быстроногих, восхищающих пальму победы?
Уже с тех времен, как Девкалион засевая кремнями
Опустошенный мир, заселил человеками каменным родом,
Природа рукой осторожной дары земле разделила.
И начертала устав, неизменяемый вечно.
С возвратом весны плодоносный кряж возделывать должно,
И сочныя глыбы на солнечном зное надолго оставить;
Напротив же тощую землю отсрочить пахать до Арктура,
Чтоб в первой хороших семян не губили вредныя травы,
В последней хранилась потребная добрая влага и сила.
По жатве богатой да будет ниве лето покоя;
Истекшемуж отдыха году и силам земли обновленным
Вновь поле своезасевай, семяна ежегодно меняя;
Заметь; перемена трудов от трудов есть прекраснейший отдых.
Где ныне ты сеял ячмень, там завтра овощь огородный,
Потом колосистую рож, потом и пшено золотое.
Заметь: истощает овес, истощает и мак усыпитель,
И лен волокнистый поля, из них жизненный сок извлекая;
Но ты оскудевшую ниву щедрой рукой удобряя,
И отдых назнача урочный, вдвое прибавишь ей силы.
Полезно солому тощих полей предавать на сожженье:
Трескучее пламя поля утучняет пеплом горячим;
Или, испаряя ненужную влагу, его озирает,
Иль тайныя поры земли разширяя, откроет дорогу
Питательной жидкости к нежным и тонким волокнам кореньев,
Или, может быть, затворяя разселины, жилы растений сжимая?
Росе и палящему зною и ветрам вход заграждает,
С веселой улыбкою златовласая видит Церера
Селян, разбивающих граблями груды ленивыя в поле,
Зубчатую борону тяжко влачащих по глыбистой пашне,
И новыя бразды по старым браздам проводили их глубоко
Блистающим плугом, нудящим к щедрости землю скупую.
Люблю я дождливое лето, и ясную мразную зиму!
Богатый Гаргар; плодоносная Мизия жатвы обильем
Обязаны ясной зиме Своей и влажному лету.
Хвала земледельцу, который дождем семяна разсыпая,
Немедленно тучной землею их покрывает прилежно;
Потом к утомленной полуденным зноем и жаждой ниве
Приводишь из ближней реки пенистую воду—и шумно
Журчащим меж камней живым ручейком ее освежает!
Хвала земледельцу, которой роскошь излишнюю нивы,
Юную зелень густую, тогда как она лишь едва
Бразды покрывает листами, стадам предает без пощады!
Который в дождливые месяцы года смрадную влагу
Болот и черную тину реки, в разливе широком
Забывшей брега, осушает копая рвы, неусыпной!
Увы! человек безпрестанно муча волов и в поте лица работая,
Не может спокойно и смело ждать за труды награжденья!
Беды и печали мрачною тучей висят над главою;
И тень густая дерев, и алчных гусей вереницы,
И журавлей Стримонских ненасытная хищность,
Все вредоносное нас осторожности учит;
И сердце колеблется попеременно надеждой и страхом.
Зевес громовержец, сам проложил нам дорогу к работе,
И первый искуственно землю возделав, праздности тучной
Он в царстве, своем не терпел—изгнал порочную леность;
Но прежде его ни один земеделец свободную землю
Не покорял серпу и не знал ни границ, ни раздела;
Для общей потребности люди все вместе плоды собирали,
И ими снабжала земля их обильно без всяких усилий.
Зевес изострил змеи шипящее страшное жало,
Зубами волков ополчил, затворил медоточный источник,
Расколыхао Океан, взбушевал весь воздух дыханием бури,
Похитил огонь, у людей и скупость земле заповедал,
Но веки опыт с собой привели, и промышленность быстро
Таланты людей развила, пробудила в них соревнованье,
И брызнули искры струей из кремня, и веслами взрыта
Равнина морей, и кормчий; познал и нарек уже звезды;
Обставлен лес тенетами, птиц силок ожидает
Для рыбы закинуты мрежи; псы по следам за еленем,
Клокочет щипящая медь в раскаленном как, Етна горниле;
Бия молотами в лад, ковачи стучат по железу;
И зубы пилы зацепляясь, скрыпят и древа раздирают;
А прежде с трудом неисчетным клиньями их расщепляли.
Так трудолюбие все побеждает, над всем торжествует,
Так нужда есть мать всех полезных искусств и приятных!
Воейков.
Месяц Травный, нахмурясь, престол свой отдал Изоку;
Пылкий Изок появился, но пасмурен, хладен, насуплен;
Был он отцом посаженым у мрачного Грудня. Грудень, известно,
Очень давно за Зимой волочился; теперь уж они обвенчались.
С свадьбы Изок принес два дождя, пять луж, три тумана.
(Рад ли, не рад ли, а надобно было принять их в подарок).
Он разложил пред собою подарки и фыркал. Меж тем собирался
Тихо на береге Карповки (славной реки, где водятся карпы,
Где, по преданию, Карп-Богатырь кавардак по субботам
Ел, отдыхая от славы), на береге Карповки славной
В семь часов ввечеру Арзамас двадесятый. Под сводом
Новосозданного храма, на коем начертано имя
Вещего Штейна, породой германца, душой арзамасца,
Сел Арзамас за стол с величавостью скромной и мудрой наседки;
Сел Арзамас — и явилось в тот миг небывалое чудо:
Нечто пузообразное, пупом венчанное вздулось,
Громко взбурчало, и вдруг гармонией Арфы стало бурчанье.
Члены смутились, Реин дернул за кофту Старушку,
С страшной перхотой Старушка бросилась в руки Варвику,
Журка клюнул Пустынника, тот за хвост Асмодея,
Начал бодать Асмодей Громобоя, а этот облапил,
Сморщась, как дряхлый сморчок, Светлану. Одна лишь Кассандра
Тихо и ясно, как пень благородный, с своим протоколом,
Ушки сжавши и рыльце подняв к милосердому небу,
В креслах сидела. „Уймись, Арзамас! — возгласила Кассандра. —
Или гармония пуза Эоловой Арфы тебя изумила?
Тише ль бурчало оно в часы пресыщенья, когда им
Водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква и брюква
Быстро, как вечностью годы и жизнь, поглощались?
Знай же, что ныне пузо бурчит и хлебещет недаром;
Мне — Дельфийский треножник оно. Прорицаю, внимайте!“
Взлезла Кассандра на пузо, села Кассандра на пузе;
Стала с пуза Кассандра, как древле с вершины Синая
Вождь Моисей ко евреям, громко вещать к арзамасцам:
„Братья-друзья арзамасцы! В пузе Эоловой Арфы
Много добра. Не одни в нем кишки и желудок.
Близко пуза, я чувствую, бьется, колышется сердце!
Это сердце, как Весты лампада, горит не сгорая.
Бродит, я чувствую, в темном Дедале, поблизости пуза,
Честный отшельник — душа; она в своем заточенье
Все отразила прельщенья бесов и душиста добротой!
(Так говорит об ней Николай Карамзин, наш историк).
Слушайте ж, вот что душа из пуза инкогнито шепчет:
Полно тебе, Арзамас, слоняться бездельником! Полно
Нам, как портным, сидеть на катке и шить на халдеев,
Сгорбясь, дурацкие шапки из пестрых лоскутьев Беседных;
Время проснуться!.. Я вам пример. Я бурчу, забурчите ж,
Братцы, и вы, и с такой же гармонией сладкою. Время,
Время летит. Нас доселе сбирала беспечная шутка;
Несколько ясных минут украла она у бесплодной
Жизни. Но что же? Она уж устала иль скоро устанет.
Смех без веселости — только кривлянье! Старые шутки —
Старые девки! Время прошло, когда по следам их
Рой обожателей мчался! теперь позабыты; в морщинах,
Зубы считают, в разладе с собою, мертвы не живши.
Бойся ж и ты, Арзамас, чтоб не сделаться старою девкой.
Слава — твой обожатель; скорее браком законным
С ней сочетайся! иль будешь бездетен, иль, что еще хуже,
Будешь иметь детей незаконных, не признанных ею,
Светом отверженных, жалких, тебе самому в посрамленье.
О арзамасцы! все мы судьбу испытали; у всех нас
В сердце хранится добра и прекрасного тайна; но каждый,
Жизнью своей охлажденный, к сей тайне уж веру теряет;
В каждом душа, как светильник, горящий в пустыне,
Свет одинокий окрестныя мглы не осветит. Напрасно
Нам он горит, он лишь мрачность для наших очей озаряет.
Что за отрада нам знать, что где-то в такой же пустыне
Так же тускло и тщетно братский пылает светильник?
Нам от того не светлее! Ближе, друзья, чтоб друг друга
Видеть в лицо и, сливши пламень души (неприступной
Хладу убийственной жизни), достоинства первое благо
(Если уж счастья нельзя) сохранить посреди измененья!
Вместе — великое слово! Вместе, твердит, унывая,
Сердце, жадное жизни, томяся бесплодным стремленьем.
Вместе! Оно воскресит нам наши младые надежды.
Что мы розно? Один, увлекаем шумным потоком
Скучной толпы, в мелочных затерялся заботах. Напрасно
Ищет себя, он чужд и себе и другим; каменеет,
К мертвому рабству привыкнув, и, цепи свои презирая,
Их разорвать не стремится. Другой, потеряв невозвратно
В миг единый все, что было душою полжизни,
Вдруг меж развалин один очутился и нового зданья
Строить не смеет; и если бы смел, то где ж ободритель,
Дерзкий создатель — Младость, сестра Вдохновенья? Над грудой развалин
Молча стоит он и с трепетом смотрит, как Гений унывший
Свой погашает светильник. Иной самому себе незнакомец,
Полный жизни мертвец, себя и свой дар загвоздивший
В гроб, им самим сотворенный, бьется в своем заточенье:
Силен свой гроб разломить, но силе не верит — и гибнет.
Тот, великим желаньем волнуемый, силой богатый,
Рад бы разлить по вселенной — в сиянье ль, в пожаре ль — свой пламень;
К смелому делу сзывает дружину, но... голос в пустыне.
Отзыва нет! О братья, пред нами во дни упованья
Жизнь необятная, полная блеска, вдали расстилалась.
Близким стало далекое! Что же? Пред темной завесой,
Вдруг упавшей меж нами и жизнию, каждый стоит безнадежен;
Часто трепещет завеса, есть что-то живое за нею,
Но рука и поднять уж ее не стремится. Нет веры!
Будем ли ж, братья, стоять перед нею с ничтожным покорством?
Вместе, друзья, и она разорвется, и путь нам свободен.
Вместе — наш Гений-хранитель! при нем благодатная Бодрость;
Нам оно безопасный приют от судьбы вероломной;
Пусть налетят ее бури, оно для нас уцелеет!
С ним и Слава, не рабский криков толпы повторитель,
Но свободный судья современных, потомства наставник;
С ним и Награда, не шумная почесть, гремушка младенцев,
Но священное чувство достоинства, внятный не многим
Голос души и с голосом избранных, лучших согласный.
С ним жизнедательный Труд с бескорыстною целью — для пользы;
С ним и великий Гений — Отечество. Так, арзамасцы!
Там, где во имя Отечества по две руки во едину
Слиты, там и оно соприсутственно. Братья, дайте же руки!
Все минувшее, все, что в честь ему некогда жило,
С славного царского трона и с тихой обители сельской,
С поля, где жатва на пепле падших бойцов расцветает,
С гроба певцов, с великанских курганов, свидетелей чести,
Все к нам голос знакомый возносит: мы некогда жили!
Все мы готовили славу, и вы приготовьте потомкам! —
Вместе, друзья! чтоб потомству наш голос был слышен!“
Так говорила Кассандра, холя десницею пузо.
Вдруг наморщилось пузо, Кассандра умолкла, и члены,
Ей поклонясь, подошли приложиться с почтеньем
К пузу в том месте, где пуп цветет лесной сыроежкой.
Тут осанистый Реин разгладил чело, от власов обнаженно,
Важно жезлом волшебным махнул — и явилося нечто
Пышным вратам подобное, к светлому зданью ведущим.
Звездная надпись сияла на них: Журнал арзамасский.
Мощной рукою врата растворил он; за ними кипели
В светлом хаосе призраки веков; как гиганты, смотрели
Лики славных из сей оживленныя тучи; над нею
С яркой звездой на главе гением тихим неслося
В свежем гражданском венке божество — Просвещенье, дав руку
Грозной и мирной богине Свободе. И все арзамасцы,
Пламень почуя в душе, к вратам побежали... Все скрылось.
Реин сказал: „Потерпите, голубчики! я еще не достроил;
Будет вам дом, а теперь и ворот одних вам довольно“.
Члены, зная, что Реин — искусный строитель, утихли,
Сели опять по местам, и явился, клюкой подпираясь,
Сам Асмодей. Погонял он бичом мериносов Беседы.
Важен пред стадом тащился старый баран, волочивший
Тяжкий курдюк на скрипящих колесах, — Шишков седорунный;
Рядом с ним Шутовской, овца брюхатая, охал.
Важно вез назади осел Голенищев-Кутузов
Тяжкий с притчами воз, а на козлах мартышка
В бурке, граф Дмитрий Хвостов, тряслась; и, качаясь на дышле,
Скромно висел в чемодане домашний тушканчик Вздыхалов.
Стадо загнавши, воткнул Асмодей на вилы Шишкова,
Отдал честь Арзамасу и начал китайские тени
Членам показывать. В первом явленье предстала
С кипой журналов Политика, рот зажимая Цензуре,
Старой кокетке, которую тощий гофмейстер Яценко
Вежливо под руку вел, нестерпимый Дух издавая.
Вслед за Политикой вышла Словесность; платье богини
Радужным цветом сияло, и следом за ней ее дети:
С лирой, в венке из лавров и роз, Поээия-дева
Шла впереди; вкруг нее как крылатые звезды летали
Светлые пчелы, мед свой с цветов чужих и домашних
В дар ей собравшие. Об руку с нею поступью важной
Шла благородная Проза в длинной одежде. Смиренно
Хвост ей несла Грамматика, старая нянька (которой,
Сев в углу на словарь, Академия делала рожи).
Свита ее была многочисленна; в ней отличался
Важный маляр Демид-арзамасец. Он кистью, как древле
Тростью Цирцея, махал, и пред ним, как из дыма, творились
Лица, из видов заемных в свои обращенные виды.
Все покорялось его всемогуществу, даже Беседа
Вежливой чушкою лезла, пыхтя, из-под докторской ризы.
Третья дочь Словесности: Критика с плетью, с метелкой
Шла, опираясь на Вкус и смелую Шутку; за нею
Князь Тюфякин нес на закорках Театр, и нещадно
Кошками секли его Пиериды, твердя: не дурачься.
Смесь последняя вышла. Пред нею музы тащили
Чашу большую с ботвиньей; там все переболтано было:
Пушкина мысли, вести о курах с лицом человечьим,
Письма о бедных к богатым, старое заново с новым.
Быстро тени мелькали пред взорами членов одна за другою.
Вдруг все исчезло. Члены захлопали. Вилы пред ними
Важно склонил Асмодей и, стряхнув с них Шишкова,
В угол толкнул сего мериноса; он комом свернулся,
К стенке прижался и молча глазами вертел. Совещанье
Начали члены. Приятно было послушать, как вместе
Все голоса слилися в одну бестолковщину. Бегло
Быстрым своим язычком работала Кассандра, и Реин
Громко шумел; Асмодей воевал на Светлану; Светлана
Бегала взад и вперед с протоколом; впившись в Старушку,
Криком кричал Громобой, упрямясь родить анекдотец.
Арфа курныкала песни. Пустынник возился с Варвиком.
Чем же сумятица кончилась? Делом: журнал состоялся.